Книга: Ольга, королева руссов
Назад: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

 

Когда— то, во времена расцвета Хазарского Каганата, обширные степи, лежавшие на левобережье Днепра южнее Киева (Летопись именует их Диким Полем), и в самом деле были дикими. Хазары прочно удерживали волжские рубежи, и в степи эти просачивались лишь редкие, а потому и неопасные для Киевского княжества группы кочевников. Но из Великой Степи, лежавшей в южном Заволжье, пришли печенеги, которых хазары не смогли удержать. Они переправились через Волгу, нашли в низовьях Дона и Днепра огромные и никем не занятые степи и осели здесь, разводя тысячные табуны коней. Еды было много, враги -далеко, и печенеги, разбившись на несколько орд, прочно обосновались в этих местах.
Тогда на южных рубежах Киевского государства стало весьма неспокойно. Здесь практически не было укрепленных городков, здесь в основном селились землепашцы-славяне и скотоводы из подвластных Киеву мелких кочевых племен. Всадники в рогатых шапках появлялись в вечернем мареве или на утренней заре, жгли жалкие селения, убивали мужчин, а женщин и детей уводили в полон, чтобы через перекупщиков продать их на невольничьих рынках Крыма. С печенежскими ханами договаривались о вечном мире, но за дикие налеты печенежских удальцов никакой хан ответственности нести не мог.
Это в Киеве понимали, а потому и вменили в обязанность воеводе Свенельду всячески улаживать возникающие пограничные конфликты. Это было его государственной обязанностью и перед великим князем, и перед народом киевским.
Свенельд не просто отвечал за южные границы Великого Киевского княжества — он досконально изучил их, лично перезнакомившись со всеми более или менее сильными ханами печенежской орды. И он не боялся Юга.
Юга боялся Киев.
Самую большую из левобережных печенежских орд водил Куря. Отец его, с которым Свенельд поддерживал дружеские отношения, погиб в битве с болгарами, оставив ханский титул сыну. Молодой Куря строго следовал заветам отца. И первым среди этих заветов значилась дружба с великим киевским воеводой.
К воинственным ясам из Киева можно было добраться либо через Крым с последующей переправой на Тамань, либо через Дикую Степь, и Свенельд выбрал путь через степи. Это был длинный и опасный путь, но воевода рассчитывал на помощь Кури — то есть не только на проводников, но и на посредников для переговоров со степными владыками. Поэтому его обоз на добрую половину состоял из подарков — как самому Куре (ему отдельно предназначалась осетровая икра), так и тем, с кем предстояли различные встречи. На пути через степи необходимо было во что бы то ни стало избегать даже мелких стычек.
А припасы для дружины воевода сократил до последней необходимости. Он вез походные кузни, запасное оружие и железо, снаряжение, холстину для перевязок ран и увечий, шорников с ремнями и кожами и совсем мало продуктов — только муку да немного соли. Для прокорма дружины он рассчитывал в основном на охоту, потому что в степях водилось множество сайгаков.
Куря не обманул его ожиданий. Свенельд получил не только проводников и толковых толмачей, но и личные знаки Кури, подтверждающие, что воевода Свенельд и его дружина находятся под покровительством хана Западной орды.
— Меня побаиваются, — Куря не удержался от похвальбы, но тут же поспешил объяснить: — Через меня идет вся степная торговля, и я держу цены в своих руках.
Он провожал Свенельда в степь на одно поприще. Расставаясь, вручил знаки своего рода и припал к плечу воеводы, выражая высшее почтение.
— Ты спас мое лицо воина, великий воевода. Я буду служить тебе и делам твоим всю жизнь, и, даже если мне суждено прожить долго, я не смогу расплатиться с тобой.

 

2

 

