Глава 15
Проснулся я поздним утром от прямых лучей солнца, заглядывавшего в окно. Сдвинул голову подстенку, куда лучи не доставали, открыл глаза. Люси рядом не было, в ванной комнате шумел душ, а из кухни доносилось мерное клацанье ножа по деревянной досочке. Раздвоилась она, что ли, — и под душем плещется, и завтрак готовит? Настроение было радужным, душа пела. Кажется, я по-настоящему влюбился, никогда раньше так себя не чувствовал.
Бодро вскочив с дивана, натянул плавки, выглянул на кухню. На кухонном столе восседал краб в ерническом поварском колпаке, торчащем на панцире скособоченной пароходной трубой, и клешней нарезал овощи для салата. Я не стал отвлекать его от работы, прикрыл дверь на кухню и вошел в ванную комнату.
Люся стояла под душем. Увидев меня, она ойкнула, приседа и прикрылась ладонями.
— Роман, — свистящим шепотом произнесла она, — что ты здесь делаешь? А ну выйди!
— Что делаю, что делаю… — с напускной строгостью сказал я, плотно закрыл дверь и стащил с себя плавки. — Помыться собираюсь.
Шагнув через бортик ванны, я взял ее за руки, отвел их в стороны и привлек Люсю к себе.
— Роман… — обмякнув, прошептала она.
Она податливо таяла в моих руках, и я вдруг почувствовал, что за нами вновь наблюдают. Как и весь вчерашний вечер, и всю ночь. Но мне на это было наплевать. Чувство, что Люся безраздельно принадлежит мне и только мне, хочет только меня и других мужчин для нее в мире не существует, привносило в секс что-то необычное, которое не выскажешь словами. И откуда только она взялась со своей старомодной любовью, когда в наше время даже малолетки владеют техникой секса, как прожженные проститутки, однако совокупляются с прагматичностью технологического процесса? Люся же со мной теряла голову, бормотала что-то бессвязное, вскрикивала и отдавалась полностью, исступленно, до потери сознания.
Обмякшую, обессиленную, я вынес ее из ванной комнаты и уложил на постель.
— Кушать подано! — проорал краб из кухни.
— Успеем, — ответил я.
— Остынет все. — Кухонная дверь приоткрылась, и в проем боком протиснулся краб. — А вам скоро ехать.
Я схватил кроссовку и запустил ее в краба. Но не попал, краб стремглав юркнул назад, и кроссовка врезалась в стену.
— Всегда так, — обиженно забормотал он из кухни. — Стараешься для них, стараешься… Хочешь как лучше, а в тебя обувью швыряют…
Люся томно потянулась, открыла затуманенные глаза.
— Голова кружится…
Я присел на постель, ладонью коснулся ее бедра и медленно провел вверх до талии. Тело под рукой дрогнуло.
— Завтракать будем?
— Не знаю… Не хочется. Я такая слабая сейчас…
— Тогда продолжим?
Двумя пальцами, едва касаясь кожи, я «зашагал» по ее животу от пупка вниз. Люся дернулась, перехватила мои пальцы.
— Роман… Мне кажется, он смотрит.
Она кивнула в сторону кухни. И я вновь ощутил на себе холодный, внимательный взгляд. Словно некто со стороны изучал нас с беспристрастностью зоолога, анализируя повадки приматов в период брачных игр.
— Краб с кухни не выйдет, — твердо сказал я, стряхивая с себя наваждение, будто мы находимся в роли подопытных кроликов. — Больно нужно ему подглядывать.
В неподвижных расширенных зрачках Люси читались и желание, и стыд. Я освободил свои пальцы и прижал ее руку к постели.
— Не делай ничего, — тихо сказал я. — Просто лежи.
В этот раз я действовал медленно, нежно, приучая ее тело к мужским ласкам. Люся вздрагивала, охала, стонала, порываясь оттолкнуть меня, но тут же спохватывалась и отводила руки.
— Не смотри… не смотри на меня… — задыхалась она, но я Не отвечал.
Ее реакция на ласки напоминала движение створок устрицы, которая пытается судорожно схлопнуться, но почему-то не может и тут же медленно, как бы вопреки своему желанию, распахивает створки еще шире. И когда на вершине пароксизма она приняла меня, это произошло настолько бурно и неистово, словно она хотела поглотить меня всего и навсегда захлопнуть створки.
