Часть 1. КАРАКАТИЦА
Такого пугающего количества войск Гулю еще не приходилось видеть. Всюду, куда ни падал его взор, красовались пушки и вертолеты, многоствольные ракетные комплексы, нечто засекреченное, совершенно неузнаваемое под чехлами, — бронированный острозубый оскал нации, представленный батальонами, и полками, и даже дивизиями. Все это скопилось на крохотном пятачке забытой Богом земли.
Гуль устал ломать голову, пытаясь понять, за каким чертом приползла сюда ракетно-панцирная армада. Одно дело разъезжать на танках по степям Украины и бездорожью Урала, и совсем другое — прогревать двигатели на трескучем морозе Крайнего Севера. Климат земной «тюбетейки» не очень-то жаловал визитеров, и многолюдьем край льда и холода никогда не отличался. От Таймыра и до рассыпанных крошевом островов Франца-Иосифа Карскую стихию заселяли лишь дрейфующие ученые-полярники, недобитые медведи-беломоры, да еще они — полушахтеры-полупограничники. Впрочем, и этой малости вполне хватало. Взрывы, о которых потом судили да рядили в разных женевах, подготавливались здесь трудами стриженной армейской братии. И здесь же упрятанное под ледниковый щит нутро планеты ежегодно превращали в радиоактивную расплавленную кашу.
Гуль прикрыл глаза и тут же представил себя застывшим, ничего не чувствующим снеговиком. Верно, для смеха его обрядили в солдатское обмундировании, сунув в руки вместо положенной метлы угрюмый и черный «калашников» — Не Сочи! — Капитан из подразделения саперов приплясывал вокруг Гуля, энергично уминая валенками снег.
С трудом приоткрыв заиндевевшие веки. Гуль покосился на командира саперов и промолчал. Он уже не заавался вопросом, для какой цели к ним прислали столько саперов. Сейчас его волновало одно: дождаться конца этих идиотских испытаний и незамерзшим, живым завалиться в радостное человеческие тепло — какое угодно, лишь бы был плюс. Плюс, и не минус тридцать!..
Он не понимал, чего они ждут? Взрыв отгремел давным-давно. Это он чувствовал без всяких приборов. Успокоилась под ногами земля, а из эпицентра успели вернуться броневики с широколобыми экспертами и минерами.
Тем не менее войска продолжали стоять в полной боевой готовности, гигантским кольцом оцепив место взрыва. Бесшумно вращали эллипсоидными антеннами машины радиопоиска, и, проклиная все на свете, перетаптывались на снегу несчастные наблюдатели, которые знать не знали, что, собственно, надлежало им увидеть.
К северу, за стекольчатыми торосами, тянулись перед ним шеренгой рычащие танки, самоходные гаубицы, где-то за дымкой едва проглядывали фундаменты зенитно-ракетных комплексов. Гуль и теперь слышал приглушенное стрекотание кружащих в небе «безпилотных аппаратов-разведчиков. Воздух вибрировал от моторного гула, справа и слева дымили выхлопами грузовики и вездеходы, аэросани крупного тоннажа. Изрытый гусеницами снег был темен от копоти и пролитой соляры…
Черт побери! Если бы не холод!..
Гуль мысленно издал протяжный стон и попросил солнце подняться чуть выше над горизонтом, чтобы не дать окоченеть последним проблескам сознания в его ледяной голове. Мороз с успехом истребил все его догадки, включая и предположение о войне. На ум приходили примеры из давней битвы отцов. Как они выдержали такое? Четыре года в мерзлых окопах, под прикрытием бревенчатых блиндажей… Как можно было воевать в таких условиях, когда проблематичной становилась даже возможность выжить? Или народ был другой?..
Взглянул на валенки капитана и скосил глаза на свои сапоги. Пристукнув один о другой, уныло понял, что ног уже не чувствует. И это беспокоило более всего. Снова общественное расходилось с личным. Что-то там, в этой зараженной зоне, должно было произойти, но ему было все равно. Это „что-то“ требовало неусыпного внимания, взведенных затворов и готовности ринуться неведомо куда по первому слову командования, но Гулю было плевать на командование. Наверное, он побежал бы в эту самую неизвестность, но только лишь из желания согреться. Доведенный холодом до отчаяния, он молил, чтобы это „что-то“ произошло как можно быстрее. Иных мыслей и молитв в голове не возникало. Тем временем капитан саперов, приседая и пританцовывая, разгонял холодеющую кровь. С морозом в отличие от Гуля он предпочитал бороться в движении. Притопнув в очередной раз, офицер неожиданно обернулся.
— Если она не вылезет здесь, через пару неделек всю канитель попытаются повторить в Штатах.
Фраза вышла нечленораздельной, и, стянув рукавицу, капитан принялся растирать побелевшее лицо. Потом сложил губы маленьким кратером и засвистел что-то отдаленно знакомое. Рассмеялся.
— Говорят, на востоке так подзывают змей. Может, и ее удастся подманить…
— Кого ее? — тускло поинтересовался Гуль. За тусклостью таилась взведенная пружина. Мороз превратил нервы в натянутые струны — напряженные, болезненно отзывчивые, — арфа, к которой не следовало прикасаться. Он уже распрощался с ногами, и не только с ногами. Если бы возникла необходимость выпустить из автомата парочку очередей, он попросту не смог бы этого сделать. Да и не стал бы. Подкрадись к нему белый медведь. Гуль первый бы кинулся к нему в объятия. Чтобы прижаться к жаркому и мощному телу, впитать в себя крошечку тепла.
Капитан оказался из понятливых. Пристально взглянув на окоченевшего наблюдателя, звучно хлопнул в ладоши.
— Все, хватит! Меняйся, джигит, пойдем со мной.
— Мне еще полчаса до смены, — неуверенно заметил Гуль.
— Чепуха! Через полчаса ты будешь звонкий, как рюмка. А это верное воспаление легких. — Капитан нравоучительно помахал рукой. — Все начинается с воспалений легких! А далее бронхит, астма и в перспективе прогрессирующий менингит. Ты хочешь это? Нет? Тогда пошли, я все устрою.
* * *
В сущности. командир саперов был из „чужих“, то бишь власть его не распространялась на пограничников. И все-таки он действительно все устроил.
Смену прислали досрочно, и уже через пять минут Гуль отогревался в уютной, подшитой войлоком палатке. Металлическая печь экономно сжигала порцию соляры, заполняя капитанские апартаменты южным теплом, просушивая варежки, носовые платки и паленки. По правую руку от Гуля сифонил трудяга — примус, и пузатый котелок с потемневшими боками нетерпеливо пускал в разные стороны струйки пара. Молоденький веснушчатый ефрейтор моментально спроворил по кружке обжигающего чая.
— И конфет, — приказал капитан. — Или что там у тебя? Пряники?
Блаженный и разомлевший Гуль сидел на ящике из-под взрывчатки и глодал каменный пряник. Тепло искристыми волнами растекалось от желудка по телу, оживляя ноги, возвращая человеческой субстанции утраченную энергию. Он витал в сладостной дреме.
— Что, богатырь, не любишь холода? — Капитан, расположившийся напротив, весело подмигнул.
— Терпеть не могу, — признался Гуль. Отчего-то ему подумалось, что с этим чужим командиром можно говорить откровенно и о чем угодно. — Знал бы, что придется служить на севере, двинул бы в дезертиры.
— В институт, дружок, надо было двигать. С военной кафедрой.
— Я и двинул. — Гуль сумел улыбнуться, — губы оттаивали постепенно. — И все равно повезло.
— А где учился? — поинтересовался капитан.
Гуль кратко вздохнул. Рассказывать, в сущности, было не о чем. Банальная история студента-недоучки: три курса электротехнического, пропуски лекций, нелады с деканатом и как результат — веер повесток в военкомат. Профессия, к которой его готовили, особого энтузиазма не вызывала, но и идти в армию отчаянно не хотелось. А уж тем более в эти безжизненные, щедрые на радиацию и мороз края. Однако пришлось. Приехал, потому что иначе пригнали бы…
Обо всем этом он и поведал коротко собеседникам.
— Хреново, — сочувственно оценил ефрейтор. Своего капитана он не слишком боялся и выражался достаточно вольно. — Выходит, три годика псу под хвост — так, что ли? Это я про учебу, значит.
Гуль пожал плечами. Соглашаться с тем, что три года вычеркнуты из жизни, не хотелось.
— Ну, почему же под хвост?.. — Капитан рассеянно провел пальцами по светлым вьющимся волосам, и Гуль с интересом вгляделся в его профиль. Если бы не форма и не погоны, вылитый поэт. Блок или Мариенгоф… — Ну, почему же, — повторил капитан, несогласно покачивая головой. — Три года — это всегда три года. Где их ни проведи, даром не потеряешь, а уж тем более в институте. Мы ведь не знаем, где находим, а где нет. Ищешь покоя, попадаешь в праздник — и наоборот. Я вот и университет закончил, и проработать успел четыре года, а пришли и забрали. Объяснили, что родине без меня никак, мол, нехватка офицерских кадров…
— Ну и ну! — Ефрейтор изумленно приоткрыл рот. — А я и не знал, что вы это… Про университет, значит…
Общее несчастье, общие темы. Через какое-то время они уже звали друг друга по имени. В пределах собственной палатки Володя (так звали капитана) не желал никакой субординации. В конце концов Гуль осмелел и поинтересовался целью учений.
— Блажь это, а не учения, ребятки. — Капитан пренебрежительно качнул плечом.
Гуль терпеливо ждал продолжения. Ефрейтор насуропил светлые бровки, с азартом и вниманием подавшись вперед. На любую фразу он отзывался живо, с простоватой прямолинейностью, и если даже молчал, то красноречиво говорили мимика, блеск глаз и короткопалые непоседливые руки.
— То есть? — Гуль дожевал пряник, но взять еще один постеснялся.
— Блажь — она, мужички, и есть блажь. — Володя со вздохом откинулся на брезентовый тюк и расслабленным движением расстегнул нижнюю пуговицу на полушубке. Под действием тепла он тоже разомлел (больное воображение рождает бред, а отсутствие воображения — блажь. Разница не очень заметна.
Хотел бы рассказать, да не могу. Секрет и наказуемо. Он, видите ли, предназначен для старшего офицерского состава. А что есть старший офицерский состав? — Он выдержал хитроватую паузу.
— Это все то, что начинается сразу же за майором. Значит, знать мне этого не положено. А я знаю. Стало быть, сам рискую и вас могу подвести.
— Да ну! Бросьте, товарищ капитан!.. — заныл ефрейтор. Ему уже не терпелось утереть нос старшему офицерскому составу. — Мы ж никому… Слово!
Капитан справился с последней пуговицей и распластал полы полушубка. Ему стало жарко.
— Ничего, голубки, потерпите. Всего-то и осталось — час или два.
— А что будет через час или два?
— По всей вероятности, ничего. Вот и окажется, что весь мой секрет с самого начала отдавал липой.
— Тогда тем более! Если через час все откроется…
— Да говорю же: ничего не откроется! — Капитан усмехнулся. — Потому что через этот самый час случится примерно следующее: кто-нибудь из наименее терпеливых генералов не выдержит и взорвется — сыграет, так сказать, роль детонатора. Воспоследует бурная цепная реакция, и всех нас с матюгами погонят обратно на машины и вертолеты, не дав как следует собраться и сообразить, что же здесь, в сущности, имело место. — Капитан улыбнулся. — А имел место, ребятки, грандиозный розыгрыш. Всего-навсего. Розыгрыш, помноженный на шпионские фантазии наших стратегов. Вот вам и весь секрет!
— Значит, не скажете? — Ефрейтор обиженно покривил губы. Гуль тоже недоумевал. Слушать нелестные эпитеты в адрес командиров всех родов войск он мог и у себя в казарме. И куда более хлесткие. Выходило так, что капитан поманил их пряником и ничего не дал.
Заметив обиженную реакцию собеседников, Володя виновато развел руками.
— Извините, парни, но подробнее не могу. Хотел бы, но не могу. Знаете ведь как… Генерал сболтнул полковнику, полковник — мне, а достанется всем вместе. Секрет есть секрет. Тут и Запад вражий замешан, и Восток, и наши…
Словом, если кто проговорится, может не поздоровиться. Это на полном серьезе. Так что молчу для вашей же пользы.
— Да… — протянул Гуль.
Ефрейтор, не слишком церемонившийся с капитаном, рубанул более откровенно:
— Тогда нечего было начинать! — В голосе его звучала та же обида, что была нарисована на лице.
Володя смущенно прикашлянул. Он и сам осознал, что вышло неловко. Тайны или бесстрашно раскрывают или не упоминают вовсе. Он потянулся к котелку.
— Ладно уж, налью… — Ефрейтор по-хозяйски отстранил его руку, умело и ровно разлил по кружкам дымящий чай. Попутно зыркнул в сторону Гуля. — Омуля небось часто тут пробуете? — О промахе капитана он великодушно решил забыть.
— Ага, каждый день — утром и вечером, — съязвил Гуль.
— Значит, не часто? А может, тут вообще никакой рыбы?
— Почему… Видим иногда. Муксун, нельма… Покупаем у местных. Но в основном обыкновенная селедка, из Диксона.
— Значит, не особенно жируете, — посочувствовал и тут же ввернул, видимо, любимое словцо: — Хреново… На море служить и рыбы не едать — это, я вам скажу…
Отсев в угол, он гармошкой наморщил лоб и принялся ковырять в зубах спичкой — этакий знающий себе и другим цену увалень из деревни, с оттопыренными ушами и крупными лучистыми веснушками. С внутренней усмешкой Гуль отметил про себя, что ситуация в палатке забавным образом перемени-лась. Теперь безусловным хозяином был конопатый, и, как всякий хозяин, он немедленно взял бразды правления. Известно, что приходящие к власти начинают с длинных, пространных речей, — не стал исключением и ефрейтор.
— Всякие там секреты, шахеры-махеры, — начал он озабоченно, — я так понимаю, от глупости. В жизни все проще. Тут тебе земля, тут солнце, а тут чащи. Живи и другим не мешай. А разных там парламентов, министров-архиепископов нам, если честно, и не нужно. Мы-то знаем, как жить. Приучены А вот они — те, значит, у кого шило в одном месте, тем покой с ясностью, как нам холод. Вот и усложняют. Чтоб воды, значит, намутить и плавать в ней жирными карасями. Или этими… омулями…
Гуль взглянул на капитана, ожидая увидеть улыбку и поперхнулся чаем. Володя сидел неестественно прямо и застывшим взором следил за кружкой.
Микроскопическими толчками та передвигалась по скатерти, медленно приближаясь к краю Сама собой. Гуль решил было, что это ожили льды, но тут же вспомнил, что под ними не океаническое дно, а мерзлый скальник. Тогда каким образом^?..
Капитан положил на стол чайную ложечку.
— А ну-ка!..
Развернувшись подобно компасной стрелке, ложечка заскользила вслед за кружкой.
— Ловко, — пробормотал Гуль.
— Фокус-покус! — громко и растерянно произнес ефрейтор.
— Вот вам и фокус. — Володя дрожащими пальцами застегивал полушубок, продолжая сосредоточенно глядеть на кружку. — Кажется, начинаю понимать.
— Аномалия? — хрипло спросил Гуль.
— Если бы… — Капитан поднялся. — А ведь я-то, дурак, не поверил. Думал, что блажь… И вам головы морочил. Она ведь так и появлялась раньше.
Сначала электромагнитные возмущения, потом гравитационные…
Далекий взрыв оборвал его слова. Все разом рванулись из палатки, путаясь в длинном, сшитом по эскимосскому образцу пологе, спотыкаясь от острого желания выбраться как можно скорее. Локтем прижимая к груди автомат. Гуль на ходу натягивал варежки. Морозный воздух обжег легкие, в уши ворвался крик капитана:
— Это же наши мины! На такую чертовщину они, конечно, сработают!
Где-то далеко снова загрохотало. Взобравшись на неровный заснеженный холм, Гуль разглядел в туманной дали вспышки пламени. Капитан бесновался внизу.
— Если там кто-нибудь есть — всем крышка! — орал он. — Это же шариковые мины! Одна штука — десять тысяч осколков!.
Со стороны зенитно-ракетного комплекса долетело тоскливое завывание сирен.
