Я лежал на вершине холма, упираясь локтями в подстилку из охряного мха, и рассматривал в бинокль наш броненосец. «Кречет» ждал возвращения команды: над стальной крепостью, заброшенной злой волей «хозяев» в пойму давно пересохшей марсианской реки, трепетали обрывки флагов. Скалистые берега подпирали корабль с обеих сторон, поэтому он стоял ровно и даже можно сказать — гордо приосанившись.

До «Кречета» — рукой подать. Добрались, братцы мои! Добрались, дорогие!

Рядом посапывал отец Савватий. Солнышко нагрело ему спину, и священник не преминул задремать. Горе-разведчик… И чего, спрашивается, его понесло с нами? Гаврила лежал на боку и терпеливо ждал, когда я передам бинокль. Северский напротив — грыз ногти, точно школяр; он постоянно ерзал и ругался шепотом. Как так можно? Право, слов у меня не находилось. Боевой офицер, а выдержки — ни на грош…

Впрочем, мы давно уж не те, что раньше. Марс, этот злобный божок из седой древности, расплавил нас в своем горне и отлил заново. Отлил такими, какими хотел видеть. Кого-то он надломил, а кого-то закалил. Кого-то сделал благороднее и самоотверженнее, а кого-то — случилось и такое — подлее и низменнее.

Мы изменились. Все до одного.

«Кречет», надо сказать, звал нас. Манил, как манит путника долгожданный оазис. Хотелось наплевать на осторожность, встать в полный рост, а затем броситься сломя голову к крепости, сулящей безопасность и… Господи! Нас ждут полные трюмы провизии! И воды должно быть вдоволь! И табака, и лекарств, и оружия! А Северский тут еще подзуживает, аки змий-искуситель:

— Ха! Развалились! Тюлени на лежбище! Что на той горке битый час торчали, что на этой. Да никто не охраняет корабль! «Дельфин» охранялся? Нет? Так чего ради «хозяева» станут расставлять посты вокруг «Кречета»? Чтобы сцапать нас? Как бы не так, господа! Много о себе мните! Если бы они собирались это сделать — наслали бы летунов… Да-да, тогда бы и наслали, когда мы тащились через пустошь неделю кряду…

Северский отчасти был прав. «Хозяева» не напоминали о себе приблизительно две недели. Мы беспрепятственно пересекли лесистые взгорья, свободно одолели около двух сотен верст по открытой местности.

Меня до сих пор бросает в дрожь, когда я думаю о том, какими мы были уязвимыми на пути через гладкую, как застеленный скатертью стол, равнину. Скорее всего, «хозяевам» оказалось просто не до нас. Спрашивается: какого черта тратить время и силы на кучку бунтарей, которым, как ни крути, суждено сдохнуть на чужбине? Убедившись, что мы удаляемся от канала и что сбивать с пути истинного других рабов не собираемся, «хозяева» махнули на нас рукой… точнее, лапой.

Жалкие бестии! Они озабочены предстоящим прибытием конкурентов, они катастрофически не успевают замести следы!

— Давайте сделаем так, — не унимался Северский, — я осторожно проберусь к «Кречету», а вы смотрите в оба глаза и прикрывайте меня. Если за камнями что-то и прячется — цилиндр или какая другая сволочь, она, держу пари, себя непременно выдаст. Чего терять зря время? Ну, я пошел…

— Куда?! — зашипел я. — Лежать! — Тьфу ты, каналья! Павел… — открыл было рот Северский.

— Георгий, мы ведь договорились в лагере, что отрядом командую я. Вам разрешили присоединиться к разведчикам только с условием четкого соблюдения субординации! — пришлось напомнить «горячей голове». — Вы дали слово, что станете вести себя тише воды и ниже травы, Георгий!

Северский скривился, точно хватил стакан уксуса.

— Теперь я не сомневаюсь, господин Пилюля, что вы выбрали не ту профессию. Если ваша тяга командовать оловянными солдатиками столь сильна, нужно было поступать в юнкерское училище… а не резать в прозекторских мертвякам уши.

— Вопрос не в том, кого к чему тянет. Вопрос в том, что кто-то опять норовит перетянуть одеяло на себя, — возразил я Северскому. — К тому же я отнюдь не господин Пилюля. Я скорее — господин Ланцет. И сохрани вас Бог, Георгий, познакомиться с этой моей ипостасью.

