30
Конек-телепат поджидал Скворцова у входа в третий отсек. Он шелестел щупальцами, влажно хлюпал двумя парами видоизмененных жабр. Изредка конек пищал голосом Реми: «Пойдем скорее отсюда! На свет!» или «Ты такой же, как Кемпнер!»
— Сейчас-сейчас, малышка… — Скворцов схватился за цепь, но та оборвалась, едва егерь поставил ногу на крюк.
— Вот дьявол! — Он упал, поднял тучу брызг, врезался плечом в биованну. Фонарь брякнулся о подведенную к автоклаву трубу и погас. — Черт!
Егерь лежал в темноте, ощущая, как боль вытесняет на второй план навеянную коварной тварью апатию. Конек заметался по карго-зоне. Он вел себя будто цепной пес, перед носом которого вскрыли банку собачьих консервов. Кромешная тьма была его родной стихией, но он не решался прыгнуть через грузовой порт в трюм.
«Тяжелый и рыхлый, — сделал вывод Скворцов, — вроде сейсмурии, но с интеллектом». Рукоять револьвера упиралась в бок. Егерь вынул пистолет, другой рукой пошарил вокруг себя, разыскивая фонарь. Нащупал крышку, которой закрывался отдел с аккумулятором, и снова чертыхнулся: крышка бултыхалась на воде отдельно. Значит, фонарь отлетел в одну сторону, а аккумулятор — вообще неизвестно куда. Значит, света не будет, если только в «Zippo» не осталась капелька импортного бензина.
Горловая трель прозвучала грозно, точно боевой клич.
Кортес!
Скворцов вскочил на ноги. Что сможет сделать Кортес с трехметровым гибридом осьминога и морского конька? Ничего…
— Кортес, уходи! — закричал егерь; он водил пистолетом, тщась отыскать цель в темноте. Конек-телепат производил много шума, казалось, будто его щупальца отовсюду. — Я ему не по зубам, спасайся!
Трудно сказать, какие мысли чудовищный телепат мог внушить бесхитростному аборигену Сирены. Скворцов ощущал слабые отголоски этих посланий: они обволакивали его, точно жирный ил.
Он был одновременно биологом и егерем, телохранителем и доминантным самцом, что мечет семя в теплую воду лагуны, покрывая сразу десяток самок. Он видел кости замученных в этом трюме людей и в то же время — дендрополипы тигровой окраски, которые окружали атолл Алехандро.
Он был далеко и близко. В темном трюме, что превратился в склеп, и среди рифов, поющих песнь ночной Сирены.
Кортес хакнул, выпуская в телепата иглу. Наивному и простодушному аксле было наплевать на телепатические атаки. А может, коньку не хватало сил, чтоб навести морок на двоих: на акслу-воина и на человека — бывшего сержанта звездной пехоты. В ту же секунду Скворцова обдало серной вонью: это конек изверг облако маскировочного дыма, несмотря на то что в темноте от этого камуфляжа проку никакого. Бой в карго-зоне шел нешуточный.
Наконец, Скворцов отыскал скобы, по которым можно было подняться в карго-зону. Заработал руками и ногами, отсчитывая стальные перекладины. Точно на крыльях влетел в третий отсек, упал на палубу, сжимая обеими руками револьвер.
Но карго-зона уже была пуста. В свете, что проникал из коридора, Скворцов увидел лишь духовую трубку Кортеса между креплениями балки-крана.
Он прислушался: гудело оборудование в реакторной, а больше — ни звука. Походило на то, что конек-телепат опять затаился. Скворцов выглянул в коридор.
Никого!
Мерцают светильники и влажно отблескивают в их свете малахитовые водоросли, что обжили переборки на половину высоты. Кое-где виднелись темные полосы, оставленные щупальцами конька. Скворцов потер подбородок: при желании проследить за перемещениями громоздкой твари внутри корабля будет несложно. Главное, что конек не направился в жилой модуль, где спит и видит сны Реми. Кортеса, конечно, жаль, но прежде всего — это Реми. Первым делом убедиться, что она в безопасности, а потом — за Кортесом. Только бы абориген не выбрался наружу. Если аксла выйдет из корабля, да еще находясь под воздействием инфразвука, то ищи его потом… под Хардегеном!
Скворцов кинулся к капитанской каюте. Не пробежав и пяти шагов, остановился — на зеленоватой слизи, обволакивающей линолеум, отчетливо виднелись человеческие следы.
Здоровенные такие следы босых ног.
Скорее к Реми! Он обязан успеть! Он сам из себя все жилы вытянет, если посмеет не успеть!
Словно черный внедорожник вывернул из-за поворота на запредельной скорости. Скворцов успел уловить движение и даже спустить курок, но пуля ушла «в молоко». Зато тяжелый электронный блок, от которого отходил витой кабель, угодил точно в цель — егерю в голову.
