Глава 5
Когда пришло время, они обошлись без прощаний, пожеланий и прочих «чайных» церемоний.
Десантный корабль плыл, помигивая бортовыми огнями, над ночной стороной пустынной планеты. В нужный час его черный корпус сотрясла вибрация: под покатым брюхом показалась стартовая платформа. На ней при помощи решетчатых ферм и откидных мачт был зафиксирован посадочный шаттл.
Раскин чувствовал себя подвешенным вверх ногами.
По сути, так и было.
Шаттл находился в одновекторном гравитационном поле «десантника», и ощущения людей на борту челнока никто не назвал бы приятными. Впрочем, и смертельными их тоже никто бы не назвал.
То ли еще ждет впереди.
Оглушительно тикали под шлемом часы. Этот прибор, понял ушелец, будет его персональным палачом в течение всей операции.
Тик-тик-тик… Сводящее с ума, бесконечное, механическое, холодное «тик-тик-тик»!
Пока у него не было возможности пошевелить ни рукой, ни ногой. Он — заключен в скафандр, а скафандр, в свою очередь, — в металлические крепления. Справа и слева от надежно загерметизированного шлема светили красным светом дежурные лампы. Такие же тусклые, как и 61-я Лебедя. Впрочем, смотреть в одноместном десантном шлюзе было не на что. Вот эта рифленая панель в миг, когда шаттл соприкоснется с грунтом, откинется вниз, превращаясь в трап. В распоряжении Раскина тогда будет около десяти секунд на то, чтобы убрать крепления и выскользнуть наружу. Десять-пятнадцать секунд — большего Скарлетт не обещала. Она не имела права рисковать посадочным модулем. Так, по крайней мере, объяснили Федору.
Не имеет так не имеет. Ей нужно было умудриться попасть в окно между двумя «смещениями». Успех этого маневра определит скорее удача, нежели ее умение.
Сейчас у Раскина еще была возможность пользоваться качественной связью со Скарлетт и с командной рубкой десантного корабля. Но ему казалось, что какие-либо разговоры сейчас ни к месту. Поэтому он просто молчал и слушал.
— Закончен второй цикл диагностики, — сообщила Скарлетт кому-то на «десантнике». — Все системы «зеленые».
— Подтверждаю, — послышался вкрадчивый голос бортового компьютера.
— Даю запрос на разблокировку первого уровня… — вновь голос валькирии.
«Ну, валькирия, не посрами прозвища! — улыбнулся сам себе Раскин. — Интересно, называет ли тебя так кто-нибудь, кроме меня?»
— Подтверждаю! — это уже ответил ей Козловский. Слышалось позвякивание ложечки о края фарфоровой чашечки. Седоусый капитан опять пьет кофе.
Большая часть ферм и мачт разошлась.
— Отключаю внешнее питание, — объявила Скарлетт. — Вывожу плоскости в летное положение.
Крылья, до этого момента сложенные домиком над клиновидным центропланом шаттла, разошлись в стороны.
— Ну вот и все, — вдруг не по-уставному сказала женщина. — Включаю последний круг диагностики.
В баллонах за спиной Раскина была смесь азота и кислорода; ее должно хватить ни много ни мало на час размеренного дыхания, и эти минутки уже бежали. Там же, в ранце, глухо плескался галлон аминокислотного сиропа. Уже не «курица», а «лейцин-изолейцин-лизин» с добавлением аспарагиновой кислоты — новейшее, наиболее эффективное «топливо» для поддержания модифицированного организма в режиме форсированного метаболизма. Еще был комплект сигнальных ракет в сумке на левом бедре, — для обратного пути, чтобы его, ушельца, в ночной пустыне отыскал второй шаттл. Челнок пилотировать будет уже не Скарлетт, а кто-то из асов Козловского. Полковники решили, что этой женщине не стоит играть со смертью дважды.
— Что там у нас внизу? — Голос валькирии был спокоен. — Темно?
— Хронодатчики поют! — весело ответил Козловский. — У микрофона сегодня дежурит капитан «Ретивого», госпожа Родригес! От рассвета до рассвета она крутит в эфире ваши любимые песни. Записывайтесь в очередь! Вот сейчас, например, по заказу полковника Шнайдера звучит Бетховен — Соната № 8 в до-миноре… Хотите послушать?
В динамике захрипело. Раскин втянул голову в плечи, прищурился. Поначалу он решил, что Козловский решил над ними подшутить. Он подумал что-то вроде: «Ну и падла же! Сидит в рубке и пьет кофе. Сюда бы его и вниз головой, чтоб кофе из ноздрей вытек…»; но не успел этот мысленный поток набрать стремительности, как среди шума и треска статики все-таки прорезались фортепьянные ноты.
