Глава 7

Солнце пекло немилосердно, а дующий с моря ветер, как видно, не ставил своей задачей дарить прохладу раскаленному камню и, кажется, лишь чуть-чуть менее раскаленной коже.

Они сидели на небольшой площади, окруженной невысокими строениями коттеджного типа. Самое крупное здесь здание желтого мрамора с пятью квадратными колоннами представляло собой образчик дурной, «комодной» архитектуры, тем не менее оно «держало» вид и царствовало над площадью, поскольку та была маленькой, а оно — здоровенным.

Вокруг царила суета: рабочие таскали штативы, устанавливали юпитеры и камеры, тянули провода — все это под хриплые крики постановщика и не менее громкие, к тому же не всегда цензурные указания режиссера. В присутствии самого Борянского никому не рекомендовалось крепко выражаться, кроме него самого, естественно: он весьма и весьма не одобрял матерной ругани в чужих устах. А поматериться членам съемочной группы очень даже было из-за чего: только что справа из боковой улицы вырулил автомобиль, напоминающий груду нештампованного железа, поставленную на колеса для наиболее удобной транспортировки на свалку. Его пытались остановить и загнать обратно с криками: «Давай в объезд! Куда прешь! Здесь кино снимают!» — и так далее, но все очень пристойно. Машина нерешительно дергалась, продолжая двигаться в большей мере вперед и усугубляя тем самым нервную обстановку вокруг себя.

— Оригинальное место, — высказался Гений, поправляя съехавший с коленей автомат.

— Не знаю, как ты, а меня уже тошнит от оригинальных мест, — проворчала изнывающая от жары Мэри: они были одеты в черные военные костюмы, притягивающие солнце, и перетянуты многочисленными ремнями, что не способствовало проветриванию организма. Вскоре им предстояло брать здание штурмом в составе «отряда специального назначения», расположившегося поблизости, кто где, в истомленных позах. Приближался полдень, тени не было ни крупицы, разве что под режиссерским зонтиком, но это была эксклюзивная, без малого святая территория, к тому же всем желающим там все равно бы не уместиться.

Мэри с удовольствием забралась бы под скамью, которую им с Гением повезло занять, если бы позволяли остатки гордости. Пока еще не позволяли, но еще с полчасика, определила для себя она, и всякие сантименты окончательно расплавятся: тогда она нырнет под скамейку и будет наслаждаться прохладой.

Тем временем через площадь шагал крупный человек в светлой, просторной, хорошо проветриваемой одежде — шорты и гавайка. Вся компания «спецназа» с утомленной завистью за ним наблюдала. Похоже, что он направлялся к ним.

Если бы Мэри не видела уже этого человека, при его приближении она бы, без сомнения, подскочила на месте: это был продюсер фильма, он же — Евгений Смеляков. Причем по комплекции этот Смеляков был наиболее близок к ее Гену. Пожалуй, лишь немного полнее. Однако причина для подскакивания все-таки наметилась: подойдя, он остановился прямо напротив нее и заговорил, достав из кармана широкий платок и протерев им лоб:

— Вы Светлана э-э…

— Светлана Розанова, — поднявшись, представилась Мэри по-военному четко: костюм, а также предстоящий вот-вот штурм навязывали определенный образ. Имя это она не сама себе придумала — оно значилось в документе, заранее припасенном для нее Гением: принадлежность к спецотделу ФСК позволяла, оказывается, своим сотрудникам без труда штамповать липовые удостоверения личности. Документы — вот то немногое, что было в разных мирах практически неотличимо и до сих пор не вызывало нареканий. И деньги.

— Да-да, извините, Светлана, — светски склонил голову Смеляков, поражая ее своею вежливостью: все же продюсер, пальцы врозь, пузо вперед… — Мне сказали, что вы профессионал в своем деле. Очень удачно, что вы оказались в Ялте и предложили нам свои услуги: кроме всего прочего, вы очень похожи на нашу главную героиню. Очень похожи, — со значением повторил он.

Истомленная зноем, она едва улавливала смысл его речи. В это время ей на щеку, а затем и на нос опустилось что-то пушистое и прохладное. Она, а с нею и окружающие в удивлении подняли головы.

С абсолютно безоблачного неба, сквозь мучительный пресс жары падали, кружась и не тая, снежные хлопья. Таяли они, только прикоснувшись к лицам, к плечам и к медленно раскрываемым навстречу им ладоням.

Секунд на десять все вокруг замерло: над площадью повисла оглушительная и какая-то благоговейная тишина. Ее нарушил треск камеры: кто-то из операторов снимал чудо — для себя, конечно, чтобы не усомниться потом в собственных воспоминаниях, потому что пленке все равно никто не поверит.

Из крыши автомобиля-нарушителя высунулся по пояс человек и раскинул руки — словно приветственно, на самом деле раскрываясь всем существом навстречу чуду. Вокруг него вместо прежних проклятий раздались радостные возгласы. И дело было не только в нисходящей с раскаленных небес белоснежной почти что манне: вообще киношники, привыкшие к разного рода спецэффектам, народ достаточно толстокожий в отношении чудес — по крайней мере таких, как снег посреди лета.

Персонал вновь оживленно забегал по площади: снегопад, все еще продолжавшийся, принес прохладу и весьма положительно повлиял на общее настроение. Раздавались реплики:

— Корнеев достал подходящую машину!

— А на площадку-то ее зачем пригнал?..

— Как зачем — а показать! Вдруг не подходит?

— Ну, сейчас ему достанется!..

Режиссер — человек эмоционального склада и, как подозревали многие, тонкой романтической организации, застыл возле своего зонта, запрокинув голову и изредка ловя открытым ртом снежинки.

Прибывший спрыгнул со своего металлолома и сам пошел к нему.

Это был Фил.

Пока Мэри на него глядела, снег как-то быстро сошел на нет.

— М-мда, — глубокомысленно высказался Смеляков-продюсер, — чего только на свете не бывает…

«И даже люди, не узнающие в упор самих себя», — подумала Мэри, покосившись на Гения: по сути рядом с ней находился один человек, но как бы раздвоившийся в двух своих различных ипостасях. Ощущение было настолько странным, не имеющим права существовать в природе, что пространство перед глазами на миг дрогнуло слоисто, словно пытаясь совместить этих двоих. Гений открыто уставился на двойника. Тот не проявлял к нему ни малейшего интереса, даже взглядом не удостоил: его внимание вновь сосредоточилось на Мэри.

— Так вот, Светлана, какое, собственно, дело: наша главная героиня слегка приболела, и я хочу предложить вам сегодня ее дублировать. Необходимо будет всего лишь немножко подкорректировать внешность. О доплате мы, естественно, договоримся…

— Хорошо, я согласна, — без обиняков ответила Мэри, вряд ли его удивив — какая статистка не мечтает дублировать приму? — но заметно обрадовав: решилась небольшая досадная проблема. Пока небольшая: если актриса, как подозревала Мэри, заменила ее где-то в другом месте, то их проблема грозила вскоре перерасти в критическую, о чем посветлевший Смеляков, совравший, конечно же, по поводу ее болезни, оставался пока в счастливом неведении.

