10
— Цилиндры по левому крамболу!
«Бом-бом-бом-бом!» — зазвенела медь судового колокола. Часто-часто, точно нитевидный пульс тяжелобольного, точно средневековый набат.
Северский не дал мне закончить перевязку. Накинул на раненое плечо китель и, не говоря ни слова, выбежал из операционного пункта вон. Я поднял оброненную офицером папиросу и затушил ее об стенку судочка с отработанными бинтами. Спешить наверх, к остальным, как-то душа не рвалась. Меня одолевал вполне понятный сплин, и если бы не отчетливое понимание, что на борту всего двенадцать боеспособных штыков, клянусь Богом, улегся бы на операционный стол и так проспал бы до ужина.
На палубе я столкнулся нос к носу с баталером Мошонкиным. Корабельный завхоз сейчас же снабдил меня винтовкой и биноклем, а затем рванул на спардек к пулемету. Вообще-то мне было куда удобнее управляться со своим охотничьим ружьишком — трофеем с «Дельфина», но я не мог не признать, что у изделия Мосина коэффициент полезного действия не в пример выше.
На центральном мостике застыл, прильнув к окулярам бинокля, Северский. Его китель висел на одном плече.
— Георгий! — окликнул я артиллериста. — Где?
Северский протянул руку с биноклем вперед, вычленяя отрезок из прямой горизонта. Мне почудилось, что лицо его было несколько растерянным и… разочарованным, что ли?
Я поспешил припасть к окулярам.
Действительно, в миле от «Кречета» параллельно горизонту бежали легконогие, словно озерные водомерки, боевые механизмы «хозяев». Причем они явно не намеревались приближаться к броненосцу. Просто перебегали из одной точки на карте Марса в другую, рассчитав железными извилинами кратчайший путь.
Над моей головой заворочался обгорелый ствол скорострельной пушки Гочкиса.
— Ваше благородие! — окликнули Северского матросы, назначенные комендорами. — Готовы открыть огонь, как только прикажете!
Северский раздраженно тряхнул головой:
— Да погодите вы! Мимо они бегут, не видно, что ли?
Да, Георгий, правильно. Зачем лезть на рожон? Бегут многоногие жестянки по своим делам — и пусть себе бегут… Вот только, ветерок, предвещающий генеральное сражение, дул мне в лицо особенно бодро.
— Держите гадов на прицеле! — прокричал Северский. — Огонь не открывать, пока не повернут на нас!
Сколько же там было цилиндров?
Я вновь поднес к глазам бинокль.
Девять… Прилично!
— Цилиндры по правой ракушке!
Комендоры «гочкиса» разразились бранью. Я же сломя голову бросился к правому борту.
По западному берегу Стикса, опять же, в миле от корабля, двигала вторая вереница цилиндров. И было в ней не меньше двух десятков механизмов. Нешуточная сила, скажу вам! Казалось, что эти цилиндры спешат навстречу сотоварищам, бегущим по восточному берегу мертвой реки.
Зачем?
В тот момент у меня возникло одно предположение. Я посчитал, что цилиндры собираются взять «Кречет» в кольцо, а затем привести в действие пресловутый «резонансный переход» и отправить броненосец за тридевять земель или еще куда подальше.
Над руслом Стикса взвилась красная сигнальная ракета. Врезалась в обвислое брюхо ползущей с севера тучи и утонула в ее розово-сером чреве. Не успел я толком уразуметь, что могло это означать, как на спардеке заголосили:
— Это штурман! Ребяты! Штурман помощи просит!
Вот оно что! Всем сразу пришло в голову, что цилиндры спешат наперерез отряду Купелина. Неужели жестянки наивно полагают, что смогут расправиться с людьми у нас под носом?
Весть о том, что партизаны возвращаются, мигом облетела «Кречет».
— Купелин! Купелин!!! — заорал каждый, кто только мог.
— Ура! — захрипел, придерживая заштопанное на скорую руку брюхо, рыжеусый матрос Тульский.
— Ура!!! — подхватили на спардеке.
И крик моментально заглушило злое тявканье «гочкиса». Не знаю, приказал ли Северский открыть огонь или матросы проявили своеволие. Но через миг со спардека уже палили оба пулемета, разя направо и налево.