Четкие, правильные ноты. В меру напыщенности, в меру героизма, в меру лирики. То, что как раз соответствовало ситуации.
Раскину вновь захотелось улыбаться: под такое музыкальное сопровождение нежеланное приключение приобретало романтические оттенки. Он даже пожалел, что в свое время не уделял внимания классической музыке: настолько, оказывается, она может попадать «в десятку».
Вдруг звуков не стало. Музыка погибла внезапно, до обидного внезапно. Забвение решило напомнить им о себе: место их предстоящей высадки накрыло «смещение».
— Ладно, — сдержанно отозвался Козловский через какое-то время. — Просим прощения за неполадки в эфире…
— Диагностика закончена, — вернулась «с небес на землю» Скарлетт. — Запрашиваю разрешение расстыковаться.
— Расстыковаться разрешаю. Стартую отсчет.
— Девяносто девять… — с готовностью отозвался компьютер.
— Ти-Рекс? — окликнула Раскина Скарлетт.
— Все в порядке. Я готов, — ответил он, ерзая в скафандре. Неожиданно эта керамическая скорлупа показалась ему чертовски неудобной. — Можешь, кстати, называть меня Ушельцем.
— Ты уже знаешь? — спросила она после заминки.
— Знаю. Все правда в порядке, — повторил он, — кто-то приходит, кто-то уходит; люди меняются, меняются прозвища…
— Говорят, ты собирался осесть на Земле, но тебя вынудили снова податься в космос.
— Было дело. Только я не подался. Я сбежал.
— И мы сейчас над планетой, с которой у тебя все начиналось. Призадумаешься…
— Ну, надеюсь, на ней все и закончится. Полковник выделит мне земельный пай на вашей буферной планете поближе к теплому вулкану, я займусь мемуарами и разведением модифицированных кроликов.
— Отличный настрой, Ушелец! — Раскину показалось, что Скарлетт не сказала ему того, что собиралась. — Держись, начинаю отрыв…
Шаттл вздрогнул. На секунду Раскин почувствовал, что его сердце готово вырваться наружу, разорвав грудь и крепчайшую оболочку скафандра, подобно мифическому инопланетному чудовищу: они падали головой вниз в черный колодец ночного Забвения. Но уже в следующий миг кровь отхлынула от мозга и свободно разошлась по тканям. Шаттл вышел за пределы искусственной гравитации десантного корабля. На борту воцарилась невесомость.
— Три… два… один! — честно отсчитала Скарлетт и только после этого запустила маршевые двигатели.
Раскин зажмурился. Дышать стало тяжело. Глазные яблоки налились свинцом, мышцы на лице затрепетали, заставляя его непроизвольно гримасничать собственному отражению на внутренней части забрала шлема.
Челнок пронесся рядом с висящим на геостационарной орбите «скаутом» «Ретивый». Пламя из его дюз озарило развернутые зонтики параболических антенн, что неустанно вслушивались в тишину на поверхности планеты-убийцы. Но едва ли кто-то из экипажа корабля близкой разведки успел разглядеть через иллюминатор вираж искусственного болида.
Через миг и «Ретивый» превратился в звезду — одну из многих, сияющих в зените.
Корпус челнока вновь вздрогнул: сработали контрольные двигатели. Скарлетт вывела шаттл на посадочную траекторию. Уверенно положила машину на первый виток. Под короткими, но широкими плоскостями развернулось пыльное, словно когда-то завалившееся за шкаф и всеми забытое полотенце, полотно безрадостных земель. Сейсмическая активность на Забвении давным-давно угасла, метеориты и ветер оставались здесь единственными рельефообразующими факторами. Мелькали невысокие горы, равнины, изрытые оспинами воронок; тянулись покрытые щебнем пустоши.
А затем они оказались над Кратером. Тем самым, что отличал Забвение от остальных пустынных миров.
Этот Кратер не выглядел ни воронкой, ни чашей. Создавалось впечатление, будто кто-то вынул целый сегмент планеты и развеял его на солнечном ветру. Под шаттлом сгустилась тьма. Безмолвная и непроглядная, в то же время хищная, истекающая слюной, словно притаившийся в засаде зверь. Из Кратера разило опасностью. То невидимое и необъяснимое, что вызывало это ощущение, хлестало из его необозримой кальдеры, словно лава из действующего вулкана. Казалось, что за завесой черноты притаилось нечто, со злобой глядящее в космос, ненавидящее любые проявления жизни, будь то органика, будь то плазма — электрический импульс в кремниевом процессоре робота.