Северский захихикал. Гаденько так, тоненько… Я не выдержал и выругался. Гаврила, оценив мою тираду, одобрительно покачал косматой головой. А Северский поморщился и обхватил впалый живот руками. Уж не знаю, действительно ли у него случился колик (что может быть, учитывая, чем нам приходилось питаться) или же офицер продолжал валять дурака.

— Двинули тогда обратно, — предложил он наконец самым серьезным тоном. — Вернемся в лагерь. Галина наверняка лягушек нажарила. Поедим на сон грядущий, желудки утешим. До корабля мы доползли, а большего никто не требовал — в этом вы абсолютно правы.

Я молча передал боцману бинокль. Гаврила принялся изучать вылизанное водой скалистое русло, лысые горбы островков, их ступенчатые склоны. Вот так по двести раз мы перепроверяли каждый валун, каждую рытвину, прежде чем двинуться дальше. Мне бы не хотелось привести пятьдесят восемь человек в ловушку тогда, когда все полагают, что путешествие подошло к концу.

А русло марсианской реки — это критский лабиринт. Сам черт ногу сломит! Скалы торчат частоколом; протоки пересекаются с затоками, они ветвятся, точно молнии. И еще здесь случаются туманы. Дважды я был свидетелем того, как на рассвете русло наполняется белесой мглой, и местность преображается. В клубящейся мути растворяются очертания островков и скал, туман поглощает солнечный свет, глушит любые звуки. Словно не туман это вовсе, а призрак протекавших когда-то по руслу потоков.

Поэтому мы назвали мертвую реку Стиксом. Стикс… убежище для пришельцев из пустошей Ржавого мира.

— Господа, я возвращаюсь в лагерь! — объявил наконец Северский. — Вы — как хотите. Сидите в засаде хоть до конца времен, а мне все равно. Пас! Умываю руки!

Я воспринял это известие едва ли не с облегчением. — Идите, Георгий, с Богом! Помогите Галинке кашеварить. И передайте, пожалуй, Купелину, что мы вернемся после заката.

Северский деловито покивал, сполз к подножию холма и исчез за ближайшей грудой камней.

— Похоже, тишина кругом, — прошептал Гаврила, не отрываясь от окуляров бинокля. — Но вот какая мыслишка, доктор, меня грызет… Как мы управимся с вооружением корабля? Ведь нас раз-два и обчелся. Ну, две-три пушки оживим, ну, автоматика, тудыть-растудыть, ну, элеваторы, нории… Специалистов у нас мало, а ежели после первого боя человек двадцать поляжет, то мы и вовсе окажемся против «хозяев» с винтовками, пулеметами и «гочкисами».

Мы с офицерами говорили об этом накануне. Из беседы я узнал некоторые новые для себя факты. Оказывается, на подаче снарядов и пороха для артиллерии главного калибра в трюме обычно работают сорок человек. А в самой башне задействованы двадцать пять моряков да еще офицер — башенный командир. Хороша арифметика! Произведя нехитрые подсчеты, я понял, что встретить врага огнем со всех стволов мы не сможем ни физически, ни химически.

Тем не менее глупо было отказываться от затеи отвоевать корабль. Ведь «Кречет» — это довольно крупный осколок Земли, упавший на Марс.

— Раньше мы о винтовках мечтать не смели, — ответил я, лениво почесываясь. — Но если Кириллу посчастливится и за северной пустошью он наткнется на лагерь людей, я лично напою его шампанским из офицерских запасов. Сотня-другая бойцов нам бы крепко не помешала.

— Я вот что думаю, — снова пробурчал Гаврила, — здорово было бы отыскать всех наших и забрать их на «Кречет». А то… как короли собираемся жрать тушенку с кукурузной кашей и спать на матрацах, когда другие морячки неизвестно где: ютятся у костра и сходят с ума от голодухи и тоски.

Я едва не брякнул, что до той ночи Гаврила не шибко церемонился с этими самыми «морячками», а нынче печется о них, точно курица-наседка. К счастью, вовремя прикусил язык. Ляпнуть такое было бы по меньшей мере бесчестно по отношению к человеку, не раз спасавшему мою шкуру, к человеку, которого сегодня не без причин считаю своим другом.