По пустоши заплясали рыжие фонтаны. В бинокль я увидел, что цилиндры отреагировали мгновенно: не меняя ритма движения, они дружно отхлынули в глубь равнины. Было непохоже, что беспорядочный огонь, обрушившийся с броненосца, причинил им хоть какой-нибудь вред.
Я кинулся к трапу, ведущему на спардек, к пулеметным расчетам. Оттуда можно было беспрепятственно наблюдать за происходящим по обе стороны от русла Стикса. На какое-то время стрельба прекратилась. Стало слышно, как Северский надтреснутым голосом поносит на чем свет стоит комендоров.
— …слепота куриная! Погодите — вылечу вас от косоглазия!
А цилиндры тем временем успели отступить на полмили. Я был поражен: они словно зависли на месте, опираясь на тонкие, непрерывно извивающиеся щупальца. В тог момент боевые механизмы «хозяев» как никогда походили на гротескных медуз, дрейфующих под залитой солнцем гладью океана, усамой поверхности. Картина, наблюдаемая мною через окуляры бинокля, надо признаться, завораживала.
Бурое полотно пустоши, рассеченное надвое ветвистым руслом Стикса… Ветер, отгулявши ночь, утихомирился; воздух неестественно прозрачен и равнина просматривается до самого горизонта… Высоко в небе ворочаются грязно-желтые облака, водяной пар в которых смешан с вездесущими частичками пыли…
И чужепланетные создания абсолютно противоестественной с точки зрения земной науки природы… Вот они висят как будто неподвижно, а в следующую секунду совершают филигранную эволюцию и со скоростью лавины устремляются к броненосцу.
Мчат на нас с двух сторон, заключая «Кречет» в своеобразные клеши.
Интересно, каким образом цилиндры координировали совместные действия? Обменивались ли информацией посредством радиоволн или иных излучений? Или, быть может, цилиндрами руководили инстинкты, наподобие тех, что присущи коллективным насекомым, только возведенные в степень иной сложности?
— А-а-а! — завопил Мошонкин, и дымящийся «максим» разразился длинной очередью. Вновь заухал «гочкис», рождая на полотне пустоши воронки с осыпающимися краями. Я привалился к фальшборту, ведя на «мушке» одну из приближающихся железных каракатиц.
Ближе… ближе… ближе…
Передо мной был западный берег Стикса. Через однообразно-плоскую равнину струилась цепь из двадцати цилиндров. То тут, то там вздымались султаны пыли, сверкали искры, высекаемые пулеметными пулями из круглых боков боевых механизмов. Однако цепь не редела. Я тогда понятия не имел, как идут дела на другом берегу, — его щедро поливали из «гочкиса»; я лишь надеялся, что 47-миллиметровые снаряды «жестянкам» уж точно проигнорировать не удастся. Запоздало пришло в голову, что всем, кто стоит рядом с винтовкой в руках, стоило бы оживить еще одну скорострельную пушку: может, от нее было бы больше проку.
Но вот до цилиндров уже можно доплюнуть, и в ход идут винтовки.
Я жал на спусковой крючок, передергивал затвор и снова стрелял. Стрелял, словно в тире. Лишние мысли, слава богу, выветрились из-под черепной коробки. Я оказался целиком и полностью во власти этого требующего изрядной сноровки занятия.
Охнул взрыв такой мощи, что «Кречет» — клянусь Богом! — подпрыгнул на добрых три фута. Столб красного грунта, каменных обломков и пламени пронзил облака, связав воедино небо и землю. На палубы броненосца, нам на головы обрушился ливень из щебня и оплавленных фрагментов боевых механизмов. Вокруг засвистело и залязгало. На несколько непозволительно долгих секунд мы были вынуждены отлепить пальцы от спусковых крючков и гашеток, чтобы прикрыть руками головы.
Думаю, это Мошонкин врезал очередью по одной из глубинных бомб, припрятанных в пустоши. В пылу боя я как-то позабыл об этом козыре в рукаве — о минном заградительном поясе.
После короткой паузы, заполненной свистом падающих с небес обломков и матросскими матюгами, пришел черед яростной пулеметной тираде, и почти сразу же прогремел второй взрыв.
