Книга: Проклятый город
Назад: Глава 1 У «ВОРОТ СМЕРТИ»
Дальше: Глава 3 ОБРЫВАЮТСЯ НИТИ…

Глава 2
СЫЩИК-СКАНДАЛИСТ

Все, что может рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости…
Екклесиаст. Глава 9.10

 

1

 

Визор издал очередную мелодичную трель, после которой Снегин, злобно чертыхнувшись, спрыгнул с дивана и, напяливая на ходу белую рубашку, ринулся в «представительский закут». Прихватил стоящий у «Дзитаки» стакан с недопитым вчера чаем, брызнул в лицо «Пассата», протер глаза и нажал на кнопку соединения связи. Привычным движением зачесал назад темные, начавшие седеть на висках волосы, сунул в зубы сигарету и, щелкнув зажигалкой, рухнул в кресло как раз в тот момент, когда на экране, вместо написанного по-английски визитного бланка: «Мисс Эвелина Вайдегрен, социопсихолог, Лейкленд, штат Флорида, США», возникло лицо тридцатилетней женщины с упрямо сжатыми губами. Губы были не только сжаты, но и сильно накрашены, отчего рот казался чересчур большим.
— К вашим услугам, мисс Вайдегрен. — Снегин сделал лицо преуспевающего бизнесмена, мысленно проклиная социологию, психологию и прочие наукообразные ньюрелигии вкупе с исповедующими их стервами, будящими честных тружеников в половине седьмого утра.
— Мистер Снегин, Игорь Дмитриевич, лицензированный сыск, конфиденциальность гарантируется. Я не ошиблась? — низким горловым голосом произнесла Эвелина Вайдегрен, и мистер Снегин благожелательным кивком подтвердил все эти полностью соответствующие истине положения.
— Полагаю, я разбудила вас, о чем искренне сожалею. Дело мое, однако, не терпит отлагательств.
«Разумеется. Отлагательства терпит только мой сон!» — мысленно прокомментировал это не слишком оригинальное вступление Игорь Дмитриевич. Прикинул, что во Флориде сейчас где-нибудь десять-одиннадцать часов вчерашнего дня, и попытался уговорить себя расслабиться и насладиться первой утренней сигаретой.
— Сегодня, то есть для вас уже вчера, у меня пропала сестра. Я желаю, чтобы вы как можно скорее отыскали ее.
«Живой или мертвой?» — хотел поинтересоваться Снегин, но вовремя сдержался, что удавалось ему далеко не всегда. Особенно по утрам. Вместо этого он, стараясь говорить без акцента, прорезавшегося почему-то тоже именно по утрам, спросил:
— Она пропала в Санкт-Петербурге?
— Мистер детектив, если бы это произошло на территории Лейкленда, или даже Флориды, я не стала бы вас беспокоить. Вот ее фото и кое-какие сведения личного плана. Если вы согласитесь принять мое предложение, я немедленно переведу на ваш счет аванс в сумме…
Игорь Дмитриевич стиснул зубы, потом беззвучно произнес по-русски некое короткое слово, долженствующее снять внутреннее напряжение. Названная сумма до известной степени примирила его с избранной клиентом формой общения, и он успел включить автокопир прежде, чем на экране визора вновь появилось лицо Эвелины Вайдегрен.
— Простите, мисс, но прежде чем дать ответ, я хотел бы получше ознакомиться с вашими обстоятельствами. И для начала узнать, почему вы обратились именно ко мне. По чьей-нибудь рекомендации или…
— Или, — решительно прервала его мисс Вайдегрен. — Не желая обращаться в консульство, я слегка подоила Интернет и выяснила, что вы как раз тот, кто мне нужен.
— Из каких соображений вы пришли к такому выводу?
— Вы самый скандальный частный сыщик Санкт-Петербурга, а точнее, того, что осталось от вашего города. Вы не боитесь нарываться на неприятности и затевать склоки по самым неподходящим поводам с самыми неподходящими людьми. Это мне подходит, поскольку муж моей сестры — Уиллард Аллан Пархест — не выносит скандалов. Только не делайте вид, что вы все понимаете. Для этого еще не настало время.
— «Мы клыками, мы рогами, мы копытами его!» — чуть слышно пробормотал Снегин, вспоминая полузабытые стихи про Тараканище. Вкус сигареты показался ему омерзительно горьким, и он брезгливо ткнул ее в роскошную малахитовую пепельницу, искренне надеясь, что трещина на ней мисс Вайдегрен не видна. — Ну что ж, рассказывайте, в какую историю попала ваша сестра.
— Спасибо, а то я уже потеряла надежду, что мы когда-нибудь перейдем к делу.
«Святые угодники, до чего же говнистая баба! — с некоторым даже восхищением подумал Игорь Дмитриевич. — Если она ведет себя подобным образом с незнакомыми людьми, то каково же приходится ее приятелям и сотрудникам? Неудивительно, что она все еще мисс, не укатали Сивку крутые горки!»
Слушая рассказ Эвелины Вайдегрен, он в то же время изучал ее лицо и пришел к выводу, что рот у нее не столь уж велик, как ему показалось вначале. Удлиненный овал загорелого лица венчала высокая прическа из небрежно уложенных темно-русых волос. Тонкие стрелки бровей, прямой нос и круглый подбородок с упрямой ямочкой в центре были бы всем хороши, если бы не слишком сильно подведенные черным глаза, опушенные длинными, густо намазанными ресницами. Рот и глаза мешали воспринять лицо мисс Вайдегрен в целом, и Снегин решил, что надо очень сильно не следить за своей внешностью, дабы краситься столь вызывающе. Массивные золотые кольца в ушах и серая бесформенная блуза подтверждали сложившееся у него впечатление о неухоженности социопсихолога и нежелании ее производить приятное впечатление на сильную половину человечества. «А ведь могла бы, с такой-то лебединой шеей», — подумал Игорь Дмитриевич, испытав приступ необъяснимой тоски, все чаще накатывавшей на него по утрам.

 

Опасайся плениться красавицей, друг!
Красота и любовь — два источника мук.
Ибо это прекрасное царство не вечно:
Поражает сердца и — уходит из рук.

 