— От голодухи и тоски… — повторил я, глядя вдаль. На горизонте клубились грязные тучи. В вечернем свете они неторопливо наливались воспаленной краснотой. Так, жди к ночи песчаную бурю…

— Что думаешь, доктор? — толкнул меня в бок боцман.

— Ты, несомненно, прав, дорогой друг, и устремления у тебя самые благородные, — ответил я и почесал голову. Волосы были жесткими, как крысиная шерсть, и шершавыми от пыли. Сколько я уже не мылся? Подумать страшно…

— Северский… — начал говорить, возмущенно повышая голос, Гаврила. Но я не позволил ему высказаться.

— Северский готов идти войной против всей планеты. По-моему, его зовут не Александром Македонским…

— Нет! — Боцман сел, вытянул руку с зажатым в кулаке биноклем. — Вон — Северский! Крадется к «Кречету»!

— Где? — Я прижал ко лбу ладонь козырьком.

Точно! Идет вдоль русла; пригнулся, втянул голову в плечи, светлые волосы его треплет ветер. В нашу сторону, шельма, не смотрит. Будто сам по себе. Боже! Ведь из оружия у него — обломок лезвия кухонного ножа в сапоге! А если за островом — цилиндр? Чем он собирается отбиваться от щупалец стража — грубыми словами?

Я вскинул охотничье ружье — верный трофей с «Дельфина», прижал приклад к плечу. Сердце заухало, как трюмная помпа, а мысли понеслись галопом, опережая друг друга.

Не знаю, смогу ли прикрыть подлеца с такого расстояния. Только бы никто не выскочил из-за загораживающих обзор островков! А у Северского на пути к кораблю таких три. Слева, справа и еще у самого корабля — слева.

Гаврила растормошил отца Савватия. Наш добрый священник залился краской: ему стало так стыдно, будто он заснул на патриаршей службе, во время чтения акафиста. Дабы перебороть смущение, он принялся разминать свое оружие: кожаный ремень, к концу которого был привязан увесистый гранитный обломок. Кажется, эту штуку придумали новозеландские маори, и называлась она «мэр». Голь, как говорится, на выдумку хитра. Матросы за минувшую неделю вооружили «мэрами» и пращами себя и всех желающих.

Северский шел быстро; минута-другая, и он уже у киля «Кречета». Задрал голову вверх, задумался: как, мол, ему подняться на борт. Штормтрап сбросить некому, и присоски, наподобие тех, что позволяют мухам на потолке сидеть, из ладоней не вырастут.

Он был от нас далеко, слишком далеко…

Северского выгнуло дугой. Он вскинул обе руки вверх и дернулся в сторону, будто кто-то невидимый с силой рванул его за пояс. Офицер исчез — скрылся за горбом островка, подпирающего нос «Кречета».

Мы с Гаврилой переглянулись и, не говоря друг другу ни слова, бросились вперед. Отец Савватий поспешил за нами следом, накручивая на запястье ремень мэра. На ходу мы приняли некое подобие боевого построения. Впереди — Гаврила, вооруженный револьвером, я — в четырех шагах позади боцмана и чуть правее. Священник — сразу за моей спиной, охраняет тылы.

Дно марсианской речки было бугристым и твердым, вроде столичной улицы, выложенной брусчаткой. Бежалось по нему легко, громада «Кречета» надвигалась быстро. Ниже ватерлинии корабль был покрашен в красный цвет, а его надводная часть — в черный, две трубы — в желтый. Вот так, вопреки первоначальным планам, мы оказались на расстоянии вытянутой руки от броненосца.

Приближаясь к островку, возле которого пропал Северский, мы непроизвольно замедлили шаг. Наши спины холодил ветер, шелестел песок, где-то на верхотуре монотонно скрипел рангоут «Кречета». Хотелось затаить дыхание и красться. Красться на цыпочках; мне показалось, будто из-за островка доносится унылое мяуканье. Точно за лысым горбом десяток дворовых котов задумали концерт играть.

А потом закричал Северский, закричал во всю глотку… в общем, ни за что бы не поверил, что этот волевой человек способен так кричать.

