- Кажется, Сократ нашел Млечный Путь, - сказала Марта.

- Что, опять? - механически отозвался я. Новость была не из тех, ради которых стоит все бросать, мчаться к источнику информации, издавать бессмысленные междометия и всплескивать руками, изображая восторженного идиота. Я даже головы не повернул.

У Марты вкрадчивое контральто. В нем самой природой заложен такой женский призыв, что многие обманываются. Кто-то получает по рукам, а кто-то и в глаз. Ничего ее тон на самом деле не значит, однако действует так, что у Марты трое детей. Иной раз самая неприступная цитадель выкидывает белый флаг.

Но чаще похотливый агрессор получает отпор. Получал и я. Получали все. У Марты были неприятности, ее собирались отчислить из отряда и не сделали этого лишь потому, что мы все за нее вступились. Пообижавшись сколько положено, самый тупой и разнузданный самец сообразит: Марта - отличный товарищ, классный специалист, надежный партнер в работе, а на большее не посягай. Она ли виновна в том, что природа вложила в нее бездну женственности? Как правило, все обиды растворяются без следа еще в период наземной подготовки, а уж на лунной базе, где идет окончательная “притирка” команды, ни о каком донжуанстве уже и речи нет.

Рецидивы во время годичной вахты на “Вспышке” бывают. Год для человека - большой срок. Но у нас с Мартой отношения чисто товарищеские - как-никак вторая вахта у обоих.

Пройдет срок - Марта и на третью подпишется. У нее дети, которых надо кормить, и прорва женственности, а мужа нет как нет.

Станция “Вспышка” существует уже сотню лет, а где она находится, до сих пор никому не известно. Очень далеко - вот и все, что можно сказать. Не в нашей Галактике, это точно. В какой-то иной. С одной стороны - обидно. С другой - хорошо, что первый, и пока единственный, обнаруженный субпространственный Канал вообще вывел людей хоть куда-то. Не выбросил во вселенную с иными физическими законами, где ничто земное не выживет и микросекунды, не втолкнул в недра звезды, не закинул в бедную материей область пространства, где даже газа почти нет, а до ближайшей звездной системы не меньше гигапарсека. Наоборот - вывел к интересной звезде неизвестно в какой галактике. Звезда эта, по некоторым признакам, - предсверх-новая. В ее недрах идут прелюбопытные процессы, а наша задача - увеличивать с каждой вахтой поголовье автономных научных станций, обращающихся вокруг нее по разным орбитам, следить за исправностью техники, обобщать результаты, давать прогнозы и при первых признаках реакции, обещающей взрыв, - уносить ноги.

Все это хорошо, конечно, и жутко интересно для науки. Еще лучше, что вход в Канал найден буквально “в двух шагах” - внутри Солнечной системы довольно высоко над эклиптикой. Он путешествует по Галактике вместе с Солнцем и, кажется, не намерен нас покинуть. По этому поводу теоретики сочинили массу прелюбопытных гипотез. И уж совсем замечательно, что Канал стабильно позволяет людям не только попасть в иную точку пространства, но и вернуться обратно.

Вахта - год. Команда исследователей - шесть человек. И перезрелый красный гигант, тужащийся в попытках взорваться. Черт знает в какой точке Вселенной.

- Точность идентификации девяносто девять и девять, - с призывной хрипотцой мурлыкнула Марта.

- Да ну?

На сей раз я был поражен не на шутку. Бросил работу, помчался, навис над монитором.

- Если это розыгрыш…

- Смотри сам. Группа из трех галактик на дальней периферии большого скопления. Одна галактика гигантская, типа эс-бэ, два спиральных рукава, один рукав искажен. Это Туманность Андромеды. Вторая - тоже гигантская, но чуть поменьше. Тип эс-бэ-бэ. Маленькая перемычка, четыре спиральных рукава. Это Млечный Путь. Третья - средней яркости, слегка растрепанная, с тремя основными рукавами и несколькими мелкими, тип эс-цэ. Это Туманность Треугольника. Остальные галактики Местной группы, конечно, не видны. А спектры этих трех в целом соответствуют.