Пробормотав рубаи своего любимца Гиясаддуна Абуль Фатха ибн Ибрахима Омара Хайяма Нишапури, Родившегося в далеком Нишапуре в 1048 году, он потянулся за новой сигаретой и заставил-таки себя вникнуть в историю мисс Вайдегрен.
Суть ее сводилась к тому, что вчера вечером, по здешнему времени, ей позвонила некая Катарина Ривенс, познакомившаяся и подружившаяся с Эвридикой Пархест — младшей дочерью весьма состоятельного предпринимателя Стивена Вайдегрена — во время круиза по Северному и Балтийскому морям. Целью круиза было посещение европейских столиц. Из Парижа, куда участники круиза добирались кто как мог, а Эвридика с мужем — на самолете, отдыхающие отправились в Гавр, где сели на лайнер «Шарль Азнавур». Посетив Лондон, Осло, Копенгаген, Стокгольм и Хельсинки, лайнер прибыл в Санкт-Петербург, являвшийся конечной точкой путешествия. И здесь-то, на третий день после прибытия, Эвридика исчезла во время экскурсии по Петропавловской крепости. Исчезла в «бабочке», гидрокостюме и ластах, причем ни тела ее, ни каких-либо предметов подводного снаряжения обнаружено не было. Муж Эвридики, судя по всему, о судьбе ее ничего не знает и поговорить с ним Катарине не удалось. Полиция отказалась комментировать происшествие, ссылаясь на то, что официальный запрос должен исходить от родственников пропавшей, а администрация отеля отмалчивается столь глубокомысленно, что, похоже, получила распоряжение держать язык за зубами.
На экране высветился адрес «Хилтон-отеля», телефон Катарины Ривенс и составленное по всей форме обращение к Снегину с просьбой начать расследование. Игорь Дмитриевич машинально включил автокопир, выводящий на принтер графические данные, получаемые посредством визора.
— Это вся информация, которой вы располагаете на данный момент? — спросил Снегин, когда на экране вновь возникло лицо мисс Вайдегрен.
— Нет. Есть еще кое-что, дающее мне основания полагать, что исчезновение Рики не было случайностью. Во-первых, Катарина Ривенс говорила, что сестра была чем-то расстроена перед самым исчезновением и не разговаривала с мужем. Во-вторых, Эвридика давно собиралась развестись с ним, подозревая его в каких-то незаконных махинациях. И, наконец, в-третьих, мистер Пархест, по моему глубокому убеждению, является отъявленным мерзавцем, способным на самые отвратительные и безнравственные поступки, если они принесут ему ощутимую выгоду.
— Я бы хотел взглянуть на копию брачного договора… — начал было Снегин и не успел договорить фразу, как на экране возник требуемый документ, а вслед за ним краткие сведения о месте рождения, учебы и работы миссис и мистера Пархест. — Хорошо, этого достаточно для того, чтобы я мог приступить к работе. Желаете ли вы сообщить мне еще какие-нибудь сведения?
— Больше пока ничего. Через сутки я прилечу в Санкт-Петербург. Надеюсь, к тому времени и у вас, и у меня появится новая информация. — Эвелина Вайдегрен впервые за весь разговор проявила признаки неуверенности. — Впрочем, еще одну ниточку я вам дам, а уж стоит ли за нее тянуть, решайте сами. «Билдинг ассошиэйтед», в которой мистер Пархест работает менеджером, как-то связана с синдикатом «Реслер, Янг и Мицума», с концерном «Юнион индастриэл металл констракшн» и «Вест ойл корпорейшн». А все эти компании, насколько мне известно, имеют свои интересы и представительства в Зоне свободной торговли, ядром которой является ваш город.
Экран визора погас, и Снегин с облегчением откинулся на спинку кресла. Закурил новую сигарету и, сунув руку под стол с визором, извлек из-под него бутылку «Черного капитана» — сорокапятиградусного кофейного ликера собственного изготовления. Вытащил вслед за полупустой бутылкой липкую стопку и, наполнив ее, сделал маленький глоток. Побарабанил пальцами по столу и хмуро произнес:
— Поздравляю вас, сударь, со званием самого скандального сыщика Питера! Дожил. Доскребся. Доцарапался. Докатился. Довыпендривался! Стоит ли после этого удивляться, что клиенты шарахаются от тебя, как от чумы? А ежели объявляются, то такие, от которых нормальный детектив сам должен бежать, теряя штиблеты и в ужасе пачкая нижнее белье…
Игорь Дмитриевич осушил стопку и уперся невидящим взглядом в слепой экран визора. Дела его последнее время шли из рук вон плохо, и он, естественно, отдавал себе отчет, что, отыскав для Заварюхина парочку свидетелей, показания которых избавили старшего лаборанта Третьего филиала МЦИМа от десятилетнего заключения и здорово попортили кровь тамошних шефов, ничуть не улучшил свою репутацию. И все же до звонка мисс Вайдегрен он не подозревал, что за ним укрепилась столь скверная слава скандалиста и забияки. То есть на кривотолки, сплетни, косые взгляды и перемигавания за спиной он давно привык плевать и, даже когда вынужден был, заботами доброхотов, из юристов переквалифицироваться в частные сыщики, не слишком переживал по этому поводу, твердо памятуя постановление старинного римского закона Двенадцати таблиц: «Vanae voces popul; pon sunt audiendae, quando aut onoxium crimine absolvi, aut inn ocentem condemnavi desiderant».
Припоминая в затруднительных положениях Понтия Пилата, печально известного тем, что весьма несвоевременно принялся разыгрывать пантомиму с умыванием рук, он утешал бронзово-чеканной латынью не только себя, но и свою супругу, однако та осталась глуха к мудрости древних трибунов и вместе с девятилетней дочерью ушла от Снегина к его коллеге, менее приверженному римским добродетелям, зато более преуспевшему на юридическом поприще. Тогда-то Игорь Дмитриевич, пылко любивший красавицу жену, всерьез задумался, не слишком ли он увлекается, подражая законодателям и судопроизводителям Вечного города? И бог весть, к какому бы пришел выводу, если бы не услышанный на каком-то фуршете тост: «Где, если не здесь? Когда, если не сейчас? И кто, если не мы?» Тогда его еще приглашали на всевозможные торжества, вместо того чтобы посылать угрожающие письма или попросту стрелять в спину.
Благодаря упрочнявшейся с каждым годом славе правдолюбца и скандалиста, он почти лишился клиентов и в настоящее время был приживалой у Андрея Ефимовича Волокова — человека в высшей степени достойного, вытащенного им некогда из очень пакостной передряги. Но быть приживалой, даже у достойнейшего человека, не хочется никому, и Снегин мирился с этим лишь постольку, поскольку не терял надежды подняться на ноги, ведь чутье у него было и неудачником его не назвал бы даже заклятый враг. Теперь же, после беседы с очаровательной мисс Вайдегрен, даже невооруженным глазом стало видно, что надеждам его сбыться не суждено. Во-первых — как сказала бы стерва-социопсихолог, разбудившая его ни свет ни заря, потому что обычные клиенты обходят его контору стороной, а во-вторых, потому что если мистер Пархест и впрямь связан с «Реслером» и прочими опекающими МЦИМ компаниями, то расследование это будет последним делом мистера Снегина. Парни из МЦИМа, как общеизвестно, или, во всяком случае, доподлинно известно ему, особым терпением не отличаются и свой лимит оного он у них давно исчерпал. Такие дела, господа хорошие…
Вывод из этого напрашивался следующий: ему надлежит либо отказаться от этого дела и закрыть лавочку, либо, взявшись за него, занимать очередь в крематорий. Последнее, впрочем, скорее всего не понадобится, поскольку бездыханное тело его, очень может статься, еще и не выловят из вод разлившегося Финского залива. Что же касается закрытия лавочки, то сделать это не составит особого труда. Имущество его уместится в пару чемоданов, а Волоков вздохнет наконец с облегчением.
Игорь Дмитриевич подпер голову рукой и пригорюнился. В сорок лет все еще можно начать сначала, на новом месте, спору нет, но где гарантия, что там он придется ко двору больше, чем здесь? Да и где «там»? И главное, ради чего? Ни семьи, ни кола, ни двора…
— Даже коровенкой худой или кабыздохом-пустобрехом обзавестись не сподобился, — укорил он себя и, наполнив стопку, единым махом опустошил ее. Закусил дымком и подумал, что имеет смысл хоть брюки надеть и зубы почистить. И вообще спать надо в спальне, а не в кабинете, на диване для посетителей. И незачем до трех часов ночи копаться в старых, давно закрытых делах. Даже если и выудит он из них что-нибудь путное, пойдет это ему скорее во вред, чем на пользу. Глупому сыну богатство не впрок. Ибо даже на досуге его так и тянет писать против ветра. А ничего хорошего из этого выйти не может, так что нечего и экспериментировать.
Игорь Дмитриевич подмигнул расплывчатому отражению в темном экране визора и потребовал у него ответа:
— Если это в самом деле так, то для чего закрывать лавочку? Чего ради разочаровывать мисс Вайдегрен? Не хватит ли притворяться перед самим собой? Думаешь, стоит налить еще стопочку и приниматься за труды праведные? Тебе будет стыдно за меня, если я откажусь от этого дела?
Не завидуй тому, кто спесив и богат.
За рассветом всегда наступает закат.
С этой жизнью короткою, равною вздоху,
Обращайся, как с данной тебе напрокат.

Ну вот и договорились, — произнес Игорь Дмитриевич в заключение и, вместо того чтобы налить себе третью стопку, защелкал по клавиатуре, отдавая принтеру приказ распечатать полученную с экрана визора информацию. Пружинисто поднялся и зашлепал в ванную комнату: работы предстояло много, а день следовало все же начинать с чистки зубов.

 

2

 