Цепь нападавших разметало. Более того, она поредела чуть ли не наполовину. Красивый строй сломался, механически четкий ритм движения сбился, выверенный порядок атаки превратился в какофонию. Теперь каждый цилиндр бежал сам по себе, но бежал вперед. Бежал на нас.
Цилиндры перемещались быстро; однако не быстрее несущейся галопом лошади. Чем ближе они подбирались к «Кречету», тем чаще их путь пересекался с огненным пунктиром, расплескиваемым стволом «максима». Тем чаще мои пули отыскивали цель в круговерти ржавой пыли, мелькающих щупалец и бочкообразных корпусов.
Постепенно наши усилия стали приносить результат. Вот один цилиндр завертелся юлой, а затем упал на бок; вот второй — он вдруг взорвался на ходу, в мгновение ока превратившись в катящуюся по инерции кучу лома. Третий неожиданно сбавил ход. Сея вокруг себя золотые искры, он неторопливо развернулся и побрел обратно — в глубь пустоши, словно передумал воевать.
На западном берегу Стикса осталось всего семь цилиндров. Семь — это, конечно, не двадцать, тем не менее время вытирать пот еще не пришло. Одного боеспособного цилиндра хватило бы, чтоб в минуту покончить со всеми защитниками «Кречета». И, повторюсь, я не знал, что творится на восточном берегу. Может, девять «жестянок», надвигавшихся с той стороны, целы и невредимы?
Итак, семь боевых механизмов, наблюдаемых мною через прорезь прицела, достигли Стикса. Не сбавляя хода, они нырнули в русло, пропав на время из вида.
Затем один из механизмов появился на вершине островка, подпирающего нос «Кречета». Я ожидал, что он попытается перемахнуть на палубу или просто станет тянуть к нам светящиеся нити своей смертоносной паутины. Однако вместо того и другого цилиндр неожиданно раскрылся, развернул броню наподобие цветочных лепестков и явил на всеобщее обозрение переплетение металлических внутренностей. Усевшись таким образом, он принялся чревовещать:
— Покориться! Покориться!..
Это он, конечно, шутки вздумал шутить! Прошли времена, когда мы безоговорочно покорялись «хозяевам». Нынче мы — калачи тертые-перетертые. Грозный резонирующий глас не заставит, как это случалось в первые дни пребывания на Марсе, враз лишиться разума.
Я встал в полный рост, вскинул винтовку и, почти не целясь, всадил пулю в незащищенную сердцевину механизма. Среди ажурных структур засияли золотистые всполохи. Цилиндр поперхнулся на полуслове и выдал, дребезжа, реплику на тарабарском языке. После этого он вытянул щупальца в стороны и больше признаков жизни не подавал.
Невольно залюбовавшись результатом удачного выстрела, я на секунду позже, чем бы следовало, услышал приближающийся лязг. Одновременно с матросом Тульским мы перегнулись через фальшборт и увидели, как по броне «Кречета» карабкается следующий цилиндр. Для него борт корабля был что отвесная стена, тем не менее механизм «хозяев» взбирался уверенно, точно муравей по стволу дерева. Я прижал приклад винтовки к плечу, да только выстрелить не успел: металлическая тварь оказалась проворнее. Одно из не закрепленных на броне щупалец выплюнуло светящуюся нить; нить уверенно очертила полукруг, сбривая часть фальшборта, рассекая мою винтовку пополам и ровняя мне на левой руке пальцы по длине мизинца.
Я повалился на палубу, одурев от смеси противоречивых ощущений. Тульский впал в оцепенение. Он все еще разглядывал чудовищный механизм, а тот, судя по ритмичному лязгу, с секунды на секунду должен был появиться на палубе! Двумя ногами я отпихнул Тульского от фальшборта. С удивлением обнаружил, что матрос валится как подкошенный, точно давно собирался это сделать, и только ждал подходящего случая… Покатилась по обгоревшему настилу палубы голова, украшенная щегольскими рыжими усами, захлюпала кровь, выталкиваемая из артерий неугомонным сердцем.
Взметнулись вверх огненные нити, отплясали в воздухе нечто замысловатое и исчезли. От фальшборта сейчас же отвалился добрый кусок. В возникшем проеме показались сегментные ленты щупалец.
От ужаса я едва не тронулся умом. Судорожно сунул руку в карман за револьвером, но понял, что не могу вынуть его покалеченными пальцами (то, что рука повреждена, я с перепуга не разобрал, зато теперь попал впросак).