Скворцов упал, скатился по трапу в кают-компанию. Следом за ним в сумрак оплетенного водорослями отсека впрыгнул Кемпнер-мясник. В ручищах он сжимал кабель, на котором болтался, как гиря, выдранный «с мясом» блок.
Егерь приземлился на спину, проехался по мокрому от слизи ковру, уперся лопатками в обросший карликовыми полипами диван. Нырнул на несколько секунд в беспамятство, точно в ночное море, но почти сразу же пришел в себя.
Увидел над собой светлую дорожку Млечного Пути и размытые пятна кометных хвостов. Как же редко ему доводилось любоваться звездами в небе Сирены…
Бело-голубой свет лился сквозь прозрачный купол кают-компании; долгая ночь разменяла свой первый час.
Кемпнер остановился над Скворцовым. Был он страшен, точно живой мертвец: черты лица заострились, жилы на широкой шее вздулись, как шланги, один глаз исчез в складках почерневшей плоти, второй был навыкате, в бороде зеленели пятна водорослей.
«Капитан, я на это не подписывался!» — услышал Скворцов собственный голос.
«Если проболтаешься, боец, спишу на корм „попугаям“! Никто искать не станет!»
Сначала Скворцов увидел на панно за спиной Кемпнера тень от дюжины щупалец, потом в кают-компанию заглянула лошадиная голова. Была она угловатой и какой-то бутафорской на вид: точно из папье-маше выкроили. Капитан повернулся к коньку-телепату, точно хотел поприветствовать его.
Скворцов уставился на рану в спине своего бывшего командира. Ее заполнял светящийся криль и личинки. Тысячи крошечных рачков и червячков кишели, подъедая капитанскую гниль. Широкий разрез (браво, Реми!) сиял, точно внутри Кемпнера горела неоновая трубка. Почему Кемпнер до сих пор был жив — Скворцов не мог ума приложить. Такое обширное омертвение тканей! Сердце мясника давно должно было захлебнуться гноем!
Но Кемпнер — вот он! Живее всех живых… И полоса на спине сверкает, словно естественная люминесценция глубоководного хищника.
А ведь они его едят! — понял Скворцов. — Как личинки ос — гусениц, сохраняя до последней минуты «кормильцу» жизнь. Он сам не понимает, что его едят!
Вот и здорово! Собаке собачья смерть…
Кемпнер и конек-телепат стояли рядом, будто два приятеля. Конек безостановочно шевелил щупальцами, и казалось, что на его гротескной морде — застенчивая улыбка. Впрочем, монстр не мог улыбаться — у него не было рта, только две пары жабр. Это складки ороговевшей кожи создавали иллюзию улыбки.
Скворцов попытался приподняться. Руки-ноги шевелятся, глаза видят, значит — все путем. Прорвемся, звездная пехота!
Только почему они глазеют на него? Почему не добивают?
Ладно, конек-телепат получил в наследство от Ветерка — коня Ричи Макги, на котором тот катал своих дочек, — робость и стеснительность. Такой генетический просчет! Ошибка, которую прозевал биологический реактор Хардегена. Конек предпочитает убивать в темноте, когда его никто не видит.
Но почему медлит этот дьявол во плоти — Кемпнер-мясник?
С блока, что болтался на кабеле, капала кровь Скворцова.
— Раскомандовались здесь, сопляки… — в конце концов проворчал Кемпнер надтреснутым голосом. Он снова продемонстрировал егерю свое приобретение — биолюминесценцию на спине. — А у тебя толстый череп, боец. И каска не нужна, — добавил он, ковыляя прочь. Под его ногами хлюпал пропитанный влагой ковер. Кемпнер неловко поднялся по трапу, остановился в освещенном проеме люка. Повесил на плечо пузатый рюкзак и двинул, пошатываясь, по коридору.
Скворцов остался один на один с телепатическим чудовищем.
Еще чуть-чуть, и он окончательно придет в себя. Здорово же ему зарядил Кемпнер! Поймал, как салагу. Повезло, что черепушка действительно крепкая, точно из кевлара. Не каждый биолог похвастает таким хранилищем для серого вещества.
Вот сейчас он вынет револьвер… Сейчас-сейчас!
Да он же выронил оружие в коридоре! Ну дела!
Конек развернулся и заторопился следом за Кемпнером.
Вот тогда Скворцов перевел дух. Правда, теперь он совсем ничего не понимал. Присутствовало лишь ощущение вовлечения в некую игру, правила которой писались не человеком и не для людей.
Он поднялся на ноги.
К чему это проявление милосердия? Что за симпатии могут быть между пропавшим без вести офицером и чудовищным гибридом — порождением псевдолабораторий Хардегена?
Ну да черт с ними! Пощадили его… себе на погибель!
Скворцов добрел до трапа, схватился за поручень. Поднял себя по ступеням. В коридоре по-прежнему искрили светильники. Было пусто. В обоих направлениях — ни души. Вдавленные ножищей Кемпнера в подстилку из водорослей, поблескивали ампулы с драгоценной вытяжкой из эмбрионов ависов.
