Глава 4
Ночью Раскину приснилось, что ему откусил ногу грязевой червь. Эти твари водились на Хамелеоне, опасные, словно противопехотные мины. Похожий случай имел место в реальной жизни, только пострадал не он, а парень из отряда. Бедолага. Раскин пытался держать его за плечи, пока медик накладывал жгут, а тот, обезумев от боли, схватил зубами Раскина за руку. Прокусил перчатку и добрался до ладони. До сих пор с тыльной стороны шрам остается. Человеческие укусы заживают неохотно, не имеет значения, нанесены ли они зубами или же словом.
Раскин сполз с койки, в одном белье вышел в безлюдный коридор и поплелся в гальюн. За узкими смотровыми щелями светили звезды открытого космоса. Корабль снабжения, названия которого Раскин не знал, — было не интересно, — двигался на своей максимальной скорости в сторону Забвения. Над ночной стороной планеты-убийцы Обигуровские споры и люди, зараженные Грибницей, соорудили импровизированную станцию, модулями которой стали корабли разного назначения. В их числе был, как выяснил Раскин, и «десантник» «Микадо», который не покидал системы 61-й Лебедя с момента своего пленения.
Раскин стоя у зеркала, и ему показалось, что его стигматы стали прозрачнее, в глубине лиловых пятен проявились красные капиллярные сети. Хорошо это или плохо — он понятия не имел. В любой момент он, конечно, мог обратиться к Всеобщности, но… да черт с ней! Прикоснулся к внешним проявления Грибницы пальцем, и они ответили беспощадным зудом. Пытаясь избавиться от омерзительного ощущения, Раскин опустил голову над раковиной умывальника, подставил ее под холодную струю. А затем долго тер череп вафельным полотенцем. Когда он снова приблизился к зеркалу, то едва не потерял сознание. У него возникла иллюзия, что он смотрит на себя двумя парами глаз (первая пара — его собственные, вторая — лиловые пятна в верхней части лба). Кроме естественного при таком раскладе «расфокуса», смущали и чувства: казалось, что нижняя пара смотрит на свое отражение со смесью жалости и брезгливости, а верхняя — с восторгом младенца, узнавшего груди матери.
Угнетенные клетки Грибницы, привитые ему Моисеем, прижились и, похоже, неполноценными себя больше не считали. Пора было поставить инопланетного паразита на свое место. Слегка прижечь ему пятки.
Едва успела сформироваться последняя мысль, как все его естество завопило, протестуя. Раскин приник все еще зудящим лбом к зеркалу, собираясь форсировать метаболизм, но, поборовшись с собой и проиграв — проиграв! — лишь плюнул в раковину.
Потом. Он сделает это, обязательно сделает. Но позднее.
Раскин поплелся обратно — в каюту.
Конрада Шнайдера признали виновным по всем пунктам обвинения. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, какой приговор вынесет ему Трибунал Федерации. Шоу закончилось хэппи-эндом, злодей наказан и справедливость торжествует. Информации о том, что приговор приведен в исполнение во Всеобщности не было, Раскин надеялся, что он успеет побывать на Забвении до того момента, как метафорическое копье пронзит метафорического дракона.
Он не должен думать об этом. Лишние мысли — прочь! Сконцентрироваться на предстоящей высадке…
Какое же это мучение: ежесекундно следить за тем, что происходит в твоих извилинах; пресекать опасные, могущие выдать тебя мысли до их зарождения. Он говорил с собой, затем обнаруживал, что с ним с доверительностью дорогостоящего психоаналитика беседует коллективное сознание Всеобщности. Попробуй не свихнись!
Раскин предполагал, что его отношение к Всеобщности невозможно укрыть от всезнающей системы. Закрывайся или не закрывайся, куй ментальные эгиды или укрывайся внутри панциря пустых, безобидных мыслей («вот — стакан, он граненый и сделан из стекла, сейчас я подойду и налью в него виски, виски — это алкогольный напиток…» — иногда ему казалось, что он готов писать оды пустому месту, лишь бы не выдать себя). Смесь из ненависти, брезгливости и страха просачивалась сквозь все мысленные кордоны, и Всеобщность шипела, словно разогретая фритюрница, но оставалась подчеркнуто дружелюбной и выходила на связь по малейшему требованию. Он был ей необходим. Всеобщность позволяла тешиться иллюзией свободы действий и свободы мышления, как домашнему хомячку — бегом внутри колеса, чтобы он, Раскин, не захирел и не издох в неволе раньше времени.
Вероника Элдридж во Всеобщности себя не проявляла. Может, ее перерождение еще не завершилось, а может, она уже движется от созвездия Голубя к созвездию Геркулеса в виде обезвоженной, ломкой статуи. Едва ли сорвиголовы «Небиро» оставят ее в живых, заподозри, что Вероника носит в себе Грибницу. Хотя проглядели же Павло, проглядели, будь они неладны!
Павло тоже не давал о себе знать. С одной стороны, у Раскина не было ни малейшего желания слышать его мыслишки в своей голове, с другой — хотелось бы подсмотреть хоть одним глазком, что предпринимает враг, дабы не позволить застать себя врасплох. Но Всеобщность не позволяла подобных манипуляций внутри системы. Она не допускала хакерства.
Грибница Раскина требовала протеины. Он понял это, открывая третью по счету банку с тушеной свининой. Есть абсолютно не хотелось, тем не менее он послушно счистил пластмассовой вилкой слой застывшего жирка.
Звезды в иллюминаторе пришли в движение, словно разноцветные частицы внутри калейдоскопа. Космос перевернулся «с ног на голову». На минуту в поле обозрения оказалась гирлянда сияющих навигационными огнями гиперпространственных модулей, находящихся в дрейфе, затем корабль накрыла тень. Обзор заполнила собой черная рифленая плита — утяжеленный броней борт другого корабля. Раскин понял, что грузовик, доставивший его в систему 61-й Лебедя, стыкуется с «Микадо».
Все возвращалось на круги своя.
«Надеюсь, мне не нужно будет повторно знакомиться с экипажем», — обратился Раскин к Всеобщности.
«Здесь Козловский, — рад продолжить с тобой работу».
«Здесь Ирен Родригес. Счастлива за вас с Вероникой. Бедняжка так нуждалась в сильном плече».
«Мы счастливы», — выделил первое слово Козловский.
«Мы, — согласилась Родригес. — У меня захватывает дух, когда я думаю о наших детях, ведь они родятся во Всеобщности. Им не понадобится катализатор, чтобы слиться с разумом Вселенной в одно целое…»
А ведь они правы: вскоре зараженные Грибницей начнут плодиться и множиться со скоростью, которую задаст им Всеобщность. Раскин до этого момента ни разу не задумывался о такой перспективе. Через полгода-год пространство Солнечной Федерации наводнят миллионы мутантов, у которых с представителями рода человеческого будет гораздо меньше общего, чем у нелюдя-колонизатора Раскина.
По-видимому, он и в этот раз не смог как следует замаскировать свое отвращение, и счастливая парочка звездных капитанов удрученно отпрянула. Их место заняла холодная, как мятная настойка, неперсонифицированная ипостась Всеобщности.
«Федор, можно начать работу, как только будешь готов».