Кажется, Люся потеряла сознание. Лежала измученная, неподвижная, еле слышно дышала, и только сердце все еще бешено колотилось.
— Люся, — тихо позвал я и поцеловал ее в мягкие, истерзанные губы. — Лю-ся…
Она чуть слышно простонала, ресницы дрогнули.
— Что ты со мной делаешь… — Из закрытых глаз вдруг покатились слезы. — Рома, я тебя так люблю… Не бросай меня, пожалуйста…
— Что ты, глупая, — делано засмеялся я, но от безмерной искренности ее слов мороз пробежал по коже.
— Эй вы, там! — заорал краб из кухни трубным гласом. — В больницу опоздаете!
— Ой, и правда! — Люся подхватилась с постели и нетвердой походкой направилась в ванную комнату. — Надо поторапливаться…
— Зачем? — глупо спросил я, садясь на диване. Люся плотно притворила за собой дверь и не услышала;
Вместо нее ответила Рыжая Харя, дымом из лампы Аладдина сконденсировавшаяся посреди комнаты.
— Владика сегодня выписывают.
— Почему? — удивился я. — А как же реабилитационный период?
Рыжая Харя загадочно хмыкнула, и я понял, что столь быстрое выздоровление Владика не обошлось без ее магии.
— Твоя работа?
— Ну, как тебе сказать… — опять заюлила она.
Я махнул рукой. Устал от ее туманных объяснений.
— Хоть бы постыдилась. Видишь, голый сижу. Выйди.
— Подумаешь, — фыркнула Рыжая Харя. — Что я, голых мужиков не видела?
Но все же послушно ретировалась на кухню.
Когда мы с Люсей оделись и вошли на кухню, краб уже места себе не находил. Сидел на холодильнике и нервно пощелкивал клешнями.
— Явились наконец-то! — забрюзжал он. — Кофе остыл, новый готовить надо…
— Не надо, — успокоила его Люся. — Мы по-быстрому перехватим и побежим. А то не успеем.
— Успеете, — сказала Рыжая Харя, вставая с подоконника. — Без вас Владика не выпишут.
— Правда?
— Правда, — заверил я. — Если Рыж… гм… моя домоправительница сказала, значит, так и будет. Садись. Мы сели за стол.
— А вы? — обратилась Люся к «мелким бесам», увидев, что на столе всего два прибора.
— А мы уже, — быстро ответила Рыжая Харя и дернула за клешню краба, собиравшегося обрадованно сигануть с холодильника прямо на стол.
— М-да, — прогундосил краб, переминаясь на лапах и со щелчком вправляя вывернутую клешню на место. — То есть ага. Мы сыты.
— Шампанского? — предложила Рыжая Харя, сглаживая неловкость.
— Да! — не сговариваясь, в унисон сказали мы с Люсей, переглянулись и рассмеялись.
— Вот это дело! — обрадовалась Рыжая Харя. — Люблю, когда у людей хорошее настроение.
Она открыла холодильник, извлекла бутылку, с грацией вышколенного гарсона сорвала пробку и наполнила бокалы.
— За нас! — сказал я, поднимая бокал.
Люся посмотрела мне в глаза, улыбка сошла с ее лица. Видимо, многое значил для нее этот тост. Не зря говорят, что мужчины любят глазами, а женщины — ушами.
— За нас… — тихим эхом отозвалась она.
Мы сдвинули бокалы и выпили. Я положил на тарелку немного салата, взял с блюда бутерброд с сырокопченой колбасой, ломтиком лимона, тертым сыром и зеленью. Разнообразных бутербродов (по-моему, ни один из них не повторялся) краб наготовил целую гору — и пятерым не съесть.
— А ты «грызуна» кормил? — спросила Люся краба.
— Еще чего! — сварливо отозвался тот с холодильника. — Знать его не желаю. Он мне половину клешни откусил!
— Не половину, а только кончик, — поправил я.
— Все равно красоту попортил! — не согласился краб, демонстрируя нам надкушенную клешню.
Люся положила на блюдце три бутерброда и поставила под стол. Оттуда сразу же донеслось голодное чавканье.