Эвридика открыла глаза и прислушалась, силясь сообразить, что за странные звуки разбудили ее и почему ей было так неудобно спать. И тотчас решила, что все еще видит сон, потому что лежала она, оказывается, на чем-то крайне жестком в закуте плохо освещенного зала, от которого ее отгораживало полотнище из полупрозрачной пленки. В пробивавшемся сквозь нее мутно-сером свете молодая женщина разглядела низкий металлический потолок, нащупала рукой холодную стену слева от себя, а приподнявшись на локте, увидела стоящие в изголовье баллоны и составленные в пирамиду ящики. В ногах громоздились жестяные коробки и какие-то объемные предметы, запакованные в резинопластовые водонепроницаемые контейнеры. В спертом воздухе стоял отчетливый запах табака и резины, за пологом шевелились люди, негромко говорившие на неизвестном языке.
«Дурацкий, бессмысленный, антиэстетичный сон, — подумала Эвридика. — Но очень убедительный и материальный. Может быть, я заболела и брежу?»
Голова была тяжелой, во рту ощущался омерзительный лекарственный привкус, тело ломило так, будто Регбисты использовали его в качестве мяча. К тому же ей было чертовски холодно, несмотря на то что укрыта она была тремя одеялами весьма сомнительной чистоты, да еще и спала, оказывается, в шерстяном трико, которое надевала под гидрокостюм. Но трико было явно не ее — черного цвета, заботливо подвернутое на запястьях и щиколотках. Чушь. Полная, несусветная и совершенно несимпатичная чушь. Всего этого в действительности нет и быть не может. А что должно быть?
Кутаясь в пахнущие сыростью одеяла, она уселась по-турецки и вперилась в шевелящиеся за пластиковым пологом силуэты. Крепко зажмурилась, и перед внутренним взором ее возникли фонтаны Лувра, белоснежная громада базилики Сакре-Кер, словно парящая над затянутым знойной дымкой Парижем, питьевой фонтанчик, поддерживаемый тремя грациями, Биг-Бен, собор Святого Павла, каналы Гамбурга, воды которых плещутся в футе от набережных… Темные воды и воды голубые, вскипавшие желтовато-белой пеной, мчащиеся вдоль борта и превращающиеся постепенно в изумрудно-зеленую дорогу, над которой с пронзительными криками снуют чайки… Из небытия всплыло имя Шарля Азнавура, но что это за Шарль и какое он имеет отношение к вспарывавшему набегающие волны форштевню, припомнить молодая женщина решительно не могла. От напряжения в затылке у нее начало ломить, и она ощутила, как капли холодного пота стекают по шее.
Нет, черт побери, так дело не пойдет! Совершив титаническое усилие. Эвридика выбралась из кокона одеял и спустила ноги с кровати, вернее, с трех составленных в ряд ящиков, на которые было постелено нечто вроде тощего матраца. Босые ступни пронзил ледяной холод, Эвридика жалобно ойкнула от неожиданности, но, не обнаружив поблизости никакой обуви, стиснула зубы и поднялась-таки с ящиков. Утвердилась на подкашивающихся ногах и, приподняв нижний край полога, сделала шаг из своего убежища.
Посреди низкого, похожего на склад помещения сидели за составленными наподобие стола ящиками пять человек, разом повернувших головы в сторону Эвридики. Жилистый сухощавый мужчина средних лет, сильно загорелый, с ежиком серо-седых волос, одетый в трехцветную безрукавку-дутыш поверх черного шерстяного трико. Два парня, лет по двадцать с небольшим, оба коротко стриженные: один с узким, жестким лицом, в распахнутом бушлате, другой, широкоплечий с кошачьими, торчащими в разные стороны усами, в пестром, грубой вязки свитере, тоже надетом поверх трико. Пепельноволосая красотка, завернутая во что-то вроде махрового полотенца, но только несравнимо более пушистое и теплое. Еще одна девица — чернявая, смуглокожая, остроглазая, в белом свитере с широким воротом и сигаретой в зубах.
Вот так компашка! Эвридика попятилась и уперлась спиной в пластиковый полог. Разглядела полдюжины стаканов на застеленных брезентом ящиках, какую-то неаппетитную снедь — в основном концентраты, вываленные из покрытых фольгой коробок и пакетов, и ощутила, как пол под ее ногами предательски качнулся.
«А ведь, пожалуй, это не сон и не бред», — пронеслось у нее в голове при виде разнообразной гаммы чувств, отразившихся на лицах разглядывавших ее людей. Смуглокожая девица, с явной примесью восточной крови, взирала на молодую женщину, не скрывая враждебности; пепельноволосая — с презрительным сочувствием; остролицый парень — с холодной насмешкой, а котоусый как-то даже насквозь, будто и не заслуживала она его внимания, глаза б его на нее не смотрели, да вот приходится. Приходилось, ясное дело, из-за жилистого в безрукавке, улыбнувшегося ей дружелюбно и доброжелательно.
— Рады видеть вас, мисс… — Жилистый сделал паузу, предлагая Эвридике заполнить ее, и она, облизнув пересохшие губы, ломким голосом представилась:
— Миссис Пархест. Эвридика Пархест.
Смуглокожая фыркнула, пепельноволосая звонким голосом произнесла на незнакомом языке фразу, заставившую всех, кроме сухощавого, рассмеяться. Котоусый коротко ответил, и снова раздался дружный смех, показавшийся Эвридике оскорбительным, ибо веселилась эта компания определенно за ее счет. Она уже открыла рот, дабы поинтересоваться, что все это значит, кто они такие, и как ее угораздило здесь очутиться, когда жилистый предупреждающе кашлянул и с едва уловимым акцентом представился:
— Радов Юрий Афанасьевич. — Поднявшись с места, сделал ей знак присаживаться на освободившийся ящик, а сам неуловимо быстрым движением переместился в угол, куда не достигал свет горящей над импровизированным столом лампы, и появился оттуда с другим ящиком. — Есть хотите?
Назвавшийся Радовым еще раз жестом пригласил Эвридику присаживаться и бросил предостерегающий взгляд на пепельноволосую, опять отпустившую какую-то шутку, вызвавшую у присутствующих новый приступ смеха.
— Прежде всего я хочу знать, кто вы такие и… — голос Эвридики сорвался, и она так жалобно заперхала, что самой стало противно. Окружающее ее не было сном, но память упорно отказывалась помочь прояснить ситуацию, и от этого она чувствовала себя до ужаса беспомощной и крайне уязвимой.
— Выпейте, это проясняет мозги. — Радов протянул ей наполненный по его знаку котоусым стакан, и, уловив кофейный аромат, она сделала несколько жадных глотков.
Эвридику тут же бросило в жар, пол начал уплывать из-под ног, однако жилистый успел подхватить ее, усадил на ящик и придержал за плечи твердыми, словно стальными пальцами, от прикосновения которых она почувствовала себя несколько уверенней.
— Объясните мне, где я и что со мной случилось? — молодая женщина адресовала вопрос Радову, но поскольку взгляд ее в этот момент остановился на смуглокожей, та посчитала, что именно ей следует на него отвечать.
— В Укрывище. Среди курсантов Морского корпуса. Бывших, скорее всего, курсантов и их бывшего наставника по прозвищу Четырехпалый, — прищурив и без того раскосые глаза, промолвила чернявая, залпом осушив пластиковый стакан, в котором налито было вовсе не кофе.
— Миссис Пархест, вы помните, как тонули? — обратился к Эвридике котоусый и, поняв по ее глазам, что ничегошеньки-то она не помнит, пожал плечами. — М-да-а-а… Тяжелый случай.
— Тонула? — тихо переспросила Эвридика, и перед глазами ее плеснули страшные смолистые воды Финского залива. Она вспомнила огромное кладбище, превращенное в веселый, поучительный и познавательный аттракцион, и вновь ощутила чувство ужасающего бессилия. Горло сдавила невидимая удавка, сердце отчаянно заколотилось, словно бьющаяся о стекло птица, и не было никакой возможности крикнуть или хотя бы жестом дать окружающим знать, что она умирает. Лампа рванулась в сторону, комната вздыбилась, перед глазами Эвридики возникло лицо Радова, а в ушах зазвучал голос пепельноволосой, уверявший, что бояться нечего, все будет хорошо. Она ощутила, как твердые пальцы прижимают к горлу ампулу для безукольной инъекции, и поверила, что все в самом деле будет хорошо, и Радов не даст ей сгинуть в заливавших ее черных, безжизненных водах.

 

3

 

