Книга: Ольга, королева руссов
Назад: ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

 

Были горячие объятья, смятые пуховики и смятые сердца Только не прозвучало ни одного слова, потому что ничего изменить было уже невозможно. И не просто потому, что оба имели семьи и священное таинство брачного обряда не подлежало никаким изменениям. Все было сейчас непросто, они это не только понимали, но и ощущали до физической боли в согласно бившихся сердцах.
Когда— то юный Свенди терял дар речи от одного взгляда горделивой и своенравной дочери Великого князя Киевского Олега. Со всем пылом нерастраченных мечтаний молодости он бросался за столь любимыми ею белыми кувшинками в самые черные омуты озер и заток, будто надеялся охладить в мрачных водах изматывающий его днями и ночами жар неистово стучавшего сердца Как он тогда мечтал спасти ее от гибели, уберечь от любой напасти, унести, умчать на бешеном коне, спрятать от всех и оберегать, всю жизнь оберегать от людского зла или внезапного гнева капризных богов. Нет, он не осмеливался ни на что надеяться -он мог лишь мечтать о чуде, ясно представляя себе, что чуда не будет никогда. А когда оно все же свершилось, он с горечью понял, что чудо опоздало. Что ее жаркие объятья теперь смертельно опасны и для нее, и для него, и в особенности для его близких.
А Ольга, гордая и гневная великая княгиня Великого Киевского княжества, думала сейчас не о том, что никогда никого не любила, кроме собственного отца, умершего таинственной смертью в расцвете сил. Она вообще ни о чем не думала и не могла думать в эти мгновения сладостной усталости. Она могла только чувствовать, и новые, никогда ранее не испытываемые ею чувства переполняли до краев все ее существо. Она не осмеливалась даже про себя назвать это ощущение счастьем, но понимала, что иного названия для него просто не существует. И еще одно — даже не чувство, а скорее предчувствие — шевелилось где-то в глубине ее души, но она гнала это предчувствие, потому что оно страшило ее своею непредсказуемостью.
Это предчувствие подсказывало ей, что единственный мужчина, которого она неосознанно любила всю жизнь, лежит сейчас рядом с нею.
Свенельд чуть шевельнулся, то ли поудобнее устраиваясь на ложе, то ли намереваясь встать.
— Не уходи, — еле слышно шепнула она. — Не уходи, мой Свенди. Ты — чародей, ты подарил мне небывалое счастье…
И снова были горячие объятья, снова неистово и согласно стучали оба сердца, и снова было молчание.
Наконец тугое тело княгини обмякло, дыхание стало ровным и спокойным. И Свенельд понял, что она задремала. Он ждал этого с нетерпением, потому что ему необходимо было подумать, осознать, что произошло, предположить, что может случиться, и прикинуть, как избежать огласки этого внезапного свидания через почти два десятка лет, потому что даже никем не подтвержденные сплетни о вдруг возникших новых отношениях между ними могли стоить ему головы. Ему или его детям. Он не представлял сейчас, кого или чего следует опасаться, но почему-то одно имя тотчас же всплыло на поверхность.
Кисан. Молчаливый и скользкий, как змея…
Пока Ольга чутко дремала, не погружаясь в глубокий сон, он думать не решался. Ее присутствие все еще сковывало Свенельда, как сковывало в далекой юности.