Цилиндр медленно, словно нехотя, втянул себя на палубу. Наклонил бочкообразный корпус вперед и двинул на меня. Он был так близко, что я отчетливо слышал гул, рождаемый работой тысяч и тысяч электрических приводов в его чреве. Я чувствовал источаемый цилиндром запах — запах горячего железа и кремния. Я видел каждое отверстие, пробитое в корпусе пулями (а таких дыр было не меньше дюжины); я видел сквозь рваную прореху в круглом боку, как внутри движутся сложнейшие устройства, наделяя эту кучу железа подобием жизни.
— Помогите! Бога ради! — завопил я, отползая на локтях. — Спасите, братцы!
Со спардека ударил пулемет. Ударил практически в упор, ударил длинной очередью, обдирая с цилиндра броню, отрывая щупальца, круша хрупкую внутренность… И только счастливая случайность уберегла мою шкуру от свистящих рикошетов.
Эта «жестянка» приказала долго жить. Взорвалась брызгами расплавленного металла, извергла из себя облако черного дыма и сорвалась с края палубы за борт. Но на броненосце уже воцарился хаос: запахло жареным во всех смыслах.
На юте скрежетало железо и мелькали в воздухе огненные нити. Загрохотало на спардеке, это громыхание слилось с многоголосым воплем, и «максимы» одновременно замолчали; теперь только «гочкис» упрямо продолжал «забивать гвозди».
Еще один цилиндр промчал мимо; его побитый пулями корпус был обмотан порванными вантами. Эта «жестянка» небрежно, точно табуретку, отпихнула меня с пути горячим щупальцем и понеслась к трапу, ведущему наверх, к ходовой рубке. Я в это время уже освободил револьвер, поэтому, недолго думая, пальнул цилиндру вслед. Мягкая пуля со звонким «дзонг!» врезалась в броню боевого механизма. Цилиндр на долю секунды замер… а затем двинулся с прежним рвением, но в диаметрально противоположном направлении — то есть на меня.
Не знаю, что бы произошло дальше… вернее, знаю. Но до сих пор страшусь представить. Наверняка светящиеся нити рассекли бы меня вдоль и поперек, причем разрез оказался бы настолько тонким, что органы продолжили бы работу, не сознавая того, что они обслуживают покойника. Так и стоять бы мне на палубе, точно живому, пока что-либо не заставило бы пошевелиться.
…Однако, на мое счастье, в пустоши рванула очередная «рогатая смерть». «Кречет» опять подпрыгнул на добрых три фута, на рострах затрещали балки и вниз сорвался баркас. На моих глазах он рухнул на цилиндр, вмял его в палубу, а затем перевалился за фальшборт и был таков. Деформированный механизм поелозил на месте, трепеща пораженными тремором щупальцами, а потом отключился.
— Доктора! — заорали на спардеке. — Кто видел доктора? Доктор жив?..
Очевидно, на этом кричавший не успокоился, просто остальные слова заглушил возобновившийся стрекот пулеметов. Ну конечно, господа! Доктора вам подавай! Если состояние позволяет жать на гашетки, значит, сможете обождать минуту-другую…
Передышка! Я оглядел свои обрубленные пальцы. Вместе с осознанием того, что ранение имеет место быть, пришла и боль. Я словно окунул пальцы в кастрюлю с кипятком. Да-да, точно-с — с кипятком.
У-у, паскудина!
Кастрюля с кипятком на медленном огне!!! В кармане брюк нашелся не очень чистый носовой платок. Стоило его приложить к обрубкам, как он мгновенно напитался кровью.
Где-то неподалеку я оставлял пакет с перевязочными материалами. Ага, неподалеку… Что за мрак кругом? Голова — стоп! Отставить кружиться!!!
Я вцепился здоровой рукой в леерную стойку. Я стоял на том же месте, что и в ту ночь. Как и тогда, я лил кровь и очумело внимал происходящему вокруг меня.
А вокруг происходило нечто воистину грандиозное.
Пустошь курилась дымами. За какое-то короткое время она превратилась из монотонного полотна в беспокойную долину гейзеров, какие встречаются на Камчатском полуострове или на Огненной Земле. Постоянно что-то взрывалось, и пели, взрезая воздух, обломки всевозможных форм и размеров. По грязно-желтым облакам гуляли отсветы пламени, сквозь дыры в небесной пене на пустошь взирало похмельным взором маленькое красное солнце.
