Глава 25

Душевной мукой были думы о погибших товарищах, физической — москиты. Полчища кровососов обрушились на пришельцев, облепив руки и лица, сделав невыносимым продвижение вперед. С пчелиным гудением налетали похожие на оводов мухи, под одежду забивалась не различимая глазом, но пребольно впивающаяся в кожу мошка. У первого же ручья Макс приказал сделать привал и все открытые участки тела натереть глиной. Один из проверенных приемов диверсантов. Маскировка плюс дополнительная защита от насекомых.

— Тем более что аэрозоль, таблетки — все осталось там… — Лейтенант устало махнул рукой и тут же припечатал на щеке крупного комара. — Какие же они тут здоровые!..

От двух экипажей уцелело всего-навсего семь человек. Два автомата, карабин, вещмешок Штольца с кое-каким диверсантским имуществом — вот и все, чем они отныне располагали. Патронов «было в обрез, и даже заряды к мушкетам с фитильным замком можно было пересчитать по пальцам. Погибла и походная аптечка. В джунглях их настиг отряд преследователей, и пластиковую коробочку с десятками ампул просто-напросто расплющило свинцовой пулей. Штольц же повторно испытал шок от прямого попадания. Кевлар и на этот раз выручил капрала, но на мощном теле, когда он разделся возле ручья, матросы разглядели два огромных синяка.

Бой среди зарослей дался им особенно тяжело, еще пятерых они оставили на поле боя, оторвавшись от преследователей только благодаря плотному автоматному огню. За ацтеков была сама природа — москиты, ядовитые змеи, местный рельеф, перехбдящий от зыбких болот к череде скал и горных массивов. Вот и сейчас слева их поджимали зловонные топи, справа, увитый колючими растениями, вверх убегал крутой склон. Уходя от погони, они поставили на растяжке последнюю шариковую мину, и уже через пару минут она сработала, наполнив джунгли оглушающим грохотом. Только благодаря мине им удалось вырваться из очевидной ловушки. Наконец-то их оставили в покое. Шариковая мина с радиальным углом рассеивания в шестьдесят пять градусов — страшная вещь. Десять тысяч смертоносных осколков, поражающих на расстоянии в сто с лишним метров, сделали свое дело. Во всяком случае, понеся серьезные потери, ацтеки остановились и дальнейшее преследование возобновили, удвоив осторожность и значительно снизив темп продвижения. Лейтенант же, напротив, приказал бросить все лишнее и сделать марш-бросок, вконец измотав непривычных к длительным переходам моряков. Лик, как самый выносливый из оставшихся в живых, с саблей в руке и с автоматом на груди углубился в сторону от основного маршрута — ради ложного следа. Проделав в густых зарослях путь в несколько километров, он описал длинную и практически «чистую» дугу и воссоединился с отрядом. Эта операция вконец измучила и его. Рухнув в ручей, он пролежал так не менее получаса, восстанавливая силы. Макс объявил кратковременный отдых, и, послушно намазавшись красноватой глиной, матросы попрятались в тень.

Макс со Штольцем уткнулись в карту будущей Мексики. Гомес, наиболее сильный из команды, взобравшись на дерево, сторожил импровизированный лагерь.

— Черт у них тут ногу сломит! Но, судя по всему, страна ацтеков где-то здесь. А вот тут государство великих инков. Если, конечно, их еще не выперли в Тихий океан. Как там оно у них называлось?.. Ага, и не выговоришь даже… Тауа… Тауантинсуйу. Это, значит, где теперь Перу. То есть в смысле, где оно будет… А Теночтитлан — туточки. — Палец лейтенанта уперся в точку на карте. — Если мы здесь, а он там, то между нами без малого километров триста. Вдохновляет?

— Честно говоря, не очень. Скорее, впечатляет.

— Вот и я о том же. — Макс раздумчиво пожевал губами. — Жаль, языка не знаем. Он у них тут «науатлъ» называется. Взяли бы кого-нибудь из местных, допросили.

— Каким, интересно, образом? Ни одной психотропной ампулы. Аптечку-то у нас — того, вдребезги. Уходить надо. Как можно дальше.

— Куда?

— А куда глаза глядят! Где не топко и не сыро. А уж сумеем оторваться от этих прилипал — осмотримся и решим. — Капрал сокрушенно вздохнул: — Ракетный пояс бы сюда. Прыг — и через десять минут на месте.

— А вездеход-универсал на воздушной подушке не хочешь?

— Это бы, конечно, еще лучше. И чтоб башенка с гаубичным калибром, пулемет-тройка и радар помощнее.

Макс поморщился. Досужие фантазии в серьезных ситуациях всегда его раздражали.

