Николай Романецкий

Счастливая невеста

Наденька ощутила приближение визитера загодя.

Ясной пожаловал к палатам князя пешком. Не учуянный стражевыми псами – наверное, лишил себя запаха, – перебрался через ограду, никем не замеченный приблизился к черному ходу. За какие-то пять минут снял охранное заклятье, наложенное домашним колдуном князя. Двери Наденькиной темницы, правда, потребовали от него гораздо большего труда, поскольку, опричь заклятья, запирались всякий раз еще и на добрый аглицкий замок. Для кого другого двери стали бы непреодолимым препятствием, но для нынешнего гостя…

Наденька-то хорошо слышала, как он покряхтывал, разбираясь одновременно и с заклятьем, и с замком. Непростая работа даже для молодого…

Наконец раздался облегченный вздох, донеслось удовлетворенное бормотание.

Двери темницы бесшумно отворились.

Наденька давно догадалась, что Ясной пришел за нею, и сидела, затаив дыхание. У нее появилось странное ощущение, будто такое уже случалось, умыкали уже ее из этого дома, и не единожды… Наверное ей просто заранее снилась нынешняя ночь. Ибо все другие объяснения были полной ерундой. Никто с того самого момента, когда князь передал деньги в руки продавца, на нее не покушался. Да и не удивительно – забраться в дом князя Лопуха осмелился бы разве лишь отъявленный тать-волшебник, коих в мире и не бывает вовсе. Либо Ясной… Лет десять назад, правда, залез кто-то в княжеский сад, но был тут же схвачен доблестным домашним колдуном, почуявшим предстоящее злодеяние, и немедля сдан городской страже. Зачем преступник проник в сад, Наденьке осталось неизвестным – князь при ней ни разу не заговорил о случившемся, – но она воображала себе, что тать явился за нею… Иное предположение было бы откровенным скудоумием – чего ради еще можно так рисковать?..

Между тем, Ясной, ведомый магическим чутьем – а впрочем, он ведь тоже видит во мраке! – приблизился к ней и, помедлив, сказал негромко:

– Здравы будьте, моя радость! Вот я вас и нашел…

И Наденька убедилась, что на этот раз ее умыкнут непременно.

Жил он теперь в какой-то жуткой каморке, с драными обоями и давно немытым полом, совершенно лишенной удобств и почти пустой – Ни мебели, ни книг, ни картин… Даже стола нормального и того нет – фанерный ящик из-под мануфактуры (видимо, украденный у зазевавшегося купчишки) застелен вытертой клеенкой. Ладно, хорошо хоть не сальной газетой!.. Посреди клеенки оплывшим сугробом коротенький свечной огарок – значит, Ясной иногда принимает-таки гостей. Ему-то свеча не нужна…

В памяти Наденьки возникла их первая встреча – полвека назад.

Ясной был тогда черноусым, чернобородым, с пышной кучерявой шевелюрой и фиолетовыми очами, по-детски большими и удивленными. Будто вокруг него вечно происходило незнакомое и чудное. Будто сам он и не был наиболее чудным явлением в Колдовской Дружине!.. Как он смотрел на нее тогда – всю седмицу, что работал в доме князя! "Вы просто колдунья!" – говорил с восхищением. А ей оное восхищение казалось приятственным и не более того. Знамо дело, на невесту князя Лопуха так должен смотреть любой и всякий!.. Это уже потом, через пять лет, когда волхвоват развел ее и князя, она вспомнила тот взгляд…

Между тем Ясной достал из-под заменявшего стол ящика штоф вина, захватанный грязными пальцами стакан, завернутую в газету – все-таки без газеты не обошлось! – селедку и краюху хлеба. Налил, выпил, крякнул.

– За ваше счастье, радость моя! За вечное, непреходящее счастье!

Глаза его сразу поплыли. Наверно, винище было постоянным обитателем этой каморки…

Наденька грустно улыбнулась. Вот и князь все эти лета приходил к ней, всякий раз опившись медовухой. Правда, бывало это редко – в день рождения и смерти их первенца. Первенца и последыша враз – так уж случилось… Сидел князь перед нею, смотрел влюбленными очами. И плакал. Бормотал, оправдываясь:

– Я ведь не виноват, люба моя… Таковы наши законы… Всякий великородный должен продолжать свой род… Если княгиня бесплодна, вон ее из дома… Вестимо, мог бы и пойти супротив общества… Не осмелился… За то и наказан…

Вторая княгиня тоже иногда заглядывала. Но эта не оправдывалась, глядела волчицей облезлою. Впрочем, она-то ни в чем не виновата – так уж судьба положила…

Ясной выпил второй стакан, теперь уже не закусывая. Токмо с шумом понюхал хлебную корочку да утер сучковатой дланью седые усы. А какие персты у него были полвека назад! Словно музыкантовы…

– Ради Таланта я отказался от любви к вам. Любовь к женщине и Талант несовместимы – говорили мне. Так решили боги, говорили мне, и не нам оспаривать их решение. – Он обхватил голову руками и застонал. – Вот я и не стал оспаривать решение богов. И Талант у меня остался. Но все остальное исчезло.