Он чуть шевельнулся, но Ольга по-прежнему осталась недвижимой, и дыхание ее не изменилось. Теперь он мог забыть, что неожиданно стал ее любовником, и вспомнить не столько о том, что он отец и муж, но прежде всего о том, что он полководец. А полководец должен отлично осознавать силы противника, даже если этот противник пока ему и не угрожает.
Итак, князь Игорь, сын Рюрика. Скорее жесток, нежели суров, скорее коварен, нежели вспыльчив, скорее лжив, нежели по-великокняжески прям. Све-нельд хорошо изучил его нрав по долголетней службе, принесшей ему воеводство. Должность первого воеводы, имеющего права, о которых и не мечтают воеводы рядовые. Он заслужил свои привилегии личной отвагой, собственным мечом и природным даром понимать, чего опасается противник.
И еще одно, может быть, решающее. Его с детства готовили к великокняжеской службе. Готовили, отлично зная, у кого ему придется служить. Служить более чем преданно: очень старательно и очень осторожно. Он собственным горем измерил всю непредсказуемость и всю черноту нрава своего будущего повелителя.
Его отец Сигурд, воспитанник самого Рюрика, личный друг князя Олега и боярин князя Игоря, не вернулся с княжеской охоты. И князь Игорь, главный участник этой роковой охоты, не мог или не желал что-либо объяснять. То ли под раненого вепря угодил его первый боярин, то ли в болоте утонул, а только тела отцовского с той охоты так и не привезли. И его жена Неждана вместе с детьми сразу же уехала в Псков. Под защиту псковского наместника Ставке Дружинного друга отца.
На руках Рюрика куда больше крови, чем на руках его сына, это Свенельд знал. Рюрик лично убил обоих его дедов: отца Нежданы, новгородского витязя Вадима Храбра и отца Сигурда, собственного соправителя Трувора Белоголового. Повинен он и в гибели матери Нежданы, жены Вадима Храбра, Забавы. Счет велик, все спуталось в единый клубок, который придется рубить. Клятвы верности связывали как конунга Олега, так и его друга Сигурда, но Рюрика все же нашла лихая позорная смерть. Это — великая тайна, о ней знают только старшие представители двух кланов: княгиня Ольга и он, Свенельд, сын Сигурда и внук Трувора Белоголового. Князь Игорь стал мужем Ольги, их руки отныне связаны не только клятвой, но и этим союзом, однако есть сыновья, которых это не касается. И его старший сын Мстислав исполнит долг, когда придет время и… И когда дочь Олега княгиня Ольга даст на то свое согласие. А если все же не даст, его сын Мстиша Свенельдыч все равно свершит то, что обязан свершить по обычаям кровной мести. Иного пути у него нет. Ни у кого нет иного пути, даже у князя Игоря. Его всегда и везде будет ждать лютая смерть с того дня, когда Свенельд все расскажет Мстише. Сын обязан оправдать свое имя.
Только сначала придется убрать Кисана. Он пронзительно хитер и подозрителен, и великий князь Игорь слушает его советы двумя ушами одновременно.
Впрочем, одного он никогда не расскажет ни сыну Мстиславу, ни даже княгине Ольге. Об этой тайне знают всего трое: он, Берсень и Ярыш. И клятва молчания надежно связывает им языки. По крайней мере пока жив великий князь Игорь.