Цилиндры наступали! Караул!!!
Они шли на «Кречет» со всех сторон! Отовсюду!!!
Больше не было красивых формаций, как на параде; исчезла слаженность эволюций. Теперь цилиндры перли, как насекомые, учуявшие падаль. Вот только появилась черная точка на горизонте, через две минуты — это уже металлическая каракатица, без страха бросающаяся под пули. Казалось, что каждый механизм действует сам по себе. Но так ли было?
Захлебывались огнем «максимы», упрямо долбил «гочкис», гремели ружья. Потом вдруг, напрочь заглушив громы баталии, с левого борта «Кречета» ахнуло шестидюймовое орудие.
Пустошь пошла… как бы мелкой зыбью. И тут же пять приблизившихся к руслу Стикса цилиндров разлетелись вдребезги!
Это был сегментный заряд. Единственное средство, способное уничтожить идущую на корабль торпеду. В пылу боя кто-то не потерял голову и додумался зарядить шестидюймовку сегментным зарядом, поражающим цель осколками сверху!
Та же орудийная башня громыхнула вторым стволом. И сейчас же в пустоши стали взрываться «рогатые смерти». Одна за одной, одна за одной, и так по кругу. На западном берегу рванули все мины, на восточном — не меньше половины…
Тонны пыли и щебня подбросило к небу: чудовищная мощь взрывов в совокупности со слабой гравитацией сделали свое дело. Тучи стали свинцово-серыми, солнце померкло, на пустошь свалился сумрак. А затем грянул сверхплотный каменный ливень. Вместе с кусками перемолотой породы на палубу падали оторванные щупальца «жестянок», куски брони, ощетинившиеся оборванными проводами внутренние приводы боевых механизмов…
На какое-то время мы потеряли ощущение пространства и самих себя. В ушах громыхало, глаза не могли отличить неба от земли, вдобавок «Кречет» безжалостно трясло и раскачивало. Словно мы угодили в жестокий шторм! Дышать стало нечем: все задыхались, кашляли и безбожно ругались.
Тяжелая пылевая завеса отгородила нас от пустоши. Пулеметы снова смолкли. Зато стали слышны голоса людей. Кто-то монотонно требовал патронов, кто-то подвывал от боли, а на кого-то нашел приступ нездоровой веселости.
Интуиция подсказывала, что «хозяева» не преминут воспользоваться нашей близорукостью. Скорее всего, мы и «Отче наш» прочесть не успеем, как окажемся от цилиндров на расстоянии штыковой.
И все же человек полагает, а Бог располагает. События стали развиваться несколько иначе, чем я бы мог предугадать.
— На «Кречете»!! Ребята!!!
Пошатываясь, я подбрел к фальшборту и поглядел вниз. На недостроенной насыпи стояли наши: Купелин, Гаврила и семеро матросов.
Вот черт! А где же остальные? Где Лаптев?
— Ха! Здорово, доктор! — прокаркал осипшим голосом боцман. — Разуй глаза: вам ворота просверлили на сороковом шпангоуте! — Гаврила указал винтовкой на дыру чуть пониже броневого пояса. Широка была дыра, дыра на славу, действительно — ворота.
Мои глаза вылезли на лоб.
— Они на корабле?
Ответил Купелин:
— По всей видимости, это так, доктор! — сказал он самым обыденным тоном, будто речь шла об инфлюэнце. — Ждите гостей на нижних палубах!
Я схватился здоровой рукой за голову и побежал наверх, к ходовой рубке, где надеялся найти Северского. По пути я кричал, надрывая легкие:
— Полундра! Всем покинуть корабль! Уходим, ребята, пока не поздно! Слышали? Полундра! Уносим ноги!!!
Но матросы, вместо того чтобы взять ноги в руки, пялились на меня с какой-то неуместной настороженностью. Им-то было невдомек, что цилиндры уже хозяйничают в бомбовых погребах и крюйт-камерах. Теперь одной искры достаточно, чтобы «Кречет» взлетел на воздух! Мы обороняли стальную крепость сколько могли. Теперь, когда враг вонзил когти в нашу ахиллесову пяту, — видит Бог — не стыдно сдать позиции во имя спасения собственных жизней…
— Отставить панику! Какой сучий потрох вздумал дурочку валять?