— У меня есть вопрос, — сказал Раскин, приводя между делом каюту в порядок. Наверняка его переселят в один из модулей импровизированной станции. Корабль снабжения, лишившись груза, уползет через гиперпространство назад — к Солнцу.
«Разрешается задать любые вопросы».
За дверцей шкафчика оказалась початая бутылка виски. Выпивку Раскин успел прихватить, несмотря на то что из Женевы его увозили в срочном порядке. К алкоголю Грибница, живущая в его организме, относилась с пониманием. Кажется, она даже использовала метиловый спирт для синтеза каких-то необходимых ей веществ. Вот только лишний стаканчик мог породить в голове Раскина ненужные мысли. Опасные мысли.
— Меня интересует Гордон Элдридж, он работал на Забвении по вашей наводке? — Раскин сделал большой глоток из горлышка.
«По нашей».
— Но ведь он не был подключен к Всеобщности. Как это понимать? — теперь в руки попалась покрытая позолотой коробочка. Он приоткрыл крышку, полюбовался орденом, затем захлопнул ее и спрятал в карман. Снова приложился к бутылке.
«Это было мерой предосторожности. Мы не можем рисковать системой, внедряя ее элемент в эпицентр неизученной аномалии».
— И вы послали на заклание человека… Это было весьма конструктивное решение.
В дверь постучали. Раскин обернулся, посылая через Всеобщность приглашение войти. На пороге появилась Скарлетт — всю дорогу от Земли до Забвения она провела в соседней каюте. На Скарлетт была надета та же парадная форма, в которой он видел ее в Трибунале Федерации. Раскин вопросительно вскинул брови. Скарлетт изобразила обтянутыми черной перчаткой пальцами шагающего человечка. Пора было выдвигаться. Кивком указал на бутылку. Скарлетт отрицательно покачала головой.
«Это решение оказалось неверным, — продолжила диалог Всеобщность, — и результатов мы не получили. Человек высадился на Забвении, контакт с ним прервался. Миссия осталась невыполненной».
Раскин последовал за Скарлетт по коридору, к стыковочному шлюзу. От женщины пахло тяжелыми духами, такими, какими предпочитали пользоваться дамы преклонного возраста.
«Мы считаем, что у тебя шансов на успех больше, потому что ты имеешь связь с Всеобщностью, не являясь ее частью. На Забвении не окажешься глухим и немым, как Гордон Элдридж, сможешь поддерживать контакт с системой, получать консультации и передавать информацию. На данный момент ты — единственное существо в исследованном космосе, которое обладает совокупностью свойств, необходимых для успешного выполнения операции».
— Поэтому вы меня и терпите — Раскин улыбнулся.
— Здесь можно говорить мысленно. Не тратя энергию на речевой акт, — посоветовала Скарлетт.
— Нет уж, спасибо. В вашем пространстве и так слишком много тишины.
С Раскиным возился тот же майор, что готовил его и к предыдущей высадке на Забвение. Казалось, с тех пор прошло сто лет. Толстяк излучал искреннее радушие и готовность к сотрудничеству. Самого майора не смущало, что белое вдруг стало черным. И что недавно он с таким же рвением готовил человека для миссии, которая могла повлечь за собой перелом в необъявленной войне с Грибницей, а теперь делал то же самое во славу грядущих завоеваний Всеобщности. Он был узким специалистом и выполнял свои функции с самоотдачей и завидным удовольствием.
«Устройство называется „Кокон“. — Майор точно не собирался тратить энергию на „речевой акт“, несмотря на то что бока были сплошь покрыты ее излишками — в виде жировых складок. Раскин уже научился отличать свои мысли от мыслей, навеянных ему извне. Над ладонью толстяка возникла голограмма: объект, „Кокон“, вращался вокруг своей оси; внешне он напоминал вытянутую луковицу, зажатую между двух дисков. — Знакомься: глюонный реактор, в нем воплощены все достижения квантовой энергетики наших друзей — ххта».
Месяц назад майор знал только, что ххта — это раса восьмилапых существ, представители которой внешне напоминают огромных пауков. Теперь он давал инструкции относительно их технологии, будто сам родился и вырос под красным диском Арктура.
«Кокон» инсталлировали в Кратере три месяца назад, — рассказывал майор. — В сердечнике устройства находится «кварковый лабиринт» — пассивная гравимагнитная ловушка, повторяющая в миниатюре структуру и интенсивность магнитных полей нейтронной звезды. В качестве вещества для ядерного синтеза используются углерод, гелий, аргон — наиболее распространенные элементы в атмосфере Забвения. Волна темпорального смещения гасит реакцию, но…
— …после «отлива» все возвращается в норму, — устало договорил Раскин. Кто сказал, что ад — это вечное повторение одного и того же?
Голограмма «Кокона» растворилась в воздухе. Ушелец понял, что видит не стереопроекцию, а изображение, которое транслируется ему в сознание. Точно таким же способом на Аркадии Обигуровская спора внушила ему, что он отсек себе руку.
Над ладонью майора появилось изображение человеческого лица. Раскин мысленно вздрогнул: Гордон Элдридж выглядел не краше, чем он сам. Старики-разбойники…
«Этот человек высадился на Забвении, чтобы активировать механизм воздухозаборника По какой-то причине тот не запустился самостоятельно, вещество не попало в „кварковый лабиринт“, и все накрылось медным тазом».
Раскин почувствовал тяжелый вздох Всеобщности. Будто все три кита, несущие на спинах земной диск, тоскливо выпустили из легких воздух.
«Нужно выяснить, в чем проблема, и, по возможности, устранить все неполадки».
— Зачем нужен на Забвении глюонный реактор? Вы что, собираетесь взорвать этот чертов шарик?
Если бы майор ответил: «Да»… Видит бог, тогда он сотрудничал бы с Всеобщностью, не кривя душей. Иррациональная ненависть заставляла сжимать кулаки. Забвение стало его проклятием, Забвение следовало за ним по пятам, Забвение — персональный ад для тех девяти, которых когда-то забросили в каменистую пустыню с единственным заданием — выжить. С заданием, оказавшимся им не по зубам. Федор ненавидел Забвение так же, как и систему Всеобщности, будто и то и другое были одного поля ягодами.
«Если удастся заставить реактор функционировать, на следующем этапе Треугольник и Федерация разместят на Забвении „лабораторию вариантов контакта“.»
— Вы хотите сказать, что на Забвении существует разумная жизнь? — Раскин наигранно округлил глаза.
«Да, но это — государственная тайна!» — в тон ему ответил майор. И Всеобщность зашептала миллионом голосов, — какие могут быть тайны внутри коллективного разума? Раскин потер лысину: не могло укрыться, что Всеобщность, поглотив в себя множество человеческих сознаний, приобрела некоторые черты, свойственные людям. Например, сарказм.
«Сейчас на Марсе заканчивается монтаж „лаборатории вариантов“. Через месяц она будет доставлена на орбиту Забвения».
— И все-таки жаль, что мы не взорвем эту помойку… — Раскин усмехнулся. — Может, в следующий раз?
«Это будет зависеть от того, что мы обнаружим, Федор», — ответила Всеобщность.