Администрация Медицинского центра исследования мутаций обосновалась в здании бывшего Таврического дворца, и Уиллард Пархест подсознательно ожидал увидеть глубокие резные кресла, массивные столы мореного дуба или красного дерева, позолоченные виньетки на дверях с начищенными до жаркого блеска медными ручками, лепные карнизы, расписные плафоны, наборный паркет либо полы, инкрустированные различными породами камня. Нынешние хозяева бывших дворцов старались по мере сил и возможностей содержать их в подобающем виде, прекрасно сознавая, что помещение фирмы является ее лицом. Чего-чего, а возможности содержать дворцовые интерьеры в образцовом порядке у МЦИМа имелись, однако использованы они были совершенно неожиданным для мистера Пархеста способом.
Вестибюль, холлы, коридоры и приемная заместителя директора по научной работе — Артура Борисовича Циммермана — были выдержаны в модернистском стиле с использованием цветного мрамора, бронзы и стекла, украшены картинами последователей Поллака, кубистов, личистов и прочих «истов», весьма неплохо смотревшихся в роскошных, но сугубо функциональных интерьерах. Настолько роскошных, что инспектирующие комиссии ООН просто обязаны были заинтересоваться, на какие такие средства приобретен стол из зеленого мрамора и бронзы для секретаря замдиректора, полдюжины элегантных, ультрасовременных кресел для посетителей, журнальные столики черного стекла и три авангардистских гобелена с масками богов мексиканского пантеона. На какие доходы можно содержать секретаршу, словно сошедшую со страниц нестареющих женских романов: разумеется, рыжую и, разумеется, зеленоокую, с глазищами в пол-лица и растущими от ушей ногами?
Ожидая, пока отпадная девица в слишком тесной блузке доложит Циммерману о его приходе, Уиллард Пархест, поразмыслив, пришел к выводу, что даже для мцимовского руководства было бы чересчур накладно подкупать каждого ооновского чиновника, заявлявшегося сюда с очередной ревизией, и, стало быть, часть вкладов, сделанных Консолидацией Пяти на счета этого заведения, проходили по благотворительным статьям. В этом случае формально придраться к любителям красивой жизни не мог даже самый оголтелый аскет-международник, но мистер Пархест на их месте все же не стал бы дразнить гусей. Хотя, ежели местный МЦИМ приглашает на работу ведущих биологов, хирургов и генетиков со всего мира, глупо прикидываться нищими и экономить на макияже.
— Мистер Циммерман ждет вас! — радостно прощебетала огненноволосая секретарша без малейшего акцента, всем своим видом давая понять, что она была счастлива доложить шефу о появлении столь милого и приятного посетителя, а мистер Циммерман просто в восторге от возможности его принять.
Сухо кивнув, Уиллард Пархест проследовал в кабинет замдиректора. Обменялся рукопожатиями с Артуром Борисовичем и, опустившись на предложенный ему стул, окинул взглядом просторное помещение. Убедился, что хозяин не счел нужным вносить в убранство своего обиталища какие-либо изменения, позволившие бы судить о его характере и пристрастиях, и сосредоточил внимание на самом мистере Циммермане — кругленьком низкорослом человечке, похожем на Саваофа с рисунков Жана Эффеля. Блестящая лысина, обрамленная кустиком пушистых седых волос, хитрые глазки-щелочки, располагающая улыбка. Рукава горчичного цвета пиджака на дюйм короче, чем нужно, галстук в тон костюму, рубашка бледно-песочная — этакий добрый дедушка, не слишком пекущийся о своей наружности и явно испытывающий некоторую неловкость от того, что сидит в столь шикарном кабинете. И, право же, он смущен вниманием, проявленным к нему широкоплечим мужчиной с волевым лицом. Что ж, напускное смущение его из притворного очень скоро превратится в самое что ни на есть искреннее, а потом перейдет в панику.
— Мне сообщили, что вы желаете увидеться с кем-либо из руководства нашего центра. — Артур Борисович потер поросшие седым волосом ручки и, словно только что вспомнив о долге гостеприимного хозяина, предложил: — Кофе, чай, тоник? Брусничный морс?
— Не стоит беспокоиться, — мистер Пархест покосился на свое отражение в зеркальной дверце стоящего справа от стола шкафа — красавец в элегантном серо-стальном костюме, сшитой на заказ сорочке с аметистовыми запонками, аметистовой же булавкой на темно-вишневом галстуке и в туфлях от Хасердада. — Мне действительно нужно переговорить с вами по довольно щекотливому вопросу…
— Вероятно, дело касается исчезновения вашей супруги? — живо перебил Пархеста Артур Борисович. — Поверьте, вам нет нужды беспокоиться. Мы уже предприняли все необходимое, чтобы разыскать ее, но, позвольте заметить, выяснять семейные отношения значительно удобнее, имея под рукой собственного адвоката, а не судно с товаром, которое почему-то без вашей санкции не может встать на разгрузку. Может, вы объясните мне, зачем вообще здесь понадобилось ваше присутствие? Обычно при обмене товарами мы ухитрялись обходиться без посредников и до сих пор накладок не возникало…
Уиллард Пархест с интересом наблюдал за тем, как старый добрый Циммерман превращается в Циммермана грозного, гневного, обличающего и негодующего. До чего же забавно видеть, как, почувствовав мнимую слабину собеседника, надувается пархатый паучина, которому недостаточно властвовать над своими подчиненными, а надобно подмять под себя всякого, ненароком коснувшегося клейкой его паутины. Еще забавнее, однако, будет лицезреть, как лопается мыльный пузырь и грозный судия превращается в трясущегося раба, заслышав свист хозяйской плети.
— Досадно, что я доставил вам столько хлопот, — вкрадчиво начал мистер Пархест, когда Артур Борисович сделал паузу, дабы набраться сил и продолжать отчитывать слабоумного щеголя, являвшегося, по его мнению, чьим-то неудачным протеже, для которого была придумана глупейшая синекура в виде дорогостоящего круиза. — Досадно, но, видит бог, если бы ваш Птицин не вздумал беседовать со мной по визору клером, одной заботой у нас с вами было бы меньше.
— Вы должны были воспользоваться экранированным фоном. Для подобных переговоров существуют скремблеры!
— Вам следовало объяснить все это Птицину, если у нас были основания подозревать, что ваши переговоры прослушиваются, — возразил Пархест и, не давая Циммерману открыть рот, продолжал: — Не будем пререкаться по пустякам. Щекотливый вопрос, который мне надо с вами обсудить, никоим образом не связан с исчезновением моей дражайшей супруги. Меня, впрочем, не удивит, если террористы, вдоволь наигравшись с ней, прирежут ее, дабы не тащить с собой через границу.
— Этим они оказали бы вам большую любезность! — ехидно вставил Артур Борисович.
— Мир полон людей, готовых оказать подобную любезность кому угодно, но не будем отвлекаться. Консолидация Пяти уполномочила меня сообщить вам, что научно-исследовательское судно с «медикаментами», столь необходимыми вашему центру, получит добро на разгрузку лишь после того, как вы передадите мне копии всех материалов, касающихся проекта «Gold pill».
— Что? — Артур Борисович скорчился в кресле, словно изготовившаяся к прыжку жаба, и мистер Пархест пожалел, что, если разговор их фиксируется, ему никогда не удастся просмотреть запись.