— Я вот думаю, знал Дювуа этот язык или нет?

— Во всяком случае, про торпеды и пушки ацтеков он не знал точно. Вспомни, что он рассказывал. Каменные статуи, каменные ножи, каменные топоры. Век камня! А тут железо, пушки, ядра!..

— Ну, пушки, положим, они могли с похищенных кораблей свезти.

— А торпеды? Торпеды — с подлодки капитана Немо?

Махе кивнул:

— Тут ты прав. Это, конечно, Гершвин. Его рука и его знания. Думаю, силуминовый пояс позволил этому мерзавцу занырнуть вглубь еще лет этак на двадцать или тридцать. Кассиус, кстати, тоже предполагал подобное. Вот и считай: двадцать лет — это же уймища времени!

— Во всяком случае, эти годы он не потратил впустую.

— Сукин сын!.. Но ничего… Скоро мы с ним встретимся. — Макс недобро прищурился. — Наверное, он об этом еще не догадывается, но, клянусь чем угодно, так оно все и случится. Я лично буду разговаривать с этим парнем! Тет-а-тет.

Воспользовавшись передышкой, матросики тут же повалились на обочину. Они до того устали, что к дороге, внезапно пересекшей путь, интереса практически не проявили. Что и говорить, солдатики из них получились аховые. И не будь рядом внимательных глаз и ушей диверсантов, сто пятьдесят раз они бы уже погибли, подвергшись нападению свисающих с ветвей змей или угодив в веревочный капкан ацтеков. Зато Макс к дороге проявил самое живое любопытство.

— Вот так, братцы мои милые! Шоссе!.. То самое, о котором рассказывал Дювуа. — Присев на корточки, лейтенант потрогал твердую разогретую поверхность. — Ровнехонькая. Как они ее, интересно, раскатывали? Неужели и правда катком?

— После тех торпед я не удивлюсь ухе ни катку, ни даже танку.

— Ну, до танка они, положим, еще не доросли.

— Дай-то Бог!..

— Ага! Вон там, судя по всему, и дорожный указатель.

Лейтенант поднялся и прошел вперед. Каменная, метров в шесть или семь высоты, плита стояла на небольшой платформе у самой дороги. Стела. Одна из тысяч, которые, по словам Дювуа, так обожали ставить везде и всюду древние американцы. И ольмеки, и майя, и люди Теотиуакана, и ацтеки. Лик обошел стелу кругом, Макс скользнул глазами по рисункам, украшающим плиту.

— Зверьки какие-то, птицы… Что бы это, интересно, значило?

Солдат пожал плечами.

— Если нас интересует Мехико, то так и так двигать надо туда… — Он махнул рукой. — Все дороги ведут в Рим, а здешний Рим — это, конечно, Теночтитлан.

— Значит, так пехом и попрем по шоссе? — В голосе Штольца прозвучало сомнение. Его можно было понять. Никогда раньше они не двигались цивилизованными тропами, предпочитая пути более скрытные и заповедные. Диверсант — это прежде всего разведчик. Добраться до цели; можно, лишь в совершенстве владея искусством мимикрии, сливаясь с природой и сторонясь заведомо легкого. Здесь на дороге их могли вычислить в два счета, а обнаружить себя — значит проиграть неначавшееся сражение.

— А что нам остается делать? Гнать этих парней по камням и зарослям? Лучше пристрели их сразу. Еще неделя пути — и всем им конец. Или как Гомеса…

Лик не договорил, но Макс со Штольцем поняли. Гомес стал очередной жертвой этих мест. Он уснул прямо на дереве и не услышал, как к нему подползла змея. Гигантская анаконда сломала ему шею. Гомес слетел с дерева, перебудив лагерь. Натянув инфракрасные очки, Штольц уложил ночную рептилию двумя точными выстрелами. А на следующий день они сварили из мяса змеи довольно сносную похлебку. Голову анаконды, размерами ничуть не уступающую человеческой, Штольц насадил на пику, воткнув в могильный холмик. Гомес остался в земле» и единственным преимуществом несчастного матроса бьшо то, что все его мытарства наконец-то прекратились. Он был неплохим парнем, этот Гомес. Пуэрто уверял, что душа умершего уже витает в раю. Возможно, так оно и было.

— Хорошо… — Макс нахмурился. Снова следовало принимать нелегкое решение. По-своему прав был Штольц, но трудно было возразить и Лику. Здешние джунгли представляли для них чересчур сложное испытание. Стоило ли ломать ноги, если поблизости пролегало шоссе? Возможно, они и доберутся до столицы ацтеков, но в каком виде и какой численности?.. — Пойдем дорогой, — решил он. — Но придется менять режим. Дорога — это дорога, и потому двигаться будем ночью.