Гневный и всклоченный, Северский налетел на меня, точно ястреб на зяблика. За офицером следовали четверо скороспелых комендоров с бледными лицами и пустыми, кукольными глазами. Мне показалось, что героические артиллеристы оказались несколько контуженными собственной стрельбой. Эта команда как раз перебегала из одной орудийной башни в другую: из-за недостачи людей на «Кречете» было невозможно оргаизовать непрерывную подачу снарядов и пороха из трюмов к артиллерии, поэтому возле каждой пушки имелся приготовленный загодя боезапас на пару-тройку выстрелов.
— Паша?! — Северский вцепился в мой френч так, что затрещало сукно. — Паша, вы что?! — говорил он излишне громко — видимо, порядком оглох. — Белены объелись?!
Где? Где он видел здесь белену?
— Бегом с корабля!!! — заревел я, не щадя связок. — Цилиндры пробрались в крюйт-камеру!!! Мы все погибнем!!!
— Вы с ума сошли, Паша! Я набрал в легкие воздуха, готовясь разразиться очередным ором, но…
Далее последовала отвратительная сцена.
Северский отвесил мне звонкую оплеуху. Тысяча чертей! Я ему кто — мальчишка-ординарец, что ли? Ослепленный болью и справедливой обидой, я крепко пихнул Северского в грудь. Сил-то у меня побольше будет… Офицер отлетел назад и повис на руках комендоров. На его кителе отпечаталась кровавая пятерня — след от моей руки с подрезанными пальцами. Северский заскрежетал зубами и прыгнул, намереваясь по меньшей мере втоптать меня в палубу, точно зловредного клопа. Я снова пихнул, и он опять оказался на руках контуженых матросов.
Не знаю, сколько раз по кругу пришлось бы нам разыгрывать это позорное действо. Но ружейная стрельба возобновилась. И тогда мы завертели головами, пытаясь уразуметь, что к чему.
Звуки выстрелов доносились из трюмов. Точно у «Кречета» прорезалось громкое, но неритмичное сердцебиение.
Для меня было яснее ясного: Купелин и ребята последовали за цилиндрами и навязали им бой в напичканных порохом глубинах броненосца. Самоубийственная затея…
— Вот и все. — Я прислонился спиной к дефлекторному вентилятору. Достал револьвер, переложил его в левую руку, большим пальцем прижал рукоять к окровавленной ладони и принялся заряжать барабан патронами. — Теперь поздно пить «Боржом», братцы.
Северский зыркнул на меня, точно рублем одарил, но послал матроса в трюм. Остальных отправил к башне с шестидюймовыми орудиями. Пылевая завеса редела, видимо, Северский надеялся, что ему удастся пальнуть разок-другой до того, как мы взлетим в воздух.
Из серо-рыжего марева вынырнули два летуна. Зависли над трубами броненосца, словно внезапно забыли, зачем их сюда прислали. За эту нерешительность летуны были тотчас же наказаны: после того как оба проглотили по пуле, они убрались, поджав хвосты и не сделав ни единого выстрела.
Пыльную мглу огласила «китовая песнь» «червелицых».
Подкрепление пожаловало! Что там, в конце концов, за распроклятой пылевой завесой?
У Мошонкина сдали нервы, и он выдал пулеметную очередь вслепую. Несколько человек поддержали его беспорядочной и какой-то нервической пальбой из винтовок. Заурчали электродвигатели, поворачивая тяжелую орудийную башню. Два шестидюймовых дула всматривались пустыми глазницами во мглу, тщетно силясь углядеть неприятеля сквозь редкие просветы.
На палубу выбежал матрос, неся с собою вести из трюма.
— Враг в машинном отделении! — выпалил моряк с ходу. — С ним схватились наши! Бомбовые погреба, видать, целы!
— Точно целы? — переспросил Северский, кривя рот. Губами он уже сжимал папиросу, а пальцами здоровой руки вертел спичечный коробок. Я подошел к офицеру и помог придержать картонку, пока тот чиркал спичкой. В конце концов, теперь и у меня нормально работала одна рука. В общем, мы с Северским переглянулись и поняли друг друга без слов. Да, мы снова стали друзьями.