Тягучие перепевы выгоняли людей из палаток, заставляя спешно заводить двигатели, метаться возле машин. Как водится, долгое ожидание закончилось всеобщей бестолковщиной. Никто не знал, откуда ждать опасности и что против этой опасности предпринимать. Искристо выплеснулись в дымчатое небо зеленые ракеты, знак боевой тревоги, и кто-то тут же открыл огонь. Куда?.. Гуль вертел головой, ничего не понимая. Вероятно, в эфире творилась такая же чепуха. А главное — он не знал, что делать. Бежать к палаткам было далеко, здесь же он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Ну что там? — Тяжело дыша, с пистолетом в руке капитан взобрался на взгорок и встал рядом с Гулем.
От гулко лопнувшего над головами воздуха оба пригнулись. Гуль бросил взгляд на танки, но не увидел их. От выстрелов стапятидесятимиллиметровых гаубиц снежная пыль клубами окутала технику. Сквозь белую круговерть прорывались косые вспышки. Они порождали подобие метели, окончательно отрезая от своих.
— Куда же они садят, сукины дети! — Капитан порывисто поднес к глазам бинокль. — Еще и туман этот, ядрит его… Откуда он взялся!
Гуль невольно придвинулся ближе. Конопатый ефрейтор куда-то запропастился, и в этой кутерьме лучше было держаться старшего.
Внезапно по дрогнувшим рукам капитана он понял, что случилось нечто страшное.
— Каракатица, — просипел Володя. — Вот, значит, она какая…
Гуль машинально схватился за автомат. О холоде он забыл, взбудораженное сердце гнало кровь горячими толчками. А через секунду он увидел то, о чем говорил капитан.
Это происходило там, в эпицентре. Сначала дрогнула почва, а затем долетел низкий вибрирующий гул. Снег полез вверх, на глазах стал вздуваться трепетным куполом. Он рос пугающе высоко и тягуче-медленно, словно поднимался с земли тяжело раненный зверь необъятных размеров. И повторно содрогнулась почва. Земля расползлась и расцвела уродливыми лепестками — купол раскрылся. Вырвавшееся на волю чудовище вскинуло к небу огромную безобразную голову. Великаноподобное, землянисто-неровное, оно продолжало выползать из дышащей паром распахнутой бездны и в хаосе беспорядочного огня вырастало в живую гору.
Даже в этом несмолкающем грохоте Гуль услышал, как стрекочуще заверещал в кармане портативный рентгеномер. Ни капитан, ни он не обратили на это внимания. Было не до того. Страха они, пожалуй, не ощущали, но происходящее парализовало их. Время остановилось, шагнуло назад и задумалось. Лишившаяся размеренности Вселенная начала разрушаться…
Обычный человеческий ужас нуждается в обычных атрибутах — темноте, клыках в оскаленных физиономиях. Распознав ситуацию, природа мигом расставляет точки над „I“, — и за человека начинают работать древние, как мир, рефлексы. В кровеносную систему впрыскивается едкий адреналин, напрягаются мышцы и, припоминая ухватки зубастых предков, каменно немеют челюсти. На этом полигоне все обстояло иначе. Не было ни темноты, ни душных пещер, а был напоенный искристым — сиянием свет и беспредельное пространство. Люди отнюдь не напоминали беззащитных ягнят, — всюду, рыча и сотрясаясь, плевалась снарядами боевая техника. То, что шевелилось в фокусе триплексов и живых человеческих глаз, бесформенное и неопределенно-огромное, не могло устрашить подобно появившемуся на городских улицах Кинг-Конгу. Оно не озиралось в поисках жертв, не размахивало лапищами и не клацало зубами.
Высунувшись чуть-чуть из земли, оно всего-навсего знакомилось с воздушной пустотой неба, с белесой ледяной поверхностью.
С басовитым ревом заработали ракетные комплексы. Детище Циолковского спешило внести лепту в борьбу с подземельем. Грохочуще-ослепительно ракеты принялись чертить небо, вонзаясь в темную массу. Приняв в себя клокочущий тротиловый заряд, чудовище качнулось, подернув необозримый земляной пласт.
Не удержавшись, Гуль с капитаном покатились с пригорка. Мимо промчался человек без шапки, без рукавиц. Глядя на него, Гуль торопливо поднялся на ноги. В воздухе отчетливо запахло паникой и бегством. Запах воинственного ожидания оказался недолговечным.
— Смотри! — Капитан указывал вдаль рукой. Обернувшись, Гуль увидел, что чудовище — сморщенное подобие улитки, увеличенной в миллионы раз, покрытое коростами из скал и глинистого промороженного грунта, — почти полностью выползло на поверхность. Или, возможно, так только казалось. Земля под ним напоминала топкую жижу. Продолжая лопаться и расползаться, она неспешно высвобождала гигантскую мощь. Наверное, там, в глубине, образовывались необозримые пустоты, потому что равнины на глазах превращались в лунные кратеры, и тяжелый лед, перемешанный с каменными глыбами и песком, рушился в черные провалы. Малейшее движение чудовища сопровождалось волнообразным содроганием суши. Устоять на ногах было не просто. Одна из ракетных установок скрежещуще опрокинулась. Пробудившаяся ото сна ракета плугом прошлась по земле и вольным зигзагом устремилась в небо. Жирно клубящим жаром полыхнули близкие разрывы. Гуль закашлялся. Страха по-прежнему не было, но нарастало удивление. Зрение отказывалось верить. Людской хаос был понятен и объясним, но чудовище в эту картину не вписывалось.
Спиной почуяв опасность. Гуль обернулся и рванул капитана в сторону. Прямо на них катила петляющая самоходка. Устройство имитации поражения на башне вовсю чадило желтым дымом. И тут же за самоходкой показались забитые людьми машины. Они мчались, обгоняя друг дружку, сцепляясь бортами, трескуче сталкиваясь.
— Они свихнулись! — выкрикнул капитан.
— Может быть, дали команду на отход? — Гуль ошеломленно следил за беспорядочным бегством. Отходом это трудно было назвать. Танки и гаубицы, торопливо разворачиваясь, бодали соседей стволами, скрежещуще выжимали с наезженной дороги зазевавшихся. Попавшийся на пути грузовик таранным ударом опрокинули, в несколько секунд вмяли гусеницами в потемневший лед.
И снова взревели ракеты. На этот раз били где-то далеко, но, видимо, эффект сказывался. Гуль почувствовал, что земля под ними медленно проседает.
Подняв голову, он встретился глазами с Володей.
— Похоже, пора задавать драпа?..
Тот кивнул. Взмахом указал на бегущих.
— Только не поздно ли?
Гуль огляделся. Отступление практически завершилось. В рекордные сроки.
Потому что отступлением это не было. Бросали технику и боеприпасы, бросали палатки с солдатским скарбом. Подбирая последних нерасторопных, бронированная армада спешно покидала позиции. Они стояли возле холма в полном одиночестве, и от мысли, что их могут оставить здесь, у Гуля болезненно сжалось сердце.
Чудовище вновь вскинулось тяжелым туловом и неожиданно повалилось в их сторону. Оно было достаточно далеко — в нескольких километрах, и все же у Гуля появилось обманчивое ощущение, что их вот-вот придавит рушащейся махиной.
В следующее мгновение они уже бежали.
Ближайший вездеход, задрожав, выпустил струю черных хлопьев и рванулся вперед. Гуль, задыхаясь, напряг силы, стараясь не отстать от капитана. Если бы они не проторчали столько времени на холме!..
Водитель вездехода не желал их замечать. Возможно, округлившимися от страха глазами он видел лишь тень заваливающегося чудовища.
К тому времени, когда они выскочили на дорогу, колонна бронетехники ревела уже далеко впереди.
— Стой! — Капитан в запале выстрелил вдогонку. Гуль вскинул было автомат, но опомнился. Какого черта!.. Кажется, они тоже сходили с ума.
Грязным фонтаном позади расплескался взрыв. От грохота заложило уши. Рванув Володю за ворот, Гуль прокричал ему в лицо:
— Я понял! Эта тварь движется на нас, и они переносят огонь дальше. Те, что с той стороны!.. Они всем приказали отходить. По рации…
Капитан не дослушал.
— Плевать! Нам о другом сейчас…
Взрывной волной его швырнуло на Гуля, оба столкнулись лбами. Огонь действительно переносили в их квадрат. Это был крупный калибр. Гаубичный.
Снаряды вырывали в мерзлом грунте воронки в рост человека. Каменное крошево со свистом пронзало воздух. Гуля мазнуло по щеке — словно бритва прикоснулась. Он машинально провел по лицу ладонью: кровь. Обычная кровь из обычной царапины…
Они бежали витиеватым зигзагом, словно это могло спасти от пушечного попадания.
Укрытие!..
Гуль хрипло выругался. Он мог бы вспомнить об этом и раньше! Остров кишел старыми заброшенными шахтами. Алмазы, золото, подземные лаборатории — чего тут только не было в прежние времена… Сейчас появился реальный шанс защитить себя от обстрела. Можно было бы, конечно, отлежаться в какой-нибудь из воронок, но на таком морозе надолго ли их хватит?
Не сговариваясь, пригнулись. Реактивный снаряд угодил в горбатый утес и разнес его вдребезги. Мотнув головой, Гуль указал направление, Володя, кажется, понял.
До ближайшего входа в штольню добрались минуты за три. Земля продолжала раскачиваться, ноги подкашивались от напряжения. Чудовище наконец-то рухнуло, и Гулю показалось, что оно упало не в вечную мерзлоту, а в воду.
Их подбросило спружинившим настом, ударило о гудящую твердь. Никакое землетрясение не способно было выкинуть подобный трюк. Тем скорее следовало добраться до входа в шахту.
На короткое мгновение Гуль засомневался: „Ведь завалит, елки зеленые!..“ Но поблизости вновь сверкнуло пламенем, по камням зачиркали осколки.
Корректировка первых залпов завершалась, с секунды на секунду беглецов могло накрыть огненным шквалом.
Разбросав реечное ограждение, они влетели под каменный свод и по скользкому, покрытому наледью тоннелю понеслись в кромешную тьму.
* * *
Кое-где по стенам вились перекрученные заиндевевшие кабели, через каждые десять-пятнадцать шагов красовались собачьи намордники испорченных светильников. Шахта была старой и заброшенной. Освещая фонарем дорогу, Володя пробирался чуть впереди, а попутно успевал рассказывать:
— Полгода назад при ядерных испытаниях американцы первыми сподобились увидеть эту мерзость. Вот так же выползла, как у нас, помяла земельку и снова исчезла. А потом она появлялась у них еще трижды — и всякий раз тотчас после атомного взрыва. Они ведь тоже под землей рвут… Ну и вот.
При втором и третьем эксперименте кто-то из военнослужащих погиб, многих вообще не нашли. И все же кое-какую информацию они успели наскрести.
Выяснилось, например, что каракатица эта довольно-таки шустро перемещается под землей. Видел, что она со скалами вытворяет? Должно быть, и на глубине она так же шустрит. В общем, любой крот по сравнению с нею — тьфу… А еще установили, что тварь эта явно тяготеет к местам инициирования атомных зарядов. Черт его знает почему… — Капитан на мгновение задержался, изучая обвалившуюся стену.
— Ну а кто она такая и откуда взялась, выяснили?
— Разумеется, нет. Как тут выяснишь?.. — Володя взглянул на него, но, наверное, не увидел — Гуль стоял в темноте. — В анналах мировой зоологии ничего подобного не встречалось. Сам же видел! Никакой сколь-нибудь определенной формы! Не то — шар, не то — гусеница. Знаешь, есть такая штука — трепанг называется. Тоже меняется как угодно. Вот и тут… Словом, бедные янки переполошились не на шутку. И тут же прекратили все испытания. Сначала связались с командованием НАТО, а потом уже и с нами. Кто-то из тамошних аналитиков просчитал возможный маршрут этой каракатицы и предсказал ее появление у нас.
— Не понял… — Гуль остановился.
— Что ты не понял?
— С какой же скоростью это она движется? Где Америка и где мы!
— То-то и оно! Я же говорю, животинка из шустрых! — Капитан с усмешкой махнул рукой. — Тому полканчику, что мне поведал про все эти секреты, называли какую-то скорость, но, честно сказать, я и прислушиваться не стал.
Какие-то уж совсем сумасшедшие цифры… Кто ж поверит, что под землей можно шпарить со скоростью легковушки? Да и не один я посмеивался… Полковник гоготал, другие, кто слушал… Вот и догоготались. Приползла самолично и погрозила пальчиком.
— А почему „каракатица“? Капитан пожал плечами.
— Бог его знает… Может, движется задом наперед, а может, еще что.
Наверное, надо было как-то назвать, вот и назвали.
— Понятно…
— Что — тебе понятно? — Рассказчик фыркнул. — Ничего, дружок, не понятно. Ни тебе, ни мне… Я, если признаться, и по сию пору удивляюсь, как это наши неверы-стратеги прислушались к голосу америкашек. А ведь прислушались! И поверили. Вон сколько людей согнали! А техники!.. Одних мин сотен шесть поставили. Не знаю, правда, зачем. Ее же ничто не берет! Ни радиация, ни тротил. Наоборот, ту же самую радиацию она вроде как жрет. Тоже, правда, фантастика, ну а что здесь не фантастика?
Стены шахты содрогнулись. Воздух наполнился звоном. Серию беззвучных толчков они ощутили уже ногами.
— Началось, — шепнул капитан. — Долгонько же они прицеливались.
— Может, нам не забираться дальше? — Гуль коснулся рукой царапины на щеке, но кровь больше не бежала. — А то завалит, и поминай как звали.
— Да, веселого мало…
Свет от фонаря выхватил из тьмы черные, срубленные из шпал крепи, скользнул по просевшему своду и обрывкам проводки. Шахта отслужила свое. Остро пахло сыростью и чем-то застоявшимся, терпким.
— Не ударься. — Володя кивнул на свисающую балку, сам неловко пригнулся. — Не хватало нам шишек.
— Хорошо хоть фонарь есть.
— Всегда с собой. Саперу с миной на ощупь нельзя…
Вздрогнув, они остановились. От мощного сотрясения заскрипела крепь, с сиплым вздохом осела земля. Песочные струйки посыпались там и тут. Капитан нервно засмеялся:
— Это она! Определенно!.. Может, в самом деле повернуть назад? Сгинем, как мамонты в Берелехском яре… Ты, часом, клаустрофобией не страдаешь?
— Это что? Боязнью тесноты? Вроде нет.
— А у меня есть немного. — Капитан вздрогнул. — Ого! Это еще что?
Оба напряженно прислушались: странный шелест. Капрон о капрон, шелковая косынка, соскальзывающая с шиньона. Звук шел по нарастающей, словно приближался шепелявый крутобокий снаряд. Зажав уши, Гуль метнулся в сторону, но тут же опомнился. Луч света нагнал его, а следом, морщась, как от зубной боли, подошел капитан.
— Мерзкое ощущение. — Он сплюнул.
— Что это?
К шелесту добавилось еще что-то — неопределенное, оглушающее пульсацией, отдающееся в темени. У Гуля болезненно стиснуло виски, что-то начинало твориться со зрением Подобное он ощутил лишь раз в жизни во время заболевания тяжелой формой гриппа. Зримое расплывалось и каким-то неведомым образом увязывалось со звуком. Чем тоньше звенели ноты, тем более зыбкими становились образы. Стены из стекла, плывущие над землей люди-привидения…
Опять содрогнулась почва, и крепь, на которую светил капитан, переломилась, расщепив хищный смеющийся зев.
— Черт!.. — Гуль не договорил. Затрещало над самой головой, градом посыпались мерзлые комья…
Он так и не понял, каким образом они выскочили из-под обвала. Но спасение, как говаривал ротный хохмач, имело место быть, и, защищаясь руками от камней, они бросились бежать по скользкому грунту, слыша, как рушатся за спиной породы и трещит плоть полусгнивших опор. Желтое пятно света прыгало впереди, указывая путь, но в тоннелях дорогу не выбирают. Бегут оттуда, откуда гонит смерть. Потоки воды, ядовитого газа, обвалы… Жизнь крысы — вечной обитательницы подполий, лишена красок. Вечная мгла и путаные норы катакомб способны навевать одно-единственное полноценное чувство — страх.
Эффект и остроту этого эмоционального состояния способен подтвердить всякий. Так или иначе, в эти критические минуты они успели преисполниться страхом по самую макушку и вновь очиститься, сумев взять себя в руки.
— Гуль! Хватит, остановись! — Володя задыхался. — Вроде вырвались.