— Вот и прекрасно! Тогда идите к гримерам! — распорядился он.

Специалистам по маскировке хватило десяти минут, чтобы сделать из Мэри копию главной героини: оставив чертов спецкостюм — героиня тоже принимала участие в штурме, — на нее надели блондинистый парик, нагрузили лицо слоями косметики и напихали в лифчик кубометры ваты. Основная из косметичек, Стелла — женщина с грубым лицом в обрамлении черного «каре», высказалась в том смысле, что это бледное подобие сойдет для общих планов.

Наконец приступили к съемкам.

Косметика при «штурме» поплыла, вата съехала, и Мэри замучилась терпеть, как ей все это подмазывают и заправляют не по одному разу. По окончании «рабочего дня» у нее осталось лишь одно желание — рухнуть, желательно не где попало, а хорошо бы на постель в номере гостиницы. Но до него — то есть до одного из двух номеров, снятых Гением — еще надо было добраться.

Он повел ее по городу каким-то обходным путем, сказав, что так короче. «Обходной путь» привел на пирс, где их, оказывается, ждала небольшая компания знакомых Мэри людей, ну, или почти знакомых: один из них был Фарид — у себя она знала его как человека-паука, партнера женщины-кошки; костюмерша Люся — чуть располневшая Люси, и… Фил. Снова Фил. Она представилась Светланой и выслушала несколько фраз по поводу ее сходства с главной героиней, что, наверное, должно было ей льстить. Но не льстило. Что касается сходства — тут она им такого могла бы порассказать, от чего любой из них запросто потерял бы сон, даже если бы рассказчицу увезли потом в смирительной рубашке.

Как выяснилось, у причала их ждал заранее арендованный катер.

— Ты что задумал? Когда успел? — проворчала Мэри; они уже стояли на корме, наблюдая за удаляющимся берегом. Она привыкла к тому, что Гений ничего не делает просто так.

— Ты ведь хотела отдохнуть? — спросил он.

— От чего? — она продолжала ожидать подвоха.

— Просто отдохнуть. Остановить мир. Отпустить мысли. Я тоже.

Мэри хмыкнула скептически: для этого достаточно было лечь в постель. Порознь, естественно.

— На твоем месте я не бросалась бы такими словами, — сказала она. — Толика раздражения — и мир того и гляди начнет тормозить.

Сейчас они могли говорить свободно: Фил был, естественно, в рубке управления, Фарид пошел на бак, а Люся спустилась вниз посмотреть каюты.

— Я более чем уверен, — улыбнулся он, — чтобы затормозить мир, какой-то толики мало. И, если даже свихнуться от раздражения, вряд ли у меня одного что-нибудь получится.

— Такое впечатление, что ты этого и добиваешься — чтобы мы свихнулись хором.

Гений удивленно повел взглядом окрест:

— Тебе не нравится?..

Нежная бирюза поднялась от моря, смешалась с небом и затопила пространство — она была осязаема, ее хотелось глотать, в надежде наполниться ею по самую маковку

— В это время хорошо купаться с борта, — сказал он. — Отлично снимает напряжение.

— Это точно, — раздался позади голос Фарида.

— А я плавать не умею… — это к ним присоединилась Люся.

Конечно же, потом они купались. Наплававшись, валялись на полотенцах и пили наколдованный Фаридом коктейль, удивительный не столько по вкусу, как по цветовой гамме — от глубоко-синей на дне до бледно-голубой сверху, под цвет моря.

— За снег посреди лета! — произнес Гений тост и тихо пояснил, чокаясь с Мэри: — Твой снег.

— Пойти, что ли, еще искупаться… — она поднялась, потянулась, глядя сверху вниз на Гения: — Составишь компанию?

Они спустились в воду.

— Этот снег мог с тем же успехом быть твоим, — сказала она.

Он фыркнул отрицательно:

— Я не настолько романтик: я жаждал простого дождя. А ты сотворила настоящее чудо, — он подплыл к ней лицом к лицу: — Будь поаккуратнее — ты, кажется, становишься волшебницей.

Это не звучало комплиментом.

— Если так, значит — злой волшебницей.

— Разве ты зла?..

Она видела близко его удивительные глаза — наверное, он бы сейчас ее обнял. И, пожалуй, она бы не возражала, но обниматься в воде стоит, только имея под ногами дно или надев акваланги. Но тогда возникает проблема с поцелуями.

Мэри перевернулась на спину — крупинка хаоса, обнятая со всех сторон невыразимым совершенством. Человек создан лишь для того, чтобы было кому взглянуть на это, замереть в истоме и ахнуть, затаив дыхание…

— Поправь меня, если не так, но, по-моему, добрые чудеса должны твориться силой любви… — ей всегда претило изрекать банальности. «Силой любви!» Какие-то сопли в сиропе. Мэри поморщилась и сказала: — Ну, или чего-то к ней близкого. Но уж никак не раздражения!

— Какая разница, — Гений гипотетически' махнул рукой и тоже лег на спину. — Ведь это только средство.

— Самое страшное средство, — сказала она, имея в виду не раздражение как таковое, а конечно же, Хаос.

— Мы же не собираемся скитаться по мирам, — ей показалось, что он улыбается, — творя чудеса и сея Хаос. Нам бы только понять, как достигнуть с его помощью определенной цели. Единственной. А потом все встанет на свои места.

Мэри грустно глядела в небо.

— Этому что-то мешает, — сказала она. — Возможно, мы сами и есть средство — для Хаоса?.. Его рабы, а не хозяева. Поэтому у злой волшебницы хватает сил только на какую-то ерунду, вроде снега…

— Эй, ребята, вы там еще долго?! — закричал с катера Фил. — Подгребайте, а то десерта не достанется!

— …А просто, просто спасти человека, которому почему-то не суждено жить, — у меня уже не получается. Это вызывает во мне не раздражение, а боль, страх… Горечь…

— Погоди, — прервал Гений, поняв, что она готова расплакаться. — Раздражение — это только крючок, и на самом деле даже неважно, чем оно вызвано. Желание — червяк, наживка.

— Ты хочешь сказать… — Мэри резко перевернулась в воде, — раздражился…

— На что угодно, — подсказал он.

— …И желай?

— Ну, примерно так. Но это еще требует проверки…

Мэри нахмурилась и явно сосредоточилась, плавно разводя под водой руками.

Гений сделал резкий гребок назад — кроме него раздражаться тут было не на кого, — затем еще и еще один, тем не менее, не отрывая от нее глаз. Рискуя, между прочим, и всерьез рискуя, стать первой жертвой эксперимента по рациональному использованию Хаоса.