— Ваше благородие! — Комендор растерялся и отступил. — Я сквозь переборки глядеть не умею. Простите великодушно, ваше благородие! Я один, а «Кречет» — он большой.
— Ладно, понял тебя…
— Им бы подсобить маленько, ваше благородие! — Комендор почти с мольбой заглянул офицеру в глаза.
Но Северский лишь мотнул головой:
— Отставить. Владислав воевать мастак, а боцман и вовсе — матерый рубака. — Он бросил взгляд мне за спину и в один миг посуровел, точно хватанул чарку водки. — А ну-ка, бегом в башню! Видишь, дура, накатываются опять! Покурить не дадут…
А они действительно накатывались.
Плоские, как портсигары, черные машины ползли со всех сторон через вспаханную воронками пустошь. Ползли бесшумно и очень прытко. О, это было нечто новенькое! Таких машин мне видеть еще не приходилось.
К счастью, к нам приближались не пушки, не самодвижущиеся бомбы и не хитромудрые устройства, способные в мгновение ока переместить столь тяжелый объект, как броненосец водоизмещением в пятнадцать тысяч тонн, к черту на кулички. Через секунду мне стало ясно их назначение.
Две машины замерли у русла Стикса, опустив к земле гибкие трапы. С них стали деловито сгружаться отряды «стариков» и их погонщики — вооруженные нелепыми алебардами «червелицые». Вереница чужепланетных гадов ползла вниз по скалистому склону и терялась из виду за побитыми осколками горбами островков.
Мошонкин вновь выдал на-гора длиннейшую очередь. Заплясали фонтанчики рыжего грунта, а одну из подползающих машин перерезало практически пополам. Из чрева, освещенного вспышками электрических разрядов, на воздух хлынул сонм кашляющих тварей. Пулеметные пули рвали их в клочья. Среди ржавых песков забурлили потоки алой, неправдоподобно яркой крови.
И все же «стариков» оставалось несчетное множество. Благо мы поубавили количество цилиндров, и теперь их можно было пересчитать по пальцам одной руки. «Старики» — они-то уязвимы, как люди. «Стариков» я не особенно опасался. Твари на вид отвратительные, вонючие… А вот боевые механизмы — это, пожалуй, самый опасный недруг из всех, встреченных мною на Марсе.
Северский мгновенно сообразил, что светит защитникам «Кречета» в недалеком будущем. — Они будут прорываться через пробоину на сороковом шпангоуте! — поделился он со мной соображениями. — Скорее, Паша! Нужно собрать ребят и отправить их…
Он не договорил.
Не дождавшись команды офицера, выплюнула пламя шестидюймовая пушка Кане. Оглушенные адским грохотом, мы втянули головы в плечи. Когда пыль улеглась, я смог лишь присвистнуть: комендоры засадили прямой наводкой в склон русла, по которому лилась муравьиная дорожка человекоподобных трутней. Склон с треском обрушился, вместе с тоннами породы в русло съехали и два не успевших разгрузиться транспорта. Сколько «стариков» и «червелицых» оказалось под обвалом — не берусь даже предположить. В общем, картина глаз радовала. Бесспорно, радовала…
— Сегментными пали! — заорал Северский, подпрыгивая от азарта. — Э-эх! — сплюнул он в сердцах и побежал к башне. Брать командование на себя.
Я остался один. Впрочем, ненадолго: не успел даже выдернуть обрезок ногтя, торчавший из укороченного указательного пальца.
На палубу вывалили злые и хмельные от пыла непрерывного сражения Купелин, Гаврила и иже с ними. Загалдели, заругались, пиная ногами обрывки щупалец поверженных цилиндров.
— Павел Тимофеевич! — чуть ли не с кулаками набросился на меня штурман. — Скажите, Христа ради, что произошло? Почему вас — как кот наплакал?
Я поглядел в его испачканное пылью и копотью честное лицо и поинтересовался в свою очередь:
— Переговоры с «хозяевами» не состоялись? Я же предупреждал…
Но Купелин уже смекнул, что время для объяснений выбрано крайне неудачно.