Действительно, грохот остался позади. Тем не менее Гуля не покидало чувство, что их по-прежнему окружает отвратительный шелест. Странный звук словно скользнул за грань слышимого, но не покинул.
Какое-то время они стояли на месте, светя фонарем во все стороны и продолжая прислушиваться.
— Странно. Мне начинает чудиться… Словом, в голове какой-то сумбур.
Ничего не соображаю. — Капитан приложил ладонь ко лбу.
Гулю было понятно его состояние. Он и сам чувствовал себя так, словно пять минут назад залпом опустошил стакан водки. Голову кружило, в ушах стоял все тот же отвратительный шелест.
— Сумбур-каламбур… — Володя прислонился спиной к стене и медленно сполз вниз, в конце концов уткнувшись острыми коленями в грудь.
Гуль тоже опустился на корточки. Растерев немеющее лицо, без особой уверенности заявил:
— Просто нам надо немного отдохнуть. Посидим немножечко, и все пройдет.
Капитан вяло качнул головой.
* * *
Что-то все-таки творилось с ними. Наливающаяся дрема, бредовые видения, реальность. Призрачным дельтапланом тело взлетало вверх, кружилось в пьянящем тумане. Скоро у Гуля появилось неясное ощущение клейкости. Он словно превращался в тестообразную массу, и неразличимые во тьме руки мяли и катали его, лениво и плавно размазывая по стенам шахты. Он стал материалом для незримого ваятеля. Что-то непотребное собирались лепить из него. Организм не выдерживал пытки, и очередной спазм когтистым зверьком поднимался от желудка к пищеводу, останавливаясь в последний момент. Раз или два Гуль терял сознание. … Маленьким раза три или четыре его возили в деревню. Он родился в городе, был изначально обречен на городское существование, но пахнущую навозом деревню — чужую и непонятную, полюбил сразу и навсегда. Запах кудряво-золотистого опила и сосновых изб вошел в него без малейшего сопротивления. Вечное окружение леса стало приятной необходимостью. Это был мир, который хотелось рассматривать, не изучая. И на каждом шагу здесь обитало живое и загадочное.
Пожалуй, лучше всего он запомнил гору. Она вырастала за пыльной лентой дороги — широкогрудая и мощная, заросшая здоровым молодым кустарником.
Корни этой горы, должно быть, уходили вглубь на десятки и сотни километров.
Глядя на нее и внутренне ахая, Гуль всякий раз пытался представить себе щипцы, которыми великан-дантист мог бы вырвать эту гору с корнем, и всякий раз с облегчением отмахивался от невероятного предположения. Таких щипцов не существовало и не могло существовать. Горе была уготована вечность. И возникало неодолимое желание найти в ее щербатой поверхности уютную пещерку, чтобы, переселившись, пожить там недельку-другую, превратившись в доисторического дикаря, позабыв раз и навсегда кирпичи и асфальт города.
Но… с этим все как-то не получалось, а потом приходила пора отъезжать.
Но он брал ее и увозил с собой, маленький мальчик — такую могучую и тяжелую. Долгими зимами, когда наступала пустота, мальчик закрывал глаза и, мысленно беря лопатку, отправлялся к своей горе. Пещера находилась легко, лопаткой он только подравнивал стены. А потом начиналась странная и удивительная жизнь, над входной дверью которой висела табличка со словом „Тайна“ и куда, даже постучавшись, не мог войти ни один взрослый. Ключ хранился у одного Гуля. Впрочем, повзрослев, ключ он успел потерять и только иногда, в снах, находил его снова. Находил, чтобы обронить по пробуждении… …Привалившись к камням, разбросав ноги и тяжело дыша, они безразлично наблюдали, как в пяти шагах осыпается земляная крошка, но не вниз, по Ньютону, а куда-то вбок. Противоестественно, необъяснимо. Как если бы знакомую с детства улицу взяли однажды и положили на бок. Та же улица, те же дома, но какое неповторимое смятение. Переверните всего лишь одну улицу, и, гуляя по ней, вы не сможете узнать родного города…
Гуль устало попытался уцепить ускользающую мысль, и на мгновение ему это удалось.
Действительно, если голову немного наклонить, то, может быть, все встанет на свои места. Всего-навсего, проще простого… Надо только попробовать.
Решить, в какую сторону и на сколько градусов, и попробовать. Потому что это очень важно — количество градусов. Так же важно, как точность исполнения чертежей. Ведь если недобрать, это будет совсем не то… Не водка и тем более не спирт. Спирт горит, а водка нет. И потому все тут же просится обратно. После первого же глотка. А если выдержать и не пустить, то заболят виски и будет колотить в затылке. Похмелье. Спазм…
Не совсем ясно, когда же они успели? Разве можно успеть во время учений?..
Брови Гуля поползли вверх. Он не изображал удивления, он на самом деле удивлялся. Мысли натужно поскрипывали. Наверное, все-таки можно, раз они в шахте. Это ведь шахта?.. Разумеется, шахта! Вон и крепи кругом. Значит, сначала успели, а потом укрылись от начальственного ока. Сообразили…
Вялым движением Гуль подобрал с земли камень и без особой радости заметил, что тот шевелится. Шевелящихся камней он еще не видел. И хорошо, что не видел. Потому что шевелящийся камень — это бред, это белая горячка. Он перевел мутный взгляд на капитана.
— Эй! Взгляни-ка! — Собственный изменившийся голос показался ему более звучным и весомым. Таким голосом вполне можно было отдавать армейские команды. Настоящий офицерский бас.
Володя повернул голову, с усилием выдохнул:
— Фокусы…
— Ага, — Гуль послушно кивнул. — Послушай, я запутался. Ничего не помню и ничего не понимаю. Володя хрипло рассмеялся.
— И ее не помнишь? Я говорю о каракатице? Гуль тупо уставился в ладонь.
Камень по-прежнему шевелился, перекатываясь, норовя принять форму упитанной ящерки. Вздрогнув, Гуль встряхнул кистью, но никакого результата не добился. Каменюка пиявкой прилепилась к руке.
— Я думал…
— Ты думал то же, что и я. С виду обыкновенный гранит. — Капитан вяло улыбнулся. — А может, это и есть гранит, не знаю, но… Тут все дело в том, что она где-то рядом.
Гуль яростно тряс рукой. В конце концов липучее создание шлепнулось в темноту. Показалось, что и там оно не угомонилось. Да и вообще все вокруг подозрительно шуршало и причмокивало.
— Как твой рентгеномер?
— Вроде молчит. — Гуль полез в карман за прибором.
— Сдох твой аппаратик. — Капитан коротко хохотнул. — И мы сдохнем. Здесь до черта радиации, я это чувствую.
— Что ты болтаешь? Володь! — Гуль тяжело поднялся. — Подожди, что-то не соображу… Значит, сначала была улитка в полнеба, то есть каракатица, сейчас эти камни… Где мы, Володь?!
Шагнув к осыпающейся наискосок стене, он склонился.
— А это? Здесь все из какой-то резины. Или это глина?
— Ты просто не очухался. Придешь в себя, поймешь.
Гуль зажмурился. Что он должен понять?.. Сделав несколько неуверенных шагов, уперся руками в упруго-податливый, потемневший от времени брус.
Опора… Крепь, которая не в состоянии удержать что-либо. Пальцы входили в нее, как в пластилин.
— Володь…
Он начал припоминать, в голове вновь загремел барабанами сумасшедший оркестр, джаз-банд, набранный из рокеров-жестянщиков. Музыка вбивала гвозди, сердце переполнялось жутью. Радиация, свет тускнеющего фонаря, нечто клейкое под ногами… Неужели эта гадина все-таки их настигла? Шахту завалило, а от бешеной радиации что-то приключилось с окружающим. Эта каучуковая упругость, земля, осыпающаяся под углом. Бред!.. И никто не бросится вызволять двух исчезнувших неведомо куда военнослужащих. После сегодняшней-то пальбы!.. Спишут на кишечные заболевания, а в гроб насуют килограммов по семьдесят кирпичей. Это у них не впервой. Практика отработанная. Каждый год одних часовых сколько пропадает: мороз сорок градусов, пурга и белый оголодавший мишка, с готовностью гардеробщика вытряхивающий тебя из полушубка. Так и находят потом: полушубок, автомат да валенки.
Гуль решительно подобрал фонарь. Чушь! Он не собирается пропадать! Слишком роскошно — семьдесят килограммов кирпичей!.. Ни одного кирпича вам, мерзавцы!..
Внимательно оглядывая стены, он неторопливо двинулся по гранитному коридору. Гуль более не доверял ни зрению, ни слуху. Впрочем, и рукам тоже.
А если так, стоило ли вообще заниматься исследованиями? Наверное, нет, но он все же продолжал двигаться вперед. Обернувшись, посветил назад, но слабеющий раструб света не дотянулся до капитана, завяз где-то на полпути.
Может быть, что-то с воздухом?..
В животе у Гуля неприятно ухнуло. Ему показалось, что он падает. Но никакого падения на самом деле не наблюдалось. Он стоял, где стоял, и те же каменные своды окружали его со всех сторон. И все-таки он падал…
Интересно, каким органом человек ощущает высоту, определяет, опускается, например, лифт или, напротив, поднимается?.. Увы, хлипкий свет шестивольтовой лампы — единственное, что у него оставалось для проверки странных ощущений. Гуль напряженно всматривался. Пот застилал глаза… Если пластмассовую линейку держать над огнем, она медленно изогнется. То же самое происходило с коридором. Он оплавлялся, перегибаясь и кривясь.
Площадка, на которой находился Гуль, погружалась куда-то вниз, а может, и вбок, навстречу неприятному шелесту.
— Капитан! Что происходит?
Наклонная плоскость гуттаперчевого пола больше не удерживала рядового. Он упал. Цепляясь за случайные выбоины, покатился в неведомую пропасть. Фонарь отлетел в сторону, кувыркнувшись, выхватил на миг обманчивую неподвижность опор. В последней попытке замедлить падение Гуль с хрипом перевернулся на живот и разбросал руки. Однако он опоздал. Колени сорвались в пустоту, скрученным пальцам не за что было ухватиться.
Извиваясь в воздухе, ударяясь телом о мягко пружинящие стены, он летел и не верил, что все кончено. Это казалось слишком несправедливым, слишком непонятным. Его перевернуло вниз головой, и сердце по-воробьиному зашлось под ребрами. Чувство обиды оказалось последним в череде переживаний затянувшегося дня.
Во сне, не выдерживая стремительного полета, предпочитают просыпаться.
Падая наяву, теряют сознание. Бесспорно, люди — капризнейшие из существ.
Пытаться угодить им — пустое занятие.
* * *
Туман. Бредовые мысли — слишком тихие и поверхностные, чтобы сплестись в озвученное сновидение. Вязкое ощущение беззащитности и знакомая тошнота.
Чертова мешанина из селезенок, кишок и почек!.. „Зачем нам внутренности, если рано или поздно приходит некто и потрошит?“ — спросила рыба, отплясывая на сковородке.
В самом деле, зачем придуманы недомогания и болезни? Пока все хорошо и улыбка в тридцать два зуба, их вроде бы и нет. Собственная анатомия познается поневоле — в моменты, когда становится плохо, и печень неожиданно превращается в неиссякающий источник боли. Вот тут-то мы и начинаем ненавидеть наши внутренние и такие беспомощные органы…
— Эй, солдатик! — Сознание не спешило вернуться к Гулю. Должно быть, по этой причине Гуль апатично воспринял с десяток оплеух и, только когда его бесцеремонно встряхнули за плечи, со стоном открыл глаза.
— Что случилось? Где я?
Давай, малыш, сначала очухивайся. Где и что, разберемся потом.
— Кто вы?
Преодолевая головокружение. Гуль приподнялся на локте и недоуменно уставился на незнакомца. По всей видимости, этот человек привел его в чувство. Узкий разрез глаз, темная кожа и хитроватый взгляд восточного купца. Гуль растерянно сморгнул. Уж не японец ли?
— Наконец-то… — Незнакомец одарил его белозубой улыбкой. — Еще немного, и пришлось бы оставить тебя здесь.
Стиснув зубы. Гуль заставил себя сесть. Голова продолжала кружиться.
Маленькая площадка под куполом черепной коробки вновь заполнялась музыкантами, готовыми играть свои сумасшедшие импровизации. Тяжело ворочая шеей, постепенно осмотрелся. Незнакомец не торопил. Усевшись на покатый валун, с усмешкой наблюдал за пробужденим Гуля.
Странное место… Ничего подобного Гулю не приходилось видеть. Какие-то скалы, округлые, похожие на гигантские пузыри, а вместо неба…
Гуль судорожно сглотнул. Приступ нахлынувшей тошноты принудил отвести взор.
Ему неожиданно показалось, что и в вышине сквозь багровую дымку проступают все те же шаровидные очертания. Какая-то крокодиловая кожа!..
Он по-настоящему испугался. Потому что подумалось про врата ада… Но через полминуты, собравшись с мыслями, предположил, что и он, и этот обряженный в хаки человек угодили в огромную пещеру. Ну да! Самую обыкновенную пещеру!
Что-нибудь вроде гигантской внутривулканической пазухи…
Дрожащей рукой Гуль провел по лицу. Слабая выдумка… В пещеру и вулкан тоже не верилось. Вероятно, их вытащили на поверхность, на вертолетах доставили в Узбекистан. Или Таджикистан. Там, кажется, есть такие ущелья…
Гуль мотнул головой. Тоже, в сущности, бред, но ведь какое-то должно быть объяснение?.. Он потянулся к автомату, намереваясь забросить его на плечо.
— Э, нет! — Заметив его движение, человек ногой оттолкнул оружие в сторону, шутливо погрозил Гулю пальцем. — Это пока понесу я.
За поясом у него торчал кольт, на спине болталась исцарапанная каска, и Гуль с опозданием заметил, что на руке незнакомца поблескивают его часы.
Что, черт возьми, происходит?.. Гуль снова огляделся. Раздражение добавило сил. Какой, к дьяволу, Узбекистан? Откуда?! Он ведь помнил последовательность событий! Сначала была каракатица, потом артобстрел и как результат — подземные лабиринты. В одном из лабиринтов он и сорвался в расщелину. Какое-то время, должно быть, пролежал без сознания, а затем…
Затем появился этот тип — смуглокожий, вооруженный длинноствольным револьвером.
Но где же тогда капитан? Ведь до последней минуты они были вместе!.. Гуль посмотрел вверх, выискивая глазами место, откуда рухнул в эту странную долину, и ему снова стало нехорошо. Глаза не обманывали. Никакого неба здесь не существовало. Сквозь колеблющееся марево теми же пупырчатыми буграми проступал каменный свод. Переплетение багровых гигантских мускулов.
Значит, все-таки пещера. Вулканический пузырь, в который угодил заплутавший солдатик. Но почему не разбился? Или камни здесь такие же ненормальные, как в шахте?.. Гуль медленно надавил ногой и поежился. Ощущение было таким, словно ступил на болотистую почву. На бугристой поверхности остался отчетливый отпечаток каблука. Заметив смятение, смуглолицый человек по-свойски кивнул.
— Точно! Такое здесь бывает.
— Но почему?
— Просто так, ни почему. А в общем, не ломай голову. Все равно не догадаешься.
Гуль встретился со смеющими глазами незнакомца. Что-то в чертах говорившего показалось ему странным.
— Это… Это какой-нибудь, наркотик? — Гулю вдруг пришло в голову, что, рухнув в расщелину, он поломал себе нечто жизненно важное, и теперь над его помятыми костями орудуют хирурги, а в вены размеренным ручейком проливается какой-нибудь кофеин или ЛСД.
— Что со мной? — Он с надеждой взглянул на чудного своего собеседника. Тот пожал плечами.
— То же, что и со всеми. Некоторое время помучаешься, зато потом хоть гвозди в лоб и руки. Не хуже Христа станешь.
— Но где мы? — Гуль продолжал присматриваться к смуглому лицу незнакомца.
Он никак не мог сообразить, что его так смущало.
— В желудке, малыш! В желудке. У толстого раскормленного слизняка.
Смысл сказанного не сразу дошел до сознания, зато Гуль понял другое! Его поразили губы собеседника. Артикуляция резко контрастировала с произносимыми словами! Как в дублированных заграничных фильмах. Человек произносил „в желудке“, но начинал слово округлив рот, а „малыш“ получалось у него более коротко и энергично. Это было настолько явно, что Гуля прошиб холодный пот.