— У меня создалось впечатление, что вы в совершенстве владеете английским. А уж словосочетание «Gold pill» должны знать в любом случае, коль скоро проект этот разрабатывается под вашим непосредственным руководством.
— Позвольте, откуда вам известно…
Мистер Пархест поморщился. Эффелевский Саваоф не умел проигрывать. Он не желал понимать тонкие намеки и держал Консолидацию Пяти за дураков. Нда-а, это бывает, если кресло замдиректора представляется тебе вершиной Олимпа.
— Вас правда интересует, откуда нам известно об этом проекте, или вы тянете время, чтобы собраться с мыслями? — участливо осведомился мистер Пархест у своего собеседника, напоминавшего ему теперь сдувшийся мяч. — Если вы думаете, что пославшие меня люди блефуют, можете дать мне пачку пустых дискет или папку с нарезанной туалетной бумагой, а потом до второго пришествия ждать, когда к вам придет новый корабль с медикаментами, так как «Голубой бриз» больше здесь не появится. Как вы понимаете, ваш МЦИМ далеко не единственное учреждение, которому нужен находящийся на его борту груз.
— Черт вас возьми! — сказал Артур Борисович, и хотя мистер Пархест не знал ни слова по-русски, он отлично понял, что имел в виду разом постаревший и осунувшийся заместитель директора.
Чудаки! Неужели они впрямь думали, что можно чуть-чуть потерять девственность? Продать дьяволу кусочек души? Слегка заразиться СПИДом? Неужто и в самом деле не зародилась ни в одной голове мысль, что те, кто финансирует работы МЦИМа, наверняка пожелают подстраховаться и проконтролировать с помощью агентов и осведомителей, на что идут их денежки? А уж проект, являвшийся «тайной в тайне», вызовет их самое пристальное внимание в первую очередь. Да одно название этого проекта столь прозрачно, что кто хоть раз слышал легенду о китайском мудреце, лекаре и философе Вей По Ианге, не может не вспомнить созданные им якобы «золотые пилюли»! Согласно преданию, их съели он сам, его ученик и собака. Съели и умерли, а по прошествии времени ожили и обрели бессмертие. Средневековые алхимики писали о том, что «золотую пилюлю» удалось сотворить и Раймунду Луллию, который лишь после нескольких столетий тяжких страданий за стремление свое уподобиться Господу испросил у него ниспослание себе смерти…
Затянувшееся молчание ничуть не тяготило Уилларда Пархеста, отчетливо представлявшего себе, каким ударом должно явиться для Артура Борисовича требование поделиться с Консолидацией наработками по проекту «Gold pill». Контролируемые мутации подводных обитателей, над которыми первоначально трудились сотрудники МЦИМа, выведение породы ихтиандров, а затем и паралюдей, были всего лишь этапами в грандиозной программе исследований, цель которых заключалась в получении искусственного гена, способствующего быстрому заживлению ран, восстановлению пораженных тканей и, в конечном счете, обретению человеком бессмертия. Пархест не склонен был полагать, что руководство здешнего МЦИМа с самого начала ставило своей целью достижение бессмертия. Скорее всего на создание проекта «Gold pill» местных деятелей натолкнули исследования, проводимые для других, более скромных тем, однако то, с какой быстротой они охладели к столь блестящим и перспективным, казалось бы, разработкам, как сотворенные ими новые породы морских обитателей и антропоморфных амфибий, говорило о том, что идея получения «гена бессмертия» завладела их умами лет пять назад.
Идея, безусловно, заманчивая, ибо если бы им удалось хотя бы увеличить продолжительность жизни, усилив работу иммунной системы, заставив человеческий организм вырабатывать дополнительные дозы интерферона и других заживляющих веществ, это принесло бы неизмеримо большие доходы, чем штучное изготовление паралюдей. Это дало бы им власть, потому как за лекарственные препараты, дарующие несколько лишних лет жизни, они могли бы требовать у сильных мира сего огромные деньги, не говоря уже о продлении собственного существования…
— Чудаки! — пробормотал Уиллард Пархест, дивясь тому, как мог Артур Борисович и иже с ним надеяться, что им удастся сохранить в тайне свои работы над проектом «Gold pill». Проектом, который, при успешном его завершении, коренным образом изменил бы существующую до сих пор на Земле систему ценностей. Этому седенькому господину следовало бы изумляться не тому, что тайна сия известна кому-то, кроме узкого круга посвященных, а поражаться, почему финансировавшие его исследования олимпийцы так долго не накладывали на них свою руку! А в самом деле любопытно, с чего это Консолидация Пяти решила тряхнуть их именно сейчас? Получила сведения о благополучном завершении очередного этапа работ или, потеряв терпение, задумала подключить к исследованиям новые силы? Вероятнее всего второе, иначе послала бы за материалами по проекту кого-нибудь посолиднее. Но даже и в этом случае оказанное Пархесту доверие говорит о многом, и потому прокол с Эвридикой особенно досаден и несвоевременен. При столь высоких ставках надо было вести себя осмотрительней.
Рано, ох рано воспарил он мыслями к новому обществу, где люди будут делиться не только на бедных и богатых, но и — главное! — на смертных и бессмертных, земляных червей и небожителей. До этого еще предстоит дожить и, прежде всего, получив от Артура Борисовича материалы по проекту «Gold pill», заставить его нажать на все кнопки, чтобы Эвридика, избегнувшая каким-то чудом уготованного им для нее вечного покоя, отправилась-таки в мир иной. Причем как можно скорее…
— Мистер Циммерман, у вас, на мой взгляд, было достаточно времени, чтобы решить, стоит ли вашему центру продолжать сотрудничать с Консолидацией Пяти. Однако, если вы не можете принять решение самостоятельно и вам необходимо посоветоваться с директором и прочими заинтересованными лицами, я, с вашего позволения, откланяюсь. В вашем распоряжении осталось двое суток и ни минутой больше. — Уиллард Пархест поднялся со стула.
Артур Борисович устремил на него взгляд затравленного зверька, смахнул испарину, выступившую на побледневшем челе, несмотря на царящую в кабинете прохладу, создаваемую бесшумно работающим кондиционером, и сипло произнес:
— Мне действительно надо кое с кем посоветоваться. Думаю, диски с интересующими вас материалами вы сможете получить… Ну, скажем, послезавтра утром. Консолидация, вероятно, предусмотрела какую-то форму вознаграждения, призванную компенсировать нам моральный и материальный ущерб, который мы понесем, добросовестно выполнив предъявленное вами требование?
— Разумеется, — подтвердил мистер Пархест, усаживаясь на прежнее место. — Мне поручено обсудить с вами как размер компенсации, так и величину вознаграждения, ожидающего вас и ваших сотрудников в случае, если представленные по проекту «Gold pill» материалы будут соответствовать той информации, которой мы о нем располагаем.
— Куда же деваться, будут соответствовать, — буркнул Артур Борисович, болезненно морщась и вялым движением отправляя в рот три крохотные белые горошины. — Хотел бы я, чтобы эти пилюли были «золотыми». Так что же вам велено передать нам в утешение?