Перегрузки не уменьшались. Тик-тик-тик — стучали часы внутри шлема. Тик-тик-тик — пульсировало в голове ушельца. Сидя в десантном шлюзе, он не мог видеть Кратер. Но он ощущал его. Точно так же, как в годы молодости. Поэтому, когда это образование исчезло за кормой, он вздохнул с облегчением.
Далее они достигли терминатора. Кабину челнока залило кармином чужого рассвета. Солнце Земли с такого расстояния слизнуло бы шаттл, не почувствовав вкуса, превратило корпус в металлический пар, но все, на что оказалась способной 61-я Лебедя, — это радиоактивные плевки и вялый расстрел фотонами. В пространстве колыхалось пунцовое щупальце протуберанца. До него было очень далеко, однако даже невооруженным глазом можно было увидеть, что оно оканчивается петлей. Плазменное лассо, брошенное агонизирующей звездой в безнадежной попытке достать их крошечный кораблик.
— Выходим на дневную сторону, — послышался голос Скарлетт.
Раскин не страдал излишним самомнением и понимал, что пилот докладывает не ему, а тем, кто следит сейчас за их маневрами с мостиков «Микадо» и «Ретивого». В тот миг ушелец подумал, что если бы у него было время, оптический прибор и, самое главное, — желание, то он смог бы отыскать место своей предыдущей высадки. Они как раз пролетали над тем районом, где когда-то проходило испытание экспериментальной группы мутантов.
— Радиомолчание приблизительно четырнадцать минут, — вновь сказала Скарлетт. — Готовлюсь к торможению и входу в атмосферу.
Ответить ей не успели — корабли загородил шар Забвения.
«И вот наконец мы наедине», — сказал бы Раскин Скарлетт, если бы сам был моложе, а обстоятельства, желательно, — более мирными. То есть не сегодня. И, уж точно, не завтра. Сейчас нужно было думать только о миссии. Он — миссия; миссия — он… Бред. Наоборот, хорошо бы расслабиться, а то колени трясутся так, что суставы скафандра скоро разболтаются. Чему быть, того не миновать, можно хмуриться своему отражению внутри шлема, медитировать, глубоко вдыхая баллонный воздух, да только не сделает это его форсированный метаболизм еще более форсированным. К тому же, возможно, женщина в кабине пилота — последний человек, с которым он может поговорить (то, что рация с пьезомеханизмом будет работать на Забвении, — вилами по воде писано).
Каково было его удивление, когда валькирия сама нарушила молчание.
— Ушелец, пока нас никто не слышит…
— Да, Скарлетт?
— Я была бы тебе признательна, если бы ты вернулся невредимым.
Раскин хмыкнул.
— Спасибо, Скарлетт. Но думаю, что не обо мне ты печешься.
— На девяносто процентов… — она запнулась.
— Что — «на девяносто»?
— На девяносто — ты прав, — честно ответила она. — Шнайдер — одержимый. Он не отступит, пока не перевернет Забвение вверх дном. Мне бы не хотелось лететь на эту планету в еще один рейс.
— Знаешь, — с напускной развязностью проговорил Раскин, — когда речь идет о Забвении, слишком заносчиво давать какие-либо обещания. Скажу просто: сделаю все, чтобы твоему Картеру не пришлось повторять наш маршрут. Я сказал то, что ты хотела услышать? — закончил он с нажимом в голосе.
— Наверное. Я не права. Извини, Ушелец. Просто, сделай так, чтобы ты вернулся.
— Не бери в голову. Лучше посади нас нежно!
— Будь спокоен!
Шаттл ворвался в верхний слой атмосферы. Заскользил сквозь газовый бульон, теряя скорость. Удивительно, но на этой высоте уже было полно пыли: из-за низкой гравитации ее забрасывало ветром с поверхности планеты почти что к самим звездам. А ветры над прокаленной дневной стороной Забвения бушевали безжалостные. Скарлетт, поигрывая желваками, смотрела через щель фронтального иллюминатора на то, как нос челнока рассекает клубящуюся мглу. Где-то внизу, но уже — рукой подать как близко, бродили среди причудливых выветренных скал обитатели этого мира — многокилометровые воронки ураганов.
Неожиданно Раскин почувствовал, что коалиты в его ушах уже не болтаются, словно морская капуста в океанском течении. В блуждающем мирке посадочного шаттла вновь появился «верх» и «низ». Здравствуй, гравитация!