Лик кивнул, Штольц сдержанно пожал плечами. Спорить с лейтенантом он не собирался.

Проще простого — перевести биологические часы, когда люди вконец измотаны. Они готовы спать всегда и везде, не слишком реагируя на внешние обстоятельства. Макс знавал случаи, когда люди засыпали под массированным артобстрелом. Поэтому ломать режим следовало прямо сейчас. Усталость сослужит полезную службу, и до наступления темного времени суток они преотлично выспятся. Так уж устроен человек, что естество его постоянно рыскает во все стороны в поисках оптимального варианта выживания. Вот и пусть цепляется за предложенное: днем — глубокий сон, ночью — длительный переход. Если дорога не выкинет никакого фокуса, то где-нибудь через недельку они, глядишь, и доберутся до столицы ацтеков.

Рокот заставил их вскинуть оружие и насторожиться. Быстрым взглядом Макс окинул окрестности. Что? Откуда?.. Держа перед собой мушкет, Доминго попятился в заросли.

— По-моему, это сзади. — Лик кивнул за спину. — И тоже по дороге.

Некоторое время Макс стоял прислушиваясь.

— Вроде удаляется, а?.. — предположил он. Штольц сосредоточенно кивнул:

— Словно бульдозер под окнами…

И комендор, и боцман были бледны. Ничего подобного они никогда не слышали. Одно дело — грохот и рев стихии, и совсем другое, когда вот так — без видимой причины, издалека…

— Выше нос, голуби! — Макс попытался их ободрить. — Мало ли что там прокатилось! Бывает…

Они продолжили движение и уже через пару минут увидели ферму. Несколько одноэтажных домишек в окружении загонов для скота, с пашнями в два или три гектара. Словом, этакое ранчо.

Со значением взглянув на Лика, лейтенант кивнул ему на южный край маленького поселения, Штольцу указал на северный.

— Переночуем и отдохнем, — внес он предложение. — А заодно с хозяевами потолкуем. Про жизнь, про самое разное. Пора уже знакомиться с местными аборигенами.

— Уже знакомы, по-моему, — пробормотал Штольц.

— Это по-твоему!..

— Что-то я там никого не вижу, — усомнился Доминго. Он был моложе Пуэрто и, как всякий моряк, отличался завидной зоркостью.

Макс поднес к глазам бинокль, оглядел окрестности фермы. Действительно пусто. Он опустил бинокль.

— Тем более стоит зайти.

Соблюдая меры предосторожности, с оружием наперевес они приблизились к домишкам с разных сторон. Навстречу им из зарослей кукурузы вынырнул Лик.

— Пусто, лейтенант. И в сарае, и в загонах.

— Странно…

Штольц уже выходил из жилого дома.

— Все прибрано, пыли нет и людей тоже. Они смылись, Макс. Что-то или кто-то их вспугнул. И, по всей видимости, совсем недавно.

— Уж не мы ли? — Макс нахмурился.

— Навряд ли… Может, бульдозеры?

— Возможно.

— Так или иначе, но там полно жратвы. Маисовая похлебка, початки кукурузы, молоко…

— Молоко?

— Точно! Я уже и в хлев заглянул. Должны же они были кого-то доить. Но и там пусто.

— Значит, угнали с собой.

— Думаю, если пошарить по близлежащим склонам, наверняка кого-нибудь из них обнаружим.

— Может, да, а может, и нет. А уж времени точно вагон потеряем. — Лейтенант спрятал пистолет в кобуру, кивнул морякам: — Давай, ребята, устраивайтесь. Хоть сутки поживем по-человечески.

— Между прочим, там в углу резиновые чушки. Что-то вроде каучука. И на столе резиновые катыши. Похоже, Гершвин наладил у них не только производство торпед, но и жвачки.

— Вот и пожуем…

— Кстати, что делают с кукурузой? Ее варят?

— Варят, Штольц. Пора бы тебе это знать. Или забыл кавказскую операцию?

— Так он не варил — только ел!..

— Ничего, сегодня он восполнит этот пробел… Так вот, дорогой Штольц, кукурузу зачищают от листьев, бросают в котел и запасаются терпением. Зрелые початки варятся чертовски долго.

В печи потрескивало пламя, огонь не спеша лизал толстые сучья. На него было тепло глядеть. Тепло и уютно, несмотря на резь в животе, на нестерпимый зуд в искусанных руках. Тяга была неважной, дым проникал в жилище, щекотал гортань. Зато и ненасытная мошкара вела себя не столь дерзко.