Сколько раз они уже “в целом соответствовали”! Во Вселенной пропасть галактик, обнаруживаемых нашими скромными средствами, и каждая из них индивидуальна. Казалось бы, идентифицировать Млечный Путь - плевое дело… Однако сейчас мы видим его таким, каким он был в те времена, когда по Земле и динозавры-то еще не бегали. Это в лучшем случае. В худшем - когда еще не было самой Земли. Не так уж трудно подобрать похожую тройку галактик из миллиардов и миллиардов и заявить, что они-то и есть ярчайшие галактики Местной группы. С вероятностью от десяти до пятидесяти процентов, что курам на смех.

А вы попробуйте-ка перебрать все эти миллиарды галактик и проанализировать каждую группу в отдельности. Сколько у вас уйдет времени?

Но сейчас Сократ - мозг “Вспышки” - неспроста дает вероятность 99,9. По яркости и местоположению очередной “подходящей” тройки он приблизительно определил расстояние до нее, учел поправку на истекшие миллионы лет, принял во внимание существующие теории галактической эволюции и сделал вывод.

Сократ жутко умный и, подобно своему греческому тезке, никогда ни в чем не уверен на сто процентов. И если он считает, что его мнение истинно аж на 99,9%, - значит, с человеческой точки зрения, оно истинно в последней инстанции - и точка.

- Поздравляю, - сказал я не без зависти. - Ты первая, кто видит Млечный Путь со стороны. Но я второй, что тоже неплохо. Скорее фиксируй, не то замаешься доказывать свой приоритет. Кстати… так, в рамках праздного любопытства… где мы находимся?

- В одной из галактик скопления в Северной Короне, - низким и вибрирующим, черт бы его побрал, голосом проговорила Марта. - Большая тебе от этого польза?

Я пожал плечами.

- Да так, знаешь ли… Пользы, положим, никакой, я ведь не астрофизик-теоретик. Просто странно жить, не зная своего адреса. Идиотом себя чувствуешь. А от Млечного Пути мы далеко? Сколько в мегапарсеках?

- Почти триста. Без малого миллиард световых лет.

Мило. Значит, мы видим нашу Галактику такой, какой она была в те времена, когда на Земле еще не возникли многоклеточные организмы. Научный мир закряхтит от удовольствия и взвоет от нетерпения: считать! быстрее! проверять модели! Авось нашей вахте перепадет со всей этой суеты какая-нибудь премия.

Поделим на шестерых. Ведь на месте Марты мог оказаться любой из нас - чисто теоретически. Практически же каждый занят своим делом, тем, к которому у него лежит душа, и в чужие дела без спросу не лезет. Подготовка у нас универсальная. Я, например, могу заменить и Марту, и Петера, но предпочитаю заниматься собственно станцией. Марте по душе Дальний Космос, а Петеру - наша подопечная звезда, которая пульсирует, коптит, выбрасывая углеродную пыль, и никак не желает взрываться. Конечно, если я заболею, они легко справятся с ремонтом и профилактикой бортовых систем. Сократ поможет, В сущности, на всех трех постах работа одинаково монотонная - само собой, в штатном режиме. В нештатной ситуации мы, разумеется, потревожим покой отдыхающей тройки.

Двенадцать часов работы - потом двенадцать отдыха. И так каждый условный день в течение года. Две тройки. Одна женщина и двое мужчин в каждой. Такое сочетание кажется психологам оптимальным.

Мне - нет. Все время хочется быть в глазах Марты лучше Петера, и это утомляет. Но я согласен с тем, что зеркальная комбинация - две женщины, один мужчина - просто кошмарна.

Подлез и Петер, долго разглядывал картинку с тремя невзрачными туманными пятнышками, морщил чело - он вообще немножко заторможенный, - читал выкладки Сократа, а потом заявил:

- Отметить надо.

Вот тебе и заторможенный. Сообразил раньше меня.

- Остальных будить? - спросил я.

- Само собой. Ты бы не обиделся, если бы по такому случаю тебя не разбудили? Я бы обиделся.

Тут Петер прав.

- Вот и иди, - сказал он.

Мне очень не хотелось будить отдыхающую тройку. Двенадцать часов на вахте - это святое, отдай и не греши. Но и двенадцать часов личного времени не менее святы. Покушать от души, помыться в душе, поспать, книжку почитать, наконец, или фильм посмотреть… Для каторжника сладка любая минута отдыха, потраченная по своему разумению, - а кто сказал, что у нас тут не добровольная каторга?

Хуже всего, конечно, будить спящих. Этьен-Жерар просто ругается, хоть святых выноси - он самый безобидный. Анжелика может и в лоб засветить. А Хорхе просто встанет и пойдет куда надо без лишних слов и антиобщественных действий, но он-то и есть самый опасный. Если решит, что его отдых прерван без достаточных оснований, - отплатит позже вдесятеро.

- А почему я? - вырвалось у меня.

- Потому что у тебя ничего срочного, а мне “Запал” к запуску готовить.

- Я могу подготовить, - предложил я без особой надежды.

- Бог подаст. Иди, иди…

Я и пошел - то есть поплыл. На оси станции, где Центральный пост, - всегда невесомость, но чем ближе к вращающемуся ободу, тем тяжелее. В жилых помещениях почти земная тяжесть, и атрофии мышц у нас не бывает.

Пробудившийся Этьен-Жерар обрушил на меня поток сквернословия. На сей раз я не узнал о себе ничего нового - он давно не менял репертуар. Анжелика молча швырнула мне в голову ботинок. Не был бы я начеку - попала бы. Хорхе, как обычно, ничего не сказал, но посматривал на меня, как мясник на тушу - сейчас расчленить или чуть погодя?

- Вольно, коматозники, - сказал я им. - Аида в Центральный. Празднуем обретение нами адреса во Вселенной. Марта уже спирт разводит.

Пока я им, тупым со сна, объяснял, что к чему, пол тихонько дрогнул - значит, “Запал” стартовал.

“Запал” - последний и главнейший автономный аппарат из целой орбитальной системы. Ее суть - сфокусировать малую толику темной энергии, без дела обретающейся во Вселенной, и с ее помощью исследовать звезду “на просвет”. По всем теоретическим моделям, нашему красному гиганту уже давно пора взорваться, а он - ни в какую. Считается, что дозированное воздействие темного излучения никак не повлияет на идущие в звездном ядре процессы.

Даже если облучение предсверхновой невинными дозами сыграет роль “спускового крючка” - уже и этот результат даст многое и полностью оправдает существование станции. Мы же, по идее, должны успеть смыться. Напрасно многие думают, будто звезда взрывается с поспешностью динамитной шашки. На самом деле станция испарится спустя часы, если не сутки после начала процесса. Еще до раздувания оболочки из недр сверхновой хлынет такой ливень нейтрино, что только дурной не всполошится, глядя на приборы, и пройдет не меньше часа, прежде чем диаметр звезды увеличится вдвое. Наш катер всегда “под парами”. Сборы - пять минут. Консервация станции никому не нужна - пусть приборы работают, пока не расплавятся, и шлют нам данные, а мы нырнем в Канал не раньше, чем станет по-настоящему жарко.

Вся беда в том, что за последние сто лет ничего такого не случалось, и случится ли в ближайшее тысячелетие - неизвестно. А содержание станции стоит денег, и немалых. Если во всем слушаться теоретиков, вечно уверяющих, что “вот-вот”, никакого бюджета не хватит.

В Центральном - точнее, на его периферии, где маленькая тяжесть все-таки есть, - уже все готово для праздника. Столик накрыт, спирт разведен водой и вишневым сиропом. Ну, конечно, восставшим от сна сперва было продемонстрировано фото трех туманных пятнышек и оглашен вердикт Сократа: вот она, Местная группа.