Егерь поднял одну ампулу, посмотрел сквозь нее на свет. В белесом киселе клубились призраки Немезиды. Раздави стекло пальцами, и они вырвутся наружу. Обретут форму и объем, а затем — аппетит.
Он был готов побиться об заклад, что рюкзак Кемпнера под завязку набит этим сокровищем. Зачем?.. Для себя?
«Сооруди мне, парень, флакончик такой вытяжки, а я тебе — лейтенантские лычки…»
Чушь! Бред, навеянный голосом ночной Сирены. Кемпнер-мясник — безумен, как мартовский заяц. Прошло то время, когда он плел интриги и посылал на убой солдат. А теперь капитан даже штаны не снимает, когда ему нужно облегчиться. Он не понимает, что это за ампулы и для чего они нужны.
Впрочем — к черту! Голова трещит по швам. Ай да Кемпнер! Надолго ему, Скворцову, запомнится удар бывшего командира. Скорее к Реми! Скорее, если еще не поздно.
Но уже было поздно.
Дверь в капитанскую каюту — нараспашку. Постель пуста. Ни следов борьбы, ничего такого… Стоят ботинки возле кровати. Висит на спинке привинченного к палубе стула (а вдруг невесомость?) куртка цвета хаки. Как будто Реми вышла из каюты по нужде, и вот-вот зашуршат пузыри линолеума под ее босыми ногами.
Скворцов заглянул в гальюн, потом в душевую, в кубрик, в ходовую рубку.
— Реми! — заорал он что было мочи.
Инженерная, аккумуляторная, реакторная, рециклиционная, карго-зона, трюм…
— Реми! — без толку звал Скворцов, упуская драгоценные секунды. — Реми!
И только крохотные сейсмурии метались под ногами, всполошенные громкими криками.
Тогда Скворцов решился выйти наружу. Он знал, что это сродни самоубийству. Он понимал, что от инфразвука не спасет ни скорострельный карабин, ни револьвер, ни припасы из рюкзака. Но не сидеть же в «Левкое» до рассвета в компании маленьких сейсмурий и скелетов из трюма?
Он с опаской шагнул под свет звезд. Навстречу крилевой пурге. Навстречу неистовому сиянию рифов.
А рифы светились, точно земные города в темную пору. Бело-голубая неоновая дымка стелилась туманом. Над вершинами небоскребов-дендрополипов проплывали звезды летунов, обладающих биолюминесценцией.
У Скворцова закружилась голова, и не из-за удара Кемпнера. Егерь много раз видел фотографии ночных рифовых лесов, теперь же по собственной воле он оказался в эпицентре планетарного преображения. Словно очутился в ином мире, далеко-далеко от Тау Скарабея. Тут все было иначе: изменился облик рифов, изменилась цветовая гамма пейзажа, изменился даже вкус воздуха.
Низкий звук, похожий на гудок парохода, — как у того, на котором Скворцов катался по Яузе в золотые годы студенчества, — раздался на юге. Егерь обернулся и увидел ошеломляющую картину.
На фоне зарева, порожденного люминесценцией рифов, плыли похожие на дирижабли живые создания. Свисали пучки щупалец, вздымались и опадали, точно крылья, широкие плавники, отражали свет круглые, как иллюминаторы, глаза. Никто из колонистов до сих пор не ведал, что в их мире обитает нечто подобное. А те, кому довелось наблюдать этот фантастический полет в ночном небе, могли рассказать об увиденном лишь бактериям на стенах пещер Хардегена.
В следующий миг Скворцов узнал обитателей утробы Большого барьерного рифа.
Под живыми дирижаблями висели, покачиваясь, крабопауки.
И было их великое множество: каждый дирижабль нес до дюжины длиннолапых ловцов двуногой добычи.
Недаром акслы прячутся во время Карлика в пещерах под своими хижинами. Либо просто зарываются в ил, как их неразумные видовые сородичи.
Недаром колонисты запирают двери на семь замков и затворяют окна стальными ставнями.
Карлик — не их время. Ночью Сирена перестает быть Сиреной. Ночью планета превращается в хищника — вроде львиной звезды, вроде губки-вампира.
Каждое ночное существо ведет охоту. И горе дневному обитателю, если ему довелось оказаться вне укрытия! Это — война, которая бушует не первый миллион лет. Это — ничего личного, просто эволюционный механизм. А точнее — революционный, поправил бы Самуил Розенталь, сгинувший экзобиолог.
А потом Скворцов увидел коньков-телепатов. Они двигались редкой цепью в сторону дендрополиповой чащи — какая охота обойдется без загонщиков?
И тогда Скворцов понял, где следует искать Реми.
«Дикий гон» Сирены успел отдалиться от «Левкоя», ну да ничего… Егерь обязательно догонит.