 

2

 

Молодей красавец боярин, который был послан за Свенди. Берсенем и Ярышем в Псков, был молчалив, ленив и странно безразличен. Доставив мальчиков в Киев, поместил их в доме с охраной и велел ждать, когда великий князь найдет время распорядиться их судьбою.
— Гулять только по саду, — сказал он. — Челядь будет кормить, когда скажете.
И удалился.
По саду гуляли ровно один день. А уже на следующий Ярыш прицепил к поясу подарок отца и сказал:
— Я могу выйти, когда захочу.
— Тебя не выпустит охрана.
— Выпустит Еще вчера я сказал им, что оставлен боярином, чтобы приглядывать за вами.
— Ну, попробуй.
Ярыш попробовал, и его беспрепятственно пропустили за ворота. Он вернулся через час, рассказал, что видел, о чем слышал, и спросил:
— Может быть, я что-то должен узнать?
— Должен, — подумав, тихо сказал Свенди. — Узнай, не живет ли в Киеве боярин великого князя Стемид.
— Стемид?
— Он убил моего отца.
В тот раз Ярыш отсутствовал долго — друзья даже начали беспокоиться. Пришел к вечеру, уже после ужина, поел холодного мяса, которое припрятал для него Берсень, и только потом, когда Берсень ушел спать и они остались наедине, кратко доложил:
— Боярин Стемид уж год как на покое. Усадьба на окраине Киева по дороге на Вышгород. Обнесена старым частоколом, два бревна подгнили, повалить можно без шума.
— Охрана большая?
— Два старых дружинника. Челядь — только женская. Она испугается и твоего деревянного меча.
— Я встречусь со Стемидом, когда получу оружие от князя.
— Тогда за нами будут приглядывать, — сказал Ярыш. — А сейчас я могу вывести вас из сада, как только стемнеет, и привести назад, когда начнет светать.
Свенельд молчал, не столько размышляя, сколько борясь с самим собой. Ему еще не приходилось убивать, и открывать беспомощным стариком список будущих жертв было не очень-то приятно. Ярыш скорее почувствовал его колебания, чем понял их,-
— Святее мести за убийство отца — только месть за убийство матери, Свенди.
Свенельд уклонился от объяснений:
— Придется идти с Берсенем.
— Ты не доверяешь ему? — удивился Ярыш. — Может, я не очень сообразительный, я вырос в лесу. Но и чутье у меня, Свенди, — как у зверя.
— И что же подсказывает тебе твое лесное чутье? — Свенди заставил себя улыбнуться.
— Такие, как Берсень, надежно прикрывают спины.
— И все же мы — все трое — принесем клятвы вечного молчания, — подумав, сказал Свенди.
Они принесли великую клятву вечного молчания и торжественно скрепили ее кровью из надрезанных пальцев. Свенельд велел побратимам быть готовыми к полуночи, но заснуть так и не смог. Ворочался на ложе, не переставая мучительно думать, как он будет убивать беспомощного старика.
А за полчаса до назначенного ими на выход часа их поднял гонец великого князя и передал повеление срочно прибыть во дворец.
Свидание с Великим Киевским князем было коротким. Им довелось лишь молча выслушать его повеление:
— Оруженосцев определить в младшую дружину. Свенди — в Вышгород, в охрану княгини Ольги. Всем троим выдать оружие и одежду.
Странно, но Свенельду всю жизнь казалось, что великий князь остро глянул на него, когда сказал, куда именно он его назначает. Разумом он понимал, что это было не так, потому что Игорь говорил о них, а не с ними, и глядел мимо всех троих, но чувство — осталось и долго жило в нем. У чувства — свои глаза, куда зорче, чем у тела.
И еще он запомнил острый, немигающий, как у рыси, взгляд Кисана, стоявшего на полшага за великим князем.
Так он попал в Вышгородскую княжескую усадьбу, где и был зачислен во внутреннюю стражу. Ольга в те времена бывала там нечасто, но он точно знал, когда именно. Ее приезд всегда совпадал с повелением начальника стражи охранять самые дальние клети, где жила челядь. А когда его опять возвращали в княжеские покои, сени и переходы, он наверняка знал, что Ольги в усадьбе нет.