 

4

 

— Не было печали, купила баба порося! — раздраженно сказал Генка Тертый, стараясь не смотреть, как Четырехпалый хлопочет вокруг Эвридики, водруженной на составленное из ящиков ложе. Щупает пульс, подтыкает одеяла, подобно заботливой мамочке. — Что нам теперь с этой цацей делать? Рыть надо отсюда со всем поспешанием, а не благотворительностью заниматься! Застрянем тут — все как один пропадем!
— А может, шеф задумал, если дела совсем хана будут, вместо заложницы ее использовать? — предположила Оторва, машинально поправляя роскошные пепельные локоны — предмет ее особой гордости. — Хотел же он, коли погоня прижмет, к какой-нибудь. тургруппе прибиться и, прикрываясь инострашками, от мцимовских вохров отстреливаться?
— Черт его знает, чего он хотел! — Генка дернул лицом, и пушистые усы его вздыбились, как у разъяренного кота. — После того, как он с Гвоздем решил на поверхность подняться, чтобы этой малахольной «намордник» сменить, и чуть под аквабас не угодил, уж не знаю, что и думать. Я б эту заморскую мокрядь как вшей давил, а он…
— Ну чего вы попусту топочете? Может, приглянулась ему эта крыска? Может, нет у него нынче барухи, вот он и решил интуристку попробовать? — желчно промолвила Ворона, глубоко затягиваясь и выпуская струи дыма через точеный нос.
— Это как же она ему приглянулась, через «гидру»? Или через «намордник»? — немедленно встал на защиту любимого шефа Генка, не терпевший, когда кто-либо наезжал на Четырехпалого. Сам он делал это постоянно, но что позволено Юпитеру, не позволено быку.
— Значит, просто импортную телку трахнуть для разнообразия возжелал, невзирая на личико и возраст! — не унималась Ворона, становившаяся после двух стаканов джина особенно агрессивной. Ответом ее никто из присутствующих не удостоил — всем было известно, что Ворона сохнет по Четырехпалому с первого курса и ревнует к любой оказавшейся поблизости юбке.
— Гвоздь, налей Вороне кофе, и чтобы больше никакого спиртного, — распорядился Юрий Афанасьевич, задергивая полог, отделявший ложе Эвридики от общей комнаты, и возвращаясь к столу. — Я сказал, пока Сыч не вернется, никто отсюда носу не высунет, однако это еще не значит, что можно надираться. И не сверли меня взором горящим. Если сегодня вечером придется когти рвать, балласта у нас без тебя хватит.
Ворона бросила на Радова испепеляющий взгляд, но не посмела возражать, когда Гвоздь наполнил ее стакан черной дымящейся жидкостью.
— Вот про балласт-то мы как раз и говорили. Зачем он нам?
— И правда, зачем? — повторил Радов, обводя взглядом четырех курсантов — осколки «дюжины», которую он курировал четыре года.
Он знал их слишком хорошо, чтобы торопиться с ответом, так как ответ, устраивавший его самого, не произвел бы на них никакого впечатления. Сам-то он достаточно часто видел человеческие страдания и смерти, чтобы научиться избегать ненужного кровопролития и жестокости. Разумеется, от христианского всепрощения был он весьма далек и, если бы кто-нибудь ударил его по одной щеке, то сам недосчитался бы зубов, но ответить ударом на удар и позволить незнакомой женщине испустить дух из-за неисправности «бабочки» — это совершенно разные вещи.
Разные для него, но не для них, напомнил себе Юрий Афанасьевич и еще раз оглядел сидящих вокруг стола ребят — озлобленных, искусанных и исцарапанных злодейкой-судьбой так, что целого клочка шкуры при всем желании не сыщешь. Бесстрашных, ни во что не верящих и ни во что не ставящих ни свои, ни чужие жизни. И все же им еще предстоит немало претерпеть, чтобы в горниле страданий ненависть и озлобление переросли в любовь, милосердие и жалость. Этого, может статься, и не произойдет — не в каждой раковине вырастает жемчужина, но…
А до тех пор какой смысл говорить о милосердии Генке Тертому, родившемуся на берегу Плюссы, где-то неподалеку от Гдова, на хуторе, сожженном дотла во время одного из так называемых «пограничных конфликтов» между Эстонией и Псковской республикой? Единственный, чудом уцелевший после бойни, учиненной «радеющими за возвращение Эстонии отчих земель легионерами», парень, наслушавшись баек о прелестях и диковинах Свободной Зоны, бежал с Псковщины в Питер и четыре года мыкался по трущобам. Попрошайничал, крал, бандитствовал, прибившись к шайке Веньки Сполоха, и лишь после ее уничтожения подался, семнадцати лет от роду, в Морской корпус. А в заведении этом, выпускающем из своих стен наемников экстра-класса, учат чему угодно, кроме сострадания. Такого термина курсанты не знают, и знать его им по штату не положено.
Изнасилованная отчимом и бежавшая в тринадцать лет из дому Оторва, бомжевавшая до тех пор, пока не была подобрана «Веселыми дьяволами», тоже вряд ли имела представление о жалости и душевном участии, которые наводчикам абсолютно противопоказаны. После третьего аборта, сделанного ей не слишком искушенной подругой, она, без сомнения, отдала бы Господу душу, если бы ангел-хранитель не надоумил ее приползти к воротам одного из зданий Морского корпуса. Вороне повезло чуть больше, хотя, по-всякому ублажавшая клиентов дядюшки Чжань Дэ-ю с одиннадцати лет девчонка не часто, видимо, сталкивалась с добротой и любовью, иначе с чего бы ей вздумалось резать себе вены? Впрочем, она-то как раз могла бы припомнить, что двум подобравшим ее на улице курсанткам не было никакой корысти пачкать свои форменные костюмы, доставляя истекавшую кровью девку в корпусной медпункт. Но память человеческая, увы, несовершенна.
Какие-то понятия о нормальных человеческих чувствах должен был иметь Гвоздь, три последних года перед поступлением в Морской корпус проживший у дальних родственников, после того, как отец с матерью его были убиты, оказавшись, на свою беду, в переулке, где происходила разборка между бандитскими группировками. Однако Радов не был уверен, что даже Гвоздь сумеет уразуметь причины, побудившие его взяться за спасение миссис Пархест.
Сан Ваныч, вероятно, рассказал бы ребятам притчу о милосердном самаритянине и напомнил вторую заповедь Иисуса Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» — но в устах «солдата удачи» это прозвучало бы смешно, да что им вторая заповедь, ежели они не тают первой и ни в Бога, ни в черта не веруют? Насколько ему известно, ни один из его «дюжины» не посещал церковь и ни разу не обращался к корпусному священнику. Искусно оперируя текстами Ветхого и Нового заветов, отец Варсанофий без труда доказывал всем колеблющимся, что работа наемника столь же почетна и угодна Богу, как и любая другая профессия: рыбака, мытаря, врача, инженера и ассенизатора. Он был чрезвычайно эрудирован и подтверждал свои слова не только ссылками на Священное писание, но и многими историческими примерами, и все же, на взгляд Радова, это свидетельствовало лишь о том, что религиозные догматы мало чем отличаются от гражданских законов, о которых испокон веку говорят: «Закон что дышло — куда повернул, туда и вышло».
— Так зачем вы подобрали эту девицу, наставник? — повторила вопрос Генки Тертого Оторва.
— По доброте душевной, — ответствовал Юрий Афанасьевич и сухо рассмеялся при виде того, как вытянулись лица курсантов, выпучила глаза Ворона и отвисла челюсть у Гвоздя.
— По доброте?! — первой хихикнула Оторва, а затем и остальные захохотали, припоминая, как Четырехпалый косил из «зонкайзера» налетчиков Забавника Аля, как закидывал гранатами пулеметные гнезда воинствующих адептов Кибермессии и сорванным голосом сипел: «Пленных не брать!» — во время достопамятной чистки Нижнего порта.
— Тертый я калач, а чего-то недопонимаю! — справившись с приступом смеха, произнес Генка, которого за эту-то присказку и прозвали Тертым. — Скажите, шеф, а Изе Окаянному вы башку кулаком проломили тоже по доброте душевной? Или это у вас по какой-то другой статье проходит?
— По другой, — подтвердил Радов, размачивая в кофе галету, вытащенную из упаковки сухого пайка. — Не пришей я тогда Изю, он бы, как бог свят, опять сухим из воды вышел, и через месяц-другой вновь заработала бы его проклятая «фабрика грез» на всю катушку. А Господь наш, как ведомо вам, к насильно умервщленным слабость питает. Авось скостит ему срок пребывания в геенне огненной.
— Выходит, мы все здесь добряки как на подбор, — заметила Оторва. — И все же я не понимаю, зачем вам брать на себя эту ляльку. Отошла бы в мир иной, и нам бы никаких хлопот, и ей лучше. Грехами она, видать, не обременена, вот и вознеслась бы нон-стопом в райские кущи.
Сознавая, что не следовало бы продолжать этот разговор — толку от него все едино не будет, Юрий Афанасьевич попытался-таки внести в обсуждаемый вопрос некоторую ясность:
— Отправить на тот свет торговца наркотой, грабителя или убийцу и не спасти гибнущего на твоих глазах человека — совсем не одно и то же. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними», — завещал Христос и, если бы именующие себя христианами исполняли этот завет, мир наш не был бы столь похож на выгребную яму. «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».
— Если не исполняют его верующие, так зачем вам-то выпендриваться, как муха на спидометре? Вы ведь в корпусную церковь ходите, только когда отвертеться нельзя! — Генка Тертый обличающим жестом ткнул в сторону Радова пустым стаканом.
— Когда перестаешь проявлять сострадание, то и сам становишься недостоин его. И не вправе ожидать его ни от людей, ни от Бога.
— Так мы и не ожидаем! — резко каркнула со своего места Ворона. — А вы?
— В общем-то нет. Однако всем нам оно порой бывает необходимо, — пробормотал Юрий Афанасьевич, мучаясь неспособностью облечь в убедительную форму ощущение того, что нелогичные на первый взгляд, но милосердные деяния человек должен иногда совершать. Если не ради других, то хотя бы ради себя. Ибо совесть человечья подобна озеру, которое летом не держит на своей поверхности и мелкого камушка, но, стоит дать ему замерзнуть, покрыться льдом, может и средней тяжести танк выдержать. А что такое нечистая совесть и «мальчики кровавые в глазах», Радов очень даже знал. Это-то знание и заставило его, бросив работу наёмника, поступить инструктором в Морской корпус.
— Стало быть, проявляя сострадание и вытаскивая эту девку из небытия, вы рассчитывали, что Господь отплатит вам тем же? Проявит к вам сострадание, когда вы будете в нем нуждаться? — Ворона поднесла к черно-алым губам сигаретку, и выкрашенные черным лаком ногти ее зловеще блеснули. — Вот уж не думала, что наставник наш время от времени вступает в сделки с Богом, в которого не верит.
«Ничего-то они не поняли и не поймут, сколько бы я ни старался. Жизнь так изваляла их в грязи, что очиститься от нее они смогут, лишь когда она, превратившись в сухую коросту, сама не начнет отваливаться. Если, разумеется, они до этого доживут», — подумал Радов, с облегчением заметив, как из-за нагромождения ящиков выбирается Травленый.
— Глубокоуважаемый наставник, вы игнорировали мой вопрос! — с пьяной настырностью продолжала Ворона. — Правильно ли я вас поняла, что как только Эвридика Пархест окончательно придет в себя, вы отпустите ее на все четыре стороны?
— Правильно. — Юрий Афанасьевич взглянул на часы, недоумевая, почему задерживается Сыч. Ему не слишком-то улыбалось тащить всю ораву к Сан Ванычу, но оставаться здесь было рискованно. Ребята уверяют, что об Укрывище, бывшем в прошлом перевалочным пунктом контрабандистов, а впоследствии приютом проштрафившихся и задумавших «лечь на дно» курсантов, знают единицы. Однако, чтобы сообщить о нем копам, хватит и одного. Зря он Сыча на разведку послал, ничего парень не нанюхает, надо самому к Чернову идти…
— Прав-вильно-то прав-вильно, но избав-виться от этой дев-вки будет нелегко, — вступил в разговор Травленый, энергично массируя ладонями мятое со сна лицо. — Добро, содеянное в-вами, непоправ-вимо. И просто отпустить ее у в-вас не получится. Она, как и в-все мы, объяв-влена в розыск.
— Чтоб тебе с твоими пророчествами!.. — Ворона громко выругалась, а Радов сжал зубы в предвкушении грядущих неприятностей.
— Ты в этом уверен?
— В-вы же знаете. Что в-видел, то в-видел, а в-врать не приучен, — просипел Травленый и придвинул Гвоздю чей-то пустой стакан. — Налив-вай, друж-жок, не спи. Да не коф-фий, тв-вою мать, налив-вай…

 

5

 