Я чуть отстранился от стола и посмотрел под ноги. Невидимый «грызун» рос как на дрожжах. Он уже откусывал сразу по половине бутерброда. Интересно, до каких размеров вырастают «грызуны»? Не хотелось содержать в доме вечно голодного невидимого тираннозавра.
— Проглот, — недовольно пробурчал краб с высоты холодильника в адрес «грызуна».
Люся, похоже, не очень поверила Рыжей Харе и ела торопливо. Пришлось и мне поспешать.
— Кофе приготовить? — предложил краб.
— Нет-нет, спасибо, — поблагодарила Люся, вытирая салфеткой рот и отодвигая тарелку. — А ты будешь? — спросила она у меня.
Я отрицательно помотал головой, дожевывая бутерброд.
— Тогда — шампанского! — торжественно провозгласила Рыжая Харя, поднося бутылку к бокалам.
— Нет-нет, не надо, — поспешно отказалась Люся. — Мы побежим. Еще такси поймать надо… Спасибо за завтрак.
Она отодвинула табуретку и встала.
— А тебе? — спросила Рыжая Харя, глядя на меня. Я сокрушенно развел руками и тоже поднялся.
— Эх, жалко такой продукт выливать… — разочарованно вздохнула Рыжая Харя и вдруг бесшабашно махнула лапой. — Где наша не пропадала!
Она заткнула бутылку пробкой, взболтала, а затем, открыв пасть, запрокинула бутылку. Пробка выстрелила, в горло ударила пенная струя, и бутылка за пару секунд опустела. Ни капли шампанского не упало на пол — все содержимое бутылки вместе с пробкой кануло в безразмерную утробу Рыжей Хари.
— Ха-ороший напиток, — удовлетворенно констатировала «домоправительница», конфузливо прикрыла пасть лапой и громогласно отрыгнула углекислым газом.
— Да-а… — раздумчиво произнес я. — Теперь верю, что среди своих ты не раз на подиуме первые места занимала.
— Это что! — хвастливо заявила Рыжая Харя. — Мы и не такое могем!
Она еще шире распахнула пасть, швырнула в нее пустую бутылку, лязгнула челюстями и сглотнула. И все услышали, как бутылка, проскользнув сквозь горло, мягко шлепнулась где-то внутри.
Меня передернуло, я сокрушенно покачал головой и резюмировал:
— Но целоваться бы с тобой не стал.
— Ишь, размечтался! — оскорбленно фыркнула Рыжая Харя.
В это время «грызун» покончил с угощением, перебрался на стол и приступил к поглощению бутербродов с блюда.
— Пошел вон, проглот! — замахал клешнями краб, зорко наблюдавший за порядком. Однако на стол на всякий случай не спрыгнул.
— Идем, — задергала меня за руку Люся.
— Вызови такси, — сказал я Рыжей Харе.
Вместо ответа она протянула знакомый ключ от темно-синей «Тойоты» киллеров и отвернулась. Оскорбил я ее в лучших чувствах до глубины души.
— Машина во дворе стоит? — догадался я. Не оборачиваясь. Рыжая Харя кивнула.
— Вот спасибо!
Подхватив под локоть Люсю, я увлек ее из кухни.
— Как за машину — так спасибо, а как за завтрак — так фигушки! — крикнул краб в спину.
— За завтрак — особая благодарность! — отозвался я уже с лестничной площадки.
На нашу беду, на крыльце мы столкнулись с Серегой Ми-тюковым. Был он изрядно навеселе, к тому же шел из магазина с полной авоськой спиртного. Веселье-новоселье у соседей продолжалось.
— Роман! — заорал Серега на весь двор и облапил меня как медведь. — Ну, спасибо! Ты такой нам ремонт отгрохал, что моя половина чуть не окочурилась от избытка чувств. Идем к нам, обмоем это дело!
Вокруг Митюкова висела настолько плотная «аура» перегара, что становилось дурно.
— Извини, Серега, но мы спешим. Я попытался высвободиться из его душных объятий. Где там!
Не отпуская меня, Митюков перевел взгляд на Люсю.
— А ты и ее… это… тоже бери. К нам, так сказать, на новоселье.
— Мы в больницу торопимся, — попыталась выручить меня Люся.
— Успеете! — безапелляционно решил за нас Митюков. — По рюмочке выпьете и поедете. А то как бы потолок у меня снова не обвалился.