Это была странная и непонятная игра, которую вел сам великий князь. Игорь сводил друзей детства, но так, что на долю Свенди доставалось только тревожное чувство: Ольга — где-то рядом. Но он даже не знал, известно ли ей при этом, что и Свенди, друг ее детских игр, — тоже рядом. Где-то здесь, в запутанных лабиринтах огромного здания, невидимый, но как бы постоянно присутствующий. И он никак не мог понять, зачем это нужно великому князю Игорю.
Кое— что он понял, когда вскоре после отъезда Ольги его разыскал молодой дружинник.
— Ты — сын Сигурда и Нежданы, приемной дочери князя Олега? — негромко спросил он, улучив момент, когда поблизости никого не оказалось.
— Да. — Свенельд был несколько растерян: до сей поры им никто не интересовался.
— Значит, тебя зовут… — Дружинник замолчал.
— Меня зовут Свенди.
— Я рад, что нашел тебя. Отец приказал мне найти сына Сигурда и проводить к нему.
— Зачем?
— Он должен что-то передать тебе перед кончиной. Отец очень плох, нельзя терять времени. Мы пойдем сегодня вечером. Я договорюсь, чтобы тебя отпустили.
Вечерней зарей они выехали из города по Киевской дороге. Ехали молча, и Свенди ломал голову, кому он мог понадобиться и зачем при этом так точно перечисляли его предков. Остановились возле старой усадьбы, чуть в стороне от дороги. Спешились, отдали коней челядину и молча прошли в дом.
Перед дверью, ведущей в покои, дружинник остановился.
— Войдешь один. Так велел отец.
И, приоткрыв дверь, негромко сказал:
— Я привез его, отец.
— Пусть войдет, — донесся старческий голос.
Дружинник посторонился, и Свенди вошел в опочивальню один. Два ярких светильника вырывали из тьмы стол и глубокое кресло перед ним, в котором полулежал старый боярин с длинной седой бородой. Свенди поклонился и молча замер перед креслом. И почему-то вдруг застучало сердце. Не от страха — от надежды что-то узнать.
— Твое имя?
— Свенди. Сын боярина Сигурда и приемной дочери князя Олега Нежданы.
— Я принял последний вздох твоего отца.
Все будто оборвалось. Мысли, чувства, даже сердце вдруг перестало стучать. Если христианин ничего не напутал, то перед ним полулежал сейчас убийца, которого он вместе с друзьями намеревался покарать за великое преступление.
— Твой отец не был убит десять лет назад на княжеской охоте, как о том шептались в Киеве. Он был схвачен, перевезен в Любеч и заточен в порубе навсегда. Мне было велено кормить и поить его, никого более не допуская.
Столь длинное объяснение отняло остатки сил умирающего. Он замолчал, тяжело дыша, и Свенди молчал тоже.
— Сядь, — еле слышно сказал боярин.
Свенди послушно сел напротив. Он жадно внимал каждому слову, свято веря, что умирающие говорят только правду. И очень боялся, что старик не успеет ее сказать.
— Откинь рядно.
Рядно что-то прикрывало на столе. Свенди откинул. Перед ним лежали меч в простых ножнах, кожаный мешочек с трутом и огнивом и поясной охотничий нож. То, что обычно сопровождает в походе воина. Но голова у него на какой-то миг закружилась.
— Этим мечом князь Рюрик когда-то опоясал твоего отца. Это его огниво и его кремень. Это — его нож. И это — все твое наследство, сын Сигурда.
— Я никогда не видел своего отца, — тихо проговорил Свенди. — Я родился после его гибели.
— И он бы не увидел тебя, если бы сейчас вошел в эти покои. Он ослеп в вечной темноте поруба через два месяца после заточения, и я кормил его, пока он не привык ощупью находить миску и ложку. Князь Игорь предал его мучительной смерти, а меня лишил семьи и жизни. Я и твой отец Сигурд — побратимы по украденному счастью. И ты отомстишь ему за нас, а мой сын всеми силами поможет тебе. Его зовут Горазд, он умеет молчать и исполнять повеления. Войди, Горазд!
Вошел молодой дружинник.
— Слушаю тебя, отец.
— Вот твой господин, — дрожащая рука указала на Свенди. — Служи ему, и молчите оба, пока ты, сын Сигурда, не исполнишь нашего завета…