— Вот так, малыш… А теперь поднимайся.
— Не называй меня „малыш“.
— О'кей, только подняться тебе все равно придется. Так или иначе пора шагать.
Гуль машинально подчинился. Человек закинул автомат за спину, помешкав, протянул руку.
— Если хочешь, могу представиться. Лейтенант Монти. Или попросту Пол. ВВС США. Слышал, наверное, о такой стране? — Он засмеялся собственной шутке.
Гуль назвал себя и пожал предложенную руку. Ладонь Пола Монти оказалась сухой и сильной.
— Ну вот, так-то лучше. — Пол удовлетворенно кивнул. — Путь у нас не близкий, а мне, признаться, не по душе, когда меня буравят глазенками. Я что, не нравлюсь тебе? Гуль смешался.
— Ты забрал мое оружие… И часы.
— На первое время, парень, только на первое время. Не забывай, ты здесь еще новичок.
Уже через пару мгновений Гулю пришлось воочию убедиться в сказанном.
Багровая, не знающая горизонтов долина неожиданно всколыхнулась, очертания скал размыло, словно они были нарисованы акварелью и кто-то вылил на них добрую порцию воды. В глазах потемнело. На мгновение показалось, что он разглядел собственный всклоченный затылок. Сгорбленный силуэт, преувеличенно массивные (из-за полушубка) плечи. Рядом с этим призраком стоял похожий на японца американец, копия лейтенанта Монти…
Красочный вихрь налетел издалека, с небрежностью исполнив гамму, прогнав цвета по всему спектру, от фиолетового к красному, и обратно. И вновь все изломилось, словно в колеблющемся кривом зеркале. Мир успокоенно восстановился.
— Что это было?
— Привыкай. — Американец усмехнулся. — Здесь таких фокусов много.
Объяснять что-либо он явно не собирался.
— Значит, снова секреты? — У Гуля по-детски дрогнули губы. — Черт бы вас всех!.. Могу я по крайней мере знать, где я? Ну, в желудке. А еще где?
— Можешь. Безусловно, можешь! — Пол Монти продолжал упыбаться. Ситуация явно забавляла его.
— Ведь это… Военная база, верно?
Американец сочувственно похлопал его по плечу.
— Если начинаешь показывать характер, значит, все в порядке. А если все в порядке, то пора двигаться. — Он неопределенно махнул рукой. — Главное сейчас — добраться до лагеря, а там наш проф ответит на все твои вопросы.
Что-то, возможно, поймешь сам. Но для начала уясни: всех нас проглотили и переварили. Это, как говорится, факт, и с ним, хочешь или не хочешь, смирись. Тем более, что, ей-богу, это не самое худшее. Поверь мне, малыш.
— Проглотили? — Гуль растерянно посмотрел на лейтенанта. — Но я…
— Послушай, малыш… То есть, я хотел сказать, Гуль. Мы только даром теряем время, пытаясь выяснить, что к чему. — Пол Монти по-прежнему улыбался, но в голосе его звучало легкое раздражение. — Я же сказал, в лагере проф все тебе объяснит. А сейчас нам следует убираться отсюда, и поскорее. Это не наш край, и задерживаться здесь, мягко говоря, не рекомендуется. Счастье еще, что я первый набрел на тебя.
Гуль промолчал.
— Ну что, двигаем?
— Как скажешь…
Подавая пример, Монти взобрался на ближайший камень-пузырь и, взмахнув руками, перепрыгнул на ближайший валун, а оттуда на следующий.
Вот, значит, как оно здесь… Прыжками. Местный способ передвижения.
Значит, и ему придется стать на время кузнечиком. Или блохой. Это уж как кому нравится.
Гуль с тоской посмотрел на протянувшуюся за лейтенантом цепочку следов.
Пластилиновые скалы, ложная артикуляция и каменное небо — здешний мир жаловал сюрпризами не скупясь. Что ж, милости просим, рядовой Гуль!..
— Не взопрел в полушубке? — Монти стоял у подножия горной гряды, насмешливо щурясь.
Гуль не знал, что сказать. Ему не было ни жарко, ни холодно. Они успели упрыгать довольно далеко, но, несмотря на приличный темп, до сих пор не чувствовалось ни малейшей усталости. Они даже не запыхались. Звон в голове прошел, а о полушубке он попросту забыл.
Растерянно взялся за пуговицы. Что-то во всем этом было не так. Какой-то очередной бред! Камни, воздушное марево, песок — все наталкивало на мысль о высокой температуре, об удушливой жаре. Потому он, собственно, и подумал об Узбекистане. Когда-то Гуль бывал там, и сухой жар, исходящий от прокаленных лесков, запомнил хорошо. Но сейчас… Жары не было. Совсем!
— Не спеши разоблачаться. С одежкой у нас неважно, так что сгодится твой тулупчик.
Гуль пригнул голову, чтобы лейтенант не заметил его зажегшихся глаз.
Незачем прежде времени выдавать себя. Пусть… Перетерпим и это. Отметим галочкой и приплюсуем ко всему прочему.
Они обошли пузырчатое вздутие, формой напоминающее сытую жабу, и оказались перед входом в пещеру — идеально ровным отверстием, выполненным сверлом двухметрового диаметра. Гуль в нерешительности остановился.
— Куда теперь?
Пол кивнул на пещеру.
— Умный в гору не пойдет — слыхал про такое? Значит, нам — сюда.
Он еще что-то говорил про то, как небезопасно шляться по горам и сколько разных сюрпризов поджидает наверху, а пещера, или, как они называют ее, проход Зуула, — дорога проверенная и кратчайшая. Попутно пояснил, что в лагере он главный следопыт и, пожалуй, единственный, кто не боится бродить по этому краю в одиночку, и, между прочим, потому, что досконально изучил такие вот дыры, которыми горы пронизаны, как хороший голландский сыр.
Гуль не слушал. Он глядел на темный провал и Бог весть каким скрытым чувством пытался проникнуть в черную глубину. Пещера откровенно пугала.
Отчего-то он ЗНАЛ, что она не была обычной пещерой. Или вообще не была пещерой. Начать хотя бы с того, что незримое начиналось сразу же за обозначенным тенью порогом, словно у пещеры не существовало ни стен, ни потолка. Это походило на распахнутый люк летящего в ночи самолета. Надевай парашют и выпрыгивай… Гуль продолжал стоять на месте. Вероятнее всего, перед ним был еще один здешний фокус, обещавший несомненное потрясение, но оттого, что фокусов он уже нагляделся достаточно, лезть в эту сомнительную дыру отчаянно не хотелось.
В определенном возрасте, в особенности вдали от семьи, человек начинает быстро черстветь. Кое-кто называет это адаптацией, но суть остается.
Обрубить прошлое, свыкнувшись с новым, — на такое способен не каждый. Тем более, если окунулся не просто в чужой город или страну, а в Зазеркалье, космическую невесомость или пал на океаническое дно. Подобное перемещение выдержать очень трудно, потому что непрочная скорлупа осыпется шелухой, и человека попросту раздавит. Угнетенное состояние Гуля вылилось в яростную вспышку. Стиснув кулаки, он двинулся на лейтенанта.
— Эй, малыш, что с тобой? Успокойся!.. „Малыш“ молча набросился на Монти.
Ложная артикуляция еще раз хлестнула по глазам, сработала наподобие плети.
Он не понимал, что делает. Страх толкал вперед, на существо, старательно изображающее человека. Теперь он не сомневался, что Монти заманивает его в ловушку. Монти или то неведомое, что скрывалось под этим именем.
— Вот дурила! — Откачнувшись, лейтенант стремительно перекинул автомат со спины на грудь.
Гуль без подготовки ударил правой и попробовал провести подсечку, но американец устоял. В свою очередь рывком вскинул перед собой приклад и ударил. Гулю показалось, что череп его хрустнул. Такой удар мудрено было выдержать. Обхватив ладонями лицо, он со стоном осел.
— Что на тебя нашло? — Монти склонился над ним.
— Пошел к черту! — Гуль оторвал от лица руки.
Крови не было. Странно. Ему-то показалось, что потечет не только кровь, но и мозги.
— Крепко я тебя, да?
Гуль зло поглядел на конвоира.
— Так себе… Мог бы и посильнее. Чего стесняться?
— Ничего… Это пройдет. Здесь все проходит быстро. — Монти, потоптавшись, присел рядом. — Так и у меня в армии было! — признался он. — Упрется какой-нибудь молодой барашек, и никак ты его не переубедишь… Некоторые умеют без криков, без кулаков, а у меня и с кулаками не очень-то получалось.
— Это я вижу.
— Видишь… — Веки лейтенанта беспомощно затрепетали. Похоже, он в самом деле был смущен. — Много ты видишь… Хотя, сказать честно, я с этим проходом тоже в первый раз поволновался.
— Только не надо пудрить мне мозги! Поволновался… С этой пещерой что-то не ладно. Я же чувствую!
— Правильно чувствуешь. — Монти усмехнулся. — Но клянусь, это не смертельно.
Хотя об этом тебе тоже лучше потолковать с профессором. Что ты хочешь от меня? Чтобы я объяснял тебе каждый здешний пустячок? Да я и сам ничего не знаю! Даже где право и где лево, сказать не могу. Ну а насчет пещеры… — Он пожал плечами. — Что тут говорить? Проходом все пользуются. Штука безопасная, хоть и странная. И уж, конечно, куда хуже, если нас перехватят двойники. Кстати, если мы будем с тобой болтать еще час или два, нас наверняка накроют. Это уж как пить дать…
— Твоя правда. Пол, — произнес кто-то за спиной.
Лейтенант действовал стремительно. Подскочив на месте, он крутанул в руках автомат и передернул затвор. Большего он сделать не успел. Две пули угодили ему в грудь, третья впилась в переносицу. И тотчас выстрелы смолкли.
— Не двигаться, петушок!
Гуль осторожно повернул голову. Прыгая по похожим на округлые женские коленки валунам, приближались вооруженные люди.
* * *
Лейтенант Пол Монти лежал, неловко запрокинувшись. Спустившиеся с гор люди уже забрали его кольт, уважительно причмокивали, взвешивая на руках тяжелый „Калашников“.
Один из них — седой, с землистым лицом старика — изучал Гуля пристальным взглядом.
— Похоже, он из новеньких. Вон какое личико перепуганное…
— Значит, она снова выползла?
— Я же вам сразу сказал! Помните палатки? Да и бочки с мазутом, видно, из той же оперы. Надо чаще поглядывать у реки. Может, еще что выбросит.
— Ага! Ящик с пивом, например!..
— А на этого я сразу обратил внимание. И одет как-то не так, и в пещеру не ныряет.
— Может, послать с ним нашего Пола? А что? Время самое подходящее. Они его как раз ждут. — Землистолицый ухмыльнулся. — Устроим им сюрпризец с фейерверком.
— Вот ты и отправляйся, если так хочется! А мне подыхать лишний раз неохота.
Гуль вздрогнул, словно от укуса пчелы. Голос принадлежал Монти!
Обернувшись, во все глаза он уставился на шагающего к ним человека. Белая полоска зубов, узкий разрез глаз, хаки и даже тот же самый кольт за поясом — перед ним, целый и невредимый, стоял Пол Монти!
Гуль с неясной надеждой перебросил взор на убитого, но тело покоилось на прежнем месте, ничего не изменилось. Заметив его изумление, похожий на старика тип оживился.
— Близнецы, — ехидно пояснил он. — Братья по плоти и по крови. Ты еще, верно, не видел таких?
Гуль не ответил. Старик между тем продолжил, но обращаясь уже не к Гулю, а к Монти номер два:
— Слышишь, Пол? Сосунок-то еще ничего и ни о чем. Досадно, если упустим такой шанс. Может, все-таки позволим ему добраться до лагеря? В надежном сопровождении?..
— Пошел ты к черту! Они же злые теперь. И патронов где-то нашли уйму. После того как пристрелили у них Хадсона, пуляют во все, что движется.
— Ну в Пола-то они не будут стрелять. Подойдешь ближе и расскажешь байку про паренька.
— Ага, так они нас и подпустят!
— Ну, а если попробовать? Эти-то туда направлялись. Значит, никакого подозрения. Тебя же в лагерь вели, сынок, верно?
Гуль машинально кивнул.
— Вот и прекрасно!.. Пол! Ей-богу, ты упускаешь золотой случай!
Лейтенант номер два нехотя приблизился к старику и забрал у него автомат Гуля.
— Ладно… Но только по новым условиям.
— Само собой. Пол. Никакого обмана. Тебя хлопнут, неделю будешь водить, как и договаривались. Но я надеюсь, что ты все-таки вернешься. То есть, значит, сразу вернешься…
Окружение старика захихикало. Один только Пол не улыбался, сосредоточенно хмуря лоб и что-то про себя прикидывая. Детина с массивными плечами подошел к нему и звучно хлопнул по спине.
— Ты, главное, не теряйся. С такой машинкой у тебя наверняка все получится.
Ну а в случае чего ползи на старое место. Там тебя Чен будет ждать. С медалькой. Помнишь, какую мне в прошлый раз вырезали?
Монти что-то пробурчал в ответ. С любопытством покрутив в руках „Калашников“, нюхнул ствол, выщелкнул магазин и взвесил на ладони.
— Вроде полный.
— Значит, хватит на всех. — Губы землистолицего Чена разъехались в неприятной улыбке.
— И не забывайте: неделя за мной!
— Ты что, Чену не веришь?
— Ага, знаю я вас… — Монти повесил автомат через плечо, качнув стволом, выразительно поглядел на Гуля. — Ну, что? В пещеру, малыш!
Они ничего не собирались ему объяснять, а Гуль не пытался расспрашивать.
Впервые на глазах его убили человека, и этого человека он успел пусть немного, но узнать. В смятении он взглянул на лежащего Пола. Только что они говорили, злились друг на друга, но кому-то взбрело в голову выстрелить, и пули разом покончили со всеми спорами. Кратчайшее разрешение всех проблем.
Пол номер два нетерпеливо мотнул головой. Не переча ему. Гуль двинулся к пещере. Слабая надежда искрой замерцала в сознании. Пещера означала темноту, а темнота — это маленький шанс…
Сколько их там осталось позади? Трое?.. Или четверо? Он никак не мог вспомнить точного числа убийц. Все заслонило землистое лицо с недоброй улыбкой. И еще этот двойник… Близнец, даже не задержавшийся над телом брата. Неужели такое бывает?
Несмотря на душевную сумятицу. Гуль заставил себя собраться. Обстановка чудовищная. Ничто не поддавалось объяснению. Реальность словно смеялась над ним. Человечек, угодивший в медвежью берлогу, муравей, заползший в пиротехническую лабораторию…
Перед входом на мгновение задержался. Набрав в грудь воздуха, словно собирался нырнуть, переступил границу света и тени. И тотчас будто растекся по каменной поверхности. Тело растворилось в окружающей мгле, перестал видеть и слышать. Но сразу же обнаружил следующего за ним конвоира. Не по шороху, не по дыханию. Гуль осязал теперь подобно змее или акуле. Более того, совершенно неожиданно он наткнулся на мысли „двойника“. Он наткнулся на них, как натыкается на препятствие вытянувший перед собой руки слепец, — испугавшись первого мига прикосновения, отшатываясь назад. Может быть, он даже ускорил шаг, пытаясь оторваться. И только мгновением позже сообразил, что шагать уже не способен. Нынешний способ передвижения не походил ни на один из привычных. Он перестал быть тем, чем был еще минуту назад.
Субстанция, вобравшая его „я“, ускоряясь, плыла по тоннелю. Быстрее и быстрее. И, не отставая, мчался по пятам близнец покойного Монти.
Собственно говоря, тоннель тоже исчез. Пространство претерпело изменения, которые он не в силах был понять. Он ощущал и двигался!.. Движение! Оно превратилось в аксиому, в единственный смысл, и ничего не существовало, кроме вытянувшегося в струну пространства. Гуль мчался, уподобившись разгоняющейся электричке, но сравнения уже не приходили ему в голову.
Опасность летела следом, и имя ей было Пол Монти. Страх рос, превращаясь в наездника, и, задыхаясь от скорости. Гуль ощущал жала его шпор.
Он не задумывался о направлении. Направлений более не существовало. Как и сторон света. Нужно было спешить вперед, потому что страх и тот, кто его породил, находились сзади. Пустой и легкий, Гуль летел, рассекая мглу, поражаясь той властной небрежности, с которой он ввинчивался в слоистую даль. На какой-то миг почудилось, что американец вот-вот настигнет.