Бросив на пол изрезанные газеты, Снегин отхлебнул из высокого стакана грейпфрутового соку и с удовлетворением взглянул на дело рук своих. Посвященные исчезновению Эвридики Пархест статьи, аккуратно вырезанные из газет, были разложены на столе и содержали в себе несравнимо больше информации, чем все вылазки и телефонные переговоры, которыми под завязку заполнен был нынешний день Игоря Дмитриевича. Такое подспорье не могло не порадовать самого скандального частного детектива Санкт-Петербурга, но оно же наводило на мысль, что дело, за которое он взялся, оказалось при ближайшем рассмотрении еще более мерзким и опасным, чем представлялось ему после беседы с мисс Вайдегрен, которой нельзя было отказать в проницательности.
Об этом красноречиво свидетельствовали заголовки заметок: «Безумный экстрасенс похищен группой террористов»; «В руках террористов универсальная отмычка!»; «Экстрасенс-террорист на свободе!»; «Ключ от вашей двери в кармане у злоумышленников» и т. д., и т. п.
— Печально, — пробормотал Снегин, приобретший к сорока годам, как и большинство живущих одиноко людей, привычку беседовать с самим собой вслух. У любого человека возникает иногда потребность выговориться, но с кем прикажете обсуждать возникшие проблемы, если немногочисленные друзья, накопив деньжат, подались за моря, в дальние страны или на халяву отправились туда, откуда никто не возвращался, а приятели-собутыльники не колеблясь настучат на вас, дабы урвать толику милостей от сильных мира сего? Пса он не завел, по причине невозможности выгуливать четвероногого друга, на кошачью шерсть у него аллергия, а путаны, у которых мозги с грецкий орех, предназначены вовсе не для того, чтобы вникать в заморочки клиентов и беседовать с ними на отвлеченные темы.
— Печально, — повторил Снегин и побарабанил пальцами по столу… — Итак, взглянем еще раз, что же мы имеем с гуся.
Согласно официальной версии картина получалась следующая. Четверо террористов, напялив на головы камуфляжные маски, ворвались среди бела дня в Первый филиал Медицинского центра исследования мутаций, вывели охрану из строя, использовав гранаты с усыпляющим газом, и похитили находящегося на обследовании полусумасшедшего экстрасенса. Целью вторжения был, очевидно, не этот несчастный псих, обладавший, себе на горе, развитыми психокинетическими способностями, а некие химические препараты, которые налетчики намеревались использовать для претворения в жизнь своих гнусных замыслов. Превосходная система защиты лабораторий МЦИМа сорвала планы злоумышленников, относящиеся к овладению отравляющими веществами, однако никому и в голову не могло прийти, что террористы совершат набег на палаты больных и позарятся на невменяемого экстрасенса.
Выбравшись из здания Первого филиала — Троицкая площадь, дом 5, — налетчики в буквальном смысле слова канули в воду, и отправленные за ними в погоню полицейские патрули, несмотря на тщательнейшие розыски, след их отыскать не смогли. Тем бы все и кончилось, если бы не одна пикантная деталь, не укрывшаяся от бдительного ока сотрудников Маринленда, следящих за безопасностью туристов, совершавших погружение в районе Петропавловской крепости. Ибо этими-то сотрудниками и была замечена и зафиксирована группа из пяти подводников, к которой близ Нарышкина бастиона примкнула иностранная туристка — некая Эвридика Пархест. Начатое властями расследование идентифицировало четырех подводников как террористов, совершивших налет на филиал МЦИМа, а в пятом признало похищенного ими экстрасенса. В результате осмотра вещей, принадлежащих миссис Пархест, было обнаружено несколько пакетиков сильнодействующего наркотика «Вермонт». Потрясенный случившимся, супруг заокеанской наркоманки, Уиллард Аллан Пархест, отказался комментировать события. Единственные слова, услышанные от него репортерами, были: «Я надеялся, что путешествие поможет ей излечиться от пагубного пристрастия». Расследование продолжается, и, безусловно, охранительные органы Санкт-Петербурга сделают все возможное, дабы обезвредить террористов и вернуть похищенного ими пациента туда, где он проходил курс медикаментозного лечения.
— Вот так вот: медикаментозного — не хухры-мухры! — проворчал Снегин, не устававший изумляться богатству великого и могучего русского языка. Существуют рыбы морские, речные, озерные и, следовательно, океанские — все вроде бы просто? Ан нет, имеется еще разновидность — на этикетках консервных банок — рыб специальных — «океанических»! Почему бы тогда не быть рыбам «озерическим» и «морическим»? А турагентства, они же туристские фирмы, которые временами становятся — где бы это узнать, почему? — фирмами «туристическими»? Нет, определенно могуч и велик, а с помощью газетчиков и рекламщиков становится все могучее и… великее?
Статейки, появившиеся в разделах «Уголовной хроники», едва ли привлекли внимание незаинтересованного читателя — мало ли налетов и ограблений происходит ежедневно в так называемой Северной Пальмире? Внимательный читатель не мог, однако, не отметить некоторые неувязки и явные несообразности, бросавшиеся в глаза при сопоставлении репортажей, написанных корреспондентами различных газет.
Прежде всего это касалось статуса похищенного экстрасенса. Б одной из заметок говорилось, кстати, что это была женщина, и Снегин мысленно сказал: «Ага!» На обследовании, излечении или в заключении она находилась? Скорее всего в заключении, потому что псих, обладающий телекинетическими способностями, — пациент в высшей степени опасный, но — люди добрые! — кому в здравом уме и доброй памяти придет мысль такого, а точнее такую, освобождать? Не логичнее ли предположить, что из филиала МЦИМа была вызволена товарищами экстрасенска, находившаяся там против своей воли? Тем паче Первый филиал, как было достоверно известно Снегину, представлял собой нечто вроде перевалочной базы, куда доставляли «сырье», распределявшееся после прохождения соответствующих тестов и обследований по другим филиалам и отдельным лабораториям. Причем часто «сырье» попадало туда не по доброй воле, в связи с чем в филиал этот можно было проникнуть как с размещенной на крыше вертолетной площадки и через надводные входы с причалов, так и через подводные шлюзы, одним из которых налетчики и воспользовались.
Проделано это было средь бела дня, чтобы использовать солнечный свет, худо-бедно проникавший в подводное царство и позволявший не прибегать во время ретирады к фонарям. Сообразительность террористов подтверждалась и выбранным ими для налета днем — воскресеньем, самым подходящим по целому ряду причин, очевидных для всякого здравомыслящего человека. Ввиду этого трудно было поверить, будто целью налета являлось хищение неких химических препаратов. Даже Снегин, неплохо представлявший круг интересов МЦИМа и знавший к тому же кое-кого из его сотрудников, не имел ни малейшего понятия о том, с какими лекарствами и техникой они работают в настоящее время. Используемые МЦИМом методы, препараты и лабораторное оборудование были официально объявлены ноу-хау и оберегались с особым тщанием. Причина этого крылась в том, что компетентные медики и биологи, проанализировав список использумых в местных лабораториях препаратов, без труда могли бы сделать заключение о том, над чем конкретно трудятся ученые мужи сей мерзопакостной конторы. А трудятся они, судари и сударыни, над тем, за что по Цюрихской международной конвенции самой малой мерой наказания был «профессиональный остракизм с пожизненным запретом работать по специальности, конфискацией имущества и аннулированием всех дипломов и ученых званий, буде таковые имеются».
Иными словами, террористам, если они не были наняты конкурирующей фирмой, легче было ограбить воинскую часть или полицейский участок, не говоря уже о банке, чем добраться до лабораторий и складов МЦИМа. А принимая во внимание, что специфические препараты, используемые метазоологами, нужны были простым смертным, как кошке шпоры, и добыть их проще, подкупив кого-нибудь из лаборантов, чем силой оружия, версия эта не выдерживала никакой критики.
Игорь Дмитриевич наградил себя еще одним глотком сока и закурил длиннющую, ароматнейшую и непривычно тонкую сигарету «Маркиза де Лимбуэ» — получив переведенные на его счет мисс Вайдегрен деньги, он мог себе это позволить.
Весь день Снегин трудился не покладая рук. Он дал несколько объявлений на представлявшихся ему наиболее подходящими сайтах Интернета, сделал дюжину звонков — три из них в различные полицейские управления города — и отправился на встречу с Катариной Ривенс и Уиллардом Алланом Пархестом в «Хилтон-отель». Беседа с приятельницей Эвридики, так же как и изучение брачного контракта потерпевшей, оказалась пустой тратой времени, а с Пархестом разговор просто не состоялся. Супруг Эвридики категорически отказался общаться с частным детективом, и принудить его к этому не имелось никакой возможности. Не было в том, правда, и особой необходимости — молчание порой красноречивее всяких слов. Почти столь же красноречиво, как отсутствие некоторых существенных деталей в прочитанных Игорем Дмитриевичем статьях. Умение читать между строк и видеть, какие сведения умышленно обойдены вниманием корреспондентов либо вымараны осторожными или более осведомленными редакторами, — это ведь тоже своего рода искусство, которым сыщик должен владеть в совершенстве.
Итак, четверо налетчиков и дама-экстрасенс, выбравшись из Первого филиала МЦИМа, нацепили припрятанные где-то поблизости гидрокостюмы и «жабры» — скорее всего «жабры», а не «бабочки», решил Снегин, хотя данными об экипировке злоумышленников не обладал — и начали огибать Петропавловку с юга. Маршрут ничем, кроме многолюдья, не отличался от любого другого, и это-то многолюдье сыграло с налетчиками скверную шутку. Проплывая мимо Нарышкина бастиона, они увидели умирающую или потерявшую сознание женщину и были столь благородны, что, нарушив расписанный по минутам план отступления, взялись за спасение утопающей. Допущение это было бездоказательным, но зато многое объяснявшим.
Версию о сговоре Эвридики с налетчиками Снегин отверг сразу же — слишком сложная выстраивалась цепочка, — а вот случайное совпадение маршрутов выглядело вполне правдоподобным. Хотя имелась тут одна несообразность…
В благородных грабителей и бандитов Игорь Дмитриевич не верил с раннего детства. Будучи сыном полицейского, он хорошо знал, с каким сортом людей приходилось иметь дело его отцу. Но четверо неизвестных, ворвавшихся в Первый филиал, чтобы похитить — или вызволить? — свою подругу, не очень-то походили на обыкновенных бандитов. Во время налета они никого не убили и даже не ранили, что само по себе говорило о многом. Зачем бы записным злодеям рисковать, используя гранаты с усыпляющим или парализующим газом получасового действия? Не проще ли пустить в ход «зонкайзеры», «блюминги», ручные спайдеры или, наконец, резонансные бомбы? Трах-бах — и ни свидетелей, ни следящей и записывающей аппаратуры, только клочья чего-то этакого, что не явится во сне усовестить убийцу…
Снегин вздрогнул, осыпал пеплом газетные вырезки и потянулся за новой сигаретой. На этот раз за обычным «Дюком» с сильнейшим ментоловым духом.
— Не надо, — сказал он вслух и, выбравшись из-за стола, направился к окну, выходившему в скудно озелененный двор-колодец. Постучал ногтем по бронированному стеклу, полюбовался на полыхавший закат, проколотый шпилем колокольни Крестовоздвиженской церкви, и опустил металлические жалюзи, тщетно силясь прогнать вставшую перед глазами картину: обгорелые, измаранные кровью обои, пол, засыпанный осколками пластика и дерева, вперемешку со странного вида спекшимися клочьями. Вернись он тогда в свою контору на пять минут раньше, и ему не пришлось бы оплакивать гибель Виктора и Тамары. Он разделил бы их участь, и это было бы справедливо. По крайней мере, справедливее, чем то, что они ушли навсегда, а он остался…