Наденька вспомнила их встречу, через два месяца после развода. Эти месяцы она постаралась забыть в первую очередь. А потом пришлось выгнать из памяти и встречу с Ясноем.

Она пришла к нему, помня тот его взгляд, восхищенные глаза влюбленного насмерть парня. Но теперь эти глаза были совсем другими. Нет, в самой глубине их что-то еще горело – ей ли не увидеть! – однако ныне это что-то скорее напоминало подернутые пеплом угольки. Потому что человек с теми глазами не мог сказать ей: "Вы в своем ли уме, сударыня!.. Зачем вы явились сюда? Если я буду с вами, волшебные силы покинут меня! Нет, между нами не может быть ничего! Я муж-волшебник, а вы…" Как он был безмилостив!

Она лепетала в ответ беспросветную чушь, а он послушал-послушал, выпрямился гордо и молча указал ей на дверь. Князь Лопух – и тот нашел при расставании с бывшей женой пару любезностей! Как в предвенчальные дни… А здесь был жестокий, забывший свои же слова, абсолютно чужой человек. Все эти чародеи сломали его…

Наденька всхлипнула от былого унижения, которое испытала тогда от этого трясущегося старика. Впрочем, тогда он не был стариком. Да и она уже была другая. Не княжеская невеста – разведенка безмужняя… А в тот день она перестала быть и его, как ей мнилось, суженой.

Движение возле ящика украло воспоминания. Ясной, качнувшись, встал, приблизился.

– Я всегда интересовался вашей судьбой, – сказал он неожиданно твердым голосом. – Я знал, что вы принялись торговать своим телом, и осуждал вас. И только недавно задумался, сумел понять случившееся с вами. И с собой… – Он вернулся за свой ящик, вновь плеснул вина в стакан. С шумом выглотал. – Не то все было? Для чего я корпел над этими заклинаниями?.. Волшебник безмозглый! Сдохну – и вспомнить некому! Только вы вот и остались… – Он глянул на нее мутными глазами, опустил голову.

Зачем я ему? – подумала вдруг Наденька. Пожаловаться на несчастную судьбу?.. Так ведь сам выбрал эту дорогу…

И вдруг поняла – да, именно для этого. Потому что бывают в жизни моменты, когда очень хочется пожаловаться, все равно – кому. Пусть даже совершенно постороннему человеку. А ведь она ему совсем не посторонняя…

– Кой толк в том, что я подавал когда-то большие надежды? – продолжал Ясной. – Если бы вернуться в былое!.. – Он горестно вздохнул и опрокинул еще стакан. – Я вел бы себя совсем иначе. Мы бы прожили вместе, долго и счастливо. У нас родились бы дети. Как можно было променять детей на заклинания? – Он стиснул руки так, что хрустнули персты. – Все пыжился, думал, вот стану квалифицированным чародеем, совершу великие магические открытия, применю их в своем деле. А дело ушло!.. Единственным моим великим открытием оказались вы, но я даже не заметил этого. – Он вдруг грохнул кулаком по ящику, и Наденька испугалась, что тот развалится. – Большие надежды, черт меня задери! А главную свою надежду, вас, упустил!… И все пробежало мимо… И жизнь пробежала мимо, впереди одна смерть. – Он со стоном вздохнул. – И ведь пять лет назад уже понимал это, ведь мог поехать на похороны… Ан не поехал! Передумал! Постеснялся! Струсил!..

Наденька знала, что умерла пять лет назад. В приюте для престарелых – как всякая женщина, которую боги наказали бесплодством и безмужностью. Как всякая шлюха, сумевшая избежать гибели от побоев и пьянства… Умирала в безбрежном одиночестве, а он, оказывается, знал. Знал и не приехал! Предал ее во второй раз!.. Правду люди говорят: "Единожды предав – предашь и многажды"…

Он вновь смотрел на нее. Теперь в руке у него был нож.

– Не хочу, чтобы вас видели чужие глаза… Она ушла, я уйду, а вы останетесь, та, кто меньше всех заслужил награду остаться… – Голос его вдруг ожесточился. – Нет, я не дам вам остаться! Это будет несправедливо, в первую очередь по отношению к ней!

Он, кряхтя, встал, отбросил в сторону ящик – задавленно звякнула пустая бутылка. Спотыкаясь, бочком, подобрался к Наденьке и замахнулся.

Наденька сжалась в страхе. Зажмурилась.

Но удара не последовало.

Он пристально вглядывался в ее лицо пьяными глазами и беззвучно плакал.

– Нет, не могу, – сказал он через какое-то время. – Не мо-гу!