— Не могу по рюмочке — за рулем, — продолжая урезонивать соседа, я указал на стоящую у подъезда «Тойоту».
— Ну что тебе после рюмочки будет? — не соглашался Сег рега. — Ни один инспектор такую дозу не учует.
— Давай так, — пошел я на компромисс. — Мы через час вернемся и обязательно зайдем.
— Через час? — Митюков с сомнением покосился на авоську. — Через час этого уже не будет…
— Я со своим приеду.
— Да? — Митюков смерил меня взглядом я наконец отпустил. — Ладно. Верю. Ждем.
— Садись быстрее в машину, пока Серега не передумал, — шепнул я на ухо Люсе, и мы поспешили к «Тойоте».
Мы сели, я включил зажигание и тронул машину со двора. В боковое зеркальце было видно, как Митюков стал на крыльце в патетическую позу то ли Демиса Руссоса, то ли Плачидо Доминго (по комплекции он их даже превосходил) и пропел нам вслед неожиданно высоким голосом:
— Заходите к нам на огоне-о-ок!..
— Рома, а это ничего, что ты шампанское пил, а теперь за руль сел? — озабоченно спросила Люся.
Почувствовав носом, что прихватил с собой в салон изрядную порцию перегарной «ауры» Митюкова, я приспустил стекло.
— Разве это доза? — Я поймал на себе встревоженный взгляд Люси и не нашел ничего лучшего, как ответить Серегиными словами: — Пустяк. Ни один инспектор не учует.
Добираясь до больницы, я немного поколесил по городу. Странно, но тревожное ощущение постороннего взгляда, сопровождавшего меня во время вчерашней поездки в кафе «Баюн», а затем всю ночь и сегодняшнее утро, исчезло. И наблюдения за собой «ксенологов» я тоже не обнаружил. Впрочем, последнее ни о чем не говорило. Куда мне, дилетанту, тягаться с профессионалами.
Подъезжая к больнице, я увидел на тротуаре достопамятного переулка, где нас ночью встретили ночные грабители, большую свежевырытую яму, огороженную по периметру бечевкой с красными флажками. Мы с Люсей переглянулись, но ничего друг другу не сказали. Не упокоились с миром останки Сучка, исследуются где-то в лабораториях «ксенологов».
Владика уже перевели из реанимационного отделения в нейрохирургическое, так что взбираться на девятый этаж нам не пришлось. Всего лишь на четвертый. Поместили его в небольшую палату на одного человека, и когда мы с Люсей вошли, здесь сразу стало тесно.
Владик сидел на койке, прислонившись к спинке и подложив под плечи подушку. На нем был спортивный костюм, на голове — джинсовая бейсбольная кепочка, низко надвинутая на лоб. Рядом на стуле сидела худенькая невысокая девушка в легком голубом платье. Смуглая, с короткой стрижкой иссиня-черных волос, вздернутым носиком, она ничем не походила на свою рослую сестру.
— Привет! — сказал я и протянул Вяадику руку. — Говорят, сегодня выписываемся?
Я вежливо кивнул девушке, она ответила, посмотрев на меня большими зеленовато-карими лучистыми глазами. Только теперь я убедился, что она родная сестра Люси. Такие глаза, так же как и крупные бриллианты, бывают только фамильными.
— Здравствуй, — кисло улыбнулся Владик, пожимая руку. — Знакомься, Светлана.
— Очень приятно, — еще раз кивнул я. — Роман.
— Здравствуй, Влад, — промолвила Люся. — Как здоровье?
— Нормально, — ответила за Владика Светлана. Она подхватилась со стула, взяла сестру за руку и повела в коридор. — Вы здесь, ребята, поговорите, а мы сейчас, — сказала она, плотно прикрывая дверь.
— Что-то радости на лице не вижу, — бодрым голосом сказал я.
— А чему радоваться? — Владик поморщился. — Выписывать не хотят.
Я пытался разглядеть в нем какие-то изменения, но ничего не находил. Передо мной сидел прежний Владик — спокойный, уравновешенный, рассудительный.
— Врачам виднее, — осторожно сказал я. — Еще недели не прошло, ранение серьезное…
— Ну и что с того? Смотри.