 

3

 

Воевода осторожно, чтобы не разбудить уснувшую княгиню, вздохнул. Все, все запуталось в один сплошной клубок, все завязалось в один узел. А узлы легче рубить воинским мечом, чем развязывать женскими пальцами.
— Светает, — вдруг еле слышно шепнула княгиня. Он посмотрел: глаза ее были закрыты, дыхание — попрежнему ровное и медленное. Ольга еще спала, но и во сне тревога не отпускала ее. Тревогу эту порождало его присутствие в ее опочивальне, и Све-нельд невесело усмехнулся, поняв, что княгиня никогда не даст своего согласия на то, чтобы он посвятил Мстишу в великие тайны их рода. Власть дороже любых клятв, и пока у Ольги и Игоря нет прямого наследника, нет и не может быть никаких разговоров с сыном, которого он с такой надеждой назвал Мстиславом…
— Ты еще придешь? — тихо спросила княгиня, по-прежнему не открывая глаз.
— Когда повелишь.
— Теперь повелеваешь ты, — она улыбнулась, широко распахнув свои удивительные глаза. — Я мечтала об этой встрече, Свенди. Именно о такой встрече.
— У меня есть старший сын, королева русов, — очень серьезно сказал он. — Когда мне рассказать ему о завете наших отцов?
— Когда придет время, мой воевода. — Ольга все еще продолжала улыбаться, но он, не видя в робком утреннем свете ее глаз, знал, что при этих словах они изменили цвет, став ледяными из нежно-голубых. — Мы оба ответственны перед этой землей и спокойствием племен, населяющих ее. Я почти уверовала во Христа, а Он сказал, что всему — свое время. Время собирать камни и время разбрасывать их. Сейчас время собирать. Обними меня на прощанье, мой Свенди, и… И отпусти иноходку в поле, когда доберешься до своего шатра. Когда будет надо, она прибежит к тебе снова.
Свенельд поцеловал княгиню и вышел. Он когда-то охранял этот дом, а потому шаги его были легки и беззвучны. Вышколенная челядь не попадалась на глаза, он пересек сад, открыл калитку и еле слышно свистнул. И иноходка тотчас же вышла к нему из кустов.
Он объехал плотину, на которой — он знал об этом — всегда дежурила стража, галопом проскакал по густому, серебряному от росы лугу и полузаросшей тропинкой выехал через лес к стойбищу своей дружины. Расседлал иноходку, хлопнул по крупу, велев идти в свой денник, и пешком направился к шатру.
У входа дремал молодой, еще безусый дружинник.
Он испуганно вскочил, как только Свенельд слегка коснулся его плеча, и сонно забормотал:
— Прости меня, мой воевода, я…
— Ты когда-нибудь проспишь своего воеводу, — усмехнулся Свенельд.
Он знал, как устают молодые дружинники, а потому и не рассердился на этого безусого юнца. Устают не столько от службы, сколько от обязательных многочасовых занятий с учебным, а потому особо тяжелым оружием. А ведь есть еще и девушки, к которым так хочется сбегать хотя бы на полчаса. Все правильно: молодость скачет по тому же кругу, просто на этом кругу у каждого — свои собственные препятствия.
— Скажи Горазду, что я буду завтракать в его шатре.
Горазд уже вошел в возраст, когда старых дружинников отправляют на покой, жалуя либо поместья, либо право охоты на прокорм. Но он был еще крепок, очень опытен и во всех сражениях держал левую руку своим отрядом, так как формально числился вторым помощником Свенельда. Первым до ранения всегда был Берсень, порою замещая и самого главного воеводу. Но завтракать Свенельд решил в его шатре не для того, чтобы лишний раз отметить заслуги старого воина. Ярыш был отослан погостить в охране княгини Ольги, стены шатра были тонкими, а уши могли быть чуткими, и без догляда Ярыша Свенельд не мог позволить себе откровенного разговора с Гораздом, так сказать, на своей территории.
Впрочем, он чересчур уж осторожничал, поскольку вполне мог допустить такой разговор, но только не на славянском языке. И он, и Горазд были полукровками, рожденными славянскими женщинами от русов, и оба знали древнегерманский с детства. Но слишком уж высокой была цена этого разговора…
— Любит? — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Горазд. Он был немногословен.
— Через двадцать лет — вспомнила? — Свенельд невесело улыбнулся.
— С женщинами это случается. Особенно когда их мужья после первой брачной ночи окружают себя пригожими молодцами.
— Единственно, кого она любит, так это — себя самое. Зато — верно и пламенно, — с горечью заметил Свенельд.
— А ты?
— Восторг — ощутил, — подумав, сказал воевода. — Бешеный восторг, как в юности. Только — от чего восторг, Горазд?
— Не замечали и — приметили. Лестно.
— Вопрос — зачем? — не слушая, вздохнул Све-нельд — Так просто королевы детскую любовь не вспоминают.
— Она — девственница? — неожиданно спросил Горазд.
— Она — двадцать лет замужем. Почему ты спросил?
— Слухи.
— Недостоверны.
— Однако детей нет. Не просто детей, наследника нет.
— Думаешь…
— Я не думаю. Я прикидываю меру.
Горазд замолчал. Но так как Свенельд молчал тоже, добавил:
— Она благоволит христианам.
— Да. Помянула об этом.
— У христиан есть сказка о непорочном зачатии.
— Сказка?
— Ты можешь поверить в непорочное зачатие? -Нет.
— Значит, сказка. Но ее слушают, распахнув глаза настежь Их Бог решил родить сына, избрал деву Марию и осеменил ее то ли светом, то ли дождем. И она — родила сына. Ты — дождь, по которому стосковалась земля, Свенди.
Свенельд угрюмо молчал. Горазд выпил кубок густого фряжского вина, вытер усы ладонью.
— Если ты и впрямь всего лишь дождь для нее, тебе надо беречься огня, воевода, — вздохнул он озабоченно. — Очень беречься огня, Свенди, чтобы не сгинуть в его пламени.