Нож выпал из его десницы и воткнулся в замызганный пол.

– Я любил вас всю свою жизнь, вы были моим ребенком, вы были моей семьей, моими воспоминаниями и надеждами… – Кажется, он начинал заговариваться. – Живите дальше, я уйду один.

Его шатнуло, и он поневоле опустился на четвереньки. Подполз к хлипкому скрипучему сооружению, на котором в княжеском доме не стал бы спать самый распоследний слуга, ткнулся лицом в серую подушку.

Наденька облегченно вздохнула. И вдруг поняла, что минуту назад он подарил ей жизнь, во второй раз. Как полвека назад. Два раза предал и два раза подарил жизнь. В самом сердце ее родилась благодарность к этому спившемуся старику. Кажется, дочерний долг состоит и в том, чтобы твой отец не умер в безбрежном одиночестве. А он ныне умрет, это Наденька понимала точно. Даже до утра не доживет, иначе бы не умыкнул ее. Она не знала, откуда к ней пришло это понимание. Пришло и пришло. Как будто это уже происходило когда-то с нею… Может, именно таким способом боги разговаривают с простыми смертными?..

Благодарность росла в ней, как ребенок во чреве матери, захлестывала душу теплыми волнами, рвалась наружу.

И тогда Наденька поднялась со своего стула. Обогнула все еще торчавший в полу нож, приблизилась к ложу и устроилась рядом со спящим.

Пьяный оборванец тут же зашевелился.

– Ш-ш-ш, – прошептала Наденька. – Это я. Я пришла.

– Да, – пробормотал он. – Это вы. Вы пришли. – Он пьяно всхлипнул. – Вы приходили ко мне не раз. И всегда во сне. Что ж, это были не самые худшие сны в моей жизни. Сны-мечты, сны-надежды. Как имя будущей княгини…

Он погладил ее по макушке.

Отвращения в ней не родилось, любовь и благодарность убивают отвращение. Слава богам, это единственное, что они способны убить.

Ясной опять был молод, кучеряв и черноус. Его губы касались ее уха, усы щекотали шею, а руки ласкали перси.

И Наденька ответила на ласку.

Он был неумел, и она помогла ему снять с нее белое невестино платье. Он был очень осторожен, и ей было почти не больно, когда он лишил ее невинности. Да, он был все еще мужчина. Но в самый главный момент – когда услада, зародившаяся внизу живота, захлестнула ей сердце, а он жестокими руками судорожно сдавил ягодицы, – раздался тихий всхлип.

Пьяные так не всхлипывают. Она все еще крепко обнимала его и бурно содрогалась от никогда не испытанной услады, но уже знала, что обнимает труп.

Нет, она не закричала. Ибо не испугалась. Ведь произошло то самое, что и должно было произойти; то самое, чего он ждал нынешней ночью и к чему был давным-давно готов. Поэтому она осторожно сдвинула с себя обмякшее мертвое тело, перевалила его на спину. Неторопливо поднялась, поцеловала мертвеца в еще теплый лоб. Затем подобрала свои тряпки, оделась и вернулась на место.

И только потом заплакала.

Утром князь Лопух, обнаружив дерзкую кражу, тут же вызвал стражников.

Через три дня "Счастливую невесту" нашли.

Самая гениальная картина великого в молодости, посредственного в зрелости и никакого в старости художника-волшебника Ясноя Ракиты стояла на старом мольберте в лачуге, где последнее лето жил бывший мастер. Труп его лежал тут же, на убогой постели, со спущенными штанами и уже начал смердеть. Наверно, старик занимался рукоблудием перед собственным творением. Тронувшись умом, забыл о возрасте, и непривычное для волшебника мужицкое наслаждение сгубило его ослабевшее сердце. Своего рода mors in coitus…

Стражники немедленно вызвали владельца картины. Князь немедленно прибыл.

И только тут выяснилось, что в последнюю ночь своей жизни умирающий волшебник зачем-то переписал "Невесту", сделав ее плачущей.

Князь нанял было реставратора, дабы вернуть картине прежний вид – благо, копии существовали, – но потом одумался: кто бы ни платил за работу и кем бы ни был в последние сорок лет Ясной Ракита, автором гениального полотна являлся он, и буде в предсмертном переписывании была его последняя воля, оную волю следовало уважать.

Реставратору заплатили изрядный аванс, и обрадованный мастер скоренько убрался восвояси – он понятия не имел, как сообщить князю, что краскам на плачущем лице "Невесты" без малого полвека, а реставрация ей пока еще не требуется.

Картину вновь заперли. Князь не приходил смотреть на первую жену без малого целое лето. А когда, вновь опившись медовухой, пришел, его чуть удар не хватил.

Через день в художественной лавке выставили на продажу доселе неизвестное полотно Ясноя Ракиты. Полотно называлось на италийский лад – "Мадонна с младенцем".