Владик снял кепочку. Левая сторона головы была обрита, заросла недельной щетиной, и под ней с трудом угадывалось полукружье белого тонкого шрама. Не знай я, когда произошло ранение, точно бы решил, что не менее года назад. Целители из моих «мелких бесов» были хоть куда.
— Зажило, как на новом русском, — криво усмехнулся Владик, — без каких-либо последствий. И, главное, чувствую себя абсолютно здоровым человеком. Домой хочу, а меня здесь еще месяц собираются держать. Исследования, наблюдение, тесты, процедуры… Комплекс, как для собаки Павлова.
Это мне было знакомо. Самого недавно пытались в подопытные кролики сосватать.
— Если все так хорошо, чего ты здесь сидишь? — спросил я. — Тебе что, выписка из истории болезни нужна или больничный лист? Есе к оплате предъявлять будешь?
— Ага, жди, он оплатит… — начал было Владик и осекся. Он с удивлением посмотрел на меня и тихо рассмеялся. — Ты, как всегда, прав. Не выпишут, сам уйду. — Он свесил ноги с койки. — Где тут мои тапочки?
В этот момент дверь отворилась, и в палату вошел интерн Матюхин. Все такой же представительный, осанистый, серьезный.
— Добрый день, — сказал он, по своей привычке держа руки в карманах халата. — Роман Анатольевич, вас хочет видеть завотделением.
— Зачем? — удивился я.
— Он вам сам объяснит. Пройдемте.
Матюхин был со мной одного роста, но создавалось впечатление, что он смотрит на меня сверху вниз. Как на опаре, росло его самомнение и чувство собственной значительности — куда там профессору Мильштейну до гонора интерна. Уйдет профессор на пенсию, этот ученик его и на порог родного отделения нейрохирургии не пустит.
Я пожал плечами и молча прошел за интерном в кабинет завотделением. Вопреки ожиданию, меня встретил не профессор Мильштейн, а хирург, ассистировавший профессору во время операции. Опять я ошибся — не та должность для профессора, скорее всего, он руководит кафедрой в мединституте.
— Василий Андреевич Артамонов, — представил Маткюхин. — Наш завотделением.
Артамонов вышел из-за стола, пожал мне руку, усадил в кресло.
— Чай, кофе? — предложил он.
— Спасибо, нет.
— А я кофейку выпью, с вашего позволения. Лев Александрович, распорядитесь, пожалуйста.
Матюхин, сообразив, что его выпроваживают, быстро ретировался. Артамонов не стал возвращаться на свое место, а сел напротив. Был он грузен, но не толст, и его фигура олицетворяла собой этакую основательную российскую кряжистость, как на картинах Васнецова. В былинные времена люди подобного физического склада ходили в доспехах на Мамая, в новейшей истории — валили в Сибири лес и теперь в основном трудились в, так сказать, «смежных» специальностях. По большей части мясниками на рынках, но некоторые, как Артамонов, и хирургами. Все-таки привычка рубить врагов мечами в капусту угнездилась в них на генетическом уровне, хотя и трансформировалась, согласно требованиям времени.
— Курите?
Артамонов придвинул по столу пачку «Chesterfield».
— Спасибо, у меня свои.
Я достал из кармана «Camel», мы закурили. Сестра-хозяйка внесла чашечку кофе, поставила на стол и тут же вышла.
— Роман Анатольевич… — Артамонов отхлебнул кофе, затянулся сигаретой. — Давайте говорить напрямую, без обиняков. Вы не родственник Владислава Ступина, но… скажем так, его друг и оказываете на него существенное влияние.
Умело обойдя щекотливую тему оплаты операции, Артамонов выжидательно уставился на меня. Внешне он ничем не напоминал следователя Серебро, и все же что-то неуловимое их сближало. Манера пытливо смотреть на собеседника неподвижным взглядом, что ли?.. Мне вдруг показалось, что я где-то видел Артамонова, встречался с ним при не совсем обычных обстоятельствах. Но где именно, хоть убей, припомнить не мог. Мешало воспоминание о его странном, царапающем взгляде, которым он одарил меня в коридоре больницы после операции.
— Я вас слушаю, — уходя от прямого ответа, прервал я затянувшееся молчание.