«Когда ты собираешься приступить к высадке?» — спросил майор.
— Как только переварю эту проклятую тушенку, — Раскин похлопал себя по животу. Его альтерэго поспешило возмутиться. — Нет! — сказал сам себе ушелец. — Чревоугодие — грех. Запомни это хорошенько, малыш!
Майор пристально поглядел на Раскина. В его взгляде читалось неприкрытое подозрение. Подозрение, которое с новой силой охватило Всеобщность. Раскин позволил зонду чужого разума скользнуть внутрь его черепной коробки. Через миг напряжение Всеобщности спало.
— Я — свободный радикал, — сказал Раскин майору. И тот кивнул, соглашаясь.
Как и в прошлый раз, вслед за падением вниз головой наступила невесомость.
«Добро пожаловать в ад!»
Корпус шаттла вибрировал, двигатели ревели. Во всем этом Раскин слышал смех. Хохот существа, в пасть которого ему предстояло заглянуть. Ему и Скарлетт — за штурвалом шаттла вновь оказалась бывшая валькирия.
В глубине Кратера клубилась вечная тьма. Забвение ждало их, потирая лапы от предвкушения.
Молчала рация. Действиями Скарлетт управляла Всеобщность. Всеобщность контролировала состояние каждого процессора шаттла, каждой механической детали, рассчитывала траектории и выводила челнок на посадочную глиссаду. Всеобщность непрерывно посылала Раскину запросы о его самочувствии. Всеобщность беспокоилась.
«Ты идешь навстречу… Да, ты стал настоящим адептом. По окончании миссии мы планируем открыть для тебя ресурс ххта и Обигуровских спор. Новые знания и наслаждения, пусть они станут нашим свадебным подарком».
Какой такой свадебный подарок? Нужны ли ему мысли инопланетян, когда он и так носит в голове чертов улей? Улей…
Перегрузки на миг отключили сознание. Он даже не успел клюнуть носом, как снова пришел в себя.
Тик-тик-тик! — шелестел хронодатчик. Его ход заставил Раскина вспомнить капли дождя, барабанящие по покрытой жестью крыше.
У его отца была такая же — на гараже. Гараж стоял во дворе, окруженном с трех сторон многоквартирными домами. Дома были исполинскими, а он сам — микроскопическим существом, сидящим в простенке между гаражами, среди пожухлого пырея. Над вершинами зданий горели четыре солнца, две дневных пары, еще одна ночная пара пряталась за горизонтом. В недосягаемой высоте неба проявились темные линии, превращающие безоблачный свод в ячеистую структуру, вроде пчелиных сот…
Челнок изменил вектор движения.
— Что не так, Скарлетт? — спросил Раскин пилота.
Ему ответила Всеобщность:
«Миссия прервана. Челнок меняет курс».
— Причина? — потребовал ушелец.
«Теряешь свойства свободного радикала. Проблески активности во Всеобщности».
Вот это и случилось. Количество клеток Грибницы внутри его организма стало критическим. Через какое-то время, а быть может — даже сейчас, Всеобщность получит над ним полную власть. Вылепит из него «зомбака» — все, что ей будет угодно. Раскин усмехнулся:
— Не вы ли стремились попасть на Забвение? Я вас доставлю туда.
«Слишком опасно. Влияние через кластер на систему непредсказуемо. Челнок не приземлится на Забвении».
— Скарлетт! Скарлетт! — Раскин мысленно коснулся валькирии. «Либо ты — на высшей ступени иерархии, либо — головой на плахе», — так говаривал недавно Виктор. А еще он не сомневался, что Раскин, если приложит усилия, сможет контролировать «зомбаков».
Пришло время. Его время. Пора мобилизовать все, что он умеет, умел или умел бы… Способности врожденные и приобретенные. Запрограммированные генетиками Колониального командования, привитые вместе с клетками инопланетного паразита, перекраивающего в эти мгновения организм симбионта в соответствии со своим пониманием комфортной среды обитания.
Стиснуть зубы и собрать в ладони все призрачные нити, по которым он следовал через лабиринт минувших дней.
Раскин увидел приборную консоль глазами пилота. Нет, он не мог управлять действиями Скарлетт, но уже был в ее голове. Для начала — неплохо.
— Скарлетт! — позвал он, надрывая бесполезные голосовые связки.
Челнок приближался к освещенной белыми и синими навигационными огнями громаде. Скарлетт бесстрастно глядела на нее сквозь узкий иллюминатор. Всеобщность возвращала их не на станцию. На экране радара мигал зеленый (значит, «свой») широкий клин. Раскин узнал обводы крейсера Федерации. Всеобщность вела их к той самой «Гордости», что торпедировала «Ретивого» и взяла на абордаж десантный корабль «Микадо». К стражу системы 61-й Лебедя.
Сейчас он дремал на геостационарной орбите над местом предполагаемой высадки — укрывшимся под покровом вечной ночи Кратером.
Скарлетт беспрекословно подчинялась Всеобщности. Поэтому система совершала «откат», не проявляя беспокойства. На попытки Раскина она глядела как на трепыхание угодившего в капкан зверя. Без злобы, но и без сострадания.
«Чего ты пытаешься добиться, Ушелец?» — принял он снисходительную мысль.
— Мне нужно попасть на Забвение.
«Разве что пешком. Наша миссия закончена».
— Скарлетт, я найду способ освободить от Всеобщности нас всех. Всех! Помоги мне сейчас!
«Нет, Ушелец. Конечно, жаль, что наши планы придется отсрочить до тех пор, пока не будет выведено новое поколение автономных мутантов с функцией форсированного метаболизма. Ты же послужишь Всеобщности на других планетах. Забвение теперь навсегда закрыто для тебя. Успокойся и не пропусти момент вхождения в систему в качестве полноценного элемента. Я поздравляю тебя со вторым рождением».
Скарлетт активировала тормозные двигатели. Вокруг носа шаттла вспыхнул венец из призрачного голубоватого света.
— Скарлетт! Скарлетт… я каждую секунду ощущаю твою ненависть. Ты не упустила удобный момент и ударила в спину. Стерва!
«Всеобщность не знает, что такое ненависть».
— Но с ней хорошо знакома ты! — выкрикнул Раскин, и его дыхание расползлось туманным пятном на внутренней поверхности шлема. — Это из-за меня погиб Картер! Я убил его! Ты слышишь меня, сука? Я убил его!
«Ушелец…»
— Вы следили за моими действиями с мостика «Микадо». Вы видели, что я тянул время и заваливал задание. Единственный человек, способный выжить на Забвении, — как же так? — на ваших глазах он бессмысленно прожигал время!
И Раскин понял, что ему удалось подвинуть один из пластов. На экране коммуникатора появились слова. Он читал их глазами Скарлетт, понимая, что это сообщение пришло не из эфира, а из памяти бывшей валькирии.
«Или, быть может, у него — ранний маразм? Или он — сам по себе идиот? Помнишь, как ты пыталась вытрясти ответы из Шнайдера? Помнишь, что требовала отменить высадку Картера и умоляла Козловского включить лазеры и утопить проклятый разбитый „скаут“ вместе со мной, бестолково бродящим у его борта, в расплавленном камне?»