Скорость тут же возросла, и Гуль с ужасом ощутил, что еще немного, и он попросту взорвется от сумасшедшего темпа. Как торпеда, повстречавшая на пути к цели снулого тунца…
Но взрыва не произошло. Вспыхнул свет. Огромный красочный мир ворвался в сознание. Взгляд новорожденного, приоткрывшего веки… Описав короткую дугу. Гуль шмякнулся на землю. Обернувшись, увидел, как следом из черной норы вылетел американец. Жутковатый тоннель доставил их к месту назначения, как пневмопочта доставляет пакеты с письмами, но в данном случае — основательно покуражившись над их телами, над их мозгом.
Гуля пробрала дрожь. Появилось сложное ощущение, будто вернулся в человеческую оболочку после кропотливой хирургической операции.
— Вот и все. — Отряхнувшись, Пол номер два развязно подмигнул Гулю. — Вон за тем склоном нас должны, по всей видимости, ждать.
Он грубовато помог подняться и подтолкнул вперед. Шагая, Гуль успел окинуть окрестности бегльм взглядом. В общем ландшафт не изменился. Их окружали те же холмоподобные горы и пупырчатые скалы. Плотный колеблющийся воздух выделывал знакомые фокусы, изламывая видимые контуры, приближая или отдаляя фрагменты гор.
— Двигай, малыш! И не кувыркайся без надобности.
Гуль отметил, что американец нервничает. Сам он настолько устал, что даже не отреагировал на „малыша“. Мозг затравленным зверьком забился в угол, избрав позицию пассивного наблюдателя.
Цепляясь за вязкие камни, они медленно взобрались по крутому склону и очутились на скалистом гребне. У подножия близкой, похожей на огромного тюленя горы Гуль разглядел поселение — десятка два одноэтажных домишек без окон, без печных труб, выстроенных кривоватым кругом. Это, по-видимому, и называлось здесь лагерем.
— Черт! — Монти судорожно озирался. — Где-то здесь…
Гуль не сразу понял, что он имеет в виду. Откуда-то сверху долетел хрипловатый голос.
— Не спешите, ребятки! Вы не сказали волшебного „сим-сим“.
Пол номер два вымученно улыбнулся.
— Не дури, Сван! Это ведь ты?.. Разве не видишь, я повстречал новенького. А заодно добыл и пушку! — Он приподнял над собой „Калашников“. — Хороша штучка?
— Хороша-то хороша, да только будет лучше, если ты ее положишь на землю.
Прямо перед собой. И аккуратненько, без резких движений.
— Какого черта. Сван! — Пол раздраженно повертел головой, пытаясь угадать, где укрывается обладатель хриплого голоса. — Ты же видишь, кто мы! А парнишка безоружен.
— Вижу, но оружие положи, Пол. — Говоривший сделал насмешливое ударение на имени. — Ты ведь не хочешь дырку в живот, правда? У тебя и старый шрам, наверное, еще не затянулся.
— Хорошо, я бросаю пушку. Смотри. — Пол действительно опустил автомат возле ног. — Что дальше?
Из-за скалы вышел человек с карабином. На Гуля он даже не глядел. Взгляд его настороженных серых глаз был прикован к американцу.
— Ты не назвал пароль. А пора бы вам знать, что мы тут давненько уже не доверяем внешности… В общем, даю пять секунд. Если ты не назовешь нужное слово…
— О чем ты говоришь. Сван! — воскликнул американец. — Конечно, я знаю пароль, но парень-то поважнее! Ей-богу, он вам такое порасскажет!..
Почти незаметным движением Монти перевел руку за спину, медленно взялся за рукоять кольта. Гуль вздрогнул. Два выстрела прогрохотали одновременно.
Выстрелил кто-то с тыла, вторую пулю успел выпустить Сван. Гуль устало опустился на корточки. Близнец Пола повторил судьбу несчастного брата.
Спустившийся к Свану помощник небрежно обшарил тело. Трофеев никаких не нашлось, и интерес к убитому моментально иссяк. За ноги они втащили американца на гребень и там, раскачав, скинули вниз. Просто и буднично.
Так, вероятно, здесь жили все, и к этому следовало привыкнуть. Гуль отрешенно прикрыл веки.
— Твоя игрушка?
Ему снова пришлось открывать глаза. Человек, которого называли Сваном, любовно оглаживал „Калашников“. В самом деле, в его крупных мохнатых лапищах оружие казалось игрушкой. Глядя в дымчатое от щетины лицо Свана, Гуль апатично покачал головой.
— Ваша…
* * *
…Что такое профессор, дети? Повторим вслух! Профессор есть существо близорукое и бесполое, безнадежно увязшее в цифрах и формулах. Внешне он похож на Деда Мороза, но в очках, обряженный в костюм-тройку, с куцей бороденкой, все же кое-как выглядит… Кто не понял, пусть поднимет руку.
Мистер Пилберг побеседует с таковым лично…
Гуль брел по лиловому песку, устлавшему внутреннюю поверхность шара.
Белка-дурочка вращает на ярмарках колесо, а он подобным образом вращал шар.
Движение давалось с трудом, — шар был большим и громоздким — диаметром метров сто. Чепуха, если прикинуть глазом, но шагать можно до скончания времен. Потому что пустыня — это всегда пустыня. И прежде всего это место, где нет и не может быть никаких следов. Песок слишком самобытен, чтобы уважать ноги пешеходов. Он попросту равнодушен к ним, стирая и засыпая написанное стесанными подошвами.
Гуль шагал в никуда, и сквозь дрему до него доносился голос Володи. Капитан что-то рассказывал, делился информацией, и не его вина, что информация состояла в основном из многосложных вопросов. И если он рассчитывал услышать ответ из уст Гуля, то он ошибался. Гуль твердо вознамерился выспаться. Несмотря ни на что. Его не пугал ни шар, который нужно было вращать ногами, ни пухлолицый Пилберг, норовящий прокрасться в сновидения.
Толстый, неряшливый, абсолютно лысый, без бороды и даже без усов, он грозил Гулю пальцем и беззвучно шевелил ртом. Гуль не хотел на него смотреть, но шею сводило, глаза магнитом притягивало к шевелящимся губам.
Артикуляция. Снова артикуляция. Ложная — и потому насквозь лживая. Гуль не мог не слушать, Гуль не мог не видеть, и потому видимое и слышимое приходилось отвергать внутренне…
Дети! Смотрите и запоминайте. Мистер Пилберг является исключением в нашем правиле. Поместите его в скобки и пометьте звездочкой…
Продолжая брести по песку. Гуль с равнодушием наблюдал, как неряшливого профессора окружила забавная клетка из стальных скобок, а чуть выше вспыхнула похожая на лампу накаливания звезда.
Ноги все глубже увязали в песке, шар проворачивался со скрипом. Я бреду, мы бредем, он бредет. Правила, исключения, суффиксы. Выдумки шибко умных, вроде того же Пилберга. Увы, грамотная речь не всегда является более красивой…
— Смотри! — Втиснувшийся в сон Гуля капитан вытянул перед собой руку и собрал пальцы в щепоть. — Точка. Условный ноль, начало отсчета любой системы координат. Статичное и бесконечно малое… Теперь я беру эту точку и вытягиваю в прямую, — видишь? Получаю одномерное пространство. А сейчас эту же самую прямую я вот таким макаром размазываю по плоскости — вроде как скалкой тесто, и… Одномерное превращается в двухмерное… Ты помнишь пещеру? Этот их чертов проход? Так вот, это и есть не что иное, как проход из нашего мира в одномерный тубус. Из трехмерного в одномерный, и обратно.
Несколько неприятно, но не смертельно, как говаривал твой Монти. Всего один миг — и от пяток до макушки ты одномерен. Отсюда и относительность расстояний. Пилберг считает, что нам повезло, и знаешь, я согласен с ним.
Попасть сюда — редкостный выигрыш!
— Дурак твой Пилберг, — пробормотал Гуль и, привстав на локте, захлопал ресницами.
Все-таки оставалось еще что-то, чем можно было изумить. Уже проснувшись, он продолжал видеть песочный шар, клетку с Пилбергом и светящуюся над ним лампочку. И в то же время не сомневался, что это не было сном. Капитан сидел перед ним и продолжал чертить в воздухе геометрические символы, Пилберг продолжал скалиться из своей загадочной клетки.
— Володя! — Голос Гуля дрогнул. Он вдруг увидел, что Пилберг грозит ему, просунув сквозь прутья кулак. И тут же шар померк, лампочка над профессором треснула и погасла. Наступившая тьма поневоле заставила судорожно вцепиться в руку Володи.
— Ты чего?
— Не знаю. — Гуль оглядел убогое помещение и, выпустив кисть капитана, снова упал затылком на подушки. — Мерещится разное.
— Это здесь сплошь и рядом.
— Сплошь и рядом… — повторил Гуль.
Он видел себя сидящим перед двумя экранами. На одном из них находился капитан, второй был потушен, но Гуль не мог поручиться, что через секунду-другую экран не засветится снова.
Сплошь и рядом…
А капитан говорил и говорил:
— Я думаю, это какой-то особенный, многомерный мир. Помнишь, Пилберг рассказывал о много-мерности? Наверно, так оно и есть. Мы имеем дело с совокупностью различных измерений. Многомерная гипертрофированная среда, где все совершенно по-иному! Подумай, это ведь здорово! Ни Риману, ни Лобачевскому такое и присниться не могло! Мне до сих пор не верится, что я здесь!..
Еще бы! Само собой. В такое не поверится и под пыткой…
Темный экран, кажется, предпринимал попытки ожить. Гуль бессильно закрыл глаза. Господи, когда же все это кончится?..
Капитан и убогая комнатенка послушно исчезли, а спустя мгновение мерцающий экран вспыхнул в полную силу.
Только не это! Гуль испуганно распахнул веки, экран погас с каким-то злым шипением, словно в костер плеснули ведро воды. Сердце гулко колотилось где-то у самого горла. — …По всей видимости, здесь чудовищная гравитация. Этот слизняк, безусловно, движется, но мы ничего не чувствуем. Заметь! Точно так же не чувствует толчков и движения какой-нибудь вирус, поселившийся в нашем теле.
Отличное сравнение! Поежившись, Гуль покосился на Володю. Вероятно, в скором времени то же самое ожидало и его — такое же тихое помешательство.
Если так пойдет и дальше, день-два — и он наверняка спятит, а спятив, станет называть желудок ископаемой рептилии сказочным мирком, а себя величаво сравнивать с какими-нибудь земными вирусами или вшами.
В сущности, капитану повезло немногим больше. Он провалился следом за Гулем, но отчего-то рухнул вблизи лагеря. Его тут же подобрали медсестры, и уже через час он имел пространную беседу с главой поселения — тем самым Пилбергом. Наверное, разговор оказался роковым: с капитаном что-то произошло. Гулю с трудом удавалось вникать в восторженные рассуждения о новых, якобы только сейчас приоткрывшихся перед ними возможностях. Он не понимал, как можно испытывать интерес к ловушке, в которую они так необдуманно угодили. Сам он склонялся к мысли, что лучше было бы остаться наверху. Кто знает, возможно, огонь артиллерии пощадил бы их, а тогда рано или поздно подоспело бы спасение. В нынешней же ситуации вырисовывалась печальная неопределенность. Более того — будущее представлялось столь пугающим и непривычно чуждым, что Гуль отвергал его с ходу и без колебаний, не притрагиваясь и даже не пытаясь попробовать на вкус. Чего ради? У него были дом, друзья, родные! Он и мысли не допускал, что может остаться тут навсегда. Здешнее существование, каким бы оно ни было, совершенно не привлекало. И потому красочные монологи капитана вгоняли недавнего рядового в безысходную тоску.
— Есть и другой небезынтересный аспект. Наши собственные физиологические изменения. Помнишь? Они начались еще там, в шахте. Возможно, продолжаются и сейчас.
— Володя, — прервал его Гуль, — ты действительно хочешь остаться здесь?
— Я? — Капитан взглянул ему в глаза и смешался. — То есть… Видишь ли, Гуль, я понимаю, что ты хочешь сказать, но мне казалось, ты согласишься со мной. Мы оба угодили в переплет и остались живы. Самым парадоксальным образом! Теперь мы здесь, и нас окружает то, чего никто и никогда до нас не видел. Я не имею в виду поселенцев. В конце концов, они тоже тут всего несколько месяцев. И как видишь, обжились. Значит, обживемся и мы. А потом, мало ли что еще может произойти. Я, например, по-прежнему не теряю надежду.
— Это я вижу…
Разговор их прервал стук в дверь. С винтовкой в руках, насупленный и мрачный, в комнатку заглянул широкоплечий Сван.
— Ужин, — объявил он просто. — Через час. А пока проф убедительно просит помочь с вылавливанием трофеев из речки. Спускайтесь вниз. Там будут Ригги и Хадсон.
Раньше чем они успели ответить, он вновь скрылся за дверью.
— Очень кстати, — преувеличенно бодро заговорил капитан. — Вот и порасспросишь на ужине насчет перспектив. Возможно, не все так мрачно, как ты себе представляешь.
— Он сказал про какую-то речку?
— Ну да. Весь свой скарб они так или иначе отлавливают там. Наверное, и сегодня что-нибудь зацепили. Каракатица глотает, течение несет…
— Значит, мы можем выловить и твою палатку? Капитан пожал плечами.
— А почему бы и нет?
* * *
Палатки им, однако, не попалось. Лавовая река несла ветхие, изрешеченные пулями щиты и бочки с какими-то черными непонятными кочерыжками. Все это Ригги и Хадсон, предварительно войдя в реку, терпеливо направляли к берегу, и вот тут-то как раз и не хватало рабочих рук. Сван предпочитал сидеть на холме и охранять „рыбаков“ от внезапных гостей. Все прочие колонисты также находились на своих постах. Недолго думая, решили привлечь новеньких.
В сущности, работы было немного. На все про все понадобилось не более получаса. И щиты, некогда служившие людям мишенями, и окольцованные жестяными полосками бочки — все в несколько ходок оттащили на территорию лагеря. Вооружившись странным инструментом, Ригги, главный хозяйственник маленькой колонии, споро принялся вырезать из щитов более или менее цельные куски. Гуль же, отойдя в сторонку, присел на крылечко и стал наблюдать, как азартно толпятся колонисты возле бочек, пытаясь отгадать прежнее, „земное“ назначение кочерыжек. Успели назвать все возможное и невозможное, и в конце концов кто-то сделал верное предположение, упомянув про огурцы. Гуль подтвердил версию кивком, добавив: „соленые“. Вернее сказать — „жутко соленые“. Просто солеными российских солдат не баловали. „Военные“ огурцы хранились и пять лет, и десять. Может быть, и сто десять. Прибудь они в этот край в своем первозданном виде. Гуль ничуть бы не удивился. Но, как видно, каракатица расправилась и с армейскими огурцами, превратив их в угольного. цвета некусаемые камни. С каракатицей бесполезно тягаться, и Гуль, несколько оживившийся от работы, вновь загрустил.
Выйдя за пределы лагеря, он улегся на камни и прикрыл глаза. Новая жизнь начиналась буднично и скучновато. Впечатлений было по самую макушку, но ни одно из них не волновало. Этот мир продолжал оставаться за гранью понимания. И не хотелось бродить босыми ногами по лавовым потокам, испытывать почерневшие огурцы на вкус, хотелось иного — быстро и не просыпаясь, на цыпочках убежать в сон. Сном была прежняя жизнь…
Гуль стиснул кулаки. Спокойствие, только спокойствие! Все не так мрачно, как кажется на первый взгляд. Надо лишь наблюдать, анализировать и искать выход…
С внутренним стыдом Гуль припомнил вчерашний день, первый вне Земли. Он повел себя не по-мужски. Вспылил в разговоре с Пилбергом, чуть было не схватился с этим громилой Сваном. Хорошо еще, что рядом оказался капитан, а то неизвестно, чем бы все кончилось. Самая настоящая истерика, если разобраться.
— Вот он где прохлаждается!
Гуль приподнял голову. Перед ним стоял сияющий капитан. Из-за его плеча кокетливо выглядывала смуглоликая красотка.
— Как ты догадываешься, мы за тобой, сударь.
— Что, пора на ужин?
— Точно. Мистер Пилберг приглашает к столу.