Казалось бы, все устроилось. Великий князь уже признал ожидаемого первенца своим, Свенельд исчез с глаз князя Игоря по своей воле и по его согласию, даже Ярыш в конце концов перестал натужно кашлять, хотя сила еще не вернулась в его могучее тело. И в стольном Киеве все затихло и замирилось, и…
Но Ольга вдруг стала испытывать непонятный страх. Будучи весьма разумной женщиной, она пыталась найти причину этого страха, продумывая все возможные его корни, но ей ничего ниоткуда не грозило. Ни ей, ни растущему в ней младенцу. И ясным разумом понимая это, княгиня Ольга ничего не могла с собой поделать.
Когда страх стал разрастаться, давить ее, не давать спать и просто спокойно существовать, она поняла, что не избавится от него, если кому-нибудь не расскажет, что ее мучает. Правда, «кому-нибудь» для великой княгини подразумевало: только ее супругу. Но вот как раз ему-то и не следовало говорить, и великая княгиня о нем никогда не думала как о друге, к которому спешат, чтобы просто облегчить душу.
Друга она встретила в дальнем дворцовом переходе, когда шла навестить внуков Зигбьерна. Столкнулась лицом к лицу, не думая, что вот он, тот друг, которому можно доверить непонятную тоску, рождающую еще более непонятный страх.
Навстречу, тяжело опираясь на палку, шел коренастый мужчина с такой нечесаной бородой, что казался похожим на лешего. И не посторонился — совсем как леший. И сказал:
— Здравствуй, королева русов.
— Ярыш?!
— Ходить учусь, — он улыбнулся в косматую бороду. — Будто маленький.
— А бороду почему не стрижешь?
— Так ведь не один я тут ходить учусь, — туманно пояснил Ярыш, понизив голос. — Твой ромей тут часто шастает. А он — человек Кисана.
Ольга вздохнула. Объяснять Ярышу здесь, в полутемном переходе, что многое изменилось, было неуместно и небезопасно. Сказала только:
— Я пожаловала ему личное дворянство, Ярыш. И он уже оправдал это пожалование.
— Не доверяй ромеям, наша королева.
— Доверять можно только друзьям детства, — она чуть помедлила, решаясь. — Идем со мной. Идем.
— Куда повелишь.
— Боюсь только, что бороды твоей они испугаются. — Ольга улыбнулась. — Пошли.
Внуки Зигбьерна нисколько не испугались прихрамывающего мужчины с косматой бородой. То ли доброта от него исходила, то ли кого-то он им напоминал, а только они очень быстро оседлали его колени, дергали за бороду и даже смеялись. Правда, еще не так звонко, как бы хотелось княгине Ольге. Статна вышла, за дверью дежурила Айри с кривым ножом за поясом, и друзья детства наконец-то могли поговорить без опаски.
Признаваться воину, что твоя тревога не имеет никакой причины, было по-детски наивно. Ольга понимала это, а потому и изложила свою тревогу с весьма явной причиной, сказав, что беспокоится о походе Свенельда. Ярыш покачал ребятишек по очереди, отдельно каждого, на оседланных ими коленках, и, подумав, сказал:
— Марево.
— Что — марево?
— В степи. Плывешь в седле, как по волнам. А впереди вдруг — конники. Ты за меч, а они не впереди, а за два поприща. Вот так и маешься.
— Вот я и беспокоюсь, — вздохнула Ольга, хотя беспокоилась о чем-то ином, что невозможно было объяснить Ярышу.
— Свенельд со степью дружит, — Ярыш тем не менее тоже вздохнул. — Ты лучше у Берсеня спроси.
Ярыш отвечал невпопад и, явно избегая разговора, чересчур уж заботливо возился с детьми. Но при этом то и дело вздыхал, красноречиво поглядывая на княгиню. Ольга прекратила расспросы, тоже приласкала ребятишек и ушла в свои покои.
А смутное беспокойство никак не желало ее оставлять, все валилось из руте, и, подумав, она решила поговорить с Берсенем — по таинственному совету Ярыша.

 

3

 