Мэри вдруг дернулась и словно в испуге выпростала из воды правую руку. В ней была зажата небольшая рыба, похожая на леща, переливающаяся золотыми чешуйками в мягкой предвечерней синеве. Она не билась, но, как и положено рыбе, извлеченной из воды, судорожно открывала рот. Над водой раздались едва слышные сиплые звуки:

— Чего тебе надобно?..

Гений закашлялся, кажется, глотнув воды: наверное, забыл шевелить руками или слишком широко открыл рот.

Несколько секунд Мэри глядела на свой улов вытаращенными глазами. Потом сказала:

— Хочу спасти Фила! — и отбросила рыбку, как если бы та ее укусила.

— Зря, — сказал Гений. — По-моему, полагается три желания.

— Вот и загадывал бы, — сердито буркнула Мэри и, развернувшись, поплыла к катеру.

— Признайся, ты этого ожидала? — спросил Гений, нагоняя. — Мне почему-то кажется, что нет.

Мэри, не отвечая и даже не оборачиваясь, стала взбираться на борт. Эпизод с золотой рыбкой казался явной и почему-то оскорбительной нелепицей. Для грядущего спасения Фила требовалось предпринимать что-то конкретное: в первую очередь не мешало бы узнать, откуда ему может грозить опасность. А в том, что она над ним уже нависла, у нее не было ни малейших сомнений.

Фил подал ей сверху руку и вытянул на палубу.

— Филипп, скажи, — начала она, в то время как он накидывал на ее плечи полотенце, — ты собираешься ставить какой-то трюк?

— Разумеется, и не один, — улыбнулся он. — А зачем я, по-твоему, сюда приехал?

— Будешь использовать эту старую машину? — прощупывала почву Мэри, размышляя — много ли будет толку, если она угонит эту развалюху?

— Использую конечно, и по ходу надо будет что-то сбросить в море с крутого обрыва.

— Без водителя, конечно? — памятуя об упавшем вертолете, Мэри всерьез опасалась, что именно Фил каким-то случайным образом окажется в этот момент за рулем.

— Ну почему же без? — сказал он, не подозревая, как напугали собеседницу эти его слова, но пояснения позволили перевести дух: — В салон мы посадим чучело злодея. Не сразу, конечно — сначала…

Его прервала неслышно подошедшая Люся — приблизившись, она обняла его за шею.

— Фил, кончай о работе, а?.. Мы ведь собрались отдохнуть. Понимаешь, Свет, стоит упустить момент — и ты его уже ни за что не остановишь. А где Геннадий? — спросила она: так они звали Гения. — Решил еще поплавать?

— Да нет, он, кажется… — Мэри оглянулась и осеклась: Гения действительно рядом не было. Она даже хотела поглядеть за борт, но в это время из рубки донесся голос Фарада:

— Ребята! К нам, кажется, гости.

Они услышали приближающийся шум мотора. Хотя небольшой катер, шедший вдоль береговой линии, мог с равной вероятностью направляться мимо, но на подходе он подкорректировал курс, тогда уже сомнений не осталось — тем более что у боковой переборки появились два человека, явно намеревающиеся у кого-то погостить.

Не лица, нет, но что-то неуловимо знакомое почудилось в них Мэри.

Катер подошел вплотную, и парочка, не спросясь разрешения, перепрыгнула к ним на борт.

— Что нужно?! — немного запоздало крикнул Фил, когда Мэри увидела в их руках оружие — у обоих были пистолеты. А в следующий миг…

В следующий миг, должно быть, зазвучали выстрелы. Но для Мэри эта доля мгновения вдруг распахнулась — мгновение вобрало ее, позволив ей жить, дышать и двигаться внутри себя. Она увидела, как из двух темных дул вырастают поочередно бутончики пламени, и каждое порождает тупоносый цилиндрик, тускло светящийся красным — пули, медленно устремляющиеся в их направлении. И первая из них летит точно в центр груди неподвижного Фила, а другая — в левую область ее собственной груди. Когда первая пуля приблизилась на расстояние вытянутой руки, Мэри подняла руку и взяла ее из воздуха. Лишь тогда слуха ее коснулся этот нарастающий, скребущий, раздирающий ткань пространства шорох — звук выстрелов, разложенный на составляющие. «Пойманная» пуля оказалась горячей, тем не менее Мэри не уронила ее, а бросила — обратно, в направлении двух застывших у рубки темных фигур.

И тут же мгновение захлопнулось со звуком, схлопнувшимся в обычный выстрел. Что-то ударило Мэри в плечо: сначала стало горячо, и лишь потом вспыхнула боль. Раздался дикий крик — как ни странно не ее собственный: кричала Люся, кидаясь к Филиппу. Одновременно ближний из непрошеных гостей шатнулся и, раскинув руки, свалился спиной вперед за борт. Второй непонимающе взирал на происходящее, когда позади него вырос Гений и в два приема отправил его следом за подельником, не забыв оставить себе пистолет. Потом крикнул своим:

— Все вниз!!! — И, обернувшись в направлении рубки: — Фарид, гони!!!

Заработал мотор, и катер резко взял с места, отделяясь от опасного соседа и круто уходя к берегу.

Не торопясь выполнять команду, Филипп с Люсей склонились над Мэри, в то время как сама она с беспокойством разглядывала Фила.

— Фил, ты как? Не ранен? Ты жив, да? Главное — ты жив! — убедившись в этом, она вытянула шею, высматривая остающийся позади катер. Гений, укрывшись за фальшбортом, держал его некоторое время на прицеле, однако погони не было, и вслед им не гремели выстрелы. Гений убрал пистолет и, оглянувшись, буквально одним прыжком оказался возле Мэри.

Одежды на ней был минимум — только купальник, то есть какие-то две полоски материи, уже полностью мокрые от крови. Люся начала накладывать бинт, мгновенно становившийся красным.

— Фил, свяжись с берегом, вызови «Скорую», — велел Гений. Люсю он почти оттолкнул и стал перевязывать сам, приговаривая:

— Сейчас, малышка, вот так, потерпи, сейчас, скоро все будет, только потерпи…

Когда он заглядывал ей в лицо, Мэри видела одни зрачки. Господи, как же он испугался… Но, несмотря на все обстоятельства, у нее имелась для него по-настоящему радостная новость.

— Гений, — тихо сказала Мэри, — я остановила пулю. Он жив! Он теперь будет жить!

— Своим телом? Это ты здорово придумала…

— Нет. Потом. Слушай. Не отвози меня в больницу. Я сейчас сама… Сама вылечусь. Я же вол…

Мир куда-то провалился. Не было ничего, совсем ничего, и Мэри тоже не было.

Потом что-то вспыхнуло — что-то, похожее на милицейскую сирену, только почему-то багровую, и периодически завыло-замигало.

Это была боль, и она, Мэри, была этой болью. И больше ничем.

Боль и есть существование. Иначе — пустота, небытие.

Небытие — просто провал, ничем не заполненный. А бытие суть боль, и это так… так…

Р-р-р-р… Р-р-раздражает.