Бросив взгляд на спящих, Макс закатал рукав, обнажая прицепленный к предплечью микропроцессор. Последнее из уцелевших чудес будущего. Ни Доминго, ни Пуэрто эту штуку лучше не видеть. И без того нахлебались и нагляделись…

Откинув защитную панель из стали, Макс заставил осветиться небольшой прямоугольный экран. Щепочкой (палец был слишком толст для миниатюрных клавиш) набрал нужную комбинацию. На экране промелькнула карта мира, перешеек, соединяющий Южную и Северную Америки, потом пошли колонки названий. Лейтенант ткнул указующей стрелочкой в Мехико, Веракрус и север Гватемалы. Сейчас ему требовался «необходимый минимум спасателя» с привязкой к местности, а именно описание плодов и растений, годных в пищу, вид наиболее опасных и ядовитых представителей фауны, методики изготовления простейших лекарств. Начинали сказываться влажный климат и близость болот. Первые признаки лихорадки появились пока только у Доминго, но Макс по опыту знал, что без надежных репеллентов и антибиотиков здешняя природа свалит их одного за другим. Кстати, возможно, именно по этой причине преследователи Гершвина и отстали от них. Зачем бегать за теми, кто и без того обречен? На подступах к городу наверняка приготовлены ловушки и засады, усилены охрана и патрулирование. Возможно, тайком наблюдают и за дорогами. Но прочесывать джунгли они скорее всего не будут. Очень уж канительное занятие.

Макс снова постучал щепочкой по клавишам. Едва слышно стрекотнув, компьютер вернул его к архивам Гершвина. Очередная блокнотная страничка развернулась перед глазами.

«…Не терплю травли. Когда все против одного. Даже тогда, когда все правы, а один не прав. Да и бывает ли такое? Вероятно, бывает, но даже будь он фашист, коммунист, националист-кукушатник или самый распоследний идиот, и тогда эти все становятся подлецами. Не знаю почему, но чувствую: нельзя толпиться! И нельзя улюлюкать. Хором. В спину. Стыдно это и гнусно…»

— Ишь ты, Шопенгауэр доморощенный!..

Макс «перелистнул» страничку.

«...Отчего-то стало модным костерить сослагательное наклонение. История, мол, его не терпит… А кто, интересно, рассудил так за нее? За историю? Что за чушь, передаваемая из уст в уста? Красивость, произнесенная авторитетом среди попугаев… Разве сослагательное наклонение — не элементарная способность моделировать ситуации, выстраивать гипотезы, если угодно, прогнозировать? Воображение, анализ, многоканальное мышление — все это тоже близкие родственники сослагательного наклонения. Что было бы, если бы?.. Какая стартовая площадка, а?

Не оттого ли столько вокруг бед и откровенного бреда, что стоящие у кормила власти не терпят сослагательного наклонения? Ведь просчет вариантов со всевозможными последствиями — тоже не что иное, как сослагательное наклонение. Задача в три, четыре и более действий, пьеса в несколько актов. Одноактный политик — и не политик вовсе. «Что будет, если я отдам этот идиотский указ?.. А что, если не отдам? Или отдам, но не я, а мой помощник, конкурент, недоброжелатель?..» Микро-мод ели и варианты, комбинации подчас посложнее самых запутанных шахматных хитросплетений. И даже когда человек кается в содеянном, он тоже обращается к сослагательному наклонению. «Что было бы, если б я не сподличал, не струсил и не смолчал? Что стало бы?..» Сердце и совесть — органы сослагательного наклонения. Сомнение — и есть многовариантность. НЕ СОМНЕВАЯСЬ в этом мире живут либо ангелы, либо прожженные подлецы…»

— Ну и занесло тебя, братец, — пробормотал Макс. Его клонило в сон. Он протянул руку, чтобы отключить микропроцессор, но вместо этого неожиданно для себя вновь «перевернул» страничку.

«Жители Полинезии, без сомнения, потомки племени инков, таинственных белых людей с бородами, изгнанных из Перу воинами долины Кокимбо. Что и подтвердил опыт отважного норвежца. Но кто он был — этот Кон-Тики, верховный жрец белых бородатых людей? Встречусь ли я с ним когда-нибудь? Почему-то мне кажется, что встречусь. Может быть, это предчувствие. Интуитивное предвидение. И остров Пасхи, открытый голландцами в день Пасхи, вновь станет называться Те-Пито-те-Хенуа, а Филиппины — не в честь короля Филиппа, а, как и прежде…»

Макс клюнул носом, так и не дочитав фразу. Усталость взяла свое. Он спал, и зеленоватое сияние миниатюрного экрана заливало его лицо мягким загадочным светом.