За считаные минуты они промчались через бесхитростный пыльно-красный день Забвения. Свет вокруг них стал меркнуть, наливаться багрянцем; и вот внизу снова превалируют серые безликие оттенки. Ветры утихомирились, у скал исчез напыщенный вид барочных башен, они превратились обратно в посеченные метеоритами хребты.
— Приближаемся к цели, — сообщила Скарлетт. — Связь… да, возвращается связь… «Микадо»? «Ретивый»?
Голос Шнайдера прозвучал неожиданно четко и так громко, что Раскин вздрогнул:
— Скарлетт, внимание! Внизу — тишина. Хронодатчики молчат! Повторяю: хронодатчики молчат!
— Принято «хронодатчики молчат», — ответила Скарлетт озадаченно. — Запускаю маршевые, выхожу на следующий виток.
Раскин, предчувствуя недоброе, попытался развернуть зажатую креплениями руку так, чтобы увидеть показания индикатора кислорода. Но в темном шлюзе ему не удалось разглядеть ни шкалы, ни проклятой стрелочки. Пришлось перевести глаза в режим ночного зрения, но и он не помог. Циферблаты стали выглядеть яркими размытыми кругляшами.
В свою очередь, Скарлетт запустила программу пересчета расхода топлива. Беззвучно чертыхнулась, увидев результат.
— Отставить новый виток! — включился в разговор Козловский. — Продолжай торможение! Закладывай вираж и начинай спиральный спуск!
— Принято.
— Не опускаться ниже двух километров!
— Принято. Приступаю к маневру.
Шаттл накренился. Началась болтанка. Раскин крепко приложился затылком об шлем, на секунду забыв о своих пробах следить за потреблением кислорода. Центробежная сила заставила его подобрать колени.
Челнок обогнул точку высадки по широкой дуге. Лишь над дальней стороной Кратера Скарлетт удалось развернуть шаттл носом к цели. Цифры на экране альтиметра беспристрастно уменьшали свое значение. И опять они пронеслись мимо цели и закончили разворот уже в западном полушарии, на кромке заката. Скарлетт поставила метку на дисплее расхода топлива. Когда пока еще зеленый столбик опустится до указанного уровня и станет желтым, решила она, шаттл отправится обратно в космос.
А тем временем посадочный модуль ввинчивался в скудную атмосферу Забвения все глубже и глубже. Два километра — говорят, что выше этой отметки «смещение» еще ни разу не фиксировали, однако никто не брался утверждать, что аномалия действует только на поверхности планеты. Сейчас у них была прекрасная возможность проверить эту гипотезу. Альтиметр показал три тысячи метров над грунтом.
Раскин твердо решил, что если не высадят его сейчас, то во второй раз он черта с два согласится на эту авантюру. Больше всего ему захотелось подбросить забрало шлема и вставить в зубы сигарету. Хотя, еще накануне был уверен, что никотин не имеет над ним власти.
— Ушелец, мы сейчас над целью, — заговорила Скарлетт, — мы прямо над «скаутом»! Я сбрасываю скорость, выхожу на новый вираж, опускаю машину на двухкилометровую отметку…
— Есть сигнал! — закричал Шнайдер. — «Смещение» прекратилось!!!
— С богом, ребята! — включился Козловский.
— Повторите, хронодатчики работают? — Валькирия не стала разделять энтузиазм тех, кто находился в тысячах километрах над ними.
— Хронодатчики функционируют отлично! В эфире гимн СССР! — подтвердил Козловский и сразу же добавил: — На орбите работает шаттл «номер два». Ровно через двадцать четыре минуты он опустится на поверхность Забвения и эвакуирует Ушельца.
— Ушелец, держись! — заскрипела зубами Скарлетт.
И ему пришлось держаться.
Те перегрузки, которые он испытал на орбите, показались детским лепетом по сравнению с тем, что Скарлетт устроила при посадке. Корпус стонал, двигатели ревели; едва завершив последний разворот, она бросила шаттл в сторону мерцающей на навигационном мониторе точки. Она не знала, сколько времени даст ей Забвение на посадку и отступление: полчаса, десять минут или же тридцать секунд. Опускаясь ниже двухкилометровой отметки, она непроизвольно задержала дыхание.
Включила гравитронику и зажгла прожекторы: внизу от горизонта к горизонту тянулись каменистые гребни. Скорость челнока упала до минимальной. Теперь он плыл в собственном гравитационном поле, готовый зависнуть над подходящей для посадки поверхностью.