Сирена стала глуше и постепенно сошла на нет. А Мэри осталась: в собственном легком дыхании, в ощущении себя цельным и мыслящим человеческим существом. Она попробовала приподняться, открыть глаза, и тут только почувствовала, что тело, как и веки, скованы цепями, нет, настоящими веригами усталости. Едва поняв это, она вновь утратила связь с реальностью, но «провалилась» уже не в обморок.

Как говорил старина Фрейд, бывает же в конце концов и сон. Просто сон.

Проснулась она на широкой кровати в небольшой бежевой комнате — по всем приметам в своем гостиничном номере. Свет, льющийся из окна, скорее всего был утренним. Слева из-за открытой двери доносился шум — не шум, а так, какие-то звуки. Номер величался «люксом» не только из-за кровати, занимавшей практически все жизненное пространство, но еще и потому, что в нем была буфетная — ну, что-то вроде кухни, разве что без плиты. Практически типовая однокомнатная квартира.

Мэри озарило четкое воспоминание, чем кончился вчерашний день — верней, на чем он для нее закончился. Отбросив одеяло, она осмотрела свое левое плечо. Потом правое. Кроме этой принципиальной разницы, ну и еще пары-тройки родинок, они ничем особо не отличались: ни ранения, ни следов крови, никакого тебе, даже бледного, намека на самый скромненький шрам.

Из буфетной послышались шаги. Мэри быстро натянула одеяло до подбородка: она успела заметить, что под ним на ней совершенно ничего нет. Правда, одежду свою она тоже успела заметить: все было сложено, а точнее, судя по беспорядочному состоянию, брошено на пуфике в углу. Значит, не забыли захватить с катера — и на том спасибо.

В дверях появился Гений, и она мысленно облегченно вздохнула: учитывая непростые обстоятельства, в первую очередь ей хотелось бы увидеть здесь именно его, а то ведь мало ли сюрпризов может преподнести утро, когда не помнишь, как и с чьей помощью добрался вчера до дому. А о том, что задержалось в памяти, не можешь сказать с уверенностью — что было еще реальностью, а что — уже бредом.

— С добрым утром, — его приветствие больше походило на утомленный вздох. С ним он опустился в стоявшее неподалеку миниатюрное, в отличие от кровати, кресло, а большое тут бы не поместилось — либо то, либо другое. — Ну, как спалось?

На этот никчемный вопрос она решила не отвечать, а без предисловий прояснить главное:

— Гений, что вчера было?

Он поморщился, словно дело касалось банкета, где она отплясывала на столах, а окончательно набравшись, ползала под ними. Потом сказал:

— Ты была ранена.

— Потому и потеряла сознание, — удовлетворенно констатировала она реальность все-таки своих воспоминаний, а не подозрений. — А дальше?

— «Скорую» ждать не стали, Фил взял машину на пристани, — начал рассказывать он. — На полпути ты порозовела, дышать стала ровней. Я повязку чуть сдвинул — она вся кровью пропиталась, а раны нет. Что делать — велю Филу поворачивать к гостинице: мол, ничего страшного, просто царапина. Он, конечно, в крик — какая, мол, царапина! — чуть не с кулаками на меня полез. Пришлось сказать ему: «Смотри сам». Иначе бы он меня выкинул, переехал и буквально через мой труп тебя бы до больницы довез. Он поглядел: «Как же так?» Я плечами пожимаю. Ну, повернули и доехали мы с ним в гробовом молчании до гостиницы…

Гений умолк: образовалась пауза. Мэри сомневалась, стоит ли ей требовать дальнейшего повествования — о том, каким образом и с чьей помощью она оказалась обнаженной в кровати. Гений, опустив глаза, вздохнул:

— Я сейчас кофе принесу.

Вернулся он с дымящейся чашкой, неся впереди себя шлейф аромата. Поставил на тумбочку, сел и спокойно поглядел в глаза:

— Извини, но это я тебя раздел, обтер и уложил. Больше было некому.

— А Люся?..

— Люся с Фаридом остались на пристани. Я должен был ее вызвать? Чтобы отмыть тебя от крови, которая неизвестно откуда вытекла? Впрочем, нет, известно — она же сама видела рану. И как бы она, по-твоему, восприняла ее отсутствие? Хватит с нас одного Фила.

— Ну и, как ощущения? — спросила Мэри, берясь за чашку.

— Чьи?

— Твои, конечно, — она глотнула обжигающий кофе, не почувствовав ни его вкуса, ни близкой к кипению температуры. — Своих я, честно говоря, не помню.

— Ты была вся в крови. И… потрясающе красивая. Еще вопросы?.. Я заметил у тебя вот здесь…

— Ладно, — прервала Мэри, — давай считать, что это тебе приснилось. Ты, кстати, вообще когда-нибудь спишь? — мягко завернула она разговор в иное русло.

— Конечно. Я и сегодня спал, иначе как бы мне все это приснилось? — Смелякова не так просто было сбить с намеченного курса.

— Хорошо, — сдалась Мэри. — Спасибо, что ты обо мне позаботился. Но я имела в виду, что тебе ведь тоже необходимо когда-то отдыхать

— Серьезно, — сказал он и похлопал по подлокотнику. — Вот здесь и спал, в этом кресле.

Мэри смутилась:

— У моей постели? Но зачем? Раз я не раненая и не больная?..

— Чтобы не упустить момент твоего пробуждения, хотел поговорить с тобой сразу, как только проснешься, — он откинулся на спинку, и Мэри заметила рукоять пистолета, торчавшего у него за поясом. Тогда она сообразила: он дежурил здесь всю ночь, опасаясь, что убийцы придут в гостиницу завершить начатое. И, если смотреть правде в глаза, проснувшись, она была рада, что он оказался рядом, как и вообще рада тому, что они теперь вместе. И у них действительно имелись для обсуждения темы поважнее, чем… чем… их псевдосемейная жизнь. Например — что их пытаются уже не изолировать, а просто убить.

— Ты думаешь, — медленно проговорила она, — что эти вчерашние могут повторить попытку?

Он вздохнул: понял, что она догадалась о причине его бдения. И ответил:

— Ну, скажем так — я не исключаю такой возможности, — не желая, видимо, сильно ее пугать.

— Гений, кто это такие?..

— Странно, что ты спрашиваешь об этом у меня: за тобой же, насколько я понимаю, давно охотятся.

— Да, но до сих пор меня не убивали! А вчера… По-моему, они собирались убить всех.

— Видимо, здесь свои методы борьбы с вирусом, — Гений напряженно дернул углом рта. — Еще я не исключаю месть Жнеца. Он работает в ФСК, а за тобой, насколько я помню, гонялась именно эта организация, — Гений сказал это, и Мэри поежилась, словно на нее повеяло ледяным ветром.

Ей вспомнилось смятение в почему-то очень медленном лифте, чертов Евгений, его чертовы удивительные глаза, плечи, губы, волосы…

И Жнец — каким он был там, на перроне.

— Что делать, Гений?..