— Убей меня! Брось на Забвении! Твое существование внутри Всеобщности не имеет смысла! Будущее не имеет смысла! Я лишил тебя будущего!
Теперь он мог прикоснуться к клавишам коммуникатора. За каждой из них была закреплена эмоция или воспоминание. Как удобно! Боль, ненависть, страх, любовь — он включал их, вжимая в панель клавиши с причудливой маркировкой. Рука Скарлетт слушалась его, как секунду назад — гласа Всеобщности. Детские страхи и взрослые фобии, ужас от гибели любимого, безысходность существования внутри системы… Симпатии и страсть, любовь и обожание… Лица киногероев и реальных людей. Первый полет на шаттле; первое катание на коньках в заснеженном парке родного Глазго… Боль, невозможность принятия решения, тупик. Пропасть.
Раскин раскручивал Скарлетт, связанную пуповиной с Всеобщностью, вокруг себя, словно метатель ядра — снаряд. Словно атомное ядро — электрон. Электрон перескакивал с одного энергетического уровня на следующий, более удаленный…
Всеобщность зарегистрировала внутри системы появление нового свободного радикала.
«Ну и ублюдок ты, Ушелец!» — простонала Скарлетт. Разреженная ткань Всеобщности, соединяющая два независимых кластера, нехотя передавала их мысли друг другу.
«Ты думаешь, что победил? — бывшая валькирия усмехнулась. — Быть может. Но это не имеет никакого значения. Полет закончен; от „Гордости“ нам не уйти».
Приборная панель вспыхнула тревожными огнями. Шаттл приблизился к крейсеру настолько, что невооруженным глазом, глядя через иллюминатор, Скарлетт могла прочесть название бронированной громады.
Раскин уловил, как Всеобщность обратилась к пилоту. Потребовала следовать к такому-то шлюзу; при неподчинении грозила, что «Гордость» откроет огонь.
— Скарлетт, у нас есть какое-нибудь оружие? — спросил Раскин.
«Только грубые слова. Ты что — совсем больной? Кто на посадочном шаттле идет против крейсера?»
— Мы что-нибудь можем с этим сделать?
«Опомнился! Пророк-спаситель! Слышишь сигнал? Это сработал нейтринный датчик. На нас наведены два десятка готовых к бою лазерных турелей! И что, по-твоему, с этим можно сделать?..»
Раскин жадно всматривался в пространство глазами своего пилота. На корпусе «Гордости» проявлялось все больше и больше деталей, уже можно было различить не только каждую орудийную башню, мачту или антенну, но даже стыки бронированных плит. Крейсер закрыл собой звезды, надвигаясь залитой светом навигационных огней металлической стеной.
Должен же быть какой-то выход, должен!
— Попытаться оторваться… — начал было он.
«Шаттл превратится в газ до того как завершит разворот, — отсекла Скарлетт. Предложила: — Перед входом в шлюз мы попадем в слепую зону радаров наведения. Как только откроется заслонка, можно активировать маршевые двигатели и протаранить внутренность этой посудины».
Раскин поджал губы. Похоже, все-таки дело — табак!
«Если размышлять рационально, то тебя нельзя винить в гибели Картера, — сказала зачем-то Скарлетт. — И я благодарна тебе: я смогу погибнуть по собственной воле — человеком, а не „зомбаком“ Треугольника. Я не испытываю к тебе ненависти; виновный в том, что произошло на Забвении, был осужден Трибуналом».
— Ты прощаешься…
«Лучше погибнуть, чем снова оказаться в лапах Грибницы!»
Навигационные огни крейсера погасли. Сначала отключились синие маячки, а затем — белые. Потухли бесчисленные горизонтальные черточки-иллюминаторы. «Гордость» погрузилась во тьму. Одновременно заткнулся нейтринный детектор шаттла, определив, что лазерные орудия крейсера перестали представлять угрозу для челнока.
Жизнь покинула бронированную громаду. Внезапно, непредсказуемо, словно крепкого мужчину в расцвете сил, без вредных привычек, начинавшего каждый божий день с пробежки.
Раскин ощутил изумление Скарлетт. И через долю секунды Всеобщность вскипела цунами. Ментальная волна сбила поспешно возведенную ушельцем защиту. Он закричал, почувствовав силу ужаса, овладевшего сверхразумом. — В то же время понял, что его, пока еще свободного радикала, зацепило лишь отголоском происходящего внутри системы. Всеобщность отвернулась от челнока. Она перестраховывалась. Она судорожно отторгала сегмент самой себя, словно ящерица, жертвующая хвостом. «Хвостом» был крейсер, вернее, зараженный Грибницей и подключенный к Всеобщности экипаж «Гордости». Теперь уже мертвый экипаж.
— Протуберанец… — прошептал Раскин.
Кто бы мог предположить?
Один из его страхов обрел материальное воплощение.
То, что находилось в непроглядной кальдере, выбросило в космос протуберанец. Темпоральное смещение, сконцентрированное в луч. Забвение, вопреки бытовавшему до сих пор убеждению, оказывается, было способно достать любой объект за пределами двухкилометровой высоты. Даже в космосе — стоит этого пожелать невидимому обитателю покалеченной планеты. И создавать аномальные поля любой конфигурации и структуры.
— Скарлетт! — позвал Раскин. Он больше не видел кабины шаттла. Неужели его пилот без сознания? Едва ли Скарлетт стала бы закрывать от испуга глаза. Хотя в таких обстоятельствах возможно все.
Шаттл содрогнулся от удара. Уныло заскрежетал деформируемый корпус. Стон рвущегося металла слился с лающей трелью, — сигналом, предупреждающим о разгерметизации. Шипение, переходящее в свист, — вот оно! Шлюз мгновенно заволокло густым туманом, влага, содержащаяся в воздухе, поспешила осесть конденсатом на внутренней обшивке, на оборудовании и на керамическом скафандре Раскина. Переборки застонали, распираемые давлением внутри отсеков.
Рывок!
Ожили тормозные двигатели. Раскин понял, что шаттл отбросило от корпуса мертвого крейсера. И мгновением позже он снова смотрел сквозь иллюминатор: смятые фермы стыковочного узла, предназначенного для сцепки с тяжелыми кораблями, удалялись. Между поврежденной конструкцией и носом челнока кувыркались в невесомости мелкие обломки. Частицы светоотражающего покрытия блистали, словно быстрые снежинки в луче света.
«Ушелец! Что произошло?»
— Что с челноком? — Раскину показалось, что этот вопрос в данный момент более уместен. Он ослеп, — нужно было дотянуться до шлема и стереть с забрала конденсат. Однако скафандр был зафиксирован жестко, не пошевелить ни рукой, ни ногой. К счастью, зрение Скарлетт все еще работало на него.
«Челнок держится, Ушелец. Что произошло?»
— Похоже, кто-то желает, чтобы мы добрались до Забвения.
Всеобщность завопила миллионом голосов. Приказы, угрозы, просьбы, причитания, мольба… Раскин, зажатый тисками креплений, чувствовал себя словно на кресле у пыточного мастера, в башне инквизиции. От Всеобщности не спрятаться. Они со Скарлетт отделены от системы, однако им все равно приходится играть на поле противника и по правилам противника. А значит, их независимость — свойство сомнительное.