Над головой Раскина зажегся предупреждающий сигнал: шлем с поднятым забралом — в круге, перечеркнутый крест-накрест. Значит, Скарлетт начала стравливать в шлюзе давление, чтобы, когда откроется выход на планету, его не выбросило из шаттла вместе с воздухом, словно снаряд из пушки.
Раскин подобрался. Вот-вот, и пилот объявит касание. Ушелец отсоединил рацию от корабельной сети, в тот же миг в динамике захрипело и завыло — с качественной связью можно было распрощаться. Покрепче схватился за рычаги — слева и справа от себя, — чтобы убрать крепления, как только… как только…
Челнок скользнул брюхом по гребню. Скарлетт выругалась, зло ткнула пальцем в монитор контроля бортовых систем, выпуская наружу телескопические стабилизаторы. Вверх взлетели исполинские клубы пыли, похоронив под собой место посадки, а также надежду его разглядеть.
Шаттл сурово дернулся. Освещение в шлюзе вошло в прежний, красный, режим. Раскин понял, что Скарлетт сообщает ему о посадке, хотя не разобрал сквозь шум помех ни слова.
«Десять-пятнадцать секунд», — напомнил себе Раскин. А лучше — и того меньше. Ведь в любой миг шаттл может накрыть «смещение»: убить Скарлетт, уничтожить челнок.
Натужно загудели сервомеханизмы, опускающие трап, засвистели, вырываясь наружу, остатки воздуха. Раскин рванул рычаги, поднимая крепления, выскользнул из кресла.
…Он еще не находился в состоянии ускоренного метаболизма, однако все происходящее вокруг казалось ему донельзя медленным, изматывающим. Вот крепления: еле-еле поднимаются вдоль направляющих вверх; вот трап: все еще ползет навстречу грунту…
Он в два шага пересек шлюз, решительно вышел на трап, в пыльную кутерьму, мечущуюся в лучах прожекторов. Прыгнул вперед, умело сгруппировался в половинной силе тяжести, и приземлился на ноги уже среди серых валунов.
Ха! Раскин с изумлением понял, что он едва не смеется от радости. Высадка-то прошла на «пятерку»!
В этом вонючем лесу снова появился волк! Несмотря на возраст, он не потерял своих навыков и крепко стоит на лапах! Он по-прежнему молодец, он по-прежнему — Ти-Рекс, а не какой-нибудь дряхлеющий Ушелец!
Но нет, то ли с ним сыграла злую шутку инерция, то ли попросту что-то подвернулось под ноги; Раскин потерял равновесие, отчаянно взмахнул руками и затем на глазах у Скарлетт и всех тех, кто наблюдал за высадкой с «Ретивого» и «Микадо», позорно рухнул. Упал так же ловко, как мешок с навозом…
«Не хватало только разбить забрало об камень, — чтобы глаза наружу вывернуло…» — успел подумать он, врезаясь головой в закругленную вершину валуна.
Ему повезло, на стеклянном щитке не осталось ни царапинки. Скафандр собрали на славу.
Перевернулся на спину и минуту-другую лежал, наблюдая, как к звездам поднимается доставивший его шаттл. Слава богу, Скарлетт удалось убраться с этой планеты живой.
Присел. В левой щиколотке пульсировала тупая боль. Правое колено тоже ныло. Но в целом серьезную травму получило лишь его самолюбие.
Первым делом он выставил перед собой обе руки и проверил, что показывают его любимые циферблаты на наручах. Как всегда, ни черта не понял. Перед десантом у него так и не нашлось времени как следует изучить эти приборы. Неуверенно пощелкал переключателями газового смесителя за спиной: стрелочка на индикаторе «О2» дернулась в сторону нулевой отметки. Раскин поспешно вернул переключатели в предыдущее положение и зарекся к ним прикасаться до окончания миссии.
В динамиках по-прежнему хрипело. Хваленая рация и ее пьезомеханизм либо не стоили выеденного яйца (как Раскин и предполагал), либо сломались в минуту его позора, — когда он проверял прочность скафандра среди здешних глыб. Сколько ни верти неудобную верньеру, сколько ни изводи себя рычагом на бедре — эфиром распоряжалось лишь реликтовое излучение.
Тик-тик-тик — постоянно капало сверху. А идиотский хронодатчик функционировал — как назло. Наверное, и впрямь — самый надежный прибор в скафандре.