— Вставать, одеваться и дуть на работу, — Гений был мрачен и наэлектризован мыслями. — Но это чуть позже. Сначала все-таки расскажи, что произошло на катере. Ты вчера сказала, что остановила пулю?.. Но я увидел только, как после двух выстрелов падаешь ты, и почему-то валится за борт один из нападавших.

— Понимаешь, — начала Мэри, с трудом подбирая слова, — эта пуля летела в Фила. А я ее… Нет, погоди, значит, дело было так…

И она рассказала ему, как могла, о том внезапно растянувшемся мгновении. Гений выслушал очень внимательно, задумчиво почесал бровь.

— Выходит, что твое желание исполнилось. В точности! Не думаю, что мировое время притормозило, скорее твое личное ускорилось в десятки, а то и в сотни раз. Сразу после спасения Фила время пришло в норму, сровнялось, поэтому ты уже не могла поймать вторую пулю. Значит, работает! — На лице Гения появилось редкое для него счастливое выражение — не потому, что он был флегматик или сухарь, просто поводов для радости предоставлялось слишком мало.

— Теперь можешь объяснить, как ты выловила золотую рыбку? Сама это понимаешь?

— Я такого действительно не ожидала, — призналась Мэри. — Раздражаться в тот момент было не на что. Море… И эти твои рыболовные сравнения. Мне вспомнилась сказка. Ясное дело, против рыбки я ничего не имела…

— Что, старуха помогла? — предположил Гений.

— Нет. Меня всегда жутко раздражал старик. Старуху как раз понять можно — ну, закружилась у бабки головка, с кем не бывает? А этот старый подхалим ей все на блюдечке — такое раболепство развращает людей. Значит, вспомнила я об этом, а тут мне что-то в руку — тырк, тырк, настырно так. Я хвать!.. Ну, а дальше ты видел.

— Да, забавно вышло. Значит, сработал ассоциативный канал. А с твоей раной и думать нечего: боль — неприятная штука, здесь прямая зависимость.

— А пуля из меня куда делась? — спросила Мэри уже из чистого любопытства. — Ты ее нашел?

Гений покачал головой:

— Нет. Но вряд ли она до сих пор в тебе.

Мэри с тревогой помяла свое плечо — ничего постороннего в нем не прощупывалось.

— А где?..

— Думаю, ее просто не стало.

— Как это «не стало»? Рассосалась, что ли?

— Нет. Рассосаться — значит перейти в другое состояние. Просто в нашем сознании заложено, что материя может менять свой вид и форму, но ни в коем случае не исчезать. Но, понимаешь ли, закон сохранения вещества, как и прочие непреложные законы, при проявлении Хаоса становятся бессмыслицей.

— Погоди, значит… Если, допустим, какой-то человек меня раздражает, то он может запросто — фьюить!.. Испариться?.. — Мэри со скорбным видом взялась за щеки. — Мамочки… Да я же просто ведьма!..

— Надо быть поосторожнее. А в принципе, ничего страшного, — весело заявил он. — Если нет прямого желания — допустим, аннигилировать гада, то это только крючок, не забывай: Валентинович вон как тебя раздражал — и ничего, выжил! Зато мы остановились. — Он поднялся и расправил плечи, на вид куда более бодрый, чем в начале разговора. — Ну, ты давай одевайся, а я пока наведаюсь в свой номер. Минут через десять будь готова, я за тобой зайду. Да, и забинтуй плечо — скажем, что рана оказалась незначительной, просто слегка задело артерию. — Уже на пороге, Мэри как раз сбрасывала ноги с кровати, он спросил через плечо: — Голова не кружится?

— Вроде нет, — сказала она, понимая его беспокойство: кровопотеря-то у нее была немалая. Однако последствий не ощущалось. Еще один эффект самолечения? Вирусы не болеют — так, что ли? Но гибнут — это факт. Хотя, если речь идет о вирусе Хаоса… Они только ковырнули вершину айсберга — вопросов и белых пятен оставалось более чем достаточно. Целая глыба.

Бинтовать она ничего не стала, просто налепила большой медицинский пластырь, найденный в аптечке. Удивилась отстиранному, повешенному на веревочку купальнику и с тоской поглядела на остальные шмотки — хотелось какого-то разнообразия в гардеробе. Она так и ходила в джинсовых шортах и в желтом топе, купленных ими в первый же день вместе с купальником и прочими необходимыми мелочами. Она не спрашивала у Гения о происхождении средств, но подозревала, что это им «подарок» еще от Жнеца. Было ясно, что такими темпами — номера «люкс», завтраки в ресторанах, прогулки на катере — деньги быстро испарятся, между тем не вызывало сомнений, что Гений не привык ни в чем себе отказывать. И на съемки он устроился, конечно, не ради суточных грошей, а для того, чтобы осмотреться, «войти в струю», нащупать перспективных клиентов, ну, и начать зарабатывать привычным для него способом. В каждом новом мире он принимался жить так, словно это надолго — инерция сознания, наверное… А ведь было похоже на то, что перед ними впервые блеснула надежда вернуть все — и себя в первую очередь — на свои места. Не разобравшись, правда, в природе и в причинах своего теперешнего положения, но, главное — нащупав средство. Конечно, все было еще очень сыро, не до конца понято и требовало неоднократного обсуждения — но уже теперь на языке у Мэри вертелись несколько интересных вопросов.

Однако Гений вернулся в совершенно ином настроении: он был напряжен, хмур и очень немногословен.

— Ты уверен, что нам имеет смысл идти на съемки? — все-таки спросила она. — Может, стоит сесть и хорошенько подумать о собственных проблемах?

— Тут рассиживаться опасно, — обронил он. — Не будем отклоняться от схемы.

«Какой схемы? О чем он?..» Мэри кротко вздохнула, не решившись — пока — оспаривать его руководящую роль.

Съемочный день начался поздно, а мог бы и вовсе не начаться: группа слонялась возле автобусов, в то время как руководство решало, какие эпизоды снимать в отсутствие главной героини, и вообще имеет ли смысл что-либо снимать, пока она не будет найдена. Предпринимаемые до сих пор активные поиски — в том числе в больницах и в моргах среди неопознанных утопленниц — оказались безрезультатными. Разговор о немедленной замене сквозил душком непорядочности, тем не менее на горизонте замаячил вопрос о вызове из Москвы другой актрисы с подходящим типажом. Пока же, во избежание простоя, решено было заняться съемками трюковых сцен с дублерским составом.

Никто и не подумал предлагать роль скромной дублерше Светлане Розановой: мало ли, кто на кого похож, внешнее сходство еще не давало права заменять актера — да и вообще кого бы то ни было — на его рабочем месте. Самой Мэри было плевать на эту всеобщую «куриную слепоту», однако именно она явилась главным «антипростоевым» подспорьем, хотя имела весьма смутное представление о содержании сценария. Это оказалось не столь уж важным: ее оперативно просветили по поводу отдельных элементов сюжета и сцен, в съемке которых ей предстояло принимать участие.