Грибница в его теле бесновалась. Стоило ему прикрыть глаза, как зрелище тончайших гифов, пронизывающих органы, сливающихся в одно целое с нервной тканью, представало во всей красе, со всеми анатомическими подробностями. Грибница тянула его во Всеобщность.
— Потерпи немного, милая… — прошептал Раскин, обращаясь к своему паразиту.
«Ушелец, я в норме, — отозвалась Скарлетт, принявшая его слова на свой счет. — Не раскисай — впереди десант!»
Зарокотали маршевые двигатели. Челнок описал «мертвую петлю» вокруг безжизненной «Гордости» и устремился к Забвению.
Раскин замер, скорчившись внутри скафандра. Перегрузка пробовала на прочность каждую косточку, выдавливала воздух из легких, — Скарлетт шла к планете жестко. Ну, ничего, не кисейная барышня, главное, чтобы шаттл не развалился…
«Помалкивай!» — тут же отозвалась валькирия.
Всеобщность продолжала свой штурм. Стремилась захватить контроль над Раскиным, будто он, находясь в десантном шлюзе, мог прервать полет. Нет, — тут же поправил себя ушелец, — когда я окажусь на Забвении, мне не позволят форсировать метаболизм, и я погибну, застигнутый «смещением», как простой смертный. Вот на что рассчитывает Всеобщность. Почему же Всеобщность не атакует Скарлетт? По-видимому, он надежно рассоединил ее с системой…
«Федор!»
Он узнал этот голос среди миллиона других. Черт, как некстати…
Вероника. Где? На «Небиро». В той же самой каюте. Руки лежат на коленях. В правой — пистолет, крошка «МТ», это его не оказалось под рукой, когда он был нужнее всего. Зачем понадобилось ей сейчас оружие? Она что, собралась порешить Павло? Обидно, если так, ведь Раскин хотел проделать это собственноручно. Почувствовать тепло крови предателя на своих шипах-имплантатах.
«Знаешь, Федор, — сказала Вероника в пустоту, — Всеобщность — это не самое большое зло, которое существует в нашем мире. Я поняла это… внезапно. Мы боролись против чего-то великого, обобщенного, во многом — абстрактного. Домысленного и дорисованного нашим страхом. На самом деле, зло внутри нас. Ни Обигуровские споры, ни ххта, ни кухуракуту не несут в себе такой багаж пороков, как люди. Мы можем сколько угодно кричать, мол, у нас — душа, у нас — Библия, у нас — Шекспир и Достоевский… А на самом деле, — Вероника подняла левую руку и принялась снимать с волос заколки, свои дешевые детские заколки, которые так смешно смотрелись на молодой женщине, — мы — убийцы, воры, клеветники, обманщики… насильники. Больше никто во Вселенной, только мы! Подумать жутко… — она тряхнула освобожденными волосами. — Даже не звери… Отбросы. Дерьмо космическое».
— Вероника, сейчас не время… — прохрипел Раскин, с трудом шевеля тяжелым языком, — поминать Достоевского…
Шаттл входил в атмосферу Забвения под прямым углом. Раскин надеялся, Скарлетт знает, что делает. Над черным зевом Кратера вьюжило — кристаллики замерзшего углекислого газа плясали вокруг рассекающего ночь челнока.
«Мне кажется, что смыслом всего должна быть любовь, — сказала Вероника. — Во Всеобщности или вне. Это потрясающее чувство, — она усмехнулась, — эффективный стимул. Как жаль, что понимаешь это в самом конце. Черт, будто и не жила никогда… — она решительным движением поднесла дуло пистолета к виску. Раскин отчетливо увидел глаза Вероники, светлые глаза серо-желто-неопределенного цвета. Они были спокойны и даже холодны. — В этой Всеобщности не будет нашей любви. Ты поймешь.»
Связь оборвалась.
Раскин рванул прочь крепления, пытаясь вскочить на ноги, чтобы добраться до «Небиро», сквозь корпус челнока, вопреки гравитации Забвения и 61-й Лебедя, через пространство, через время. Скорость мысли. Да, ему нужна была именно скорость мысли. И он преодолеет любые границы, доберется до этой светловолосой и светлокожей девушки, избавит ее от избранной участи; вернет все назад, заставит планеты и звезды передвинуться по своим орбитам обратно, в тот день и тот час, когда он мог принять иное решение. Он прекратит все это, он выйдет из игры. Вместе с ней.
Всеобщность взвыла, будто ветер в тысяче каминных труб, — она потеряла главного и последнего заложника в этой битве, — и в тот же момент шаттл завертело. Левый борт лишился куска обшивки, плоскость покосилась и, потеряв целостность, принялась складываться гармошкой…
…Красные огни. Приборная панель залита красным.
Навигационные системы, радар — красные огни. И черт с ними… Гравитроника — красная. Это — хуже. Но тоже не смертельно.
Темный летный шлем Скарлетт — в алых отблесках.
На борту невесомость, хотя облачный покров уже проколот. Падение. Склон чудовищной воронки виден, как днем, срез чистый, по породам и рудным жилам можно изучать геологию, писать диссертации по планетологии; и на периферии сознания Скарлет всплывает догадка: тьма, окутывающая Кратер, — всего лишь камуфляж. Внутри воронки много света. Его природа неизвестна.
Маршевые двигатели — красные. Теперь ей никогда не поднять шаттл с проклятой планеты. Подача топлива — зеленая. Преобразователь нейтрино — красный. Перекрываем топливные магистрали…
Она видела, как покончила с собой та девушка.
Подруга Ушельца была симпатичной. Не то, что она. И сильной. Для Скарлетт намерения Всеобщности были как на ладони: заставить девушку вставить ствол в рот и дать понять Ушельцу, что если он не подчинится… не подохнет на Забвении, девушка прострелит себе голову. Всеобщность была в силах провернуть такой трюк. Но ее опередили. Эта девчонка не позволила системе использовать ее в качестве рычага влияния…
Скарлетт тоже не тешила себя иллюзиями. Она знала, что ждет ее впереди. Через минуту или даже через полминуты. Ушелец займется тем, что должен сделать, — ему «смещения» не страшны, — а она… Быть может, это произойдет мгновенно, быть может — безболезненно. Но все равно… «Будто и не жила никогда», — сказала та девушка. Точно, черт возьми! Точно!
Высадить Ушельца.
А затем — хоть трава не расти. Хоть вся галактика — в пепел. На кварки.
Системы атмосферного маневрирования — красные. Критическая деформация по левому борту. Альтиметр словно сошел с ума…
Склон изменился. Теперь он уже не представлял собой гладкую стену. Превратился в череду террас, вызывающую ассоциацию с амфитеатром. Скарлетт показалось, что на одном из уступов она заметила металлический объект. Он походил на вытянутую луковицу, сжатую сверху и снизу дисками. Как он здесь оказался?
Миг, и странная конструкция исчезла из вида. Но шаттл продолжал падение. Казалось, что Забвение собирается втянуть его внутрь своего ядра.