Кстати, время бежало, пора было приниматься за работу. Раскин огляделся: он находился в узкой, петляющей ложбине. Удивительно, как Скарлетт ухитрилась посадить сюда челнок! Слева поднимался крутой склон высотой в два — два с половиной человеческих роста. Справа, шагов через двадцать, начинался пологий подъем. Это были пресловутые каменные гребни, которыми встопорщилась лавовая долина после удара астероида. Все, как один, повернуты пологой стороной к Кратеру, крутой — ко всему остальному Забвению.
Раскин тремя прыжками поднялся на ближайший гребень. Взгляду предстал мертвый, но одновременно удивительный пейзаж. Застывшая страна каменных волн, бесконечная череда подъемов и спусков; ни тени движения, лишь унылая пыльная поземка текла вдоль дна впадин между гребнями. Горизонт так близок, что, казалось, можно было вытянуть руки в стороны и соединить север с югом. Над долиной — усыпанное звездами небо, полупрозрачные хвосты комет цепляют взгляд. Их возле 61-й Лебедя крутится — что мух возле сладкого. Небо подсвечено красным, словно заревом близкого пожара. На востоке чернел скальный хребет — ближняя стена Кратера. На западе звезды пропадали на фоне встающей стеной зари. 61-я Лебедя оставалась невидимой, но над горизонтом, словно инопланетный цветок в воспаленном обрамлении, извивалась нить протуберанца. Тонкая нить, словно гиф грибницы.
— Так вот ты какой, цветочек аленький… — пробормотал Раскин.
Неожиданно его внимание привлекло движение среди гребней на юге. Поднялся ветер. Он натянул и заставил трепетать полотно, непонятно как очутившееся здесь. От полотна вглубь расщелины тянулись перепутанные стропы. Парашют?
Раскин оттолкнулся от края гребня, пролетел метров пятнадцать, болтая ногами, и на этот раз смог мягко приземлиться на середине соседнего склона. Подпрыгивающей походкой взбежал на его вершину — он уже почти адаптировался к пониженной гравитации — и по щебенистой насыпи спустился в расщелину. Здесь он обнаружил прикрепленный к парашюту существенно помятый шар из тусклого металла. Шар был диаметром примерно в один метр и выглядел очень тяжелым. Сквозь дыру в округлом боку Раскин увидел переплетение толстых медных жил. Что это: один из тех радиопередатчиков, что установил в долине экипаж «Ретивого»? Зонд, отправленный исследовательским кораблем при царе Горохе, в пору тотального увлечения темпоральным ребусом Забвения?
Однако долго изучать находку ему не пришлось. Размеренное «тик-тик-тик» у виска вдруг изменило ритм.
Тикитикитикитик!
«Смещение»!
Раскин бросился вниз, на щебень.
Вот оно! Капкан Забвения захлопнулся. Теперь бы не сплоховать!
Он сжался в позе эмбриона и отпустил внутреннюю пружину.
Ну же! Распрямись! Мгновенно! Со взрывом!
Он всегда ощущал себя на грани. Он мог включать форсированный метаболизм рефлекторно. Обычно хватало легкого толчка, какой-нибудь ерунды, и мутация сразу напоминала о себе: «Угроза? Метаморфозу?..» Теперь же потенциальная энергия его организма неохотно трансформировалась в кинетическую.
Электроны вяло кружили вокруг унылых атомных ядер. Аминокислоты образовывали непрочные пептидные связи. Мир погружался в гомеостазис.
Перед глазами появились лица ребят из его старой группы. В мельчайших подробностях. Он, как наяву увидел, задорные глаза Ли Вэя и волосатую родинку на его подбородке; в ушах зазвучал холодный голос с хрипотцой — это Элдридж читал вслух газету, речь шла о новой политике Солнечной Федерации в связи с укрепляющимися добрососедскими связями с цивилизацией Треугольника. Он вновь услышал отвратительный звук — так Кайзер с пристрастием скреб лезвием подмышку; от этого типа всегда разило на три версты, несмотря на дезодоранты. Как он только не задыхался в своем скафандре…
Надо же! А он был уверен, что образы этих людей навсегда стерлись из его памяти.
Тикитикитикитик!
Зато они не забыли его.
Тикитикитикитик!
Они ждали все это время.
Здесь, на Забвении. Ждали, когда он спустится. К ним. На встречу.
Их тела перегнивали внутри скафандров, превращались в прожаренные рентгеновскими лучами и ультрафиолетом безгубые мумии, а их души терпели и лелеяли надежду о том, что когда-нибудь он попадет к ним в руки.
