…Шефом оперативного отдела Департамента Обзора Каленусии занимался лично Ральф. Даже лучший из псиоников в состоянии читать мысли лишь в редкие моменты высшего душевного напряжения. Впрочем, способность свободно ловить эмоции, побуждения и настроения нередко вполне сносно компенсирует этот недостаток. От псионика не скроешь ни лжи, ни страха.

Егерь лгал с каменным лицом лишь до того момента, с которого начинается четкое осознание – бесполезно, бесполезно, трижды бесполезно. Потом он замолчал. Пси-наводка может быть довольно болезненной, отличаясь от неприкрытых пыток лишь в одном-единственном отношении – не получая физических повреждений, здоровый человек почти лишен шанса умереть. Ральф знал, что тратит на разборки с Егерем собственную жизнь, но ему было наплевать – растительное существование в плетеном кресле давно тяготило псионика. Напротив, мысль о том, что ментальное повреждение в некотором роде обоюдно, прекрасно решала проблемы с совестью.

Егерь псиоником не был и широты выбора не имел. Он честно вытерпел пять дней, а потом вывалил на Ральфа Валентиана все, что знал. В груде нужной и ненужной информации проскользнуло упоминание о “негативном эффекте Калассиана” – под этим названием скрывались результаты незавершенных исследований о предположительном влиянии норма-людей на быстрое старение псиоников. Ральф был достаточно умен, чтобы понять цену информации, и слишком потрясен, чтобы попытаться утаить ее от Стрижа. Сочетание двух факторов неожиданным образом предопределило некоторые события грядущего. Но это другая история.

Помятый Ральфом Егерь мешал – новорожденное государство северо-востока еще не успело обзавестись тюрьмами, и советника попросту некуда было девать. Озлобленный Ральф охотно расстрелял бы наблюдателя лично, но не мог покинуть плетеное кресло, больше желающих взяться за казнь не находилось – каленусийские фермеры в массе своей еще сохраняли по отношению к Департаменту Обзора слабое подобие осторожного почтения. Очередным туманным утром Стриж отворил дверь превращенной в каталажку кладовой и вытащил заспанного советника наружу.

– Пошли.

Они ушли в мутный кисель белой дымки, космы тумана оплетали их до плеч. Стриж отвел Егеря далеко – почти до того самого места, где несчастный советник неделю назад сидел в засаде, подкарауливая самого Стрижа. Там и состоялся их последний разговор.

Егерь подергал связанными руками:

– Может, развяжете напоследок?

– Обойдетесь. Более разумное последнее желание есть?

– У меня забрали личные вещи – отдайте, они вам все равно не нужны.

– Это, что ли?

Стриж вытащил из собственного кармана женские, тонкого золота, очки с разбитыми стеклами и переложил их в карман мундира советника.

– Что-нибудь еще?

– Я ненавижу псиоников, всех, кроме Кравича, а вас, хоть вы и не псионик, считаю подлецом… Впрочем, о чем нам вообще говорить? Делайте свое дело. Прощайте и будьте вы прокляты.

– Как все стандартно! У вас совсем нет воображения, или это официальный набор каленусийского патриотического героизма?

Стриж все-таки перерезал веревки на запястьях наблюдателя, взял излучатель наизготовку.

– Так вот, советник, река рядом, даю вам шанс. Лезьте в воду и плывите на тот берег, засекаю две минуты, потом начинаю стрелять. Если не попаду, считайте, вам повезло.

– Хотите развлечься охотой? И этакие отбросы в наши дни претендует на звание воюющей стороны… Я не стану играть в ваши игры.

Несмотря на это уверение, Егерь довольно проворно полез в мутную, с прозеленью, воду. Стриж честно отсчитал две минуты – наблюдатель пребывал не в лучшей форме, он неловко барахтался неподалеку от берега. Иллирианец подождал еще немного.

– Эй, советник, вы там не тонете случаем?

Егерь молча поплыл изо всех сил. Стриж подождал, пока наблюдатель вплотную подберется к берегу конфедератов и, повернувшись, пошел прочь. С полдороги он оглянулся, на той стороне мелькало серое пятнышко – спина вовсю убегающего Егеря.

После этого случая уполномоченный Департамента странным образом умиротворился. Он покинул сектор северо-востока и, как мог, избегал крайностей гражданской войны. Впрочем, мемуары о причинах молчат.