Активировать аварийные контуры. Запустить посадочную последовательность. Каждый вольт, оставшийся в конвертере, — ради безопасности ее пассажира. Вся нагрузка на контрольные и тормозные двигатели… Найти горизонт. Выровнять тангаж…
Что это приближается? Серая плита, каменное поле, похожее на бетонную площадку наземного космодрома.
Последовательность не завершена…
Крепления вырвало из пазов и швырнуло к заслонке шлюза. Следом за ними, по той же траектории отправился и Раскин. Борта прогнулись, обшивка лопнула, обнажая скрытые в ней коммуникации и приборы. Палуба раскололась вдоль килевой линии, топливо шаттла — вода — хлынуло кипящей волной из разгерметизированных баков внутрь десантного отсека. Сбила на лету Раскина, не дав его скафандру соприкоснуться с заслонкой, бросила вниз. В условиях Забвения вода могла существовать лишь в виде пара или льда. Та масса, что не успела выкипеть, тут же стянула палубу молочно-белым панцирем. Пар в считаные секунды осел на покореженных переборках и на глазах расползся узорчатыми дорожками инея, покрыл металл гроздьями неприглядных кристаллов.
Раскин зарычал, вырываясь из цепких объятий льда. Прихватившая скафандр корка раскололась с тусклым дребезгом. Он отчаянно замолотил руками, будто дело происходило не внутри челночного корабля, а на каком-нибудь земном озере. Будто Раскин провалился под лед и из последних сил пытается выбраться на скользкую поверхность.
Наконец ему удалось подняться на ноги. Десантный отсек превратился в ледяную пещеру, морозильную камеру. Было темно, и ушельцу пришлось перевести глаза в ночной режим. Возвращались голоса.
Всеобщности. Система напрасно рассчитывала на его гибель. Он и его паразит пережили крушение.
Раскин ударил ногой в переборку, отделяющую шлюз от кабины пилота. Скарлетт могла быть еще живой. Что он будет с ней делать и как убережет от «смещения», которое может случиться в любую секунду, Раскин не представлял. Он просто с механической настойчивостью крушил смятую перегородку, зная, что не оставит свою единственную союзницу. Как раз сейчас она, быть может, ждет его помощи. Его присутствия.
Крушение нарушило их связь. В голове творился настоящий кавардак, но все же Раскин не сомневался, что Скарлетт жива.
Выломал к чертям покореженный металл. В шлем ударила тугая струя воздуха: в кабине челнока до этого момента сохранялась атмосфера.
Он увидел спинку пилотажного кресла. Висящие вдоль нее руки. Эх, валькирия!
На консоли управления все еще перемигивались огоньки, вообще кабина шаттла пострадала меньше всего: удар при крушении пришелся на корму. Раскин бросился к женщине, чья ненависть и любовь помогли им сбежать от Всеобщности.
— Скарлетт!
Она не ответила. На первый взгляд, легкий пилотажный скафандр не был поврежден. Сплошной черный шлем закрывал Скарлетт лицо, и невозможно было понять, в сознании ли она или нет. Раскин принялся неумело освобождать ее от ремней, одновременно пытаясь прозондировать через Всеобщность.
Безуспешно. Он словно пробирался сквозь густой туман, который поглощал не только зримые очертания, но и звуки. Раскин не знал, что эта ментальная беспомощность предшествует его вхождению во Всеобщность в качестве полноценного элемента.
Либо Скарлетт привели в чувство его манипуляции, либо она в конце концов смогла отреагировать на присутствие ушельца: вяло подняла руку и сжала его запястье.
— Вот и слава богу, — отозвался Раскин, — потерпи немного, мы что-нибудь придумаем… Да! Что-нибудь придумаем!
Вдруг он заметил, что над телом Скарлетт появился дымок необычного красно-коричневого цвета. Быть может, обгорает какая-нибудь электроника? Женщина не отпускала его руки. Раскин склонился, чтобы снять последний ремень. То, что он увидел, заставило покрыться гусиной кожей от пальцев на ногах до лысого темени. Оказалось, что дымок пробивается не из-под консоли, как он предположил вначале, а струится из правого бедра Скарлетт. И еще: из правой голени и правого бока, откуда-то из-под цельнолитой пластины нагрудника. Но из бедра — сильнее всего. Присмотревшись, разглядел крошечный, не более сантиметра толщиной, разрез. Вероятно, такие же, но меньших размеров, имели место на щиколотке и под нагрудником.
Эти проклятые современные пилотажные скафандры… Обтягивают тело, словно гидрокостюм, псевдомускулатура создает давление, кислород подается только внутрь шлема.
Герметик! Где-то должен находиться аварийный набор, а в нем — баллон с герметиком.
Красное марево становилось плотнее. Кровь Скарлетт выпаривалась сквозь прорывы в скафандре: Забвение вытягивало ее, словно Жан Батист Гренуй, мифический парфюмер, запах из своих жертв.
Пальцы валькирии не отпускали запястье Раскина; ушелец пришел бы в еще больший ужас, узнай о том, что, пытаясь совладать с неуправляемым шаттлом, Скарлетт рассчитывала погибнуть быстро. Да, доставить его на Забвение и умереть, попав под воздействие «смещения». Но, к счастью или к несчастью, Раскин не мог наладить со Скарлетт ментальную связь. Он действовал. Судорожно обыскивал кабину, одной рукой выламывал дверцы ящичков, попадал под дождь вываливающейся из них всякой-всячины: каких-то никому ненужных бумаг, бесполезной технической мелочовки. И никак не находил, что искал.
Тик-тик-тик — считал бесстрастный хронодатчик. Пришло время отчаяться.
— «Смещение»! — потребовал Раскин у безмолвной планеты. Пусть Забвение прекратит ее муки! — «Смещение»!!!
Обшивка кабины, пульт управления, скафандр Раскина: все обрастало мутными гранулами гранатового цвета. Он положил ладонь свободной руки на пальцы Скарлетт. Валькирия чуть заметно кивнула головой.
Через две минуты ушелец понял: Скарлетт больше нет.
На консоли шаттла погасли последние огоньки.
Освободиться от ее пальцев оказалось непросто. Битый час он возился, стараясь не повредить женщине руку. Наконец избавился от жесткой хватки, усиленной силовым контуром скафандра.
Вероника и Скарлетт. Он, покачиваясь, двинулся обратно — в десантный отсек. Вероника и Скарлетт… Проклятая война, проклятый космос, проклятое время!
Раскин легко нашел устройство, открывающее заслонку шлюза. Просунул руки сквозь дыру в обшивке и активировал сервопривод, замкнув цепи дедовским способом. Заслонка открылась наполовину, и Раскину пришлось несколько раз приложить ее ногой, прежде чем образовалось отверстие подходящих для него размеров.
Вероника была права в одном: любовь, если отвлечься от дурацких философских категорий, таких как «смысл» или «цель», — действительно эффективный стимул. Вот только у Вероники этот стимул был, а у него — уже нет. Теперь, овладеет ли Всеобщность Галактикой — плевать, сожгут ли кухуракуту Землю — плевать. Что станет с ним — плевать подавно.