Теперь здесь были все. Вся группа. В тех самых тяжелых роботизированных скафандрах, в которых испустили дух, но почему-то без шлемов, — да и зачем покойникам воздух? Они обступили его — исполины, полубоги над жалким, скорчившимся у их ног человечком. Они стояли, покачивая почерневшими головами. Они не одобряли его тщеславия и самоуверенности. Как он мог подумать, что у одного — одного! — выйдет то, что не получилось у всей группы?
В какой-то миг ему показалось, что у него и в самом деле ничего не выходит. Что он не может разогнать свой организм до скорости «волны». Он скрипел зубами и глухо стонал от отчаяния и охватившего его животного ужаса. С губ свесились клейкие тяжи слюны. Он бился затылком об шлем. Он умирал. Он был один под красным небом, на этой планете. На планете, которая убивает людей.
— Есть такое восточное изречение: если ждешь друга, не принимай стук своего сердца за топот копыт его коня…
О боже! Кто это говорит? Чей монотонный голос рождает слова под шлемом белого керамического скафандра с неотвратимостью и скукой хозяйки, развешивающей на веревки белье?
— Мы ждем контакта, но пока нет ни одного достоверного факта, который бы указывал на то, что мы — не одиноки. Что, кроме нас, в этой Вселенной существуют живые организмы, наделенные разумом, свободой воли и жаждой познания. Равные нам по могуществу и способные на обмен информацией.
Раскин понял, что это продолжает читать газету дружище Гордон Элдридж. Ага, ври больше. Ничего эдакого там не писали. Помним-помним! Не проведешь! Да и сам ты сейчас стоишь истуканом, черный, как головешка, и страшный, как смерть, а не читаешь. Не можешь читать. И газета та истлела давным-давно, как истлел твой мозг, приятель…
— Если существуют сверхцивилизации, то почему они до сих пор не установили с нами контакта?..
У его забрала возник обтянутый остатками серой пергаментной кожи череп. По характерному запаху — как мог запах проникнуть через скафандр? — Раскин понял, что это наклонился Кайзер. Вонючка и при жизни отличался настырным характером.
— Тик… Тик… Тик… — отщелкала трещина рта. — Вот так и Шестой… — выдохнул почти что нежно. — Группа… в комплекте… Тик… Тик… Тик…
И все закончилось.
Раскин понял, что хронодатчик в шлеме отсчитывает секунды непозволительно медленно и с благородным «цокающим» звуком, который скорее подходил бы массивным каминным часам. Стало быть, скорости объективного и субъективного времени опять разошлись. Теперь он обгонял всепланетный временной поток.
Раскин осадил метаболизм. Его плотно сомкнутые губы разжались, наружу вырвалось облачко пара — как на морозе, которое тут же осело пеленой на внутренней поверхности щитка шлема.
Вернувшись в одну фазу с Забвением, Раскин осознал, что по его лицу текут слезы. Он рыдал. То ли потому, что перегруженная нервная система требовала немедленной разрядки, то ли потому, что лица его бывших товарищей — и живые, и мертвые — привиделись уж очень реальными. Как говорится: чего греха таить? Он испугался до смерти. Но в Большом Космосе какая только чертовщина ни случалась, и страх — не то чувство, которого стоило здесь стыдиться. Так считал и сам Раскин, и большинство его коллег. К счастью (или к несчастью), рация не работала, и у него была возможность дать себе волю.
Но и это прошло тоже.
Он поднялся на ноги. Сквозь запотевшее забрало с опаской оглядел обступающие его склоны. Нет, он был один. Никаких мертвецов. По крайней мере — ходячих. Посмотрел на звезды. Ликуют ли сейчас на «Ретивом» и «Микадо»? Ведь наверняка уже все знают, что он выдержал «смещение».
А, черт с ними! Пусть хоть бьются об заклад: сколько он еще продержится. Но все же, чувствуя себя идиотом, он поднял руку и помахал космосу. Смотрите, мол, этот каменный шарик с дыркой его не сломал!
Раскин сделал несколько шагов. Баллоны с кислородом становились все легче и легче. Запотевшее забрало шлема постепенно очищалось.
И все-таки Забвение его надуло, как мальчишку. Фальшивое было видение, понял он с облегчением. Элдридж не расстался с жизнью на этой планете. Совершенно точно: американца, полумертвого Раскина и еще одного парня, дай бог памяти, Леньку Почечуя (или это было его прозвище, а не фамилия?) забрало «перо»: большой десантный челнок. Так что дух Элдриджа не мог бродить среди каменных волн.
Или мог?
А вдруг его тоже заставили вернуться сюда, как сегодня — Раскина?