Мы метнулись вперед. Невидимая преграда, сдерживающая наш шаг на последнем этапе пути, не выдержала натиска. Осторожный страх развеялся, холодная решимость наполнила сердца и… и горе всем тем, кто осмелится встать у нас на дороге!

Спины. Сморщенная пергаментная кожа. Выпирающие кости.

Спины над нашим другом. Щелкают алчные зубы, раздуваются широкие ноздри, горящие глаза прищурены… Стоит сильный запах мускуса и нечистот.

«Старики»! Боже, сколько их здесь! Дюжины три или около того.

Скалистый бок островка был испещрен сетью темных нор. Из нор друг за другом выползали «старики» и их похожие на слизней, лишенные конечностей личинки. Желтели гроздья продолговатых яиц, приклеенных к нагретым солнцем валунам. Неподалеку сидели особи, обремененные непропорционально большими, просто огромными яйцекладами. Последние бестолково таращились выпученными глазами, не прекращая тужиться и «метать» свою преотвратительную икру.

Мы угодили в гнездовье «хозяйских» легавых!

Гаврила пальнул в воздух, заливисто засвистел, заорал, затопал.

«Старики», нависшие над Северским, нехотя, как бы сомневаясь, стоит ли на нас вообще обращать внимание, отступили. В маленьких глазенках блестела злоба хищников, у которых отнимают законную добычу. Повисла душная тишина, даже неугомонные личинки перестали пищать, ощущая общее напряжение. И не успел я перевести дух и удобнее перехватить ружье, как твари в один миг отбросили сомнения. Ринулись со всех сторон, давясь кашляющим лаем.

Боцман принялся стрелять направо и налево, но не успел его револьвер разразиться холостыми щелчками, как Гаврилу сбили с ног и облепили точно так же, как Северского за минуту до того.

Я выстрелил в мчащегося на меня «старика». Тяжелая пуля угодила уроду в плечо, отделив конечность от тела. Фонтаном брызнула огненно-красная, насыщенная железом кровь… но через завесу рубиновых капель на меня уже неслось следующее существо. Я опять нажал на спусковой крючок, и «старик» словно врезался в стену. Его перевернуло в воздухе и отшвырнуло в диаметрально противоположном направлении.

У меня не было времени перезаряжать ружье. Уроды тянули ко мне лапы, оканчивающиеся скрюченными пальцами. Я саданул прикладом по голове одного, вышиб зубы другому; левой рукой выхватил из-за пояса нож и тут же вонзил под ребра твари, вздумавшей повиснуть на моей шее. Завертелся, раздавая удары. Мельком заметил, что отец Савватий сражается как лев, что и его мэр кружит со скоростью пропеллера аэроплана.

Гаврила вырвался, раскидав навалившихся на него гадов. Безбожно ругаясь, заработал тяжелыми кулаками, некогда отправлявшими на больничную койку нерадивых матросиков.

Через секунду-другую возле нас поредело, и я смог наконец перезарядить ружье. Выстрелил вслед убегающим прочь «старикам», а затем еще раз — по неповоротливым «яйцекладам». И в обоих случаях промахнулся…

Отец Савватий упал на колени рядом с Северским. Поднял раненому голову, торопливо расстегнул на нем изодранный в клочья китель. Артиллерист выглядел плохо. Однако досталось ему куда меньше, чем я опасался.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся наш «Победоносец», кривя от боли рот. Поглядел на меня и с чувством Добавил: — Накаркал, генералиссимус. Теперь давай, штопай меня, господин Ланцет! — И по грязным щекам офицера потекли слезы.

Очевидно, Северский закрывал руками горло. В результате до глотки «старики» не добрались, зато здорово искусали оба запястья. Но не это было самым страшным. Какая-то зверюга разодрала офицеру левое плечо до самой кости; обнажился сустав, из поврежденной артерии толчками била кровь… Вот это — чрезвычайно опасная рана; теперь каждая секунда бездействия отнимала у раненого шансы на спасение жизни.

— Отец Савватий, вы можете помочь? — обратился я к священнику.

— К-конечно, с-сын, — ответил тот, с трудом справляясь с речью.