Героиня скрывается в загородном бунгало, декорированном под скромную виллу, и обороняется там в одиночку против роты врагов — причем, как ни странно, успешно. Этакий женский вариант «Один дома». Удивил обиженно отрицательный ответ постановщика на ее вопрос, не является ли фильм комедией.

Дом, он же вилла, оказался довольно приятен — как снаружи, так и внутри, не принимая, конечно, во внимание занявшую чуть ли не треть его площади громоздкую съемочную аппаратуру. Сцены с участием Мэри были, такова уж специфика, малоприятными — например, скатывание со второго этажа по лестнице, конечно же, кувырком, и драка в гостиной не на жизнь, а на смерть с пробравшимся врагом — благо, что только с одним.

Бледная, явно не выспавшаяся Люся помогала Мэри облачаться в вылинявшую футболку и в живописно «доведенные» джинсы и одновременно спрашивала с тревогой — как во взгляде, так и в голосе:

— Света, ты уверена?.. Света, а может быть, не стоит?.. — она уже знала о несерьезности ранения, но, похоже, с трудом верила в легкость этой «царапины», виденной ею собственными глазами. Остальным было сказано о незначительной травме: наверняка Гений попросил свидетелей не разглашать вчерашних событий. Фарид, уже переодетый военным, подходил к Мэри спросить о самочувствии — благо, хоть он не видел вчера вблизи самой раны. А Фил, похоже, избегал общения — он не приближался, хотя и мелькал порой в отдалении среди персонала. Для Мэри главное было видеть его живым и невредимым, но тайное беспокойство вновь начинало проклевываться в душе: так примерно мать следит за непоседливым ребенком — только что едва спасла, а ну как на него опять какая-нибудь напасть свалится?..

Съемки начались в обычной — деловой, в меру опасной и достаточно занудной атмосфере: проделывание по три-четыре раза одного и того же маршрута на четвереньках под якобы свистящими пулями, от окна к окну, с перекатами на особо опасных участках; повторение тех же действий с незначительными различиями во всех комнатах первого этажа; затем беготня и сложные взаимоотношения с мебелью на втором: падающие не по одному разу шкафы и этажерки, «сбитые очередями» люстры — только и успевай проскакивать, шарахаться и выскальзывать из-под чего-то, может, и бутафорского, но все равно не больно-то напоминающего пух. Периодически следовало «отстреливаться», порой дубасить сующиеся в окна и двери многотерпеливые головы чем-то тоже далеко не мягким. Подразумевалось, что подлецы-нападавшие убеждены — в доме засела целая вооруженная банда, естественно, положительных героев. Падение с лестницы оставили «на сладкое», сначала решили заняться постановкой драки. А драться…

Мэри, совмещающая передышку с хлопотными гримерскими подмазками и подправками (в основном, буферной части), взглянула на того, с кем увлеченно обсуждает предстоящее действие постановщик трюков: единоборствовать, круша обстановку, чаще всего, конечно, ее хрупким, легко отшвыриваемым телом, ей предстояло со Смеляковым.

Она уже привыкла к странностям, окружающим с некоторых пор ее существование, но не переставала удивляться Смелякову: только вчера его колотило от страха за нее, а сегодня он уже сам не прочь был немножко поколотить боевую подругу и всячески повыбивать ею накопившуюся в здании пыль. Не это ли называется мужской логикой? И они еще бурчат что-то уничижительное о женской.

Пройдясь по схеме предстоящей баталии, наметив для каждого план передвижений, махов, падений и отползаний, режиссура с присными отвалились за камеру. Дали «мотор», «хлопушку», и…

Хитрый враг, просочившийся в дом откуда-то «с огородов», ловко миновал поставленную хозяйкой «растяжку» с гранатой и проскользнул в гостиную, где героиня как раз поднималась с пола: по замыслу сценариста она только что скатилась со второго этажа, нечаянно обо что-то там споткнувшись в горячке оборонительных действий. Иначе, конечно, нежеланному гостю вряд ли удалось бы застукать ее врасплох. Привычная Мэри боевиковая галиматья, шитая белыми нитками, была очевидна всем почему-то только на съемках; под качественный монтаж и подходящую музыку зритель глотал такие вещи «на ура» и просил добавки, то есть второй серии.

Увидев в дверях темный силуэт противника, героиня, на данный момент безоружная, откатывается под стол. Оттуда она должна сделать подсечку — враг падает, она ловко выбивает у него оружие, ну и так далее. Таков был оговоренный сценарий, нарушенный Гением с первых же шагов: не дожидаясь подсечки, он вскочил на стол. Поскольку стол был заранее подготовлен к тому, что на него чуть позже эффектно рухнет героиня, то ножки его разъехались, так что Мэри едва успела из-под него выкатиться, схватив попутно ближайшую попавшую под руку ножку.

— Что за самодеятельность? — возмутился из угла постановщик, но его прервало восклицание режиссера:

— Продолжайте! Продолжайте!

И Мэри продолжила импровизацию: перетянула этой ножкой «врагу» по голеням — нечто подобное должно было произойти позднее. То есть хотела перетянуть, но удар не достиг цели, потому что Гений подпрыгнул. Такого маневра они опять же не оговаривали, и Мэри уже сама бросилась ему в ноги, стремясь завалить, что ей блистательно удалось, поскольку он только завершил подскок и еще не уравновесился. Гений перелетел через нее, тогда наконец Мэри, вскочив чуть раньше, успела выбить у него ногой пистолет. Тут у нее нашлось свободное мгновение для вопроса:

— Ты сто, спятил?

Он замер напротив, не сводя с нее взгляда хищника, увидевшего добычу и готовящегося к прыжку.

Мэри словно кто-то ущипнул за ухо: она вспомнила, совершенно отчетливо, где и при каких обстоятельствах видела этот взгляд на этом лице.

— Великолепно, — донесся негромкий голос режиссера, — продолжайте!

Как вдруг слух резанул оглушительный шорох, а в следующий миг Мэри оказалась лежащей на полу у подножия лестницы. Так иной раз бывает — вот ты в одном месте, а вот уже совсем в другом, метров на пять далее — особенно, когда тебя резко швырнут. Поэтому ее удивил не сам факт перемещения, а то, что мгновение спустя с режиссерского места донеслось: «Мотор!», и ассистент с хлопушкой назвал номер дубля — все тот же, первый.

Удивленно оглядевшись, Мэри увидела… Вернее — не увидела в зале своего противника.

Стало быть, это не он так лихо ее кинул?.. Значит, она лежит тут потому, что якобы скатилась с лестницы. А в дверях вот-вот должен появиться враг…

В первый раз!

Еще раз в первый раз. Парадокс ситуации свидетельствовал — Хаос вновь пришел в движение. Но почему? Разве она…

Появление Смелякова не позволило домыслить; Мэри сдуру опять нырнула под стол, рискуя повторить все тютелька в тютельку заново.

Но он на сей раз изменил тактику: он попросту отбросил злосчастный предмет мебели. Тогда Мэри под возгласы:

— Что за самодеятельность?

и:

— Продолжайте! Продолжайте!

засадила нападавшему носком в голень, потом, отпрянув в сторону, без труда отхватила у стола, валяющегося рядом кверху ногами, ближайшую ногу и хряснула ею по руке с оружием. Все эти действия она производила «в партере», но тут поднялась, и они вновь оказались лицом к лицу, почти в том же положении, что в «предыдущей попытке».

— Что тебе надо? — спросила на сей раз она.

И снова обрезалась об его взгляд.

Мэри знала, что удары вышли болезненными, он сам спровоцировал это. И в любом случае у Гения не было причин так на нее смотреть.

— Великолепно, — произнес режиссер, — продолжайте!

И опять громкий шорох бьет в уши — похоже, шипит телевизор по окончании программ, — и Мэри обнаруживает себя на полу у лестницы.

— Мотор!

— Дубль первый!

Она этого не делала. В ней были: злость, пожалуй, немного испуга и очень много надоевшего уже непонимания. Но не было раздражения. Ну не было!

На пороге бесшумно нарисовалась темная фигура. Чтобы проверить пойманную только что мысль, Мэри вновь метнулась под стол. Теперь Смеляков его не трогал: он опять действовал иначе, но впервые так, как заранее договорились — то есть, видимо, ожидал подсечки. «Ну-ну». Мэри вскочила, откинув многострадальный стол прямо на него, при этом отчекрыжив ножку — впрочем, для мебели все происходило впервые. Как, без сомнения, и для режиссера, раз за разом требовавшего: «Продолжайте!», — и для ассистента, упорно отбивавшего дубль первый, и, вероятно, для прочего персонала, но не для двух действующих лиц.

Мэри видела, что Смеляков не играет, что он настроен всерьез ее заломать. А значит, до сих пор ей помогало только везение — помимо, конечно, занятий карате-до и немного рус-боем, но он ведь…

Она сделала обманное движение, якобы вновь собираясь выбить пистолет — он бы перехватил, но Мэри вместо этого изменила траекторию удара и треснула его ножкой стола по голове. Потом отскочила назад и, опустив «оружие», спросила:

— Ты что вытворяешь, Смеляков? Что это за «день сурка»?

Взгляд его после удара лишь на миг затуманился, но не изменил выражения, вновь полоснул, как холодным лезвием:

— Вытворяешь ты, Ветер. И я хочу знать, что.

— Стоп-стоп! — это прорезался режиссер. — Ваши личные отношения, господа, будете выяснять вне съемочной площадки!

В этот момент Смеляков сделал выпад, вернее — прыгнул вперед.

«Он меня убьет…» — успело мелькнуть в голове у Мэри — примерно как бывает это у жены, вернувшейся домой далеко за полночь. Одновременно она попыталась уже не отбиться, а попросту удрать, но была схвачена за футболку, выдравшись, упала, принялась было отползать, зыркнула назад и откатилась, наткнулась на стул и бросилась им — словом, началось то, о чем и мечтал режиссер: женщина героически боролась за жизнь в неравной схватке. Хлипкая, «на живую нитку» скрепленная мебель трещала и эффектно рушилась.

Мэри не была обделена гибкостью, ловкостью и, конечно же, определенной силой. Она ускользала, используя всевозможные приемы, рассчитанные на противника с большей массой, в том числе и кидание в него чем ни попадя. Страха не было: главное, она была уверена — он не спятил. Разве что немного нервничает. Был в этом первобытный азарт. Была злость. И страсть.

Раздражения не было.

Исход этой схватки был предрешен, причем в очевидный разрез со сценарием боевика: все-таки завалил и прижал. Приблизил глаза. Дикое что-то, темное плескало из зрачков, разливалось в груди и билось, обжигая, в жилах. Не Хаос. Иного рода безумие.

— Это твой способ задавать вопросы… Жнец?

Он опустил веки, но не отпустил ее. Спросил:

— И это все, на что ты способна? Вся твоя оборона? Возвращение во времени, чтобы переиграть момент?

Мэри улыбнулась, впервые поняв, что и она способна уже немножко разбираться в проблеме. А потом сообщила достаточно сногсшибательный для него факт:

— Ты сам это делал. И каждый раз в тот момент, когда я одерживала верх. Тебя ведь это не устраивало? Раздражало, так? Ты досадовал и в глубине души хотел все переиграть.

Он сильнее, почти до боли сжал ее плечи:

— Ловко ты перекинула стрелки. Не пытайся меня обмануть.

— Хорошо, тогда почему все кончилось? Почему мы больше не возвращаемся, время идет, а я лежу тут, придавленная тобою? Да потому, что такое наше положение тебя вполне устраивает.

Он на мгновение склонился, глубинно рыкнув, и отпустил.

Мэри перевела дух: если бы он немного задумался, то мог догадаться, что и ее такая «придавленность» не слишком-то раздражала. Но личное моментально отошло на второй план, потому что вокруг обнаружился более важный материал к размышлению.

Увлекшись, по выражению режиссера, «личными проблемами», они не обратили внимания на то, что никто почему-то больше не мешает им их решать. На съемках изредка встречается понимание, когда между действующими лицами заваривается что-то любопытное: это даже может дать толчок к гениальным поправкам в сюжете. На сей раз, как выяснилось, понимание было в принципе исключено: пока они «разыгрывали сцену», вся съемочная группа во главе с режиссером бесследно исчезла, не забыв прихватить с собой аппаратуру и изрядную часть декорации, в результате чего дом стал выглядеть ветхим, запущенным и абсолютно нежилым. Конечно, в процессе съемок его изрядно разгромили, но то был «цивилизованный» разгром на в целом вполне респектабельной вилле. А это… С разгромом или без — иначе как «баракко» это было не назвать.

— Та-ак, — протянул Смеляков, оглядываясь, и, уперев руки в бока, воззрился сверху вниз на Мэри: — А это чья работа? Тоже, наверное, моя?

Она села по-турецки на полу и вздохнула горестно.

— Лучше не спрашивай. Знаю только точно, что и не моя.

Немножко искушенная в подобных ситуациях, Мэри уже догадалась, что съемочная группа исчезла не только вместе с аппаратурой и декорациями, а прихватила с собой и кое-что покрупнее.

— Жнец!

Он вздрогнул и заметно напрягся: чувствовалось, что его коробит собственная оперативная кличка из ее уст. А как ей еще было его называть — Евгением? Слишком длинно. Женей — вообще не про него. Жнец — самое то, коротко и сердито.

— Я догадываюсь, что у тебя ко мне есть вопросы… и претензии. Так вот, ты должен знать, что я сама немногое понимаю. Хотя кое-что начинает складываться. Я не знаю, и тебя, наверное, бесполезно спрашивать, как ты оказался в этой Ялте. С нами. Ты же в курсе, что я была не одна.

Жнец сощурил глаза и молча поиграл скулами. Тогда Мэри, вздохнув решительно, задала прямой вопрос:

— Меня интересует, куда ты дел Гения.

— Вот, значит, как ты его называешь? — он усмехнулся.

— Так его зовут друзья. В его мире.

Жнец потер пальцами переносицу, присел на корточки перед Мэри и сказал:

— Мой мир изменился, когда я уже был в Ялте. Тогда я понял, почему тобой заинтересовалась наша контора. На уровне проверки. А здешняя, похоже, восприняла это более серьезно.

«Ой, сдается мне, что определение „здешняя“ уже устарело», — подумала Мэри.

— Центр прислал двух спецагентов, — сказал он.

— Чтобы они меня ликвидировали? — продолжила Мэри, практически не спрашивая, а утверждая. — Значит, Гений был прав — это тебе я должна сказать спасибо за…

— Меня тоже предполагалось убрать, — перебил он, — но… — Жнец хмыкнул: — Не вышло. Если бы я знал, что у них тут такая паранойя… Хотя, может быть, они и правы: нарушители пространства — это будет посерьезнее, чем нарушители государственных границ.

«Если они „зачищали“ всех…»

— А все-таки, где Гений? — всерьез обеспокоилась Мэри.

Жнец взглянул на нее с тем острым сквозным выражением, несвойственным так хорошо знакомым ей глазам — ни у Гена, ни у Гения не было взгляда, от которого хотелось закрыться руками, словно от ножа, ворошащего твои мозги. «Совершенно ясно, — думала она, — что он должен ненавидеть человека, хозяйничавшего в его доме, пользовавшегося его именем, притом изрядно пощипавшего его счета. Но ведь он уже понял, что это его собственный двойник, а что можно сделать с двойником?..»

— Он лежит в номере, — сказал Жнец, и сердце Мэри на всем скаку ухнуло в темную яму. — Парализующий разряд второго класса — ты ведь знаешь, что это такое?

Сердце показалось из ямы и тут же вновь туда свалилось, когда он добавил:

— И вряд ли имеет смысл его навещать.

Похоже на то, что визит к «парализованному» представлял теперь более чем серьезную проблему. Мэри с тяжким вздохом взялась обеими руками за голову:

— Господи, если он там остался… А я снова выскочила… Как же он теперь выберется?.. Без меня?..

Прослушав эти скорбные вздохи, Жнец встал с корточек и еще раз огляделся.

— Значит, ты это не по своей воле делаешь?

Мэри сердито глянула на него снизу вверх: неужели еще не понял?..

Как вдруг он неожиданно рванулся к ней, повалил и сам перевернулся — почти одновременно с раздавшимся в этот момент выстрелом. И выстрелил сам в направлении двери под лестницей — из пистолета, уже оказавшегося у него в руке.

Мгновением позже из-за косяка вывалилось, со стуком ударившись об пол, длинное тело. С ружьем.

— Ничего себе, сюрприз… — прозвучало полушепотом-полухрипом. Мэри силилась подняться, но не вышло: уже вскочивший Смеляков надавил на плечо.

— Сиди. И тихо. Я посмотрю… — он направился к месту происшествия с пистолетом наготове. Перешагнув через тело, выглянул в заднее помещение. Потом по-джеймсбондовски туда выскочил. Вскоре вернулся, похоже, никого не обнаружив. «Сюда бы нашу съемочную группу, — подумала Мэри, — Борянский бы оценил типаж». Тем временем Жнец проверил две другие двери и попутно — окно с наполовину выбитой рамой. Убедился, что сообщников поблизости нет, и, убрав пистолет, направился к телу.

Мэри, не дождавшись разрешения, самостоятельно пришла к выводу, что ей уже можно перемещаться, и тоже подошла.

Человек, хоть и был при оружии, вряд ли являлся военным — лет тридцати-сорока, с коричневым от загара, а больше от грязи лицом, в истертой обтрепанной одежде. Крови не было: Жнец стрелял из парализатора, у которого, кстати, выстрел звучал намного тише и по характеру иначе. Зато ружье у «сюрприза» оказалось настоящим.

— Вот сволочь! Он же мог нас убить.

— Определенно, мог, — подтвердил Смеляков, осматривая ружье.

— Ох, Жнец, — вздохнула Мэри, — куда мы попали?..

— Тебе виднее, — хмыкнул он, оглядываясь так, словно по этой халупе можно было сделать какие-то выводы об этом мире. — Интересно, по какому принципу происходят эти, м-м… перемещения?

— Такие вопросы тебе следовало задавать в своей конторе. У меня есть ощущение, что там знают гораздо больше, чем сказали тебе.

Он нахмурил брови, что-то обдумывая, потом спросил:

— Ты была участницей какого-то эксперимента? Может быть, добровольцем?..

— Нет, в том-то и дело, что нет! — Мэри всплеснула руками. — Ничего даже близко не имела ни с какими экспериментами! Сроду!

— Значит, скорее всего где-то произошла ошибка. Прокол, разрыв, сбой или что-то в этом роде…

Она с интересом навострила уши, но «сюрпризы» еще не закончились: из прихожей раздался диссонансный стон — не иначе как ржавых дверных петель.

— Нам с тобой дадут когда-нибудь побыть наедине? — тихо спросил Жнец и, толкнув Мэри под лестницу, сам бросился вперед и замер, прислонившись у косяка с парализатором в руке.

«Борянский. где ты? Такие сцены пропадают!..» — подумалось Мэри скорее всего по инерции сознания, пока она скрывалась с глаз от очередных возможных покушений.

От входа донесся скрип половиц под чьими-то осторожными шагами. Потом раздался голос — не очень решительный, однако заставивший обоих затаившихся вздрогнуть:

— Эй! Есть здесь кто-нибудь?

Мэри осмелилась высунуть голову и, встретившись взглядом со Жнецом, обменялась с ним безмолвным вопросом: «Тоже узнаешь? Или мне показалось?..»

Он сделал ей знак скрыться, после чего сам, не меняя позиции, отозвался:

— Давай сюда, мы тут!

Спустя несколько секунд, заполненных скрипом и хрустом, через порог ступил человек и замер, в левый висок его уткнулось холодное дуло. Вошедший повернул голову, подставив под него лоб. Но дуло уже опускалось. Из-под лестницы появилась Мэри и, сделав пару шагов, остановилась, как бы в сомнении.

— Черт возьми, ребята, да что здесь происходит? — спросил человек, погибший, как минимум, в трех мирах, но единожды все-таки спасенный.

Мэри думала — он ли это, спасенный? Или уже следующий?.. Ведь он был, пожалуй, единственным из ее друзей, кто оставался в разных мирах некоей постоянной — не в смерти, нет, эту закономерность она, можно надеяться, уже нарушила — но всем своим спокойным, чуть насмешливым обликом, цельностью натуры без каких-то точечных всплесков того или иного качества, и даже по роду занятий он каждый раз оказывался все тем же, почти не изменившимся, моментально узнаваемым Филиппом Корнеевым. Филом.