— А-а… — Гуль нехотя поднялся с земли. Следуя за Милитой, чернобровой красавицей с яркими чертами лица и пышной фигурой, они обогнули пару неуклюжих домов и приблизились к террасе центрального здания. Кое-кто предпочитал называть его мэрией, но на деле постройка мало чем отличалась от окружающих хибарок. Разве что звездно-полосатым флагом, который, подобно транспаранту, был вывешен над оцинкованной крышей. Гуль уже знал, что жилье выстроено из складских запасов, проглоченных чудовищем вместе с людьми. Та же словоохотливая Милита, успевшая трижды под различными предлогами заглянуть в апартаменты вновь прибывших, поведала, что фактически вся колония представлена персоналом одной из ядерных баз Невадского полигона. В подробностях успела описать и появление чудовища. Рассказанное очень походило на то, что довелось повидать и русским. Каракатица выбралась из земли спустя несколько часов после взрыва и уже через десяток-другой минут накрыла всю базу. Что-то она раздавила, многое же оказалось проглоченным.
Милита понятия не имела, есть у чудовища пасть или нет, но, как бы то ни было, двенадцать человек, включая четырех медсестер, очутились в багровом плену. К счастью, вместе с людьми сюда попало и кое-что из складского имущества. Из него-то им и пришлось лепить местную архитектуру. Милита сообщила, что пока их временно поселят в домике Зуула — первого колониста, добровольно оставившего лагерь, но, если захотят, найдутся и другие пустующие хижины. Кроме того, им всегда будут рады бедные женщины, волею каракатицы заброшенные в эту желудочную глушь. Милита с важностью пояснила, что каждая дама в поселении имеет собственный домик. На этом, слава Богу, они сумели настоять вопреки мнению Пилберга, утверждавшего, что женщинам хватит одного совместного жилища. Одно на всех! Подумайте, какой ужас! Зато теперь… Милита улыбнулась так радостно, что Гулю показалось, будто в сумеречной комнатке сразу стало светлее. Красиво очерченные губы в сочетании с сахарными зубами делали ее улыбку обворожительной. Эта девушка, знавшая о существовании дворцов, умела радоваться и хижинам.
К ужину подошли последними. Все мужское население лагеря уже шумело за двумя сдвинутыми вплотную столами. Отсутствовала лишь охрана. Двое сидели в засаде возле входа в пещеру, еще один прятался на скале, вздымающейся сразу за зданием мэрии. Милита и две ее подружки проворно обслуживали ужинающих.
— Надеюсь, наш юный друг немного поостыл? — звучным голосом осведомился Пилберг. Сидел он, как и в прошлый раз, во главе стола, и желтые, с искринкой глаза насмешливо следили за гостями.
— Я могу извиниться, — хрипло проговорил Гуль.
— В самом деле? — Пилберг рассматривал его, как диковинную картину. — Можете? Или хотите?
Гуль разозлился. Чего им еще надо? Спеть что-нибудь покаянное или на колени встать?
— Мечтаю, — сказал он.
— Хорошо. — Профессор великодушно взмахнул рукой, приглашая к столу. — Мы принимаем ваши извинения! Катарина! Будь добра, стулья молодым людям.
Милита опередила подругу, и Гуль ощутил, как мягкая ладонь легла на его плечо, усаживая на ящик. Вот вам и стул!..
— На чем же мы остановились? — Пилберг обернулся к Фергюсону, неприметному человечку аскетической внешности. Гуль не забыл еще, что именно Фергюсон стал причиной его вчерашней вспышки. Своим едким язычком этот человек умел доводить до белого каления. Гуль поспешил опустить глаза. Он ведь уже решил: его дело наблюдать и анализировать. И пусть они спорят о какой угодно чепухе. Если сосредоточиться на главном и не отвлекаться на пустяки, можно добиться очень многого… Кто это сказал? Карнеги? Или еще кто-то?
— Смотри-ка! — Капитан ковырнул вилкой лежащий на тарелке буроватого цвета кусок, и только теперь Гуль обратил внимание на сервировку стола. Они видели здешнюю пищу впервые. — С виду обыкновенная пемза, а по вкусу самая настоящая халва!
Гуль тщательно прожевал небольшой кусочек и с недоумением покосился на приятеля.
— У меня мясо, — проговорил он неохотно. Потому что его „пемза“ действительно походила на прожаренный кусок говядины. Как он и предвидел, Володя немедленно пришел в восторг. Поочередно попробовав из своей тарелки и из тарелки Гуля, он тут же выдал двойное объяснение.
— Тут халва и тут халва… Либо что-то приключилось с нашими вкусовыми рецепторами, либо мы ощущаем то, чего внутренне желаем. Ты, скажем, любишь говядину, а я халву…
Он говорил что-то еще, но Гуль уже не слушал. Неспешно расправляясь со своей порцией, он переключил внимание на присутствующих. Восторг и мысли Володи были ему понятны. Теперь следовало понять тех, что появились здесь до них.
Кроме Пилберга и Фергюсона, за столом сидело еще трое: Трап, Ригги и Хадсон. Последний был сух телом и молчалив. Когда он раскрывал рот, чтобы переправить туда очередной кус „пемзы“, красноватые его веки начинали нервно подрагивать. Смотреть на людей Хадсону отчего-то не нравилось.
Большую часть времени он сверлил взглядом собственную тарелку, и потому с ним Гуль чувствовал себя куда легче, нежели с Фергюсоном и Пилбергом. Трапа же и Ригги Гуль сумел бы описать двумя словами: переразвитые подростки.
Внешне они вполне годились в телохранители и были скроены из того же материала, что Сван. Гуль не сразу отличил одного от другого. Если на Фергюсоне красовался косматый шерстяной свитер, а Хадсон с Пилбергом успели внести в свои костюмы различные гражданские вольности, то Ригги с Трапом, не стесняясь, предпочитали армейскую униформу. Если тот же Сван залихватски закатывал рукава на своих мощных ручищах, то Трап с Ригги пытались поддерживать одеяние в самом образцовом порядке. И оттого на них скучно было смотреть. Ничто так не обезличивает людей, как форма. Рослые, широкогрудые, с одинаковыми лицами. Неумение расслабить взгляд, сосредоточенность в каждой черточке, шевелящиеся в такт могучие подбородки — рядом с ними казались невыразительными прочие детали лица.
К этому времени капитан уже выговорился, и Гуль прислушался к беседе Пилберга с Фергюсоном. — … Все законы в мире пронизаны одной и той же нитью, Фергюсон. Хотите примеры? Пожалуйста! Сообщающиеся сосуды Бернулли — раз! Эпидемии, подстегивающие общечеловеческий иммунитет, — два! — Пилберг плотоядно улыбнулся. — И, наконец, — наше любимое либидо, о котором с таким апломбом поминают в последнее время. Улавливаете связь?
— Довольно смутно.
— Отчего же?
— Да оттого, что очень уж своеобразный подбор примеров. Я мог бы предложить десяток других.
Скрипучий голосок Фергюсона терзал слух. Голосовых связок этот щуплый человек не напрягал, но отчего-то сказанное выходило громким, почти оглушающим. В сереньком свитере, с торчащими во все стороны спутанными волосами, он напоминал маленького голодного крысенка, и у Гуля с первых часов знакомства с Фергюсоном возникли самые неприятные ассоциации.
— Что ж, предложите!
— Не буду. Вы тут же приметесь доказывать, что все слова состоят из букв одного и того же алфавита. Если это и есть то общее, о чем вы говорите, то спор превращается в бессмыслицу.
— Вас не проведешь, Ферги! — Низкий, рокочущий смех Пилберга напоминал мурлыканье льва. — Хотя про бессмыслицу вы зря. Любой спор, ведет ли он к новым точкам зрения, буксует ли на месте, является фрагментом, прекрасно вписывающимся в нашу жизнь. Его величество Коловращение ежедневно и еженощно взывает к людям, и мы вынуждены включаться во всеобщее бурление, хотим мы того или нет.
— Стало быть, все споры ведутся лишь во благо коловращения? — неожиданно вмешался Володя. — Но нам-то зачем это нужно? В чем смысл?
— А зачем нужны планеты, ветер и гравитация? — Пилберг был явно рад, что в разговор удалось втянуть еще одного оппонента. — Никто этого не знает! И наш спор — это то, чему должно быть, как должно быть рекам и пустыням.
Обмен словесной энергией, бурление кофе над огнем!.. Другими словами — все те же сообщающиеся сосуды. Скажите грубость любому из нас, и уровень его, условно говоря, жидкости немедленно поднимется. Но дальше не сомневайтесь, он найдет способ уравняться с вами — в драке ли, в перебранке, в чем-то другом. Весь мир состоит из подобных колебаний. Мы не можем остановиться, потому что живем наподобие фотонов. И если даже вы заскучаете, вы и тогда не будете бездействовать. Такова природа человека. Будете набивать пузо, вышивать крестиком, вязать, пялиться на экран — словом, найдете занятие.
— Червячки, которые так или иначе будут и будут ползать. — Фергюсон язвительно скривил тонкие бескровные губы. В дверном проеме мэрии мелькнула пестрая юбка Милиты, и, продолжая улыбаться, взъерошенный крысенок немедленно уставился в ее сторону. Почему-то Гулю это не понравилось.
Сидящий напротив него Трап широко зевнул. Поймав взгляд Гуля, лениво прикрыл рот огромной лапищей. Этой же рукой, немного погодя, стер выступившие на глаза слезы. Тарелка его была пуста, с куском „пемзы“ он давно управился, но тем не менее вставать из-за стола не торопился. Он словно отсиживал положенные минуты, напоминая ученика, угодившего на скучный урок. Вероятно, как и Ригги, его ничуть не интересовало содержание беседы. Почему он не уходил. Гуль не понимал, как не понимал и того смутного беспокойства, которое вызывал в нем Трап. Такое бывает, когда кажется, что случайно встреченного человека где-то уже видел, но никак не сообразишь где. Отвернувшись, Гуль постарался выкинуть Трапа из головы.
— Природа наделила людей энергией, и все, что нам остается, это послушно расходовать ее. А как и куда — это каждый решает сам. Таким образом, смысл — в суете! — Пилберг театрально развел руками. — И вот вам еще один пример — это самое фрикасе. Думаете, мы в самом деле нуждаемся в подобной пище?
Заметив недоумение на лице капитана, Пилберг вилкой постучал по своей тарелке.
— Да, да! Я об этой штуковине. То есть если называть вещи своими именами, то это скорее всего лишайник — единственное, что мы сумели обнаружить из местной флоры. Согласитесь, звучит как-то не очень. Другое дело — фрикасе.
Кстати, название предложил Трап, честь ему и хвала…
— Фрикасе! — Фергюсон фыркнул, и тщедушное тельце его подпрыгнуло на стуле.
— Какая разница, — проворчал Трап. — Главное, что съедобно.
Фергюсон радостно потер руки, а профессор печально вздохнул.
— Ужасное племя — люди, — пожаловался он, поглядывая на Гуля и капитана. — Десятки раз объяснял эти вещи, и десятки раз все благополучно возвращались к своим абсурдистским догмам. Если на то пошло, здесь все съедобно! Земля, скалы, вот эта самая вилка… Скажите, капитан, это действительно так сложно постичь?
— Буксующее мышление, — не без ехидства подсказал Фергюсон. — Что вы хотите, проф? Не у всех получается, как у вас: сегодня одно, завтра другое.
— Эволюция, мой дорогой воитель! Странно, что многих она раздражает.
Тридцатилетний рубеж — еще недостаточная причина, чтобы замыкаться на достигнутом. Вы все еще витаете на Земле, а это не Земля и не Марс и даже не Венера. Это иное качество, и пора бы нам всем свыкнуться с этим.
— К чему вы призываете? — Фергюсон чуть наклонил туловище, словно изготавливался броситься на профессора. — Зачем усложнять и без того сложное? Для какой такой надобности? Верно, мы уже вроде как и не на Земле, ну и что? Вы уговариваете не пользоваться земными мерками, но других мерок у нас нет, и вы их тоже не знаете. В результате мы со своими догмами движемся медленно, но при всем при том твердо стоим на своих двоих. Вы же скачете по гипотезам, как лис по болотным кочкам, и никто не сумеет точно предсказать, провалитесь вы в следующую секунду или только испачкаете хвост. Кто же действует разумнее, Пилберг?
Профессор лениво похлопал в ладоши, благодушным взором обвел присутствующих. Глаза у него поблескивали, словно их подсвечивало изнутри трепетное пламя свечи.
— Что бы я делал тут, если бы не этот забияка! Браво, Ферги! Осмелюсь спросить, отчего вы всего-навсего сержант?.. Хорошо, хорошо! Не будем о грустном. В конце концов, армия жалует не за способности. М-да… О лисице вы сказали неплохо, хотя согласиться с вами не могу. Именно эти нащупывающие прыжочки позволяли нам потихоньку собирать информацию об окружающем, и теперь мы по крайней мере представляем себе приблизительные размеры чудовища, знаем кое-что о местных аберрациях и сверхгравитации. А не проявляй мы любопытства, так и остались бы на прежнем уровне.
— Мы и остались на нем, — проскрипел Фергюсон. — Что мы знаем о двойниках?
Ничего. А о себе, о наших собственных телах, об этом чертовом лишайнике, наконец, в котором каждому мерещится свое?
— Не все сразу, любезный! — Пилберг пристукнул ладонью по столу. — Вы берете быка за рога, но сначала надо до них дотянуться. Я имею в виду рога.
Чего вы хотите от меня? Доходчивых объяснений по поводу всего происходящего? А откуда им взяться, позвольте вас спросить? Тем более что выстраивать гипотезы вы наотрез отказываетесь? Не забывайте, мы имеем дело с многомерным миром, и перейти от трехмерного восприятия к тому уровню, на котором мы очутились, более чем сложно. Двойники… — Профессор сердито засопел. — Не надо спешить, Ферги. Поверьте мне, когда-нибудь придет время и для двойников. А сейчас мы можем только предполагать. Это тоже немало.
Чем силен думающий человек? Он не знает, но предполагает!.. Почему, например, не допустить, что многомерность в сочетании со сверхгравитацией дает своеобразное дробление? И в результате из одного четырехмерного получаем два устойчивых трехмерных образа. Устроит вас подобное объяснение?
— Разумеется, нет!
— Другого ответа я и не ждал. — Пилберг скривился. — Но учтите, это только рабочий вариант. Никакая теория не строится из ничего. Нужны предположения, пусть даже самые сумасшедшие, потому что человечество никогда не знало, что, собственно, следует называть сумасшедшим, а что нет. Любопытствуйте и не бойтесь ошибиться!.. Да вот вам наглядное подтверждение! — Профессор кивнул на Гуля. — Русский и русская речь. Так сказать, свежий глаз. И сразу было обращено внимание на артикуляцию, на несоответствие произносимого и слышимого.
— И что с того? — пробубнил Фергюсон. — Это мы и сами замечали. А выводы?
Да никаких!
— Потому что привыкли! — рявкнул Пилберг. — Привыкли и привыкаем!
— Отчего же? Помнится, вы и тогда что-то там предполагали. Еще месяц назад.
И про телепатию говорили, и про некий транслирующий разум… По-моему, вы и сами в конце концов поняли, что все это чепуха.
— Нет, не понял! — возразил профессор. — Потому что сегодня это, может быть, и чепуха, но завтра, осмыслив очередной неприметный фактик, я наверняка доберусь до истины. Потому что у меня найдется на что опереться.
Не уставайте размышлять! Интуиция — это зверь, которого необходимо подкармливать. Ежедневно!
— Знакомо! — Фергюсон нервно задергал острыми плечиками. — Бергсон, Тойнби и так далее. Творческое меньшинство и инертное большинство… Хотите скажу, отчего все так цепляются за ваших интуитивистов? Да оттого, что способность к творчеству, по Бергсону, связана с иррациональной интуицией, которая, как божественный дар, дается лишь избранным. Чудесная лазейка для слабоумных!
Трудно ли выдать скудоумие за иррациональность? Тем более что тот же Бергсон яростно противопоставлял рассудок интуиции. Великолепно! Я туп и убог, а потому гений! А там и рукой подать до нимба Божьего избранника.
— Спасибо, я вас понял. — Пилберг церемонно поклонился. — И насчет слабоумия, и насчет тупости…
— Я вовсе не это имел в виду!
— Неважно, — профессор великодушно отмахнулся. — Можно кромсать великих за ошибки, но вот наскоков на интуицию я вам не прощу.