Спрыгнул на гладкую каменную площадку, припорошенную, словно снегом, белесой пылью. Кроме этой пыли, здесь не было ничего, что напоминало бы Забвение. В шагах двадцати от себя увидел ровный край, за которым клубились черно-красные тени. Странное и одновременно страшное зрелище. Создавалось впечатление, что за этой гранью скрывается геенна огненная. Что среди полей клокочущей магмы непрерывно копошатся грешные души и демоны, отбрасывая на небо свои тени… А что небо? Выгнул спину и посмотрел вверх: над разбитым шаттлом возвышалась отвесная стена высотою примерно в полкилометра. Дальше — уступ и вновь подъем. Амфитеатр богов. Но небо высоко…
Угораздило ведь!
Неожиданно Раскин почувствовал себя в фокусе гигантской линзы. Понятно — Всеобщность все-таки нащупала его и на дне чужого мира.
Обошел шаттл по кругу: изувеченный корпус челнока серебрился кристаллами водяного льда. Здесь он останется на веки вечные. Быть может, лет через миллион, когда о Всеобщности и Грибнице будут помнить лишь камни на безлюдных планетах под умирающими солнцами, в космосе появится новая раса, которую заинтересует изучение временной аномалии и которая сможет покорить Забвение. На поверхности планеты обнаружатся многочисленные артефакты, оставшиеся от людей, и молодая раса поймет, что они здесь — не первые. Рискнут спуститься внутрь немыслимого Кратера и, к своему изумлению, обнаружат примитивное космическое средство со следами произошедшей катастрофы и заключенные в скафандры тела двух существ. Поймут, что и здесь их опередили первопроходцы с неизвестной (предположительно — давно уничтоженной) планеты…
«Ты ничего не добился, — говорила Всеобщность. — Как только произойдет инициация, ты будешь мгновенно отделен от системы. Провал, Ушелец, провал! Знаешь, сколько смертей окажется на твоей совести? Нет? Впрочем, прочувствовать эти муки как следует ты не успеешь, — погибнешь от „смещения“ либо от нехватки кислорода. Или же тебя сожрет изнутри собственная Грибница, ведь она будет крайне рассержена насильственным выходом из Всеобщности. Вспомни: ты когда-то пришел к выводу, что Всеобщность — не просто космический фактор, а часть Мироздания. Не имеет значения, что ты принял это, рассчитывая пустить пыль в глаза. Вывод был правильным. Против Мироздания — ты ничто!»
Тикитикитикитики!
«Смещение!»
Раскин привалился к борту челнока, одновременно разгоняя метаболизм. Войдя в одну фазу со «смещением», он понял, что возня теней за краем пропасти прекратилась, будто бы ее и не было. Над бездной поднимался серебристый туман.
Медленно, но неизбежно он поглотил площадку, разбитый шаттл и человека, вздумавшего сопротивляться природе Забвения и Мирозданию в лице многоликой Всеобщности.
Раскин закрыл глаза, когда по щитку шлема растеклась светлая взвесь. Открыв их, понял, что он не один. Сквозь однородное марево просматривались силуэты трех людей. Они стояли у края пропасти, словно только что поднялись из глубины. Раскин двинулся им навстречу.
— Существует ряд условий, определяющих возможность контакта двух цивилизаций, — сказал Гордон Элдридж, когда Раскин приблизился настолько, что мог бы при желании пожать ему руку. Элдридж был высоким молодым человеком в легком полускафандре без шлема. Зачем ему шлем? Полускафандр сиял, как доспехи архангела. Несуществующий ветер трепал аккуратно подстриженные светлые волосы. Элдриджу было комфортно внутри этого тумана, который, оказывается, превосходно проводил звук. Слева от Элдриджа стояла Скарлетт Грей — в парадной форме, но без кителя, почти такая же высокая, как молодой колонизатор, и мускулистая, словно древнегреческая Артемида. Скарлетт… Ее скрученное агонией тело он оставил в кабине шаттла. Справа… Вероника была одета в те же пятнистые брюки и куртку астрогатора, в которых он увидел ее, когда отлеживался в лазарете «Небиро». Перекладывала заколки из кулачка в кулачок, словно испытывала неловкость. Смотрела под ноги, будто не решалась поднять глаза на Раскина, будто чувствовала себя в чем-то виноватой.
Пережитое крушение и гибель Скарлетт как-то сгладили чувства, которые он испытал, когда понял, что Вероники больше нет. Теперь же, глядя на свою женщину, стоящую в компании двух покойников, он понял, что значит «безвозвратно».
Жестоко Забвение, заставившее пережить это чувство во второй раз.
Контрольный выстрел.
— Во-первых, вектор времени… — начал Элдридж.
Раскин неожиданно сделал шаг вперед и взмахнул перед лицом старого приятеля рукой. Элдридж не шелохнулся, продолжая говорить. Раскин понуро опустил голову. Они — все равно что голограммы, проецируемые рекламными роботами, — понял ушелец, — каких полным-полно на Земле. Электронные глотки, воспроизводящие чужое послание.
— …для этих двух видов вектор времени должен иметь одинаковое направление. Контакт не случится, если одна раса существует, перемещаясь во времени из прошлого в будущее, а вторая, наоборот, — из будущего в прошлое. Кроме того, их временные масштабы обязаны соотноситься, а единицы измерения — секунды, минуты, часы и так далее — иметь равные значения.
— Вероника… — позвал Раскин.
Запоминать! Запоминать каждую черту лица, каждый волосок, каждый жест, пока она здесь — как живая. Ему не выбраться с Забвения, но в свои последние минуты он будет думать о ней и ни о чем другом. Запоминать, черт возьми!
Вероника сжала кулаки. Раскин услышал хруст ломающейся пластмассы.
— Во-вторых, в жизненном пространстве наших условных цивилизаций должны действовать одни и те же физические законы. В-третьих, представители этих рас должны обладать телами сравнимых друг с другом размеров и одинаковой природы. Чрезвычайно сложно человеку, состоящему из органических молекул, не только наладить контакт с существом, плоть которого — поле и волны, но даже отличить его от элементов окружающей среды.
— А «в-четвертых» будет? — устало спросил Раскин. Похоже, Забвение, как и Всеобщность, навязывает ему свои правила. Что ж, придется играть. Скарлетт в ответ на его мысли широко улыбнулась.
— В-четвертых, — невозмутимо продолжил Элдридж, — они должны быть приблизительно равны в могуществе. Межзвездное путешествие — значит, необходимость в технических средствах и энергетических ресурсах, а не перемещение усилием мысли…
— Со скоростью мысли! — вставил Раскин.
— …и со скоростью мысли, — согласился Элдридж. — Исходя из сказанного, становится ясно, что человечество весьма ограничено в выборе союзников. И даже в некотором смысле слепо.
— Не переживай, — Раскин смог усмехнуться, — я привел тебе партнера сравнимых размеров, сопоставимого могущества и… чего еще там? А! Сходной природы!