— К черту переговоры! — бросил он. Повернулся ко мне спиной, обратился к прибывшим вместе с ним морякам: — По местам, братцы! Объясним тугодумам, почем фунт пороху в нашей лавочке!
Кто-то помчал по трапу на спардек, кто-то присел с винтовкой у фальшборта, ну а кто-то нырнул в люк, чтобы затем спуститься в трюм и заблокировать проделанную цилиндрами пробоину.
На плечо опустилась тяжелая лапа Гаврилы. От боцмана несло, как от кавалерийской лошади — потом и пороховой гарью. Он поглядел на мои окровавленные руки, ухмыльнулся и одним рывком выдернул досаждающий мне кусок ногтя.
— Пошли, доктор! — пророкотал довольный собой боцман. — Чертяка живучий! Молодца! — Он от души хлопнул меня по спине. — Пошли-пошли! Нужна пара надежных ребят для одного жаркого дела!
— К заряду!
Патрон со снарядом лег в казенную часть пушки.
В башне было непривычно просторно. Где те двадцать пять матросов, что обязаны выполнять действия в строгой последовательности — по своим номерам, поворачивая рычаги или нажимая на какие-нибудь рукоятки? Где офицер — командир башни? Почему неподвижны стрелки на циферблатах, при помощи которых комендоры получают данные о направлении стрельбы, скорости судна и расстоянии до неприятеля?
На учениях я видел, как действуют наши артиллеристы. Так вот: в чем выпало участвовать мне, совершенно не походило на ту образцовую картину.
— Замок!
Гаврила командовал, не отрываясь от окуляра оптического прицела Перепелкина. Я послушно защелкнул затвор, пачкая все, к чему доводилось прикасаться, липкой кровью. Затем гаркнул: «Товсь!» и отступил в сторону.
— Прицел восемнадцать кабельтовых, целик сорок пять! — изрек боцман.
Матрос, впопыхах назначенный установщиком, поставил целик и прицел на указанные цифры.
Теперь дело за малым.
— Пли!
О, ужас! В моей голове низвергается, гремя и пенясь, водопад Виктория!
— К заряду!
Голос Гаврилы едва пробивается сквозь хрустящую вату в ушах.
— Замок!
Я не знаю, что происходит в пустоши. Я не знаю, причинил ли последний выстрел врагу хоть какой-нибудь ущерб. Я просто… я обслуживаю орудие. Дело это и впрямь жаркое!
— Прицел двадцать кабельтовых, целик пятьдесят три!
Гудят электроприводы, и я чувствую, как платформа, на которой установлена башня, приходит в движение. К горлу отчего-то подкатывает тошнота.
— Пли!
Острая боль в голове перекрашивает окружающий мир в краски заходящего солнца. Я задыхаюсь, мычу, как животное, прислоняюсь к стене и слепо шарю рукой по холодной броне. Потом с превеликим трудом определяю источник этой боли.
— К заряду!
По щеке течет, щекоча, теплая струйка. Я понимаю, что в правом ухе у меня лопнула барабанная перепонка. И угораздило же судового врача получить профессиональную травму артиллериста! И смех и грех. Ну, ничего смертельного! Бог даст, заживет как на собаке.
— Замок!
Что же там происходит? Я ощущаю, как вздрагивает «Кречет». Значит, задействовано еще несколько пушек. Сражение кипит, и не морские волны, а волны песка цвета ржавчины бьют о борта броненосца.
— Прицел двадцать пять кабельтовых, целик…
— Гаврила Аристархович! Гаврила резко оборачивается, он готов испепелить взглядом матроса, оторвавшего его от прицела.
— На циферблатах данные! — лепечет морячок, указывая рукой на приборы. — Кажется, нам дают наводку из боевой рубки!
— Северский! — мычу я с пониманием. Знал бы я, что наш бравый артиллерист в это время командует в соседней башне… То-то удивлению не было бы предела!
— И что приборы? — отрывисто спросил боцман.
— Тип снарядов — бронебойный. Расстояние до цели — сорок шесть кабельтовых. Целик сорок!
— У нас есть бронебойный?..
— Имеется один!
— Зарядить бронебойным! Установить прицел и целик!
— Есть!
— Пли! Это был последний залп, прогремевший над пустошью.
…Когда мы покинули башню, вой двигателей в спешке отступающих летунов еще не успел растаять за горизонтом.