Гуль, не отрывавший глаз от спорщиков, вдруг ощутил справа от себя движение. Он не успел обернуться. Воздух на террасе задрожал, цвета неузнаваемо переменились, на секунду-другую все пугающе перемешалось. Гуль сидел теперь на месте профессора и глядел на приоткрывшего рот Ригги. Рядом с Трапом, прямо на столе, возбужденно перетаптывались чьи-то босые ноги.
Определить хозяина было совершенно невозможно, потому что выше лодыжек начиналась такая множественная чехарда, что глаза тотчас откликались болью, словно смотреть приходилось сквозь очки в десятки диоптрий. Напротив вместо Володи располагалась чья-то спина с шевелящимися лопатками. Сван? Или кто-то другой?..
Стиснуло виски, и все прекратилось. Воздух повторно всколыхнулся, люди вернулись на свои места. Голову еще кружило, но неприятное чувство пропало.
Опустив глаза. Гуль увидел на тарелке совершенно нетронутую порцию и машинально взялся за вилку.
— М-да… — промычал Пилберг. — На чем мы там остановились?
На террасу вышла Милита. Смущенно сменила тарелки у Трапа и Фергюсона, снова убежала в дом. Профессор прокашлялся.
— Сами видите, тепличных условий, в которых взращивалось наше сознание, более не существует. Мир был ясен и доступен, но произошло нечто, и картина переменилась. Что же теперь?.. Разум, действовавший по законам логики, умолк, а новую логику мы только начинаем постигать. Здесь-то, Ферги, и пригодится интуиция. Будем внимательнейшим образом наблюдать, собирать сведения и кирпичик за кирпичиком закладывать фундамент нового мировоззрения. Но при всем при том лишь ей, интуиции, будет дано выделить из окружающей пестроты некий решающий субстрат, выборку, если угодно, которая однажды приподнимет нас, перенеся из мглы в свет. — Словно дирижерской палочкой, профессор помахал в воздухе вилкой. — Подобное, дорогие мои, происходит с детьми. Долгое время они созерцают мир слепо, не анализируя своих ощущений, но в один прекрасный день вдруг произносят свое первое слово. Чудо? Безусловно! Но чудо интуиции! Количественное накопление порождает качество, и, изучив действительность, подсознание делает важный шаг. Появляются зачатки той самой логики, которой мы руководствуемся всю последующую жизнь. Потому-то и толкуют о вреде и пользе раннего воспитания.
Именно тогда формируется личностная интуиция. Увы, сейчас она бессильна, и нам поневоле придется вспоминать младенческие навыки. Хотя, конечно, потенциал уже не тот, капэдэ и энергии значительно поубавилось. Оттого-то мы и должны оказывать всяческое содействие собственной интуиции. Так или иначе, но рано или поздно с ее помощью мы выявим корреляцию здешних метаморфоз и приблизимся к истине. А для начала нужен обыкновенный статистический материал — так сказать, пища для ума.
Гуль заметил, что рот у Ригги все еще приоткрыт. Понял ли он что-нибудь из сказанного профессором, было неясно. Продолжая жевать, Хадсон продолжал сосредоточенно смотреть в свою тарелку. Трап украдкой зевал и протирал слезящиеся глаза. Зато Володя сидел, подавшись вперед, с глубочайшим вниманием вслушиваясь в рассуждения Пилберга. Руки его, лежащие на столе, нервно подрагивали, тонкие пальцы круговыми движениями шлифовали поверхность досок, словно стирали невидимые пятна.
— Мы просто вынуждены отказаться от привычных догм, — доказывал профессор.
— Некогда Макс Планк поспешил объявить пространственно-временной континуум движения материи — абсолютным законом. Как видите, он ошибся. По-видимому, абсолютизм всегда ошибочен, и ваше недоверие, Фер-гюсон, пригодится сейчас как никогда. Но использовать его надо целенаправленно и умело. Умный нигилизм — полезен. Ибо входит в опции релятивизма, а последний в деле постижения мудрости просто неизбежен.
— Боже, как сложно!.. — Показавшаяся на террасе Милита изобразила глазами восторг непонимания.
Фергюсон хмуро поглядел на нее и проворчал:
— Действительно… Чем трепыхаться среди этих ваших терминов, не проще ли сразу отправиться за Перевал и навестить Мудрецов? Если верить Зуулу, эти парни знают все на свете. Так что все ваши истины там в два счета…
— Нет! — Правая ладонь Пилберга с размаху опустилась на стол. Сидящие вздрогнули, зевающий Трап клацнул челюстью и выронил вилку. Лицо и шея профессора побагровели. — Нет, — повторил он тише. — С нас хватит одного Зуула…
„Почему они слушают его?“ — Гуль покосился на физиономии Трапа и Ригги — бледные, по-собачьи сосредоточенные.
— Уйти проще простого, — продолжал Пилберг. — Только… Черт побери!
Неужели вам действительно понравится, если кто-то будет пережевывать за вас пишу, да еще аккуратненько пропихивать в ваш желудок?.. Да, я твердо заявляю: лично мне Мудрецы не нужны! Путь к истине — одно из удовольствий, и упаси меня Боже заполучить все знания в один присест. — Он невесело усмехнулся. — Да если разобраться, ваши хваленые Мудрецы — несчастнейшие из людей… Если они, конечно, вообще люди.
— Ну, почему же? Четырехмерный мозг — тоже мозг, — возразил Ферпосон.
Этот лохматый крысенок, пожалуй, единственный воспринял вспышку Пилберга с полнейшим спокойствием. Откинувшись на спинку стула, он покачивался на задних поскрипывающих ножках и указательным пальцем задумчиво ковырял в ухе. Услышав скрип стула, Ригги обеспокоился. Милита рассказывала, что именно Ригги, любившему поплотничать, колонисты обязаны всей мебелью. И этот стул, без сомнения, сколотил тоже он.
— Сами того не сознавая, профессор, вы стремитесь сохранить привычный мир в неизменности. Потому и опасаетесь Мудрецов. Уж лучше драться с двойниками, верно? Как известно, война и сплетни отвлекают. В сущности, и я за то же.
Но будем честны, — к чему тогда все эти дифирамбы познанию и интуиции?..
Нас заглотала каракатица? Пусть. Переварила? Возможно. Но мы живы, мы воюем с призраками, питаемся фрикасе из лишайников, и это уже лучше, чем быть трупом! Мы понимаем этих двоих из России, они нас. Милита — испанка, но и с ней полный порядок. Спрашивается, на кой черт нам нужно знать, что кроется под этой чертовой артикуляцией?..
— Не ломай стул! — не выдержал Ригги, и Фергюсон ошеломленно уставился на бывшего каптенармуса. Некоторое время все молчали.
— Вот видите, — Фергюсон медленно покачал головой, — и Ригги это понимает.
Консерватизм и косность — лучшие формы прогресса. А революции никогда не доводили до добра. История — не старт-стопный механизм, это река — спокойная и неторопливая.
— Возможно, так оно было бы и лучше, но любое общество, на какой бы стадии развития оно ни стояло, обречено на рывки, — убежденно проговорил Пилберг.
— Всякое спокойствие — всего-навсего условность, сотканная из дискрет.
Кинокадры, корпускулы, атомы… Иного в природе попросту не существует.
Крякнув, Трап весело оскалился. Беседа прервалась. Люди оборачивали головы, и Гуль тоже недоуменно перевел взгляд на скалы. В сопровождении Свана к лагерю, хромая, приближался человек. Знакомая фигура, смуглое лицо… Не веря глазам, Гуль вскочил на ноги. К мэрии шагал живой Пол! Пол Монти, лейтенант ВВС США- Он был еще далеко, но Гуль был уверен, что не ошибся.
Кажется, и лейтенант разглядел его. Рука его приветливо взметнулась вверх.
— Кто это? — Володя толкнул Гуля в бок. — Ты его знаешь?
— Это Пол, — шепнул Гуль. — Самый настоящий Пол!
— Ты же говорил… — Володя снова уставился на приближающихся.
Чудо все-таки имело место быть, как говаривал ротный хохмач. И не лгал Пилберг и все остальные утверждая, что смерти здесь нет, а есть одна и неугасимая жизнь. Сердце Гуля колотилось, стараясь пробить грудную клетку и выскочить на волю, хотя он и сам с трудом понимал причину своей неуемной радости. Кем, в сущности, был для него этот лейтенант? Да никем! Абсолютно никем. Можно ли вообще испытывать теплые чувства к человеку, конвоировавшему тебя до пещеры, а по пути ударившему прикладом так, что чуть-чуть не раскололась голова? Наверное, нет, но Гуль все же почему-то радовался. И видел, что Монти, в свою очередь, тоже радуется, видя его среди своих. Это было слепое, безотчетное чувство. Вероятно, стимулом тому явился здешний дефицит человеческих душ…
За спиной тем временем возобновился прерванный спор.
— Вы упрямец, проф, — скрипуче выговаривал Фергюсон. — Потому что не признаете очевидного!
— А вы дурак, Ферги. Потому что презираете мысль…
* * *
Странно, прошло всего три дня, но поселок уже казался Гулю уютным, и даже родным. Здесь царили покой и тишина, чего не было там, на Земле. Это устраивало. В прошлом остались армия, муштра, унижение, здесь он был свободен. Маленький шанхайчик, упрятанный среди гор, табор, слепленный из бамбука и фанерных щитов, стал, возможно, его последним прибежищем. Дворцов здесь не наблюдалось, хижин тоже было маловато. Но это не пугало, скорее — наоборот. В малых формах больше симпатичного, и головастый щенок всегда нравится больше рослого зубастого пса. Словом, Гуль удивлялся самому себе, чувствуя, что пик отчужденности остался позади и он готов глядеть на окружающее более светлым взором.
Лагерь был утл и мал. Но в малости терялись недостатки. Среди багровых неземных гор он смотрелся совсем не так, как смотрелся бы на окраине какого-нибудь городка. Ветхость уже не казалась ветхостью. Дерево, ткань и атрибуты человеческого быта приобретали здесь абсолютно иную цену. Когда ложка одна-единственная, это уже особая ложка. То же было и с прочими вещами. Складского и госпитального имущества, угодившего в каракатицу вместе с людьми, хватило только на малую часть построек, и большинство домиков было собрано, склеено и слеплено из самого разнообразного хлама.
„Хлам“ подбирали на излучине лавовой реки, что опоясывала подножие приютившей колонистов возвышенности. Уже дважды Гуль имел возможность наблюдать, как Ригги входил в дымящееся течение и с мученическим кряканьем вылавливал полуразбитые ящики и доски. На вид это было обычное дерево — с той же волокнистой структурой, с теми же занозами, но Гуль догадывался, что разница между настоящей древесиной и „гостинцами“ из лавы была такая же, как между тростниковым стеблем и стальным прутом. Все свое свободное время бывший каптенармус тратил на изготовление домашней утвари. С Ригги колонистам действительно повезло. Он работал быстро и с удовольствием.
Впрочем, дело было найдено для каждого. Пилберг поддерживал в лагере железную дисциплину. Он не был военным, но так уж получилось, что в сложившихся условиях он, как никто другой, подходил на роль лидера, способного управлять маленьким поселением. И самое странное — что люди самых различных возрастов и званий с готовностью ему подчинялись. Женщины занимались сбором лишайника, мужчины охраняли поселок, вернувшись таким образом к привычному несению службы. Дисциплина в крохотном коллективе — вещь скучная и бесконечно раздражающая. От скуки спасала вражда. Хотите править — воюйте! Колонисты воевали с двойниками. Но еще один враг, неведомый и далекий, обитал высоко в горах.
Мудрецы… Существа, о которых говорили с дрожью в голосе и ненавидели не меньше двойников.
Гуль старался разобраться в этом, заставляя себя прислушиваться к разговорам, к путаным монологам Пилберга, но ясности от этой словесной каши в голове не прибавлялось. Хотя были и успехи. В какой-то момент он сообразил, кого напоминает ему рыжеволосый Трап. Такого же „Трапа“ он видел в команде Чена — того самого землистолицего старика, что верховодил двойниками в день прибытия на „землю Каракатицы“. Двойник Трапа, двойник Пола… Были, разумеется, и другие, но с этим мозг Гуля по-прежнему отказывался мириться. Не все может уложиться в человеческом сознании. Даже одно-единственное чудо способно надолго вышибить из колеи. По земным меркам жизнь поселенцев просто изобиловала чудесами. Людей нельзя было уничтожить, и они не нуждались в пище, не уставали. Но они оставались людьми с прежними привычками и желаниями. Огонь и пули калечили, но ненадолго. Регенерация тканей происходила буквально на глазах. Пол Монти, вернувшийся с простреленной головой и грудью, чувствовал себя вполне сносно. Пули вышли из него, как выходит содержимое фурункулов, раны затянулись в течение часа, а еще через день исчезли и шрамы. Что ж… К этому миру следовало привыкнуть, как привыкает малек к водной стихии, а волчонок к дремучему лесу.
Выйдя за пределы поселка, Гуль поежился. Он только что проснулся, но ощущения утра не было, все вокруг угнетало однообразием. Какие-то багровые марсианские пейзажи, не знающие течения времени. Лагерь вызывал розовые чувства, потому что был единственным радужным пятном среди скал, песка и тумана.
Гуль неожиданно припомнил ночной сон. Он видел отца и старый деревенский пруд. Кажется, они гостили у тетушки. Гуль сидел с удочкой на берегу и, щурясь, следил за поплавком. Как всегда, рыбой и не пахло. Вместо нее в темной воде вертляво сновали жуки-плавунцы, черные ленты пиявок, извиваясь, плыли по своим делам. Белотелый, в просторных трусах отец цаплей вышагивал за его спиной и назидательно толковал что-то о пользе контакта с землей, о босохождении, о Порфирии Иванове. Гуль слушал посмеиваясь. Отец выбирался на природу от силы раз или два в год. На большее, несмотря на всю его любовь к пташкам, облакам и пчелкам, он не отваживался. Смешной, добродушный человек…
Сцена у пруда помаячила перед глазами и растаяла. Как Гуль ни старался, она не появлялась вновь, словно вся без остатка просыпалась песком меж пальцев.
— Утро доброе!
По склону спускался Пилберг.
— Доброе! — откликнулся Гуль. Взор прошелся по мешковатой фигуре, невольно задержался на матерчатой кобуре с пистолетом.
Поймав его взгляд, Пилберг сожалеюще развел пухлыми руками:
— Необходимость, мой друг. Жестокая необходимость… А почему не на поясе, так ведь удобнее. Крупный калибр — вещь тяжелая. И признаться, не переношу все эти ремни. Мышцы пережимают, кровеносную систему не щадят. Другое дело — подтяжки! Ну, да вы солдат, должны знать. Замечали, наверное, что у всех офицеров портупеи? То-то и оно!.. Они, братец, не дураки, чтоб ремнями перетягиваться. Одежда должна свободно облегать тело, запомните это.
Улыбнувшись, Пилберг вновь двинулся по направлению к лагерю.
„А ведь он куда-то ходил! — подумал Гуль. — Один ходил!..“ Со спины профессор напоминал бродягу. Вспомнилась картина „Ходоки“. Ее персонажи были настоящими двойниками профессора. Мысленно дорисовав соломенную шляпу и бороду. Гуль всучил Пилбергу узловатый кривой посох и остался доволен. Бывший ученый-ядерщик и нынешний правитель поселения внешне выглядел совершенным распустехой.
Петляя между пупырчатых камней, он неспешно спустился вниз.
Справа лениво ползла и переливалась блестким жаром лавовая река, слева до самых гор тянулась усеянная шаровидными валунами Долина Двойников. Пройдя по дну ущелья. Гуль остановился напротив выпирающих изломанными ребрами скал. Где-то за ними располагался дежурный пост. Сван не объяснил, как его найти. „Ищи, — ухмыльнулся. — Заодно проверишь и маскировку“. Он даже не пытался скрывать свою неприязнь, и Гуль подумал, что причина скорее всего кроется в той первой их стычке. Или, может быть, в Милите?
Мысль поразила настолько, что он остановился. Задержавшись на кругом откосе, сердито нахмурился и сам понял, что гримаса вышла фальшивой. Он хмурился, как если бы хотел, чтобы это увидели со стороны. Так злятся маленькие дети, когда их дразнят „женихом и невестой“.