* * *

Посланец Иллирианского Союза был корректен, сух и чуточку презрителен. Он с вежливым недоумением рассматривал отведенный пришельцам деревенский дом. Переодетый в гражданскую куртку эмиссар принцепса все равно гляделся истинным преторианцем, Стрижу даже показалось, что он видит на плечах гостя несуществующие эполеты.

Разговор был трудным для обеих сторон. Но сперва переодетый офицер прето протянул Дезету тщательно запечатанный непромокаемый пакет.

– Это вам. Я хотел бы иметь вашу личную визу, свидетельство для его величия принцепса Иллиры, что вы получили послание.

– Хорошо. Я забираю это с собой.

– Нет, я сам должен удостовериться, что ознакомление с содержимым состоялось.

Стриж разодрал упругую оболочку. Записка, видимо, была написана рукой Оттона Иллирианского, строчки крупного старческого почерка разухабисто завалились:

“Здравствуй, беглый сынок! Посылаю тебе в подарок твоего щенка. Повесь его вместо медали себе на шею. Это не затем, чтобы ты опять кому-нибудь сдался, сопляк. Это чтобы у тебя была еще одна причина держаться. С милостивыми пожеланиями успеха, все еще твой хозяин.”

Стриж невольно восхитился предусмотрительностью старого тирана, записка не была уликой – если не считать почерка (возможно, измененного), авторство и адресат из текста не следовали никак. Позади пятерки иллирианцев терпеливо ждала сутулая женщина в лиловом монашеском колпаке. Она мягко подтолкнула ребенка за плечи:

– Иди.

Девочка восьми лет серьезными серыми глазами смотрела на оружие, неуютную комнату чужого дома, хмурые лица незнакомых, равнодушных людей. Монашка, молодая, рыжеволосая и испуганная, снова отступила за спины преторианцев.

– А где мать Наан? – спросил Стриж. – Я оставлял попечительство ей.

Иллирианцы молчали с каменными лицами. Рыжеволоска смутилась.

– Я не помню такой сестры, мы незнакомы…

– Этого не может быть. Мать Наан, настоятельница одиннадцатого храма сестринства Святого Разума… Если вы привезли Нину, вы должны были встретиться с Наан.

Монашка поправила лиловый клобучок и спрятала костлявые пальцы в широких рукавах.

– Простите, мастер, я получила вашу дочь в управлении прето.

– Погодите, леди, но ваш орден – сплоченная организация, вы не могли не знать мать Наан. Скажите правду.

Женщина затравлено молчала, на ее верхней губе выступили крошечные бисеринки пота. Выждав паузу, вмешался рослый командир преторианцев:

– Не трудитесь зря, Дезет, оставьте ее, сестры – всего лишь слабые женщины. Мне кажется, я могу легко разрешить недоразумение. По нашим сведениям, мать Наан скоропостижно скончалась месяц назад. Посмертно у нее нашли z-поражение мозга, это фатальная, неизлечимая болезнь. Если полжизни тратишь на проповедь веры среди босяков и нищих подонков, нетрудно подхватить редкостную заразу.

…Оставалось лишь подавить вспышку бессильного, бесполезного гнева. “Не творите насилия в ответ на насилие. Жизнь любого человека равно бесценна… ” Стриж на минуту отвернулся, вспоминая сильные руки и умные, птичьи глаза старухи.

“Ее заразили,” – понял он. “Или убили и состряпали заключение задним числом. Это еще один привет нам от его величия Оттона Иллирианского. Принцепс косвенно дает понять, что он мог бы сделать с моим ребенком. Мог, но не сделал, милостивец наш, показав мне только контур такой возможности. Он метит в меня ядовитой стрелой, одновременно заявляя права хозяина, это маленькое напоминание о том, что нельзя изменить прошлое. И это стоило жизни честной Наан.”

Дезет повернулся к рыжей монашке:

– Мне очень жаль, леди. Примите мои искренние соболезнования – ваш орден постигла отнюдь не пустячная утрата…

Преторианец с непроницаемым видом ждал. Стриж обратился к нему с бесцветной вежливостью:

– Мастер посланник, прошу располагаться на отдых. Вам и вашим людям дадут все необходимое. Мы поговорим завтра.

…Он думал остаток дня и вечер, пытался представить лицо ушедшей навсегда Наан, но так и не смог. Грузный силуэт принцепса бесцеремонно оккупировал память Алекса, циничный смешок хозяина лез в уши. Принять помощь диктатора, укрепив тем самым незримую шлейку, на которой держат его, Стрижа? Отвергнуть? – но это подобно смерти для северо-восточных территорий. Выбирать между меньшим и большим злом легко, дружок, а ты попробуй побегать между злом и грязью…

…северо-восток, это место теперь – единственный и последний оставшийся у тебя дом. Ты будешь защищать свой дом любыми средствами?