Однако сразу повеления о своем желании увидеться с Берсенем она не отдала — то ли все еще колебалась, то ли испытывала какое-то неясное опасение. А когда, все привычно продумав и распределив, уже решила, что поговорить с советником великого князя и первым думцем и впрямь следует, доложили, что Берсень сам просит его принять и уже прибыл в усадьбу.
— Проводить в мои покои.
Берсень вошел с улыбкой. Поклонился большим поклоном с порога, лукаво подмигнув единственным глазом:
— Здравствуй, королева русов.
— Узнал, что встречи с тобой ищу?
— Ярыш сказал.
— Он… странный какой-то, — вздохнула Ольга.
— Это от беспомощности, у воинов такое случается. То был богатырь богатырем, а стал — и парнишка с ног собьет. В душе неуверенность копится, а от неуверенности до подозрений — длань одна.
Он замолчал, потому что вошли две челядинки и шустро стали расставлять на столе заморские яства. Накрыв стол, челядинки молча вышли, низко поклонившись у дверей. Берсень присмотрелся к кушаньям, сказал:
— Греческие маринованные груши.
— Из запасов, предназначенных для великого князя, — улыбнулась Ольга. — Ты не утратил приметливости, даже потеряв глаз.
— Теперь эта приметливость меня и кормит, — усмехнулся Берсень. — Так что же тебя беспокоит, королева? В детстве, помнится, тебя беспокоило, к чьим ногам положат первую охапку кувшинок. А то, что проявляется в детстве, не проходит никогда, как бы человек ни старался это скрыть.
— Угощайся, боярин. — Великая княгиня подала пример, отщипнув виноградинку.
— У тебя хорошее вино, которое ты боишься даже пригубить. — Берсень отпил из византийского кубка. — И беспокоишься о походе Свенельда через Дикую Степь.
— Нет, — решительно сказала княгиня. — С тобою, Берсень, очень легко складывается беседа, а легкая тропа — не для меня.
— Прости меня, великая княгиня, что я столь доверчиво отнесся к словам Ярыша. — Берсень учтиво склонил голову. — Однако позволь мне все же дойти по этой тропе до конца. Хотя бы ради покоя нашего друга.
— Ради друга, — холодно согласилась Ольга.
— Ведь Ярыш не знает, что Свенельд ушел в поход по твоей просьбе…
Ольга протестующе подняла руку. Берсень еще раз почтительно склонил голову, однако продолжал:
— ..Я не очень точно выразился, великая княгиня. Следовало сказать — ради твоего спокойствия. Свенельд навещал меня перед тем, как отправиться в поход на ясов. Мы с ним обсудили его путь, я отдал ему своих лазутчиков вместе с именами ханов, которые избегают ссоры с нами. За спиной Свенельда — хан Западной орды Куря, и воеводе нечего опасаться. Для него куда опаснее было оставаться в Киеве. А ведомо ли тебе, почему я посоветовал воеводе принять предложение хазар? Потому что великий князь объявил Думе, что у него будет наследник.
— Я это знаю, — со странной досадой сказала Ольга. — Знаю, знаю…
— Но ты не видела, как князь Игорь при этом улыбнулся. Той самой улыбкой, которой так опасался твой великий отец, королева русов.
Ольга почувствовала, как ледяной холод сковал ее грудь, гортань, язык, даже волю. Она хорошо знала эту улыбку. Слишком хорошо знала… Но быстро взяла себя в руки и даже сумела улыбнуться.
— Пей вино, угощайся. Мне приятно смотреть на тебя, Берсень.
— Мне тоже приятно видеть тебя, наша королева, — боярин отхлебнул из кубка. — Только не Све-нельд тебя тревожит. Беспокойство твое имени не имеет. Я не прав?
— Ты прав, — Ольга не удержалась от вздоха. — Когда у беспокойства нет имени, его невозможно выбросить из души.
— Сейчас у него появилось имя, — негромко сказал Берсень.
Ольга грустно покачала головой и замолчала. Берсень внимательно следил за нею, продолжая смаковать вино. Наконец она сказала, странно усмехнувшись:
— Может быть, мне обратиться к волхвам?
— За ядом?… Злая сила не поможет тебе.
— А есть такая сила, которая поможет? Берсень промолчал.
— Я спросила, — напомнила Ольга
— Есть, — тихо произнес он.
— И что же это за сила?
Берсень молча расстегнул застежку на груди, достал нательный крестик и торжественно показал его Ольге.
— Ты… Ты христианин?…
— Это единственное учение, защищающее душу человеческую, моя королева.
— За счет ее унижения?
— Унижения в этом мире и торжества в том. Это дает великое утешение душе Если бы ты побеседовала с моим священником, ты не испытывала бы тех терзаний, которые сегодня смущают тебя.
Ольга задумалась. Берсень говорил столь убежденно, что спорить с ним было пустым делом.
— Ваше учение допускает ложь?
— Ложь — великий грех…
— Тогда ответь мне, христианин, ты исполнишь клятву мщения, данную нами в детстве? Там, на озерах с кувшинками, где вы называли меня королевой русов?
Берсень вздохнул и горестно покачал головой.
— Я признался в этой клятве своему святому отцу. Он сказал, что нельзя изменять порыву ангельской детской души, но это — великий грех, и, когда клятва будет исполнена, он наложит на меня тяжкое церковное покаяние.
— Не знаю, чему еще тебя научили христиане, но мой вопрос требовал ответа в одно слово: «да» или «нет» Да или нет, мой детский друг Берсень.
— Да, — тихо сказал боярин и опустил голову.
— Я загляну как-нибудь к твоему священнику, — помолчав, сказала Ольга.
— Пусть твой верный дворянин тайно провезет его во дворец, — осторожно посоветовал Берсень. — Не следует дразнить князя Игоря попусту