Артамонов снисходительно улыбнулся и продолжал:
— Ваш друг категорически настаивает на своей немедленной выписке. Я его прекрасно понимаю — больница не лучшее место для приятного времяпрепровождения, но и вы должны понимать, что травма черепа это не царапина, не ушиб, и хирургическое вмешательство здесь посерьезнее, чем при резекции желудка. Период реабилитации после подобных операций затягивается иногда на долгие месяцы, а то и годы…
Я протестующе выпрямился в кресле. Артамонов, похоже, собирался прочитать пространную лекцию, но я очень не люблю, когда меня принимают за полного профана.
— Минуточку, Василий Андреевич, — вклинился я в монолог хирурга. — При чем здесь реабилитация? Давайте рассматривать конкретный случай. Насколько я знаю, у Ступина не наблюдаются какие-либо посттравматические отклонения. Ни в психике, ни в мозговой деятельности, ни в координации движений. Или у вас другие данные?
Артамонов тяжело вздохнул.
— У меня нет полных данных о его здоровье, — с нажимом сказал он. — Комплекс исследования мозговой деятельности рассчитан как минимум на месяц, поэтому ни положительного, ни отрицательного заключения на данном этапе я дать не могу.
— Пусть так. Но отрицательных отклонений вы пока не выявили?
— Пока нет. Даже наоборот, если говорить о чисто внешней восстановительной симптоматике. Заживление раны, регенерация тканей, образование костного нароста прошли так быстро, как не бывает даже у беспозвоночных. Это настолько уникальный случай, что…
Артамонов запнулся.
— Продолжайте, продолжайте, — с усмешкой подбодрил я.
— Не в этом дело, — отмахнулся Артамонов и затушил окурок в пепельнице. — Сейчас речь идет об установлении окончательного диагноза, без которого я не имею права выписать пациента.
— Нет уж, давайте все-таки продолжим предыдущую мысль, — не согласился я с переменой темы. — Буду тоже говорить прямо, без обиняков. С точки зрения медицины столь уникальный случай быстрого выздоровления заслуживает детального изучения, долговременного наблюдения в стационаре, научных исследований. На нем можно защитить не только кандидатскую диссертацию, но и докторскую. Однако вам, Василий Андреевич, не приходит на ум, что между пациентом и подопытным животным существует громадная разница?
Лицо Артамонова пошло пятнами, но он сдержался.
— Я практикующий хирург, для которого прежде всего существуют врачебная этика и врачебный долг, — натянуто сказал он. — Именно поэтому не имею права выписать вашего друга. Случись с ним что-нибудь дома — например, кровоизлияние в мозг, — и меня отдадут под суд.
— Только вот этого не надо, — поморщился я. — В подобных случаях пациент подписывает заявление, что снимает с вас всякую ответственность за любые рецидивы. И все.
Артамонов порывисто встал, обошел стол, сел за него, пододвинул к себе какие-то бумаги.
— Делайте как хотите, — раздраженно пробурчал он, не поднимая головы.
— Вот и договорились.
Я тоже встал, еще раз окинул фигуру Артамонова взглядом и направился к выходу. Определенно мы с ним где-то встречались, и память об этой загадочной встрече меня неприятно беспокоила.
Владик сидел в палате один. Койка была аккуратно застелена, с тумбочки исчезли личные предметы — будильник, электробритва, зеркальце и прочая мелочь. Независимо от результатов моих переговоров, Владик не собирался оставаться в больнице.
— Зайди к завотделением, — сказал я, — подпиши бумаги, что ты снимаешь с них ответственность за свое здоровье. И — свободен.
— Давно бы так, — обрадовался Владик, подхватился со стула и поспешил к Артамонову.
Я взял полиэтиленовый пакет с вещами и вышел вслед за ним из палаты. Любопытно, куда это подевались Люся со Светой? Не успел я о них подумать, как сестры появились в коридоре отделения с лестничной площадки. Обе несли в руках по огромному букету белых и красных роз.
— Как дела? — издали поинтересовалась Люся.
— Выписывают. Через пять минут поедем. А цветы откуда?
— Это для медперсонала. Поблагодарить за лечение.
— Я спрашиваю, где вы здесь, на окраине, ухитрились раздобыть такие цветы?
— Где, где… Твоя домоправительница заранее на заднее сиденье положила.
Я промолчал. Не было ничего на заднем сиденье, когда мы сюда ехали. Сейчас Рыжая Харя цветы в машину подбросила, для нее это пара пустяков.