 

4

 

Нож ударил в железный оберег, который носил Ох-рид на груди. Просто скользнул по нему, сорвав с ребра кожу, но дружинник даже не охнул.
— Прости, друг, — сказал тогда Ярыш, с силой оттолкнув его на стремнину
И Охрид поплыл, полускрытый набегавшим сверху течением. Плыл на спине, не шевелясь, только чуть перебирая ногами, чтобы не прибило к берегу. И исчез среди тускло поблескивающих волн
Он не держал никакой обиды на Ярыша— служба есть служба. Он и сам поступил бы точно так же со старым приятелем, точно так же постаравшись попасть в оберег, чтобы не убить. Так уж случилось, что теперь они служили разным князьям и разным воеводам, что не мешало им оставаться в добрых отношениях. А свое ранение и ночное купание в Днепре можно было легко объяснить начальнику стражи внезапным ударом из-за спины, не называя при этом имени нападавшего. Не стоило из-за таких пустяков лишаться полезного приятельства с любимцем грозного воеводы Свенельда Знатные люди решали свои дела, мирились и ссорились, не посвящая простых стражников в свои тайны, но у этих стражников была своя жизнь и свои семьи, и подвергать близких господскому гневу не следовало ни в коем случае Каждая рыба должна плавать на своей глубине.
Для того чтобы никто посторонний не узнал о том, что произошло между старыми приятелями, необходимо было как можно дальше отплыть по течению. Миновать не только границы усадьбы великой княгини, но и глаза любопытных. Всех, кто бы они ни были. В случай, который произошел, не мог и не должен был вторгнуться посторонний. И поэтому раненый тихо, без всплесков плыл по течению, полускрытый утренними серебристыми волнами.
Ярыш дважды спасал ему жизнь, об этом сейчас вспоминал Охрид. Однажды прикрыл своим щитом в битве, забыв о том, что открывает собственную грудь сверкающим мечам. А второй раз — и об этом старый дружинник вспоминал с особой теплотой — Ярыш оставил строй и погнал коня за ним. А его, Ох-рида, уже тащил на аркане печенег, и сам Охрид уже прощался с жизнью. Но Ярыш, запалив коня, догнал-таки печенега, заставил его защищаться, бросив аркан, и, пока Охрид освобождался от пропотевшей петли, сразил кочевника точным выпадом меча. Такое не забывается. Такое никогда не забывается дружинным братством, и Охрид сейчас думал только об этом.
Прекрасно время, когда мы молоды. Только молодости свойственны дружба без расчета, любовь без оглядки и — помощь другу с риском для собственной жизни. А потом мы стареем, обзаводимся женами и детьми, и что-то ломается в нашей натуре. Мы становимся уже не «Я», а «Я и Жена», и все прежние отношения меняют свои очертания, как льдина в половодье. И тогда все чистое, все яркое, все… Все детское в душе твоей постепенно отмирает и покрывается коростой расчетливости. Но где есть счет, там нет дружбы…
За этими думами Охрид совсем не взял в соображение, что вода — теплая и что она — течет. Текла теплая вода, вымывая из него кровь, а он думал совсем о другом. О благородной юности, никогда не прикидывающей, что выгодно сейчас, сегодня, а что — невыгодно. Что нужно сделать ради долга дружбы, а что — не делать ради долга перед семьей…
Пока не почувствовал, что ноги наливаются свинцом, тянут его на дно, а сил… Сил больше нет. Никаких. Но он все же собрал остаток этих сил. Жалкий остаток того упорства, которое было растрачено в молодости. Стиснув зубы, обливаясь потом в воде, заставил себя кое-как перебирать ногами, чтобы не утянуло на дно, чтобы хватило воздуха продержаться считанные сажени до земной тверди.
Он ощутил под ногами илистое дно, успел подумать, что и твердь в старости превращается в кисель, что сил уже нет и неоткуда их взять, но как-то сумел заставить себя сделать еще два-три шага в вязком киселе илистого грунта, уплывающего сознания и полного бессилия.
И упал на берегу, руками и грудью ощутил, что это — берег, и потерял сознание от чудовищного перенапряжения…
Таким неподвижным и нашла его молодка, с первой утренней зарею вышедшая с ведрами к Днепру. Бросила ведра, полностью вытащила из воды, перевернула…
— Отец!…
И Охрид будто расслышал ее испуганный крик. С трудом приподнял вязкие веки, прохрипел:
— Родимка. Доченька. Доплыл… И вновь потерял сознание.
Назад: ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТАЯ