Часть II
Геройски павший

Денек этот приятный выдался. Солнечный. А то я уже начал было думать, что солнце здесь только по самым главным церковным праздникам бывает, а в остальные дни – по карточкам. Полчаса на рыло, получи и распишись. Понятно, конечно, что граница и все такое, но тоскливо от этого ничуть не меньше.

Я как раз пристроился трофейному «шмайссеру» техобслуживание производить. Постелил кусок брезента, разобрал и начал каждую детальку вдумчиво и обстоятельно изучать. Раз уж, думаю, мне с ним воевать, то и знать свое оружие я должен, как говорится, от и до. В том числе – каких пакостей от него ожидать.

Ну, пока что пакостей особенных не предвиделось. Автомат сравнительно новый, всего полгода как выпущен, да и содержал его покойный эсман в порядке. Жаль только, с патронами напряженка, всего три магазина, из них один наполовину пустой – пришлось с рыжей поделиться. «Вальтер»-то хаупта я ей отдал.

Даже обидно немного. С одной стороны – полный ящик патронов, но вот только вставлять эти патроны можно исключительно в тэтэшник. А с другой… Тем более что из «шмайса» одиночными не очень-то постреляешь, а очередями в бою начнешь полосовать, так и к «ППШ» диски один за другим пролетают – только успевай менять.

Ладно. В конце-то концов, думаю, оборону держать – трофимовский «максим» имеется и «березины» с «пешки» – к ним, правда, тоже патронов не горы. А «шмайссер» мы побережем для настоящего дела – небось не залежится.

И – как в воду глядел.

Слышу – по мосту кто-то пронесся на полном скаку. Я даже от автомата отвлекся – интересно стало. Наша-то замковая кавалерия в стойлах овес хрумкает, только Аулей опять с утра куда-то подался, и потом, несется этот товарищ, словно призрак дважды покойного Охламона увидал.

Не иначе, думаю, связной от командования. Кто еще так гнать будет? А связники всегда как намыленные носятся, даже если в сумке всех приказов – от корпусного интендантства: «Срочно, в трехдневный срок, произвести инвентаризацию подштанников и телогреек во вверенном…» и так далее. Ей-богу, не сочиняю, был такой приказ.

Влетел этот курьер на двор – лошадь взмыленная, пена с нее клочьями летит, – соскочил, поводья, не глядя, какому-то гаврику бросил и бегом ко входу в башню. А я гляжу: вроде одет-то он по местной моде – плащ, кафтан и прочие ботфорты, да вот только на голове у этого фельдъегеря берет набекрень, а на груди чего-то угловатое и железное болтается, со стволом, что характерно, и рукояткой – ну очень на автомат похоже, правда, незнакомой системы. Но то, что автомат, а не скребок для подковы, – руку на отрез даю.

Я аж подскочил.

– Эй, – кричу, – мусью! А не парле ли вы дю Франсе?

Курьер тоже подскочил – у него это еще лучше получилось, – приземлился и головой завращал.

– Que… Где меня звать?

– Здесь тебя звать.

Тут он наконец меня увидел – и снова подпрыгнул.

– О, боги… mais c'est impossible!.. Ты есть советский, русский?

– Был, есть и буду есть, – киваю. – А ты – vive la France?

– Oui, la France un… – и затарахтел секунд на сорок.

– Стоп, стоп, стоп, – машу. – Крути назад, мусье.

Все мои французские слова ты уже слышал.

– О, pardon moi… Я хотел говорить, что я сильно рад человека из одного с мой мир, храбрый солдат союзный армии. Очень, очень сильно рад. Ах, да, позвольте представиться: Жиль де Ланн, я здесь курьер, имею важное письмо к барону Аулею, но, сразу как отдам мой друг, я бы хотел…

– Эге. А барона, – говорю, – нет. Еще с утра уехал.

– Как?!

– Да вот так. Сел на коня и ускакал.

На француза словно ведро воды плеснули. Увял, съежился, бедняга, весь какой-то поблекший стал.

– Но как мне быть? – бормочет. – У меня приказ… Срочно, в собственные руки… Я спешил…

– А священник наш не подойдет? – спрашиваю. – Отец Иллирий. Он при Аулее вроде замполита. Тоже штабной офицер. Как бы.

– Нет, письмо может вскрыть один сам барон. Боги, как же мне быть… Мне был сказано – быстро, как только можно.

– Ну, раз как только можно, – говорю, – тогда айн момент обожди. Автомат только соберу – и пойдем.

– Куда?

– К Иллирию, куда же еще.

Должен, думаю, быть у них какой-то сигнал для таких случаев. Не поверю, чтобы Аулей из замка мог уехать, о чем-нибудь этаком не позаботившись. А если есть тут три зеленых свистка вверх, то Иллирий о них наверняка знает.

Собрал быстро «шмайссер» – француз от нетерпения вокруг уже тарантеллу пляшет – закинул на плечо; собрался было идти и вдруг «Трех мушкетеров» вспомнил.

– Слушай, – говорю. – Как ты там сказал тебя звать? Жиль де Ланн?

– Да.

– Так ты что, из дворян будешь?

– Что? Ах да, я дворянин, только… как по-русски… небольшой, всего лишь шевалье.

– Как д'Артаньян, что ли?

– О да, как д'Артаньян! А ты читал Дюма?

– Ну, еще бы, – говорю. – В детстве под подушкой держал.

Правда, когда я первый раз прочел, мне из всей их компании больше всего Атос понравился. Хоть и граф. Ну а когда второй раз начал читать, там уже другие выводы пошли. Идеологически грамотные.

Ладно.

Вломились мы с этим мушкетером к попу – он, по-моему, как раз над картами, только не топографическими, а игральными, засыпать собирался – растолковали, чего нам от него требуется. Точнее, я растолковывал, а Жиль меня перебивал. Но кое-как объяснились.

Иллирий нас выслушал и удивленно так спрашивает:

– И для чего же вы пришли ко мне? Вот те раз!

– А к кому же? – спрашиваю. – Не к Каре же.

Поп на меня посмотрел, ничего не сказал, вылез из-за стола, подошел к двери, распахнул и как заорет:

– На башне! Сигналь господину барону: «Срочно в замок!»

Я в окошко глянул – на башне полыхнуло и вверх здоровенная красная ракета ушла.

Повернулся, посмотрел на француза… Ну и он на меня.

– А что я, – говорю. – Ну, не знал. Бывает.

– Аулей, я думаю, скоро появится, – говорит поп. – А пока…

– Понял, – киваю, – не дурак, – и француза за плечо тяну. – Ком, – говорю, – мусье Жиль. Пройдемте-ка.

– Куда?

– Как куда? – удивляюсь. – В столовку для личного состава. Будем тебя на убой откармливать.

Повара замковые со времен Кариного кухонного наряда меня очень сильно зауважали. И то сказать – статус мой для самого загадка, а уж для них и подавно. Плюс к тому – подвигов за мной уже накопилось на три наградные, сами считайте: «языка» приволок, да непростого – верная медаль, дракона сбил – это, правда, пополам с рыжей. Ну и, главное, черного колдуна завалил – тоже, правда, не в одиночку, но это уже местных не касается, с кем я там шашни разводил, важно, что Иллирий сей факт подтвердил – пришибли и именно того, кого надо было, – а это уже и на орден тянет.

Кстати, думаю, а в самом деле интересно – есть у местных какие такие наградные знаки? По идее, должны быть. Но, с другой стороны, кто его знает, как у этих феодалов мозги повернуты, что они за награду посчитают? Хорошо, если просто на шею блюдце повесят – ходи, мол, красуйся, или к ручке королевской приложиться допустят, как у того же Дюма. А вот если железяку какую на бок прицепят и в приказном порядке таскать заставят?

А еще, помнится, был такой орден – Подвязки, – тут уж и вовсе сраму не оберешься.

Ладно, думаю, в случае чего… И вообще, размечтался ты, старший сержант. Подумаешь, колдуна шлепнул. Тут этих колдунов черных, похоже, как комаров. Нерезаных.

– Не будешь ли ты любезен, дорогой… – начинает Жиль.

– Сергей, – говорю. – И… Ты сначала суп дохлебай, а потом и говори.

– Серж?! Замечательно. Да, и я желал спросить, Серж, у тебя. Ты давно здесь?

– Совсем недавно, – отвечаю. – Без году неделя.

– Как?! А-а, понял. И, понимаешь, я очень-очень сильно хотел знать, что есть нового в мой, наш мир?

– А ты-то сам, – спрашиваю, – давно здесь?

– Де… да, дев-ятый месяц, с ноября 43-го.

– Черт, – говорю. – Так ты, наверно, самого главного не знаешь. Союзники в твоей Франции высадились.

Зря я это сказал. То есть не зря, но надо было все-таки дать ему суп доесть. А так он, бедолага, суп расплескал, побледнел, закашлялся.

Я через стол перегнулся, хлопнул его по спине – он так кашлянул, что галушка, или чем он там подавился, через всю столовку в угол улетела, – выпрыгнул из-за стола, подскочил ко мне и давай трясти:

– Повтори! Повтори, что ты сказал!

– Да успокойся ты! – ору. – Вот уж… темпераментная нация. 6 июня 1944 года союзные войска высадились во Франции, в Нормандии. Второй фронт открыли. А у нас Белоруссию освободили и Украину почти всю. К Польше вышли.

– Й-йе… Ура… Vive la France!

Француз меня выронил и начал по столовой носиться. Правой рукой беретом размахивает, левой – автоматом. Ну, думаю, только бы он от радости палить не начал. А то камень же кругом, как пойдут рикошеты лупить – хватай мешки, вокзал отходит!

Обошлось. Петь зато начал. Я сначала не узнал, слова-то незнакомые, зато мотив… Встал по стойке «смирно», «шмайссер» к груди прижал и подпеваю:

Гимн, как-никак.

И тут Арчет заходит. Как увидел нас с французом – замер на пороге, чуть меч не выронил.

– А-а… Что случилось-то? – выдавливает. Я ему рукой машу – не мешай, мол. Потом.

– В чем…

Тут Жиль его увидал, подскочил, облапил, перетащил на пару метров – и все это, не переставая петь, – и дальше кружиться пошел.

Арчет от неожиданности аж заморгал.

– А… Что с ним?

Я куплет допел, выпал в команду «вольно», дух перевел.

– Не обращай внимания, – говорю. – Радость у человека.

– О да! – кричит француз. – Я рад. Я очень-очень сильно рад. Друзья… За это…

– Эй, – говорю. – Ты ж при исполнении.

– За свободу Франции…

– Ну, раз за свободу Франции… Арчет, где б нам шнапсика немного, в смысле… этого…

Белобрысый усмехнулся понимающе так.

– Будет, – пообещал и испарился. Где-то в районе кухни.

Я и глазом моргнуть не успел, а он назад с бутылью плетеной и тремя кружками глиняными.

– Вот, – говорит. – Вазольское красное. Пятилетней выдержки. Лучше только у барона есть.

– Ах, – вздыхает Жиль. – За это надо было бы пить мое лучшее «бордо», которое еще дедушка…

– Ничего, – говорю. – Выпьем еще и за Бордо, и за Шампань с Провансом. А пока и это сойдет.

Помню, под этот Новый год мы немецкую праздничную посылку раздобыли, и там, среди прочего, бутылка шампанского была. Все честь по чести – «Франсе Шампань». Ну и Витя Шершень его открывать полез. А он же – деревня, полтора класса образования, хоть немецкие мины курочит лучше любого академика. Короче, шампанского он до этого в глаза не видел, а потому откупоривать начал, как поллитру. И откупорил. А оттуда ка-ак шибанет!

Витя завизжал, бутылку отбросил – решил, как потом выяснилось, что это не бутылка, а граната такая у немцев появилась, нового образца. В общем, полземлянки в пене, а в бутылке осталось только что по донышкам разлить. Может, конечно, поэтому оно мне не показалось, просто не распробовал, но только на вкус – кислятина с пузырьками.

Арчет бутыль откупорил, разлил по кружкам. Встали, сдвинули – Жиль слезы беретом утирает.

– Я… Мы… За свободную Францию.

– И за победу, – дополняю. – Во всех мирах.

Приняли. Арчет по новой налил. Я на него, было, покосился, а потом думаю – да что, в самом деле, в этой плетенке ладно если полтора литра наберется. На троих, считай, по пятьсот на рыло, причем хорошего красного вина – градусы абсолютно не чувствуются.

Хотя… Помню, нас в мае одна селяночка тоже так приветила – наливку на стол поставила. Тоже – в пасть льется, словно вода из родника, и голова как стеклышко. А захотел встать из-за стола – оп-па, ноги-то и не держат. И напарничек чего-то в уголке свернулся.

– А теперь, – начинает Жиль. – Я хочу…

– Я тоже хочу, – встрял Арчет. – Мне, парни, очень по душе этот ваш обычай – пожелания произносить. И я тоже хочу пожелать, чтобы мы… чтобы у нас…

– В общем, – говорю. – Будем жить! Пей, лучше все равно не скажешь.

Выпили.

– А сейчас, – снова начинает француз.

– А сейчас, – объясняю, – третий тост. Молча. За тех… За тех, кого с нами нет и никогда уже не будет.

Приняли. Арчет последний раз по полкружки нацедил.

– Ну… а это…

– Это, – перебивает Жиль, – мы наконец поднимем за то, что даже под этим небом, под этим солнцем бывают такие встречи. И пусть же их будет еще много у каждого из тех, кто сидит сейчас за этим столом.

– Зер гут.

Допили.

– Ну вот, – говорю. – Отметили.

– Ви? – удивляется Жиль. – Это не есть праздник. У нас, в шато, когда мы празднуем, мы ставим большой, на всю улицу стол, ставим еду, вино, играет оркестр, и мы…

И снова какую-то песню затянул.

– Так, – говорю. – Товарищ старший стражник. Гостю больше не наливай.

Арчет бутылку перевернул, потряс.

– Так ведь, – отвечает, – и нечего больше.

– И хорошо.

Но все равно, думаю, надо что-то с французом делать. А то явится сейчас Аулей, а мы тут сидим с пьяным штабным курьером – прямо два шпиона какие-то.

– Эй, шевалье, – тормошу. – Кончай спиваты. Расскажи лучше, как ты сюда попал.

– Сюда? – удивляется Жиль. – Серж, сюда меня привел ты.

– Да нет. Сюда, в смысле, в этот мир.

– О-о, это есть очень долгая и очень интересный и захватывающий история…

– Ничего, – говорю. – Послушаем. Тем более если она такой «интересный и захватывающий».

Выяснилось, что был шевалье членом тамошнего подполья, этого… движения Сопротивления. Ну и замели их. Помариновали в местном гестапо, потом в вагоны – и нах Остланд. То ли в Польшу, то ли в Восточную Пруссию.

До места они, правда, не доехали – угодили под авианалет. Ну и в вагон их, судя по всему, прямое. Что с другими стало – неизвестно, а сам Жиль здесь очутился.

– Сначала я решил, – говорит, – что это все – последний сон. Предсмертная сказка. Все эти маги, рыцари – просто бред умирающего человека.

– Ну… а потом, что? Переубедили?

– О да. Очень убедительно переубедили.

Ну-ну.

– И вот я стал рыцарем при дворе принцессы Дарсоланы, – продолжает француз. – И знаешь, что самое удивительное, Серж? Я здесь счастлив. Да-да, не удивляйся. Особенно теперь, когда ты сообщил мне эту прекрасную новость про мою Францию.

– Так-таки ни о чем не жалеешь?

– Нет, Серж. Очень-очень редко… Вам, русским, знакомо это чувство – нос-таль-жи, тоска по дому. Пройтись по полям, по берегам Луары, зайти к старому Рене. Услышать колокольчик… Первое время мне постоянно казалось, что я слышу колокольчик. Представляешь, Серж, я десять лет прожил на втором этаже в пансионе мадам Сен-Симон и почти каждое утро просыпался оттого, что внизу, в лавке, кто-то из посетителей звякал колокольчиком. Да. Чаще всего это был дядюшка Жорж, который приходил за табаком для своей трубки.

– Слышь, шевалье, а кем ты до войны был?

– О, до того, как пришли боши, я был очень-очень тихий, скромный буржуа. Маленькая мастерская, на паях… Теперь Жан будет в ней полным хозяином…

Забавно, а я уж подумал, что у него и в нашем мире какой-никакой замок был. Дворянин все-таки. Хотя, с другой стороны… и д'Артаньян тоже в юности каждому лишнему су радовался.

– А мы делали в ней автоматы, – продолжает француз, – у нас был английский чертеж… «Стэн»… Боже, из чего мы их только делали!

– Вот это оно? – уточняю.

– Да, этот я собрал уже здесь. Вот, посмотри.

Слышать я про эти «стэны» уже слышал, а вот в руках держать пока не доводилось. Говорили, что прицельность у них ни к черту – пули как из шланга хлещут, дальше тридцати метров уже и в танк не попадешь, да и ненадежный. Хотя технологичность, конечно… Если этот Жиль даже в местных условиях сумел производство наладить.

– А ты его, – спрашиваю, – один такой свинтил или как?

– Всего пятнад… нет, шестнадцать. Есть детали, нет самой важной – пружины.

– Ага. Кстати, – говорю, – автомеханик. Глянешь потом на наш автопарк. У нас тут два грузовика стоят, пропадают – полуторка и «Студебеккер». Может, с них чего натрясешь.

– О, авто… – Жиль, похоже, опять в эту свою нос-таль-жи ударился. – После войны мы собирались построить новый гараж, для грузовиков. И купить новые станки. Да. После войны.

Надо же, думаю, интересные люди. Кто что на после войны планирует, а они – новый гараж.

Я тоже, помню, как-то, когда ящик с гранатами открывали, письмо от упаковщицы нашел. И там «в шесть часов вечера после войны». А где? Даже город не указан.

Черт, думаю, а и в самом деле, Малахов, что ты после войны делать будешь? Даже здесь.

У меня ведь за плечами – десять классов, да три года окопов. И все, что знаю, – война научила. Сначала выживать, потом воевать, ну а затем уж и побеждать.

А в мирной жизни… Ну что толку, что стреляю я из всего, что стреляет, рву все, что взрывается, и мины на ощупь разминирую. Понадобится-то другое. Взрывчатку, например, вытопить, это я додумался, а вот приспособить мотор от грузовика, чтоб электричество на замок давал – нет. Мысли все не в ту сторону повернуты. Да и физику всю школьную уже, наверно, десять раз позабыть успел.

Да уж.

Ладно, думаю, в конце-то концов, пока и те умения, что есть, очень даже к месту. А там посмотрим.

Тут дверь столовки в сторону отлетела – Аулей заходит. Ну, мы из-за стола повыскакивали, вытянулись «смирно».

– Эй, – шепчу, – это и есть господин барон.

Жиль вперед вышел, отсалютовал на свой, французский, манер и свиток протягивает:

– Барону Лико от герцога.

Аулей свиток взял, печать сорвал, развернул, глазами сверху вниз пробежал – а я и не думал как-то, что он так ловко читать умеет, – замер на секунду и начал аккуратно так обратно скатывать.

– Передайте герцогу, что все будет исполнено.

Эге, думаю, чую знакомый запах паленого. Похоже, все ж таки не подштанники будем пересчитывать – больше на боевой приказ смахивает.

– Позвольте отправляться?

Аулей кивнул. Жиль снова береткой махнул и вылетел наружу.

Ну вот, думаю, встретил, называется, земляка. Ни поговорить толком не успели, ни попрощаться по-человечески…

– Арчет, – командует Аулей. – Срочно найди отца Иллирия. И…

Только бы не рыжую, думаю! Вот только ее мне и не хватало.

Похоже, Аулей так же подумал.

– …Сюда его.

– Слуш… – Арчета опять ветром сдуло. А я остался.

Аулей по столовке взад-вперед прошелся. Остановился, искоса так на меня глянул, снова прошелся.

Да уж, думаю, задание, похоже, еще то. Когда командир вот так на тебя поглядывать начинает – мол, и хочется ему, и колется, и спиртику хлебнуть, и под трибунал не угодить, – значит, дело такое, что либо ты об него зубы обломаешь, либо оно об тебя. И никак иначе.

А Аулею-то еще сложнее. Подчинять меня ему никто не подчинял, формально, в смысле, по уставу, с приказом об откомандировании, и тэпэ – ага, подсунули бы нашим штабным писарям такой приказ, тут-то бы им, бедолагам, и настал бы полный и окончательный… Да и местную эту присягу вассальную я приносить пока не собираюсь – хватит с них и Трофима. Он, как я поглядел, чуть ли не первый богомол на деревне – каждую зорьку в часовню чешет, прямо как в родном колхозе на собрание.

Самое смешное-то, думаю, что обоим нам ясно – придет сейчас Иллирий, объяснят они мне, с горохом пополам, чего на этот раз нужно, я им откозыряю, крутанусь через плечо – и ура! Но вот слова для этого правильные подобрать…

Впрочем, на то он и капит… тьфу, барон.

– Вы меня звали, досточтимый?

Глаза у Иллирия – те самые, которые, как у Кулешова, добрые-добрые, – отчего-то масляно поблескивают.

– Звал, – кивает Аулей. – Вот, ознакомьтесь с сим посланием.

Поп свиток взял, прищурился, губами зашевелил.

– Хм, – изрекает наконец. – Поправьте меня, досточтимый барон, но насколько я понял – эти господа из столицы желают, чтобы наш уважаемый гость, – кивок в мою сторону, – и ваша дочь присоединились к свите принцессы, когда она вступит на земли Лико и, как здесь сказано, «сопроводили» Ее Высочество до замка Лантрис. Также им – надо полагать, Сергею и вашей дочери – следует озаботиться безопасностью принцессы во время этого пути, ибо… – Иллирий наставительно так палец поднял и голос повысил, – …до них дошли слухи о том, что силы Тьмы, желающие погибели Ее Высочеству, в последнее время стали более склонны к действию. Я правильно интерпретировал сие послание, барон, или в нем имеется еще какой-то скрытый смысл, коий ускользнул от меня?

– Вы, – раздраженно отзывается Аулей, – поняли это послание совершенно правильно.

И на меня оба уставились. А я что? Так, мимо проходил.

– Можно, – прошу, – это послание еще раз вслух зачесть?

А пока, думаю, эту телегу излагать будут, я хоть немного обстановку в голове прокачаю.

Да уж, думаю, такого задания мне еще выполнять не приходилось. Даже с Охламоном. Тварь, конечно, была пакостная, но не страшнее «тигра».

– Ладно, – говорю. – Передайте его лордству или кому еще там надо, что все будет сделано в наилучшем виде.

Развернулся и вышел.

А сам думаю – сказать-то легко, а вот сделать. Сам-то я до этого занимался делом напрочь противоположным.

Ладно. Вот и будем скакать от противоположного – поглядим на эту задачу с точки зрения противника. Чего бы я сотворил, если бы мне принцессу эту велели не уберечь, а совсем наоборот.

Подумал я это – и сразу у меня перед глазами наш капитан возник: как валяемся мы на земле, мокрые после утренней разминки, а он вроде даже и не запыхался, прохаживается вокруг и лекцию читает:

– …Очень важна тщательная подготовка места засады. Вражеская колонна должна быть по возможности «зажата». Оврагом, скатом – чем угодно. Обочину минировать. Место перед своей позицией – минировать обязательно! – Поворачивается на каблуках: – Сержант Белосыпко, вам это ясно?

– Так точно, товарищ капитан!

– С какой стороны по ходу движения колонны нужно устраивать засаду?

– С правой, товарищ капитан!

Левосторонее правило – это один из любимых капитановых коньков. Он нас уже заставил на нем не одну собаку сжевать. А на самом-то деле просто, как и все гениальное, – с правого плеча вправо стрелять неудобно. А если в цепи, то ты своим стволом еще и в спину соседу упрешься, а следующий – тебе.

– Расстояние?

– 70 метров, товарищ капитан.

Тоже понятно. Чтобы гранату в ответ не могли добросить.

– Сколько должен длиться огневой налет?

– 10–15 секунд, товарищ капитан.

Все правильно. Один рожок из автомата. Потому что еще секунд через 5–7 ответная пальба начнется, а через 20 и вовсе попытаются правильный бой завязать.

Стоп, думаю, куда-то меня не туда занесло. Все это хорошо, правильно все это, только как они при таком стремительном налете собираются принцессу наверняка укокошить? Вопрос. Какими бы лопухами местная стража ни была, но с огнестрелом-то наверняка ведь не понаслышке знакомы. А раз так, первое – стащить, заслонить, телами прикрыть, наконец!

Не вытанцовывается чего-то, а, Малахов?

Еще раз поехали. Численного превосходства у них быть не может, да и равенства примерного – это Иллирий твердо обещал. Ближняя стража – полк, не полк, но уж сотня-то рыл там обязательно наберется. Даже если с настоящим оружием у них туго – на дистанции кинжального огня толпой задавят.

А если миной управляемой…

Минут пять я еще таким манером голову поломал – так прикинул, эдак, а толку – как в той сказке: «думал, думал, ничего не придумал». Плюнул и пошел за рыжей.

Смотрю – темнеет. Поднял голову – на солнце облака наползают. Неприятные такие, клочковатые, словно борода немытая. И свет от них гадский какой-то.

Я как-то похожий свет видел. Этой весной.

Облака тогда другие были. Еще более рваные, и неслись они где-то в дикой высоте, куда никакой бомбер не заберется, даже разведчик высотный. И ветер был дикий, но тоже там, наверху, и казалось, словно киноаппарат сломался и ленту в три раза быстрее, чем положено, крутит.

И солнце тоже было нехорошее, злое. Белый косматый шар стоял над лесом, и тени от деревьев перекрещивались на синеватом снегу. В поле снег уже сошел, но в лесу он еще держался, даже сугробы попадались приличные, в которые провалиться можно. Плохо, но там, где не было снега, была грязь – с каждым шагом на ботинки налипало по полпуда.

А следы оставались и там, и там.

И мы бежали по этому лесу. Бежали так, что даже хрипеть уже не оставалось сил и откусывать куски воздуха тоже – влетает в пасть набегающий поток, и ладно, а за нами… мы бежали, а они не отставали, они дышали нам в затылок все жарче и яростнее, и наконец капитан скомандовал остановиться, потому что стало ясно – не уйти, и драться все равно придется, и лучше это сделать, пока остались хоть какие-то силы.

Я смотрел на этот мутный заоблачный свет и вдруг четко, как наяву, увидел.

Здоровенный рыжий эсман, рукава камуфляжной блузы закатаны по локоть, и видно – руки заросли шерстью, прямо орангутанг какой-то, – прислонился к стволу березы и пытается закурить, а в зажигалке то ли бензин кончился, то ли кремень, щелк, щелк, скорее все-таки бензин, искра есть, и, похоже, он от этой искры и пытается прикурить, страдалец.

– Да, Вилли, – говорит кто-то слева, мне его не видно, – а нервы у тебя стали совсем никуда.

Рыжий, не прекращая попыток раскурить, что-то бурчит в ответ.

– Да, Вилли, – продолжает тот же голос, – это тебе не за девками по двору гоняться.

Рыжий наконец взрывается. Зажигалка летит в сугроб, следом – сигарета.

– Откуда они, черт их побери, взялись, эти русские? Здесь же не было никаких банд, Ганс. Из какой богом проклятой норы…

– Какие банды, Вилли, – тот, кого не видно, явно издевается, по голосу это ясно слышно. – Посмотри на их оружие, на форму. Это русская войсковая разведка, бедный ты мой баварец, мы же в прифронтовой полосе. Или ты забыл, какой сейчас год на дворе?

Рыжий начинает носком сапога расшвыривать снег – зажигалки, что ли, жалко стало, – а еще двое эсманов волокут мимо за ноги тело: волосы на затылке слиплись, и снег за ними розовеет, а гимнастерка – наша! – на спине вся изорвана, здоровые дыры, выходные, от очереди в упор.

И почему-то я знаю, что мне ни в коем случае нельзя увидеть лицо того, которого волокут.

И я затряс головой, стараясь избавиться от этого проклятого наваждения и вспомнить, как оно было тогда на самом деле.

Мы развернулись им навстречу, как загнанные волки, только волки сражаются за свою шкуру, а нам надо – и плевать, что их вдвое больше, – нам надо дойти и доложить – а потом можно подыхать хоть по сто раз на дню. А умереть до этого мы права не имеем.

И когда они появились – разгоряченные, по сторонам не смотрят, ну как же, вот-вот они настигнут, вот-вот замелькают за деревьями спины, которые можно будет наконец поймать на мушку. А из-за деревьев им навстречу полетели гранаты – одна, две, три – мало, мало, зря угробили столько на растяжки, и я вывернулся из-за ствола и короткой очередью подсек темную фигуру, мечущуюся между деревьями, и тут же второю – «с тычка», что называется, он как раз начал высовываться из-за ствола, – и напоролся на очередь, а потом боек щелкнул впустую, ну да, их-то было в том рожке всего девять, как раз на две очереди, бесполезный автомат улетел куда-то в сторону, а я выхватил пистолет – у меня тогда был трофейный польский «вис» – и прыгнул.

Самое сложное было – удержаться на ногах. А то приложишься лбом об дерево…

Я удержался, взглянул – в двух метрах впереди был фриц, как он меня не видел – не знаю, но он азартно лупил куда-то право, и я чуть не взвыл на весь лес – что ж ты делаешь, сволочь! Это ж не пулемет! Это мои патроны! – и три раза выстрелил в него: на, получай, мазила! – только бы он наконец замолчал и не успел расстрелять рожок до конца, потому что, если придется менять… Их было вдвое больше, чем нас, и мы были хуже чем дохлые, поэтому троим удалось уйти. Одного из них, правда, мы хорошо задели.

У нас же было трое убитых и четверо раненых, причем двое тяжелых – одному перебило ноги автоматной очередью, а второй… умирал.

Муторно.

Рыжую я нашел за конюшнями. Там вдоль стены площадка тянулась, метров полтораста. Местные на ней в стрельбе упражнялись из луков. И рыжая – тоже.

Лук у нее отличный был. Хоть и невеликий из меня знаток, но уж хорошее оружие от барахла отличить как-нибудь сумею. Даже если эта дрянь для парадного таскания предназначена и выглядит на все двести. А этот лук был – вещь.

Я аж залюбовался. Как она его подняла, замерла – а ведь тяжеленный наверняка, думаю, поди попробуй такую дуру одной рукой на весу да столько времени удержать, – натянула, вжик, хлоп, и стрела уже на другом конце площадки из щита торчит. Аккурат из центра, между прочим.

– Браво! – говорю. – Сразу мастера видно.

Рыжая только сейчас меня заметить соизволила.

И то глянула так, мечтательно, то ли на меня, то ли сквозь.

– Я, – заявляет, – люблю это с самого детства. Как только смогла натянуть свой первый лук. Это… это как песня. Коснуться рукой ласкового дерева, почувствовать его дыхание, услышать пение стрелы… Не то что ваши уродливые железки, с которыми ты так любишь возиться.

Эге, думаю, булыжник в мой огород. «Шмайссер» ей, видите ли, не понравился. А «вальтерок»-то, между прочим, забрала и не пикнула.

– Может, он и не верх эстетики, – говорю. – Только вот пока ты будешь это свое ласковое дерево вскидывать да тетиву натягивать, я из тебя этой уродливой железкой не меньше пяти раз решето сделаю. Ферштейн?