- А далеко мы забрались, - зевнув, высказала мнение Анжи.

- Да как сказать, - пожал плечами Этьен-Жерар. - Кластер в Северной Короне - это ведь по масштабам Вселенной почти рядом. Канал мог вывести нас и подальше.

- Найдется другой - возможно, и выведет, - подал голос Петер.

- Да где он найдется? В Солнечной системе их вроде больше нет, а до звездных полетов нам еще расти и расти…

Тут я предложил немедленно выпить, но был поддержан одной лишь Мартой. Нам с ней все эти разговоры о дурной бесконечности Вселенной, о великой космической пустоте и скромном месте человечества в ней давно опротивели. Мы не философы-космисты и даже не ученые, а просто наемные работники. Выполняем программу, разработанную не нами. Делаем то, что скажут, и получаем за работу жалованье.

Остальные четверо, конечно, тоже. Но у них, в отличие от нас, первая смена на “Вспышке” и всего-навсего третий месяц. Задолго до конца года все эти “детские болезни” пройдут сами собой. Проверено.

Выпить-то мы выпили, торжественно чокнувшись и поощущав какое-то время величие момента. А потом вновь пошло-поехало…

- Что такое человечество? - наскакивал Этьен-Жерар на Хорхе. - Сказано давно и не нами: это инструмент, созданный Вселенной для познания себя. Так? Нет?

Хорхе изо всех сил мотал головой, но Этьен-Жерар не реагировал:

- Мы - инструменты! Так почему же Вселенная допустила нас в одну-единственную точку? Может, вход в Канал в Солнечной системе вообще чистая случайность? Не верю!

- Ну и не верь, - буркнул Петер.

- Если мы инструменты познания, то должны быть там, где интереснее, - подначила Анжи. - Если Канал один, то выходит, что интерес у Вселенной тоже один-единственный - к взрывам старых звезд?

- А почему бы и нет?

- Она еще молодая, - ухмыльнулся я, - поэтому интересы у нее односторонние. Вот подрастет - откроет нам новый Канал. Всего-то через пару миллиардов лет. Жди-пожди.

- Этих Каналов во Вселенной - как грязи!

- Да? Ты их видел?

Выпить по второй и последней нам все же удалось. Петер показал свой коронный номер “Акула глотает медузу” - выплеснул спиртное из своей посуды так, что оно собралось в воздухе в трясущуюся амебоподобную дрянь, небыстро дрейфующую вниз, и поймал ртом.

- Пойду, - произнес он после этого, взглянув на часы. - “Запал” уже сработал. Сейчас данные начнут поступать.

Вот и весь праздник.

Хорхе зевнул и заметил, что, пожалуй, отключится еще часиков на пять. Анжелика маялась, явно раздумывая, не последовать ли и ей сему полезному примеру. Этьен-Жерар открыл было рот, собираясь, как видно, продолжить пустопорожний спор.

Тут-то все и произошло. Без малейшего предупреждения.

Меня швырнуло спиной вперед и впечатало в переборку. Если бы не амортизирующая обивка - наверное, сломал бы спину. И сейчас же бросило обратно. Я не кошка, чтобы падать на лапы, да еще если швыряют без предупреждения. Страха я не испытал - попросту не успел испугаться. Вот удивление было - пусть легкое и неоформившееся. Как так? Почему?!

Этого не должно быть. Собственные двигатели “Вспышки” слабосильны и обычно используются лишь для ориентации станции. Если надо скорректировать орбиту, приходится пользоваться движком пристыкованного катера, но и тот не способен задать столь дикое ускорение. Взрыв? Столкновение с посторонним телом? В таком случае нас бы уже не было в живых - это во-первых. Во-вторых, за свою автоматику и за Сократа я головой ручаюсь. Возможно, мы не сумели бы спастись в случае непредвиденного катаклизма, но уж предупреждены-то были бы наверняка! Вероятность подлинно внезапной катастрофы исчезающе мала.