— Всеобщность сообщала о себе искаженные факты, — сказала Скарлетт. Раскин заметил, что покойная валькирия смотрит мимо него — на разбитый шаттл, в кабине которого… Ушелец поспешно перекрестился. В руке внезапно появилось фантомное ощущение чужих пальцев, сжимающих запястье смертельной хваткой. — Подобно человеческой расе, которая в течение нескольких веков использовала радиотелескопы для поиска сигналов от внеземных цивилизаций, споры Обигура также были заинтересованы в познании Вселенной. Обладая иными чувствами и иными возможностями, они предприняли попытку исследовать чужие миры путем передачи через пространство своей информационной матрицы. Как все мы помним, Обигуровские споры, по сути, — мобильные колонии простейших. Одноклеточные чужих планет, по их расчетам, попав под воздействие излучения, несущего информационную матрицу, должны были принять их сущность, образовать схожие структуры и дать жизнь коллективному разуму идентичного принципа. Для передачи данных Обигуровские споры создали на своей планете три устройства, образовавшие первый Треугольник…
Раскин вспомнил: огромная серая масса, объединяющая миллионы, если не миллиарды Обигуровских спор, высокая, как гора, опутанная белесыми живыми лианами и слизистыми сетями. Видение одного из устройств, о которых говорила Скарлетт, явилось ему на Аркадии, перед тем как он согласился сотрудничать с Всеобщностью.
— Но Обигуровские споры не предугадали, что психократическая мощь их сооружения не только способна преодолеть пространство, но разорвать его: открыть вход в параллельную Вселенную. Что в конечном счете и произошло. Да, коллеги, Всеобщность пришла к нам из параллельного мира! — Скарлетт хитро прищурилась, обводя взглядом несуществующую аудиторию. — Но Всеобщность — не единственный пришелец извне в этой Вселенной. Исследователям всех рангов давно не дает покоя первая планета системы 61-й Лебедя, известная также как Забвение.
— И что с Забвением? — спросил Раскин, предчувствуя, что вот сейчас ему снизойдет откровение, достойное пера Иоанна Богослова. Планета дарила ему знание, потому что он не сможет унести его с пустынной поверхности.
— Всеобщность — поле разума, измерение жизни. То, что поселилось на Забвении (не по своей воле! — хочется отметить сразу, а по досадному стечению обстоятельств), является его полной противоположностью, — убежденно проговорила Скарлетт, и Гордон Элдридж деловито кивнул, соглашаясь.
— Смерть, — прошептал Раскин, — неужели действительно ад? Не может быть…
— Забвение взаимодействует с тем же информационным материалом, что и Всеобщность, однако перешедшим на иной уровень. — Скарлетт покачала головой. — В этом нет ничего общего с религиозными воззрениями людей.
— Забвение тщательно оберегало свою тайну, — сказал Элдридж. — Пока не решило, что имеет возможность вступить в контакт с сущностью, равной ему. При слиянии «поля жизни» и «поля смерти» велик шанс взаимоуничтожения этих двух структур, что полностью соответствует смыслу бытия «смерти». Вот почему Всеобщность не рисковала послать на Забвение частицу себя. И вот почему она не теряла интерес к этой планете: смерть всегда действует на жизнь гипнотически…
Гордон Элдридж говорил дальше. Что-то несомненно важное, что-то, позволяющее взглянуть на мир под иным углом, даже — космогоническое… Но его слова превратились в едва слышный шелест и стали звучать так, как и должны были на планете с крайне разреженной атмосферой. Свечение тумана померкло, лица его обитателей — Вероники, Гордона и Скарлетт — стали плоскими, бесцветными, а затем и вовсе рассыпались на шестигранные мозаичные фрагменты.
Все, что окружало Раскина, превратилось в соты. Склон кратера, площадка, отлетавший свое челнок.
Соты сверху и снизу. Он — небывалый пчелиный король, заключенный внутрь ячеистого шара…
Инициация произошла. Заключенная внутри него Грибница опутала мозг гифами, захватила измененную нервную систему и нащупала контакт с миллиардом ему подобных. Он вошел во Всеобщность вопреки Всеобщности.
…А затем его потащили вверх. Его и из него, — словно через глотку выдернули жесткий зонд, конец которого находился в желудке. Что тянул этот зонд за собой — душу или что иное, менее возвышенное, Раскину понять было тяжело. Он не мог дышать, он потерял не только «верх» и «низ», но и себя в этом пчелином царстве. И еще — ужас: с обреченностью абортируемого эмбриона Раскин наблюдал за скальпелем Всеобщности, который появился из небытия, чтобы отсечь его от системы. От мира, к которому он так тянулся…
Хватка Скарлетт не потеряла силы.
Всеобщность не учла, что Забвение, а вместе с ним — и Раскин опережают объективное время на полторы-две секунды.
Его успели перехватить и удержать.
Он лежал на боку, головой к обрыву. Вытянув руки к грани, за которой опять бесновались пугающие тени. Скарлетт сжимала его запястье. Хотя пальцы валькирии давили на керамический рукав скафандра, он чувствовал, как крепко стиснута его кость, как трещит имплантированный стилет и ранит своего же хозяина. Следом за Скарлетт к нему прикоснулся Гордон Элдридж, а затем протянула узкую ладонь и Вероника.
— Мне будет тебя не хватать… — сказал Раскин, в последний раз глядя в ее странные глаза серо-желто-голубого цвета. — Останься… — выдохнул он, зная, что Вероника не выполнит его просьбы. Она едва заметно улыбнулась, вздохнула и провела невесомой ладонью по округлости его шлема, прощаясь. Вероника уходила во второй раз. За грань, отделяющую мир живых от мира мертвых; за грань, которая с этого дня вновь станет незыблемой.
Безвозвратно.
…Через миг он опять был один. Лежал на краю пропасти, глядя в темное небо, с которого падал неспешный снежок из замерзшего углекислого газа. Одинокий человек в сердце зимы и ночи на безжизненной планете. Снова старый, снова лишенный всякого смысла. Биологическая конструкция с выработанным ресурсом. Он не слышал Всеобщность, Забвение молчало тоже. Никаких «смещений», никаких теней за чертой обрыва. Хронодатчик мерно отсчитывал секунды.
Неужели все закончилось?
Внутри скафандра было до дурноты жарко. Раскин хватал раскрытым ртом горячий, насыщенный испарениями собственного тела воздух.
Но долго это не продлится. К счастью, не продлится.
Вставай, триумфатор, пришла пора праздновать свою пиррову победу.
Раскин перевернулся на живот, заскрипел набившимися пылью сочленениями скафандра. Поднялся на ноги. Взору открылся пустой, уходящий вдаль котлован: дно Кратера. Гладкие стены играли сине-зелеными огнями, будто внутри них было заключено полярное сияние.
Он стоял, любуясь смертоносным блеском глубины, когда вдруг понял, что и вокруг стало светлее, словно над полушарием вечной ночи взошло солнце. Его тень, удлиняясь, поползла к краю пропасти.
Раскин обернулся: на площадку бесшумно опускался объект, состоящий из пламени, свернутого в тугое веретено. Плазменный корабль кухуракуту — Раскин никогда не видел таких, но с первого взгляда догадался, что это именно он.
Кухуракуту первыми пожаловали на мертвое Забвение.
Ушелец стоял, бесстрастно наблюдая, как к нему приближается пятерка пульсирующих бело-голубым спетом кристаллических обитателей Сектора Веги. Ему показалось, что теперь и он сможет понять их язык.
Декабрь 2007 — март 2008
Назад: Глава 3
На главную: Предисловие