Ха! А вдруг после смерти они все попадают на Забвение и на этой планете, сожги ее солнце, находится их персональный ад? Тот неудачный эксперимент в прошлом, он стал своего рода проклятием, которое предопределило место их кончины, а также то, где они будут находиться после нее. И чем заниматься.
И, да-да, когда придет время, он опять окажется здесь. В своем старом скафандре. Без шлема.
Шестой доукомплектует собой группу.
Раскин помотал головой. Обычно он не был склонен к фантазиям подобного толка. Но сейчас они выпрыгивали одна за другой, словно чертики из табакерки. Неужели он все время носил эту гадость в подсознании?
Гнать прочь эти мыслишки! Гнать! Если, конечно, он не собирается свихнуться на том же месте и провести остаток своей жизни — примерно полчаса, — пуская слюни и наслаждаясь прыжками в условиях пониженной гравитации.
Потянулся губами к никелированному мундштуку. Втянул в себя добрую четверть галлона питательного пойла. Аминокислотный сироп, по консистенции — как кисель, прокатился по сухой, словно пустыня Гоби, глотке и беспокойному тоннелю пищевода, снимая боль, утоляя жажду, убирая тошноту.
Когда температура тела снова стала нормальной, он неожиданно понял, что внутри скафандра очень жарко. Вот тебе раз! Очевидно, этот термос — палка о двух концах. С одной стороны, он не пропускает холод Забвения, но с другой — не отдает наружу побочное тепло, что было образовано форсированным метаболизмом.
Похоже, что, кроме возможности умереть от удушья, когда закончится дыхательная смесь, у Раскина вырисовалась перспектива свариться в скорлупе своего скафандра.
На кончике носа повисла теплая капля. Захотелось смахнуть ее; промокнуть лицо салфеткой или же носовым платком. Но Раскин смог лишь тряхнуть головой. Это не принесло облегчения. С лысины сорвался десяток капель пота, и они покатили вниз, оставляя на его лице, шее и затылке щекотные дорожки.
Тем не менее ушелец быстро приходил в себя. Мозг мобилизовался и заново сложил кусочки случившегося. Сначала «смещение»; затем он никак не мог «разогнаться», потом еще и галлюцинации (галлюцинации?)…
Картинка получилась настолько неожиданной, что Раскин впал в тридцатисекундный ступор.
Что самое страшное на Забвении? Естественно, «волна». С тех самых пор, когда Шнайдер сообщил, что работать придется на этой планете, Раскин внутренне готовил себя к встрече с аномалией. Мысленно моделировал ситуацию, проходил по всем этапам метаморфозы и возвращения в обычное состояние. Он настолько «затянул» внутреннюю пружину, что, когда пришло время запустить механизм модификации, мгновенно достиг фазы «волны», не поняв этого. И продолжил разгонять себя все больше и сильнее, пока окружающий мир в его восприятии не превратился в «замедленное кино».
Раскин приободрился: чтобы противостоять «смещению», оказывается, ему нужно было не так уж и много сил. И он пока не мог объяснить почему.
Но едва ли потому что, амплитуда «волн смещения» уменьшилась. Скорее всего, со времени своего первого посещения Забвения он смог овладеть сверхнавыком куда лучше, чем это предполагалось в инструкции по использованию мутации.
Возможно, все зависело от индивидуальных особенностей организма. Вот, например, Элдридж. Тот пережил две «волны», и хоть бы хны. Тащил на себе до шаттла и Раскина, и Почечуя.
Наконец Раскин заставил себя прекратить рефлексию и заняться тем, ради чего прибыл.
Опять взобрался на гребень. Опять осмотрел долину. Насколько промахнулась Скарлетт? У него нет ни GPS, ни даже простой карты. Кто подскажет, где он: в ста метрах или в ста километрах от цели? Сколько еще ему придется рыскать?
В ответ на его мысли из звездного неба, украшенного пламенем комет, к земле устремился тонкий рубиновый луч. Лазер! Раскин понял, что ему указывают на нагромождение глыб на северо-востоке, всего в километре от того места, где находится он. Ай да лазерная указка полковника Шнайдера! Отыскала его даже на чужой планете.
— Аллилуйя, братья! — хрипло воскликнул ушелец.
Дальше пошло веселее.
Прыгнуть. Приземлиться. Не теряя инерции, сделать два-три скользящих шага к вершине следующего гребня. Снова прыгнуть…
Черт, как жарко…
Нет! Не стоит на этой планете поминать нечистого, ненароком может объявиться…
И не терять бдительности: ежесекундно вслушиваться в ход хронодатчика. И в самом деле — этот тикающий монстр оказался полезной штукой.