— Вам нужно будет зажать вот здесь… Только крепко! Сможете?

Я положил руки отца Савватия на плечо Северского. Артиллерист зашипел и зажмурился — его стало знобить. Впрочем, знобило нас всех…

Гаврила пытался перезарядить револьвер, но патроны, неожиданно сделавшиеся скользкими, словно подтаявший лед, то и дело вываливались из дрожащих пальцев. Из-за скал на нас испуганно глядели «яйцеклады». Где-то вдалеке, в глубине русла, зазвучал кашляющий лай. Трутни «стариков» прекратили паническое бегство. Похоже, они вот-вот залижут раны и нагрянут снова. Дорога была каждая минута! Да и Северский потерял уйму крови…

Я тронул боцмана за плечо:

— Гаврила, будь начеку!

Боцман кивнул, поднимая обеими руками револьвер. Я же повесил ружье на шею и кинулся к скалам. «Яйцеклады», увидев, что я приближаюсь, затрусили кто куда — тяжелые и неуклюжие, точно объевшиеся дерти гусаки. При этом они не прекращали мяукать препротивными голосами и извергать из себя осклизлые яйца. Мне было на них наплевать, я принялся взбираться на горб островка. В какой-то момент из непримечательной трещины высунулась личинка и укусила меня за ладонь. Зубки у коварного слизняка оказались отнюдь не молочными. От неожиданности я едва не сорвался вниз, на камни. Но «чуть-чуть», как говорится, в счет не берется.

На вершине горба я долго не задержался. Разогнался, насколько это было возможно, и перепрыгнул на карниз, выдававшийся из крутого берега соседнего острова. А с карниза, перекрестившись, махнул на броненосец: эта площадка находилась как раз на одной высоте с палубой «Кречета». Я рисковал… я дьявольски рисковал! Расстояние между карнизом и палубой было — о-го-го! Мне, конечно, играла на руку марсианская сила тяжести… но, с другой стороны, если бы я не дотянул до палубы, то расшибся бы наверняка! Тут не спасла бы и гравитационная фора… Но я дотянул! Зацепился руками за леер и повис, стуча ногами по борту.

Подтянулся, крякнул и закинул себя на палубу.

— Эй-эй! — забеспокоился Гаврила. — Доктор, ты там как? Цел?

Три долгих секунды я лежал на спине, глядя в небо и ощущая дрожь каждой жилки. Только теперь я позволил себе испугаться, только теперь голова моя пошла кругом, а в глазах защипало. Это продолжалось те самые три секунды…

Затем вскочил на ноги и побежал куда глаза глядят. Я искал штормтрап или подходящий по длине фал. Вокруг все было до слез знакомым и одновременно незнакомым. В неземном красноватом свете я узрел декорации, в которых прошли последние полгода моей жизни, однако теперь эти декорации выглядели так, будто их достали из пыльного чулана и в беспорядке разложили на полутемной сцене.

Под парусиновым тентом я отыскал свернутую в бухту тросовую лестницу. Бросил ее конец за борт и первым делом позвал наверх боцмана.

Через две минуты Гаврила стоял рядом со мной.

— Спустим шлюпку, — предложил он с ходу. — Поднимем Георгия Иваныча на ней.

— Точно! — одобрил я. — К шлюпбалке!

И в этот момент над мачтами броненосца с ревом пронеслась летающая машина. Мы с Гаврилой по привычке пригнулись. Летун описал над «Кречетом» круг и двинул на юго-восток.

Итак, с этого момента «хозяевам» известно, что строптивые земляне добрались до своего боевого корабля.

В конце концов, перед бурей всегда следует затишье. Затишье, дарованное нам Небесами, подошло к концу.

…Мы спустили шлюпку при помощи неподатливой лебедки. Отец Савватий уложил Северского в лодку («Победоносец» теперь был вынужден самостоятельно зажимать артерию) и вскарабкался на борт по тому же штормтрапу. Втроем мы навалились на ворот лебедки, приводя в движение забитые ржавым песком шестерни, и подняли-таки наш драгоценный груз…

Когда Гаврила и отец Савватий погрузили артиллериста на носилки, внизу, у киля корабля, уже кружил десяток вернувшихся к «гнездовью» человекоподобных тварей.