Повторяю: свое удивление я соотнес с логикой чуть позднее. Пока же мне было не до того. Вокруг меня летали предметы и люди. Откупоренная банка с вишневым сиропом ударилась рядом с моей головой и метко плеснула прямо мне в лицо свое содержимое.

Потом Хорхе угодил головой мне в живот, да с такой силой, что я до сих пор удивляюсь, отчего кишки не полезли у меня из ушей. Мимо нас с противным визгом - вот тебе и сексуальное контральто! - пронеслась Марта, вращаясь в полете, как дикарский бумеранг. Послышался глухой удар мягкого о твердое - кому-то из нас “посчастливилось” угодить в главный пульт…

На какое-то время я отключился, а когда пришел в себя, осознал, что, влекомый тяжестью, сползаю вниз по стенной панели. Тяжесть нарастала неуклонно и быстро. Шутки кончились, теперь за нас взялись всерьез… Кто взялся? Этого я не знал и боялся строить догадки. Казалось, кто-то невероятно огромный и проворный сначала грубо схватил станцию лапами, пошвырял ее немного из одной ладони в другую, а затем начал раскручивать как волчок - и все быстрее, быстрее! Иной причины возрастания тяжести просто не могло быть.

Прерывисто, тревожно и совершенно бесполезно взревывал сигнал опасности - не справляясь с ситуацией сам, Сократ звал на помощь людей. Умник! Мог бы сообразить, если раньше не знал, что человек имеет предел прочности!

Я попытался сдвинуть руку - и не смог. Меня медленно размазывало по полу. Щеки стекали к ушам, дышать становилось труднее - мышцы едва справлялись с непосильной нагрузкой. Кому-то, заброшенному от оси станции дальше, чем я, приходилось еще хуже - я слышал слабые, полные муки стоны и хрип.

А еще я слышал потрескивание и негромкий хруст - каркас станции принял на себя нагрузку. Здесь, где полагается быть совсем малой тяжести, она была сравнительно невелика, но на периферии… Хвала празднику! Если бы я не поднял отдыхающих, все трое были бы раздавлены своим весом.

А впрочем, велика ли удача - пожить лишние полчаса?

Страха я по-прежнему не чувствовал и только желал, чтобы все это поскорее кончилось. Если вращение еще ускорится, станция начнет ломаться, и нам будет уже все равно, сразу ли разлетится она веером обломков или разрушится постепенно, сопротивляясь до конца. Если тяжесть не убьет нас, это сделает вакуум.

Очертания предметов потеряли четкость - хрусталики уже не могли скомпенсировать деформацию глазных яблок. Еще миг - и на меня ринулась чернота.

Сознания я, пожалуй, не потерял. Человек без сознания - бесчувственный манекен, чурка. Он не видит ни яви, ни снов.

Ну а я - то видел. Наверное, галлюцинировал.

Сначала не было ничего, кроме черноты. Потом я увидел… Что бы вы думали? Лицо любимой женщины? Картинки детства? Туннель со светом в конце?

Как бы не так. Я ведь еще не совсем умирал, а из моих слов вы уже поняли, что и не умер. Можете смеяться, но увидел я Вселенную. Всю. Разом.

Чернота - и чернота живая. Кажущаяся пустота, наполненная жизнью, движением, бессмыслицей и смыслом. Яркие острова светящейся материи, невероятной сложности путаница линий магнитного поля, гигантские силовые мосты, переброшенные от галактики к галактике, сталкивающиеся массы газа при прохождении одной звездной системы сквозь другую, межгалактический газ, разогретый до сотен миллионов градусов… и холодные темные облака диффузной материи, медленно сжимающиеся в тисках гравитации, чтобы спустя миллионы лет породить звезды, и уникальные процессы в недрах облаков, сравнимые с метаболическими по сложности и сути, хотя вовсе не биологические… и даже облака, успевшие обрести сознание и понимающие, что сжатие, дающее им энергию для их странной жизни, неминуемо убьет их, когда их материя сожмется в протозвезду, и ужас, вечный кричащий ужас живого перед уходом в небытие…