 

Океан, состоящий из капель, велик.
Из пылинок слагается материк.
Твой приход и уход — не имеют значенья.
Просто муха в окно залетела на миг…

 

Нет, это была не муха. Это ударили из ручного слайдера. И ни бронированное стекло, ни перегораживающие контору виброэкраны не спасли молодоженов, так и не успевших отправиться в свадебное путешествие. Они работали в его сыскном бюро три с половиной года, а потом поженились и, если бы не дело Вергунькова, отправились бы на байдарке поплутать в шхерах Ладожского озера. Но расследование близилось к концу, они были азартны, им, всем троим, казалось, что МЦИМ у них на крючке и стоит копнуть еще чуточку глубже, дернуть чуточку сильнее…
Снегин пробежался по кабинету и, прекрасно понимая, что делать этого не следует, выудил из-за «Дзитаки» початую бутылку «Спэйс флай». Водка, несмотря на красочную этикетку и заверения в высоком качестве экологически чистого продукта, была дрянная, но сейчас это не имело значения. Пробормотав: «Vide valegue!»1 — Игорь Дмитриевич сделал пару глотков из горлышка и почувствовал, как в животе жарко полыхнуло, а сжавшие затылок тиски ослабили свою мертвую хватку.
— Так-то вот! — злорадно проворчал Снегин, и в этот момент видеофон издал первую мелодичную трель. — Нуте-с, посмотрим.
Сделав строгое лицо, он заглянул в «представительский закут» и увидел высветившееся на экране уведомление о времени прилета мисс Вайдегрен в Санкт-Петербург.
— Ну что ж, тогда продолжим наши бдения, — промолвил Игорь Дмитриевич, усаживаясь за стол и стряхивая пепел с газетных вырезок.
Он остановился на том, что четверо неизвестных предпочли не убивать людей и не применять смертоносное оружие, которым наводнен город, и, стало быть, причислять их к душегубцам преждевременно. Гипотеза о благородных разбойниках выглядит наивно, спору нет, но коль скоро администрация Маринленда отказалась продемонстрировать ему видеозапись, где якобы зафиксирован момент присоединения Эвридики к группе налетчиков, остается предположить, что официальная версия не совпадает с имевшими место событиями. Корреспонденты этой записи тоже не видели, поскольку оговариваются: «по сообщению администрации Маринленда».
Теперь еще раз подумаем, при каком условии администрация будет тихарить запись? Самый разумный ответ — если наблюдающий за безопасностью туристов вовремя не поднял тревогу. Однако, если бы Эвридика просто отделилась от группы экскурсантов и поплыла в сторону, по инструкции — Снегин внимательнейшим образом проштудировал ее несколько часов назад — наблюдатель должен был оповестить об этом экскурсовода и расширить сектор обзора. Таким образом, наблюдатель становился главным свидетелем, и в то же время о нем не упомянуто ни в одной из газет. Поговорить с ним Игорю Дмитриевичу тоже не позволили: «По распоряжению инспектора Гришечкина, беседовать со свидетелем до конца расследования запрещено». Составленная мисс Вайдегрен бумага не произвела на чиновников ни малейшего впечатления, а ведь обычно в таких случаях любой из них, ежели нечего ему темнить, поступает по принципу: «На. подавись, только глаза не мозоль».
Снегин вытер со лба испарину, безо всякого уже удовольствия хлебнул теплого соку — идти к холодильнику было лень; кондиционер барахлил с прошлого лета, а долгожданной вечерней прохлады не было и в помине.
Значит, наблюдатель отсутствовал на посту в тот миг, когда Эвридика начала делать нечто непредвиденное, что должно было привлечь его внимание. Она вышла из «окна» и попала в поле автоматических видеокамер, которые зафиксировали четырех налетчиков и «психа». Причем камеры отсняли нечто такое, о чем широкой общественности сообщать не следовало, и что по обоюдному согласию службы безопасности МЦИМа и Маринленда скрыли от публики, сочинив легенду о «заокеанской сообщнице террористов». Но почему бы, спрашивается, не придумать историю об овечке, которая отбилась от стада и была похищена пробегавшей мимо стаей волков? Только ли желание скрыть нерадивость наблюдателя была причиной обвинения Эвридики в сговоре с налетчиками? И что могло случиться с ней на самом деле? Сердечный приступ? Выглядит достоверно: рассорилась с мужем, переволновалась… Вот только к подводным экскурсиям люди, не обладающие крепким здоровьем, не допускаются, об этом написано во всех рекламных проспектах, и правило это неукоснительно соблюдается, за чем бдительно следят страховые компании, обслуживающие клиентов Маринленда.
А если не приступ, то что? Мисс Вайдегрен считает сестру совершенно здоровой и про наркотики не упоминала. Не знала, или это очередная подстава, в которой мистер Пархест принимал непосредственное участие? Но ему-то это зачем? Или ему-то как раз больше всех надо? Хотя брачный контракт не дает причин подозревать его. Вроде никакой корысти гробить свою женушку у него нет… Ах, какая забавная складывается картина! На песке в общем-то построенная, но попробуйте-ка что-нибудь другое, столь же правдоподобное из имеющихся фрагментов сложить…
Снегин откинулся на спинку кресла и, устремив взгляд на висящую на противоположной стене стереокопию с картины Ван Гога, где червонным золотом сияли залитые лучами заходящего солнца поля, подумал, что напрасно прибедняется: версия выходит очень даже убедительная. Подтвердится она или нет, ясно будет уже завтра — спасителям Эвридики надобно как-то от нее избавляться, а он, похоже, единственный человек в этом городе, интересующийся ее судьбой и официально заявивший об этом в Интернете.
Что бы там о нем ни говорили, распутывать тугие узлы он насобачился — упорства, внимания, терпения, равно как и умения слышать недосказанное и домысливать недописанное, ему не занимать. А если добавить к этому проницательность, развившуюся с годами в некое шестое чувство, то придется признать, что Эвелина Вайдегрен сделала правильный выбор. Жаль только о Пархесте у него мало информации, но, даст бог, к завтрашнему дню станет больше. Не зря же он поручил Тартищину «повисеть» у мистера Пархеста на телефоне, а Щербатого просил пасти безутешного супруга, пока тот не покинет Питер. Может, и американские коллеги подсобят и накопают чего в ответ на его запрос.
Сладко потянувшись, Игорь Дмитриевич вооружился ручкой, чтобы набросать схему дальнейших действий, и тут во второй раз за вечер напомнил о себе визор. И вновь на экране, вместо лица собеседника, высветилось текстовое сообщение:
«Опять взялся за старое, душной козел? Прекрати рыть себе могилу, не ищи на жопу приключений! Найдешь — не обрадуешься…» — прочитал Снегин и, криво усмехнувшись, нажал клавишу сброса. Вот вам и первое подтверждение того, что рыба на крючке крупная. «Если бы со мной был мальчик, мне было бы легче». — вспомнил он старика Сантьяго. Цепочка ассоциаций потянулась от «Старика и моря» к «Островам в океане», от боя быков к «Кармен», и он принялся, безбожно фальшивя, насвистывать «Марш тореадора».
Назад: Глава 1 У «ВОРОТ СМЕРТИ»
Дальше: Глава 3 ОБРЫВАЮТСЯ НИТИ…