 

4

 

Беседа не сложилась, и в этом Ольга обвиняла себя. Это ведь она вытянула из Берсеня признание, что он — тайный христианин, поставив и его, и себя в положение ложное и двусмысленное. Да, их боги — суровые и беспощадные судьи на этом свете, но человек вправе выбрать себе бога — на том. Великая княгиня сама для себя признала это право, заглянув в несчастные, прячущиеся глаза друга детства.
А беспокойство не проходило. И Ольга понимала, что беспокойство души не может пройти, пока с этой душою не побеседует кто-то, кто умеет с нею беседовать.
Ключики к душам людским были в руках христианских священников. И это была сила, которую великий князь не мог ни учесть, ни тем более уничтожить.
Правда, славяне поклоняются богам языческим, и открытая поддержка христианской церкви может их отпугнуть, насторожить, даже заставить перейти в лагерь великого князя. Это маловероятно — уж очень князь Игорь насолил славянам, — но это следует иметь в виду. Куда опаснее частые посещения церкви ею, великой княгиней Ольгой Игорь не остановится и перед открытым христианским погромом.
Она рассказала Асмусу о своих колебаниях.
— Что ты мне посоветуешь, мой дворянин?
— Я привезу священника, великая княгиня. Попрошу его явиться без облачения, но беседовать с тобою он должен как представитель христианской церкви.
— Он должен знать, что ему угрожает, если об этом узнает великий князь.
— Мучения за веру Христову открывают двери рая, великая княгиня.
— Это — слабое утешение, — усмехнулась Ольга. — Что значит беседовать со священником для христианина?
— Твоя душа ничего не должна скрывать, моя королева. Только тогда она очистится и утешится. Это и называется исповедью.
— И нельзя стать христианином, не исповедавшись в грехах?
— Невозможно.
«В каких грехах исповедался Берсень? — подумала вдруг княгиня. — В своих или моих?…» И сказала:
— Я согласна.
Исполнительный и проворный в подобных делах Асмус доставил священника, спокойно провел мимо стражи и спрятал в дальних покоях. Там святой отец облачился в соответствующую его сану одежду и только успел помолиться, как вошла княгиня Ольга.
— Приготовь душу свою для очищения от грехов… — торжественно возгласил священник, отвесив глубокий поклон.
Но великая княгиня властно прервала его:
— Это ты приготовь душу свою, чтобы отвечала на мои вопросы, не лукавя.
— Но твой человек сказал, что ты, великая княгиня, жаждешь…
— Я жажду пророчества. И коли уста твои солгут мне, ты познаешь не Божий ад, а мой. И не после смерти, а сегодня, пока жив.
Обмер священник. Залопотал:
— Помилуй, великая княгиня…
— У Бога своего милости проси. Чтобы ниспослал тебе откровение. Помолись ему об этом мгновении.
Священник рухнул на колени.
«Что?… Что она хочет услышать?… Господи, помоги, Господи, не оставь раба Твоего… Ребенка зачала, князь Игорь сказал это… Чего же боится она? Поздних родов своих?… Нет, нет, не родов, не родов… Слухи, слухи, о них говорил Берсень на исповеди… Но, пока носит, слухи ей не страшны. Пока носит, а потом? Потом, когда родит?… Когда родит, оживут слухи. Оживут, оживут, замечутся… А когда мать родила, без нее уже можно обойтись… Господи мой, благодарю Тебя, благодарю!…»
Поднялся с колен, простер руку:
— Господь мой хранит женщину, зачавшую в любви и согласии, — торжественно начал он. — И тебя Он хранит, великая княгиня, и враг людской не волен свершать зло. Но, когда рождается дитя, злые силы кружат вокруг него, а мать, родившая его, уже начинает мешать этим силам.
— И что же мне делать? — хмуро спросила Ольга. — Не рожать?
— Кормить его грудью своею. Знаю, у знатных русинок это не принято, но, если ты сразу же дашь младенцу свою грудь, злые силы отпрянут от него и от тебя. И корми его два года. Два года, никого не допускай к нему, великая княгиня!…
Назад: ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