А еще - нечто глобальное над всем этим миром. Нечто невообразимо огромное, не обращающее никакого внимания на крики туманностей - малых частей его тела, подобно тому, как человеку нет дела до персональных нужд какой-нибудь клетки его эпителия. Нечто с чуждым нам могучим разумом, невероятно дремучим и невероятно холодным, пытливым и эгоистичным, глубоким и равнодушным.

И это Нечто имело название - Вселенная.

Вот тогда-то мне и стало страшно.

С опозданием. Как обычно.

Возьмите в руки дождевого червя, если не противно, а потом бросьте его на рыхлую землю. Червь спасен, но, прежде чем уйти в грунт, он еще несколько секунд будет извиваться без всякого смысла.

Потому что и вправду страшно.

Сердце колотилось так, что можно лишь удивляться, как обошлось без разрыва миокарда. Прошло, наверное, несколько мгновений, но мне показалось - лет. А потом я ощутил расплющенной спиной легкую вибрацию и начал догадываться, что худшее позади.

Включились двигатели ориентации, мало-помалу тормозя вращение станции. Страшные тиски тяжести понемногу ослабляли хватку. Прошло еще несколько минут, прежде чем я сумел сесть, и этих минут хватило мне с лихвой, чтобы совершенно успокоиться.

Неважно, что я не имел представления о том, что будет дальше. Важно, что я вновь стал действующим лицом. Возможно, от меня, да и от всех, нас зависело не так уж много, зато мы могли побарахтаться. И прежде всего - понять, что же, черт возьми, произошло.

А Сократ как ни в чем не бывало поздравлял нас с успешным субпространственным переходом!

С перевариванием этого сообщения я решил чуточку обождать. Важнее было проверить, все ли целы.

Хорхе первым сумел подняться на ноги. Петер сидел, привалившись к переборке, таращил глаза и громко икал. Марта стонала, придерживая ладонью полуоторванный клок кожи на лбу, но шевелением давала понять, что основные кости целы. Анжи и Этьен-Жерар недвижно лежали там, куда их шмякнуло.

Оба были живы, хотя и лишены сознания. Забегая вперед, скажу, что Анжелику нам удалось привести в чувство примерно через час, а Этьен-Жерар не избежал анабиозной камеры, где и скоротал время до самой Земли. Даже с помощью Сократа мы не могли спасти его сами и лишь залечили бы до смерти.

Но все для него кончилось хорошо. Ныне он жив-здоров, получил страховку, вложил в прибыльное дело и доволен судьбой, хотя, говорят, боится летать даже на самолете…

Субпространственного прыжка я не почувствовал. Он мгновенен и чреват легкой дурнотой, не более. Неудивительно, что никто из нас ничего не заметил. Уговорите кого-нибудь пощекотать себя и одновременно ударить кувалдой по лбу - почувствуете ли вы щекотку?

Сократ, однако, не врал и не сошел с ума.

- Приехали, - деревянным голосом сообщил Петер.

- Это Солнце? - чуть подняла бровь Марта, разглядывая маленький желтый диск на обзорном экране.

- Оно самое, - ответил я. - Если хочешь, проверю.

- Хочу.

Вне всякого сомнения, это было Солнце. Каждый из нас понимал: какая-то сила подхватила “Вспышку” и загнала в Канал. И вот мы дома. Неясно только - какая сила?

Но проверить, куда нас вышвырнуло, все-таки не мешало. Сто процентов уверенности всегда лучше, чем девяносто девять.

Физические характеристики звезды совпадали с солнечными. Я приказал Сократу рассчитать карту гравитационного поля и вывел ее на монитор. Вот и планеты… все на месте. Здоровенная вдавлина в силовых линиях - это Юпитер. Мелкая рябь - главный пояс астероидов. А вот и Земля. Видна, кстати, невооруженным глазом.

