Глава 13
АДСКОЕ ПЛАМЯ
Остаток дня он помнил плохо. Так вспоминают и не могут вспомнить тяжелый ночной кошмар – что-то липкое, черное, словно трясина, слышатся голоса, перемежающиеся со странными резкими звуками, будто громадный оркестр настраивает инструменты, да никак не может настроить…
Кажется, он пытался зачем-то вызвать «Скорую» с того берега, порывался делать искусственное дыхание, хотя тело успело совершенно остыть и разбухнуть. Лицо Светланы было спокойным, печальным и – самое сильное впечатление – уставшим, как после тяжелой работы. Уголки рта были опущены, глаза закрыты, тяжелая мокрая коса кольцом обвилась вокруг шеи. И Сергей Павлович вдруг испугался, что на всю жизнь в памяти останется не живой образ, а вот этот: капельки воды на ледяной коже, печальные серые губы, короткая линейка на земле сбоку от тела (положил фотограф, да так и оставил, забыл).
Врач, тот самый, что осматривал трупы в номере жилого корпуса, долго разглядывал рану на затылке, причмокивал, будто пил чай с лимоном, наконец выпрямился и, не глядя в глаза Туровскому, произнес:
– Тупой предмет. Кастет, камень… Молоток – вряд ли, края раны получились бы иные. В воду сбросили уже мертвую.
– Сколько пробыла в воде?
– Часа три-четыре. Не больше.
– Удар могла нанести женщина?
– Вполне. Если её кто-то специально тренировал.
– Поясните, – сухо сказал Туровский. – У меня нет настроения разгадывать ребусы.
Доктор опять присел рядом с телом.
– Очень специфический угол… Ударили совсем несильно, но точно в область «родничка» – смерть наступила мгновенно. Такой удар нужно ставить, обычный человек бьет по-другому.
– Еще что-нибудь, – взмолился Туровский.
Доктор задумался.
– Ну, разве что… Видите ли, убийца очень хорошо рассчитал силу. Если бы удар был хоть чуточку слабее, девочка, возможно, выжила бы.
– И какие выводы?
– Не знаю. Выводы – это уже ваша компетенция. Я бы подумал… э-э… что девочку убивать не хотели, только оглушить. Вы понимаете меня?
– Кажется, да, – мрачно сказал Сергей Павлович.
В обиходе некоторых спецподразделений такие удары назывались «ласкающими». Именно так, практически у него на глазах, был убит Бим, в миру – старлей Данилин, его зам по охране аэродрома в Кандагаре.
(Небо было голубое и мирное, и пейзаж вовсе не казался зловещим, не хватало только березок (березового ситца) вместо рыжих сухих скал на горизонте, чтобы представить себя дома за тысячу километров отсюда, от этого «благословенного» места. Бим шел спокойно, чуть вразвалочку, Туровский видел его удалявшуюся спину, и эта картина навеки врезалась ему в память; колыхание горячего воздуха над бетоном, большой транспортный самолет, два «Ми-8» чуть поодаль и две фигуры – Бима и рядом с ним летчика в шлемофоне и сером комбезе. Шли два боевых товарища через летное поле, каждый по своим делам. Вот летчик дружески хлопнул Бима по плечу (удачи, мол!) и сделал шаг в сторону, а ладонь его, будто бы нечаянно, по инерции, мазнула товарища по затылку. Туровский, кабы не приглядывался специально (что-то, видимо, зацепило его внимание, какая-то деталь, маленькое несоответствие), это движение не заметил бы ни за что… А старший лейтенант вдруг начал падать – как шел, вперед, и уткнулся лбом в бетон…
– Стоять! – заорал Туровский, выхватывая пистолет из кобуры. – Стоять, сука!
Летчик огромными скачками пересек летное поле и прыгнул в кабину «вертушки». Несколько секунд – и «вертушка» задрожала, несущий винт стал медленно раскручиваться, и вот уже не винт, а сплошной свистящий серый диск стоял перед глазами…
Взлететь угонщику не дали. Два грузовика с автоматчиками вылетели на поле, словно тараканы из спичечной коробки, и лихо развернулись, солдаты тут же посыпались из кузова и залегли цепью, ощетинившись оружием. С БТРа забил пулемет, и пули, каждая величиной со средний огурец, мигом распотрошили летчика, словно плюшевого мишку. На стекло брызнуло что-то густое, красно-рыжее, «вертушка» неуверенно подпрыгнула и встала, окутавшись дымом.
Туровский всего этого не видел. Бима укладывали на носилки, а уложив, зачем-то накрыли лицо серой простыней. «Ласкающий» удар. Кровоизлияние в мозг, мгновенная смерть…
А он все шел за носилками и просил хмурых санитаров:
– Осторожно! Не трясите, видите, ему плохо…)
Он заставил себя посмотреть в мертвое лицо девочки и сказал:
– Ее убили где-то в людном месте. Скорее всего на «ракете».
Ему не хотелось верить, что он проиграл. Его обуревала жажда действия, хоть какого-то, хоть совсем уж бестолкового… И он сдерживался с трудом, тaк как понимал: киллер ушел. Растворился в недрах миллионного города – не достанешь. Ни примет, ни словесного портрета, ни отпечатков пальцев… Ничего.
И тихо сходил с ума.
– Я отвозил её на пристань. Я головой готов поклясться: на судно она заходила одна. Больше из санатория я там никого не видел.
– Значит, наша основная версия неверна, – откликнулся Ляхов. – Версия неверна, и убийца – человек посторонний, просто мы его просмотрели, все, кроме девочки. Она видела его в коридоре, потом встретила на «ракете» и догадалась…
– Вспомнила про телевизор, про скрип двери, а человека видела, но не придала значения и не сказала мне? – недоверчиво сказал Туровский.
Он ожесточенно, с силой провел ладонью по лицу. Возник и исчез какой-то проблеск, отголосок правильной мысли… Был – и нет, А ведь был рядом, только протяни руку.
«Наташа даже оперативникам, которые её охраняли, открывала дверь только на условную фразу». – «А убийца мог её подслушать?» – «Быстро ты соображаешь… Для книжного червя! Фразу мог произнести только знакомый голос. Слава или Борис». – «Или ты…»
«Я спрашивал Светлану: может быть, ты встретила в коридоре горничную? Медсестру? Вахтера? Кого-то очень привычного, на кого не обратишь внимания? Нет. Беседовал с вахтером, верным стражем покоев отдыхающих (мать вашу, приехали отдыхать, так отдыхайте!):. „Андрей Яковлевич, посторонний – это не обязательно тип в темных очках и с поднятым воротником“. – „Нет, ну что вы, я же понимаю…“
Кто-то свой. Кто прошел невидимкой мимо вахтера, кому безгранично доверяла Светлана, кому безропотно открыла дверь Наташа, профессиональная тело хранительница…
«Я сам ?!»
Туровский с трудом подавил в себе истерический смешок.
«Прав был друг детства, чтоб ему жить на одну зарплату: „Или ты“. Единственная версия, расставляющая все по своим местам. Я, загипнотизированный каким-то дьявольским образом, приехал в санаторий, постучался к Наташе с Тамарой (они открыли, естественно), всадил Б них две стрелы из духовой трубки (надо будет выяснить, почему не воспользовался пистолетом, но это уже потом, когда определят в палату для буйных и зафиксируют в кровати). Не могла же Света на вопрос, кого она видела в коридоре, ответить „вас“.
Глупости, фантастика? Он вспомнил ядовито-голубое небо над Кандагаром. Рыжие скалы. Рыжие мозги пилота-угонщика на лобовом стекле вертолета. Это – реальность? Но не менее реальным был и тот древний монах с тяжелой палкой, и барс с желтыми мудрыми глазами. И лицо женщины в окне… Ну хорошо. Пусть это наведенные кем-то галлюцинации. Но вот вопрос: где граница этих галлюцинаций? Где начинаются они и кончается реальность? И, наконец, это не снимает главной проблемы.
Кто?
– В санатории все на месте?
– Все, – тихо ответил Борис Анчеико. – Сидят, как мышки.
– Никто не выходил?
– Только Колесников. Но он ведь, кажется, был вместе с вами.
«Он меня догнал по дороге, – вспомнил Сергей Павлович. – А где он шлялся до этого момента – неясно».
– Мне надо поговорить с теми ребятами, – сказал Туровский, кивнув в сторону копошившихся с веревками скалолазов.
В их лагере кипела организованная работа. Кто-то убирал на ночь снаряжение, кто-то возился с примусом. Три девушки готовили ужин. Туровский потянул носом: каша с тушенкой. Жизнь продолжается. Его заметили, пригласили «на огонек». Одна из них, красивая и разбитная с виду, стрельнула глазищами из-под челки:
– А я вас видела, вы утром вместе с нами приплыли на «ракете».
– Я помню, вы пели под гитару. У вас замечательный голос.
– Ой, ладно вам.
Он видел: девушка была крайне польщена.
– Вы всех тут знаете?
– Конечно.
– Двое: мужчина, около тридцати, худощавый, нос с горбинкой. Девушка: лет восемнадцати, длинные каштановые волосы, бело-оранжевая ветровка.
Она подумала и медленно покачала головой.
– Нет, это не наши. Валентина!
– Ау?
– У тебя есть бело-оранжевая ветровка?
– Смеешься? Откуда?
– Я серьезно. Тут спрашивают…
– А вы кто, собственно? – строго спросил какой-то парень, подойдя к Туровскому. Тот пожал плечами и вынул удостоверение. Смысла прятаться он не видел.
– Вон оно что. А какие к нам претензии?
– Никаких. Я ищу двух человек – мужчину и девушку.
– А в чем их обвиняют?
– Господи, – вздохнул Туровский. – Да ни в чем. Просто нужно с ними поговорить.
У парня наверняка были проблемы с органами, мелькнуло в голове. Иначе откуда беспричинная агрессия?
– Гена, не ерепенься, – проворковала Валентина и обратилась к Сергею Павловичу: – Где они стояли, ваши знакомые?
– Вон там, – показал он. – Кажется, у них была круглая палатка из синего капрона.
– Точно не наши. Mы люди скромные, куда нам капроновые палатки.
Ляхов в нетерпении переминался с ноги на ногу. Туровский подошел к нему и хмуро произнес:
– Странно. Именно те, кто был нужен, – и как в воду канули.
– Нет уж, – суеверно отозвался Ляхов. – В воду – хватит. Едем обратно в санаторий? Или будем ждать «ракету»?
– В санаторий, – выдохнул Туровский.
«Я оттягиваю страшный момент… Я знаю, он должен наступить – рано или поздно. И я все сделаю сам, перепоручить не хватит совести…»
Он вдруг почувствовал, как в каждую клеточку тела вливается холод, будто входишь в ледяную воду, медленно, без всплеска, замирая всем существом… «Советская, 10, квартира 5. Маму зовут Надежда Васильевна, папу – Альфред Карлович. Я позвоню в дверь, представлюсь и скажу… Как скажу? Повернется ли язык?»
(Он помнил, как приехал в город Нововятск и прямо с вокзала (особой поклажи не было, налегке) взял такси и отправился домой к Биму. Он очень боялся, что ему выпадет судьба первым принести в дом страшную весть. Но мать, сухонькая, маленькая, совершенно седая, лишь посмотрела воспаленными глазами и прошептала:
– Живой. Что же ты живой, а сына моего нет?
И ударила его в грудь крошечным кулачком, со всей своей немощной яростью…)
– Подождите!
Он вздрогнул и обернулся. Ага, та, глазастенькая, что готовила ужин у примуса.
– Постойте, я вспомнила!
– Что?
– Да тех, о которых вы спрашивали. Я не сразу сообразила, потому что вы говорили о двоих, а их было трое.
– Трое?
– Мужчина, молодая женщина (я подумала, жена) и девочка.
«Так», – спокойно, приказал он себе и спросил:
– Как вас зовут?
– Варвара. Можно на «ты».
– Варвара, опиши мне девочку. Медленно, подробно.
Она наморщила лоб, вспоминая.
– Симпатичная. Но не яркая, понимаете, о чем я… Лет тринадцати, рост обычный, коса темная, а может, темно-русая. Кофточка, юбочка… Вообще-то я видела их мельком, издалека.
– У неё было что-нибудь в руках?
– Да. Мешочек из серой ткани. Узкий, продолговатый.
Туровский вынул из кармана выловленную в воде флейту.
– Похоже?
Она взяла её в руки, поднесла к губам (он отнесся к этому спокойно: какие там отпечатки пальцев, все давно смыла вода).
– Похоже. Но не звучит почему-то.
– Может быть, ты не так держишь? Нужно параллельно губам, а ты торцом…
– Нет, это же блок-флейта. Видите, продольный сквозной канал. А отверстия наверху прикрываются пальцами. Я когда-то в детстве играла. Потом бросила, дура.
– Ты долго училась?
– Три класса окончила. Потом уперлась, и ни в какую.
Света играла не так. Он постарался сосредоточиться. Вот она подносит к губам инструмент… Вот он следит, как флейта мягко, неуловимо скользит в пальцах… Потом перестает следить – сознание проваливается куда-то, будто в черную дыру. Душа наполняется мелодией – грустной, протяжной, словно плач…
У большеглазой скалолазочки Варвары так не получалось. Собственно, у неё не получалось совсем. Флейта издавала лишь жалобное шипение.
– Отверстия наверху чем-то залеплены, – сердито сказала она: – Илом, что ли?
– Почему ты так решила?
– Не знаю. Но мне кажется, её испортил кто-то…
– Нарочно испортил!
– Нина Васильевна, мне нужно поговорить с Дашей.
Кларова поморщилась.
– Опять вы. Я думала, все уже закончилось.
– Я недолго.
На диване, открыв широкий беззубый рот, лежал чемодан. Юная Дарья деловито складывала туда свои наряды. Вещи Кларовой-старшей огромным тюком покоились рядом, накрытые яркой шалью.
– Съезжаете? – светски поинтересовался Сергей Павлович.
– Хорошего помаленьку. Прав был муж, в следующий отпуск поедем в Ялту, к морю. Надеюсь, хоть там не впутаюсь в уголовщину.
– Насчет уголовщины – это вы зря. Дело гораздо серьёзнее… Даша!
– Ну, – буркнула та, не прерывая своего занятия.
– Скажи мне ещё раз, в котором часу вы со Светой пришли с прогулки.
– Я говорила, пятнадцать минут десятого.
– Дядя Слава пришел до вас?
– Они с мамой сидели на диване…
– Прекратите! – взорвалась Нина Васильевна. – Как вам не стыдно! Она ещё ребенок.
– Когда ушла Света?
Даша задумалась,
– Сразу. Почти сразу…
– Через пять минут? Через десять?
– Может, и меньше. Я не засекала.
– Что было потом?
– Я пошла вниз, к дяде Андрею.
– К вахтеру Андрею Яковлевичу? – уточнил Туровский. – Тебя мама отослала?
– Нет, я сама.
Кларова-старшая вцепилась ему в рукав, словно разъяренная кошка.
– Не смейте! – Лицо её стало красным. Волосы растрепались, глаза метали молнии. – Не смейте! Ваши действия насквозь противозаконны!
– А как насчет ваших действий? – хищно улыбнулся Туровский. – Вы отправили девочку к незнакомому человеку…
– Не лезьте в мою жизнь.
– Я не лезу. Меня интересует совсем другое. Света, выйдя от вас, прошла мимо пустого холла… Наш оперативник в этот момент был в номере у убитых, относил им завтрак. Это было ровно в 9.30. Получается, Света находилась у вас целых пятнадцать минут. А Даша утверждает, что она ушла сразу… Так кто из вас врет? Вы или Козаков?
Запал её кончился. Она безвольно опустила руки и отвернулась к стене.
– Вы пугаете меня.
– А вы заставляете меня предположить, что вы действовали в сговоре с Козаковым. Хотя я и уверен, что это не так. Он просто использовал вас для создания себе алиби.
Она вдруг заплакала – по-детски беспомощно, не вытирай слез.
– Это сон… Стасик – убийца… Не верю. Поймите, это так нереально!
– Смерть Светланы – это очень реально. Она слышала скрип двери за спиной… Когда Козаков ушел от вас?
– Быстро. Он как-то сразу смутился… Раньше за ним такого не водилось, он легко относится к разным условностям. Это и понятно, он одинок…
– От кого он узнал, где поселили женщин?
– От Даши.