Гуль разозлился на свое отступничество. Мысль о Милите была именно отступничеством. Он не должен был думать о ней. Потому что по-прежнему ставил себе целью любыми путями выбраться из этого мира. Да и мир ли это вообще?! Можно ли называть миром желудок гигантского ископаемого?..
На глаза попалась одна из местных достопримечательностей — камень в рост человека и той же расцветки, что и все окружающее Правда, имелась одна характерная особенность: камень „дышал“. Шероховатые бока вздымались и опадали. Глыба напоминала уставшее, прильнувшее к земле животное. Кое-кто из колонистов и впрямь считал, что это разновидность местной фауны, но Гуль знал, что перед ним самый обыкновенный камень, в сущности, ничем не отличающийся от множества неподвижных соседей. Не особенно задумываясь над тем, что делает, Гуль саданул по камню сапожищем. Подошва тотчас увязла, словно угодила в разбухшее тесто. „Дыхание“ прекратилось, и Гуль невольно попятился.
„А ведь это не животное и не камень!“ — сверкнуло в голове. — Самая настоящая плоть! ЕЕ плоть! Частичка желудка или что там у НЕЕ…» Высвободив ногу. Гуль ускорил подъем, стараясь не оборачиваться.
Вскоре он уже подходил к пещере Зуула. Лицо горело, и болезненно ныла правая ступня. «Камень» остался далеко позади, но услужливая память была здесь, рядом, и Гуль понимал, что случившегося не вычеркнуть и не изъять.
Даже подобную мелочь в состоянии было вытравить лишь время — недели, месяцы, может быть, годы. Но он не желал ждать. И потому заранее проклинал этот мир, — возможно, чтобы не жалеть об уходе, проклинал то мгновение, когда судьбе вздумалось сыграть с ним такую злую шутку.
* * *
По поджатым губам и нахмуренному лицу было видно, что человек вот-вот кинется в атаку. Черноволосый, с короткой стрижкой армейского «чижа», с тонким перебитым носом…
Гуль чертыхнулся. Да ведь это он сам! Те же уши пельмешками, мрачноватые глаза, из-за которых было столько неприятностей, и, наконец, гимнастерка!..
Продолжая разглядывать собственное дымчатое отражение, Гуль медленно сел, а потом и лег, подложив руки под голову. Лежа на спине, он улыбнулся зависшему над ним призраку, и последний ответил ему кривоватой ухмылкой.
Проф определял это как оптическую аберрацию. Трап, Люк и другие называли природным зеркалом.
— Налюбовался?
Голос принадлежал Полу Монти. Не поворачивая головы. Гуль поинтересовался:
— И долго она будет так маячить?
— А почему — «она»?
— Ну, он?..
— Не волнуйся. Минут через пять растает.
Гуль заморгал, заставляя призрака часто и невпопад дергать веками. Все-таки это было не совсем зеркало. Призрак моргал с каким-то замедлением, и какую-то крохотную долю времени Гуль способен был видеть самого себя с закрытыми глазами. А в общем, призрак уже уплывал. Всему рано или поздно суждено растаять, исчезнуть, раствориться — в том числе и тебе, мрачноглазый…
Издеваясь над людской бдительностью, скалистый мир приплясывал и кривился.
Ад, в котором не хватало лишь самой малости — котлов и чертей. Впрочем, черти тоже, наверное, были. Да и где их нет? В той же армии этих рогатых тварей было куда больше-и ничего, жили. Как минимум — пять курвенышей на взвод, пятеро дорвавшихся до власти садюг. И все-таки жили. Существовали как-то…
Протяжно зевнув, Гуль поглядел вверх. От призрака осталась лишь часть локтя и полупрозрачная гимнастерка — пуговицы, петлицы, ремень, смуглый живот.
Предсказание лейтенанта сбывалось. Яростно протерев глаза. Гуль перевернулся на живот, прижался к скале щекой, словно к подушке.
Странно эти призраки исчезают. Точно раздеваются. Потому Трап и бегает к тем местам, где еще минуту назад женское население расчесывало перед «зеркалами» волосы и напудривало щеки. Трап был бабником, и бабником активным. Гуль таких не любил. Если на уме только это, то, видимо, такой это ум…
Он приподнял голову, окинул окрестности мутноватым взором. Спать не хотелось, но глаза слипались. Наблюдение давалось не просто. Конечно, это нельзя было сравнить с армейским нарядом, и все же… Ожидание — всегда тягостно.
Они лежали на вершине одной из каменных громад и сонно таращились в три стороны — Пол Монти, Володя и Гуль. Чтобы не дремать, разговаривали. Обо всем на свете. И, разумеется, о каракатице. — ..Червяк — он и есть червяк. Ползет и прокачивает через себя что ни попадя. Землю, дома, людей. Он их и не замечает, и знать не знает, что внутри него завелась этакая инфекция. — Пол Монти невесело усмехнулся. — Другое дело — радиация! Это его хлеб с маслом. На нее он, как упырь на кровь. Чуть где взрыв — он туда!.. Проф, между прочим, считает, что там, внизу, у них целое царство. Только раньше-то им делать на поверхности было нечего, вот и не выползали. А сейчас, когда кругом реакторы, радиоактивные отходы, полигоны… — Он махнул рукой.
Капитан встрепенулся.
— А что? Очень может быть! Я — про царство. Там ведь магма, тяжелые изотопы и так далее. Самое место для них.
Поерзав, Гуль не спеша уселся. Лежать надоело.
— А я подумал сейчас про землетрясения, — сказал он. — Может, это каракатицы виноваты? Они же вон какие! Помнишь, Володь, как все кругом раскачивалось? Вот так, наверное, и при землетрясениях. Они ползают туда-сюда, а наверху все ходуном ходит.
Пол на минуту задумался.
— Может быть, и так… Хотя навряд: ли. Мне все-таки чудится, что она одна такая. То есть на глубине их, может, и сотни, но сюда выбралась какая-нибудь заблудшая. Или, может, наоборот самая умная и чуткая. Как здесь случилась первая чепуха с испытаниями, так она и навострила слух.
Может, этих твоих изотопов у них там нехватка? А тут — даром ешь.
— М-да… Ядерная война для них вроде торта со взбитыми сливками.
— А если они ринутся всем скопом? Как пчелы. Одна полетала и разнесла весть…
— Ну тебя с такими мыслями. — Пол закряхтел, пытаясь достать пятерней спину. — Для этого надо, чтобы третья мировая стряслась. Куда им всем на один полигон? Одной-то места едва хватило.
— А вдруг ей что другое нужно? Чего ради вы за-циклились на одной радиации?
— Ничего себе! — Пол удивился. — А что же ей еще? Считай сам! Три полигона у нас, один у вас — и везде ядерное оружие. Проф рассказывал о резком снижении уровня радиации. Первый-то раз им было не до того, а потом уже следили. В общем, как только каракатица показывалась на поверхности, все эти альфа, бета и гамма — словно пылесосом отсасывались.
— Загадка, — пробормотал Володя.
Гуль искоса взглянул на него. Капитан сидел без шапки, простоволосый, весь какой-то обмякший, совершенно не похожий на военного. Уставясь в пространство, он нервно сплетал и расплетал тонкие пальцы. Гуль подумал, что в детстве капитан, должно быть, посещал музыкальную школу. По классу фортепьяно или скрипки. Очень уж у него были музыкальные пальцы.
Гуль повернулся к американцу:
— Ты, я вижу, профессору в рот смотришь. Проф рассказывал… Проф говорил… А что он, к примеру, рассказывал насчет скорого возвращения?
— Это куда же еще?
— Куда-куда… Домой, разумеется.
— Домой? — Пол озадаченно потер лоб. — Разве это возможно?
— Понятно… — Стиснув зубы. Гуль отвернулся. Не стоило и спрашивать. Он ведь в достаточной мере прочувствовал здешнюю атмосферу. Все они так или иначе свыклись со своим существованием. Кое-кто, вероятно, и думать забыл про родные места. Да и чего ради? Ригги стал здесь мастером номер один, Пол Монти выбился в разведчики, рыская по округе и узнавая все раньше других, Сван без устали заигрывал с медсестрами, Пилберг просто и скромно правил.
Здесь не было обездоленных. Холод и голод колонистам не угрожали. Угрожали только двойники, но опять же не смертью — только ее видимостью. Так или иначе в силу сложившихся обстоятельств каждый превратился в личность. И даже Фергюсон, едкий невзрачный человечек, которого в прежней жизни скорее всего не замечали, теперь мог вволю поязвить, поспорить с самим профессором. Наверное, грех было жаловаться и женщинам. На каждую из дам вне зависимости от достоинств приходилось по полтора кавалера. Этим людям не на что было жаловаться. По большому счету они ничего не потеряли. Их не тянуло назад…
— Он что, женат? — спросил Пол у Володи. Спросил почему-то вполголоса.
— По-моему, нет.
— Тогда чего он?.. — Пол в растерянности изобразил рукой нечто напоминающее скрипичный ключ. — Ясно же: дорога назад заказана. Сиди и не трепыхайся.
— Пол рассмеялся, но его никто не поддержал. Умолкнув, он покрутил головой.
— Что-то вы, парни, не о том думаете… Нет, в самом деле! Я бы понял, если жена, дети или наследство в пару миллионов. А если нет? Чего ж туда рваться?
— У каждого свои причины, — уклончиво заметил Володя. Он тоже несколько посмурнел.
— Знаю я ваши причины. — Пол дернул Гуля за рукав. — Ты давай не молчи. Не хватает чего, говори прямо. Мы же люди, прислушаемся. Придумаем что-нибудь.
— Отстань, — вяло огрызнулся Гуль.
— Вот непутевый! Или считаешь, что здесь тебя не поймут? Одна бестолочь кругом?
— Угадал. Именно так я и считаю.
— Характерец!.. Как у Фергюсона! — Пол хмыкнул, с наслаждением потянулся всем телом. Кости у него звучно хрустнули. — Все равно привыкнешь, малыш, никуда не денешься. Да и чего не привыкнуть?
Жратва есть, крыша над головой — плохонькая, но имеется. С женщинами, правда, сложнее, но это уж кому как. Ферги, понятное дело, мается, но ты…
— Пол подался к Гулю, и лицо его приняло плутоватое выражение. — А вот тебе тосковать стыдно. Это уж я по секрету, как своему первенцу. Как-никак я тебя нашел… В общем, испанка наша глаз на тебя положила. Из-за тебя и Свану на порог указала. Видел, какой он дерганый в последнее время? В общем, шансы твои верные. Главное тут — не тянуть резину и действовать смелее. Понял?
Гуль не ответил, но помимо воли образ улыбчиво-говорливой Милиты всплыл перед глазами. Не такое это простое дело — холодно выдержать сообщение о том, что кому-то нравишься. Все равно что-то внутри начинает таять. А если тот, кому нравишься, тоже тебе небезразличен, то и вовсе начинается душевная кутерьма. Вроде той суеты, что затевается в доме перед праздником.
Пол тем временем улегся на спине и, забросив ногу на ногу, принялся разглагольствовать о вечном, разлагая на составные и расставляя в строгом порядке — по ранжиру и степени важности.
— Я, парни, о любви думаю так: она, конечно, загадка и все такое, но если взглянуть правде в глаза, то все тут яснее ясного. Люди — твари эгоистичные и во все времена любили только самих себя. Поэтому и подбирали себе подобных. Возьмите любую парочку — что он, что она. Или оба курносые, или оба рыжие. Вот и ты на Милиту чем-то похож. Проф, между прочим, считает, что ты грузин.
— Много он понимает, ваш проф, — пробурчал Гуль. Сердце его гулко и неровно билось. Какого черта он все это выслушивает?!
— Решать тебе, малыш, хотя я бы на твоем месте не раздумывал. И время как раз спокойное, подходящее. Двойники уже который день не тревожат.
Сделав над собой усилие. Гуль задал вопрос, который в данный момент интересовал его менее всего:
— Что ты знаешь о двойниках, Пол?
— О двойниках?.. А чего о них знать? Нечисть, вот и все. Ходят в наших шкурах, а живут как звери, в пещерах. Видел я однажды их логово…
Володя пошевелился.
— Пилберг говорил что-то о дроблении. Не зря же вы называете их двойниками?
Может, они такие же, как мы?
— Такие же?.. — Пол усмехнулся. — Спроси вон у Гуля, какие они. Он-то видел, как эти подонки вколачивали в меня пули. Ну, да вы еще насмотритесь на них. Помню, поначалу мы тоже все бегали, ползали по скалам, выход пытались искать, а как напоролись на них, так и угомонились.
— Нелепо все это. — Капитан в задумчивости глядел вдаль. — Кстати, вон на том гребне — не один ли из них?
Перевернувшись, Пол сгреб пятерней карабин, рывком высунулся из-за камней.
Гуль тоже посмотрел в указанном направлении. Шагах в трехстах от них, на перевале, торчала одинокая фигурка.
— Сюда бы мой бинокль, — пожалел Володя.
— Свои все здесь, так что бинокль ни к чему — Пол осторожно выдвинул перед собой ствол карабина — Подожди! Мы же не знаем, чего он хочет.
— Что ты говоришь! — насмешливо произнес Пол. — Ей-богу, я расплачусь, если попаду…
Карабин вздрогнул в его руках, по ушам хлестнуло. Далекая фигурка на перевале покачнулась и упала.
— Зачем?! — глухо проговорил капитан. Лицо его побледнело. — Зачем ты это сделал?
Пол холодно улыбнулся. В узких щелочках его глаз играло злое пламя.
— Ты еще простишь мне этот грех, парень. И сам сумеешь ответить на свой вопрос, когда словишь от них парочку-другую пуль. А еще я скажу тебе вот что: мне плевать, кто это был. Здесь всюду одна видимость. Сомневаешься или нет — стреляй. Зуул был хорошим парнем, но однажды ушел в горы и вернулся тронутым. Что-то Мудрецы сотворили с ним. Он нес такую околесицу, что пришлось спровадить его. Иначе он сманил бы за собой еще кого-нибудь.
Доверчивость здесь не в почете, а он был чересчур доверчивым. Поэтому Мудрецы так легко справились с ним. А с двойниками у нас война. Тут все в открытую, кто кого. Затем мы здесь и сидим, чтобы не подпустить к лагерю ни одной живой души. Для того и пароль каждый день меняем.
Володя пристально смотрел на говорившего. В некотором замешательстве перевел взгляд на Гуля, словно обращался к нему за поддержкой. Было видно, что ему тяжело и он не принимает сказанного. Гуль молча пожал плечами. Чем он мог помочь? Он уже видел, как здесь убивают, и внутренне смирился с этим, хотя далось это непросто. Но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезут.
Пол, однако, по-своему объяснил их взгляды. И, шлепнув по прикладу винтовки, вздохнул.
— Ни черта вы, ребятки, не понимаете. Ни Богу, ни дьяволу неведомо, что сотворила с нами эта тварь. Проф как-то болтал, что заглоти каракатица какое-нибудь кладбище, и по горам пойдут шастать полуистлевшие мертвецы.
Что вы об этом скажете, а?.. Укладывается это в ваших красивых головках? А если нет, так чего цепляться за старое?.. — Он повторно вздохнул. — Я-то знаю, что вам нужно. Один хороший оглушительный бой. На войне человек быстро взрослеет, — слыхали про такое? Это оттого, что он начинает соображать раз в десять быстрее. Вот и вы сообразили бы, что к чему.
— Я бы очень хотел этого, — тихо проговорил Володя, — сообразить, что к чему…
«Глупец! — мысленно буркнул Гуль. — Сообразить, что к чему…» Отчего-то особенно остро разлилась под сердцем пустота. Трещинка между ним и Володей ширилась, мало-помалу превращаясь в пропасть. Одиночество приближалось чеканной поступью.
Один. Совершенно один…
Подобно утопающему. Гуль ухватился за последнее, что у него оставалось.
Припомнив сон, попытался отчетливее прорисовать в памяти пруд, бамбуковую удочку и отца, но ничего не получилось, только испортил дело. Лиловый туман накрыл родные тени, завис над водой, пряча берега и пруд. Воображение предавало хозяина. Посреди знакомого пруда сами собой встопорщились скалы, а лицо отца на глазах менялось, становясь все более похожим на лицо Пилберга. Приветственно подняв руку, профессор язвительно улыбался.
— Ты хочешь увидеть меня, сынок? В самом деле?
Дрожащей ладонью Гуль поспешно прикрыл глаза. Видение погасло.