И все же я обрел полную уверенность не раньше, чем поймал по радио незамысловатый мотивчик популярной песенки. И это было как печать на документе. “Сим удостоверяется…” Земля, наша Земля, и думать нечего.

Очень скоро мы установили связь с лунной базой, а там поначалу вообразили, что шалят какие-то кретины. Потом началось… Нам категорически запретили пользоваться катером для возвращения, погнали к нам специальный корабль, а пока он шел, совершенно замучили всех пятерых, выпытывая подробности случившегося, да еще пообещали, что по возвращении на базу каждому из нас придется написать отчет. Иного ждать и не приходилось.

За черновик отчета я сел немедленно.

- Умно, - только и сказала Марта своим знаменитым контральто, выпросив у меня почитать мое творчество. Правда, сначала громко фыркнула, а затем уже похвалила.

- Советую и тебе написать в том же духе, - отозвался я. - Только факты. Никаких мыслей и, главное, никаких видений. Голые факты и ничего больше. На Земле и без нас хватает любителей складывать два и два.

- Отчего ты решил, что у меня были видения? - осведомилась Марта столь заинтересованно, что я понял: попал в точку.

- Мне так кажется. Я же их видел, хотя к галлюцинациям не склонен. Вселенная решила нам кое-что показать, ценю ее любезность. Могла бы просто прихлопнуть. Лабораторная мышка добралась до камеры и обслюнявила объектив. Мышку взяли за хвост и вернули к другим мышкам. Только это и произошло, разве нет? У Вселенной есть инструменты для самопознания помимо человечества. Нам нечего зазнаваться - мы не инструмент, а всего лишь объект, да еще, кажется, не из самых важных. Но писать об этом в отчете я не стану.

- Ты видел разумную Вселенную? - прямо спросила Марта.

- А ты?

- Скажи ты первый.

- Не скажу.

- Не хочешь, чтобы тебя сочли психом?

- Само собой, - кивнул я. - Удовольствие маленькое. Нет уж, болтать лишнее себе дороже. Космос не пуст - пусты лишь наши головы. Неужели ты думаешь, что нас послали в иную галактику за знанием?.. Не думаешь? Вот и умница. Налогоплательщики не готовы оплачивать правду о себе. На самом деле нас послали за подтверждением тезиса: во Вселенной нет ничего важнее человечества…

- Мы и так это знаем, - перебила Марта.

- Да, но субъективно. А нам мало. Нам надо строго доказать то, что интуитивно понятно любому самодовольному болвану - человечество самая передовая и ценная форма материи во Вселенной. И тогда болван крякнет от удовольствия, улыбнется и почешет живот. Не обманывай себя - мы несли вахту ради болванов.

Она даже не попыталась возразить - заметила только, что я удивительно умею портить людям настроение. И еще поинтересовалась, собираюсь ли я предупредить Хорхе, Анжи и Петера, чтобы они излагали лишь проверяемые факты и притом как можно суше?

Я ответил, что незачем - они не дурнее меня.

Мы долго молчали. Что остается делать после того, как расстался с иллюзиями? Наверное, взрослеть. Но взрослеют не сразу.

Возможно, когда-нибудь повзрослеем мы все. Не надо только говорить малышу, что, по большому счету, он никто и звать его никак - от этого малыш может удариться в такой рев, что не помогут ни конфета, ни ремень.

- В медотсеке еще есть немножко спирта, - сказала наконец Марта с кривой усмешкой. - Отметим обретение нами подлинного места во Вселенной?

- Кажется, на дне банки осталось немного сиропа, - в тон ей откликнулся я. - Что по мне не размазалось, то там. Смешай, у тебя хорошо получается. Надо только спросить остальных - будут ли?

- Они будут, - заверила меня Марта. И не ошиблась. Да я, в общем-то, и не сомневался.