Ночь упала занавесом, отделяя от зрителя доигранную сцену.

Тьма строила уродливые гримасы, Стриж иронично и понимающе улыбался тьме. Интересно, что бы сказал по этому поводу сатана-Аналитик?

…Соглашения с Порт-Иллири не доверили бумаге, и, тем не менее, они состоялись. Повозка истории сменила колею.

* * *

Негласное перемирие луддитов с преданными Калинус-Холлу войсками не могло продлиться долго, Вандея северо-востока жила своей жизнью, в невероятном рывке пытаясь максимально использовать отпущенное судьбой время. Стриж работал, как заведенный, то лавируя в дружеско-вражеских дискуссиях с мрачным, озлобившимся на весь свет Ральфом, то принимая поставки из-за восточных гор. Небо Каленусии оставалось чистым и безмятежным, никакой авиации – оружие везли перевалами. Быстро разворачиваемые технологические модули наскоро ставили в замаскированных под зернохранилища ангарах. Луддиты встали к станкам, подавив отвращение привычными мыслями о высшей целесообразности Разума.

Порт-Калинус замкнулся в яростном неприятии свершившегося – повстанцев северо-востока не признавали воюющей стороной, проскрипционные списки пополнялись, росли награды, обещанные за выдачу лидеров мятежа, вечно занятый Стриж перестал отслеживать рост собственных котировок. Лето пришло вместе с войной – шаткий мир взорвался волной насилия. Первый раз за все время “гражданских беспорядков” в ход пошла авиация, горели заречные деревни, Таджо заволокло рыжим дымом подожженного пластика. Центурии повстанцев сражались с отчаянием обреченных. Ментальные наводки, усиленные ретрансляторами, валили вертолеты конфедератов, преодолевая защиту – у персонала сдавала психика. Всем потенциально боеспособным, но лишенным псионического таланта, по приказу Ральфа без сантиментов раздали обычное оружие.

Бои продолжались всего три месяца и кончились ничем – Конфедерация откатилась от границ фермерской Вандеи. Для конфедератов ничья означала поражение – престиж немедленно упал до самой нижней отметки. В западных секторах необходимость в чрезвычайном положении отпала, после восстановления обычной судебной процедуры обнаружили, что немалой части арестованных псиоников в качестве обвинения нечего предъявить. Затюканные правозащитные общества робко возмутились. Фантом нажал на обычные информационные рычаги, но они ходили чрезвычайно туго, “подзаржавев” в крови проскрипций. Выжившие сенаторы-сенсы мечтали вернуться на красного дерева скамьи. За ними не значилось вины, кроме пресловутого пси-теста, а раз так – нашлись и сочувствующие. Как следствие, Сенат сотрясали скандалы, ненависть и растерянность витали под сводами Калинус-Холла, верхи удержались лишь благодаря непререкаемому авторитету Барта, который так и не снял траура.

Наступила пауза событий. Факт отделения северо-востока замалчивали как непристойную болезнь сына-подростка. Уцелевшие в гражданской мясорубке псионики нелегально потянулись в мятежный сектор. Случалось, их ловили на границе, чрезвычайное положение там все еще действовало – пойманных зачастую расстреливали на месте, трупы жгли, словно дело касалось зачумленных. Более везучие беглецы прорывались, чтобы пополнить центурии повстанцев.

В пределах пока безымянных северо-восточных территорий бродили разные настроения. Затяжная война с Каленусией прельщала отнюдь не всех. Мир с метрополией требовал обозначить новые реалии.

По этому поводу между Ральфом и Стрижом состоялся небезынтересный диалог. Немного смирившийся со своим состоянием псионик постучал бесполезной тростью о стол:

– Алекс, нам надо определиться со статусом.

Покрытый серым налетом усталости Стриж легко согласился. Сказано – сделано, религиозные общины сектора выставили своих представителей. Уполномоченные заседали в самом большом здании местечка Арбел, стены провинциального храма Разума едва вместили всех.

Собрание представляло собой странное, но яркое зрелище: луддиты и сенсы – беженцы с запада, чьим основным занятием стала война, соседствовали с коренными жителями заречья; первые почти поголовно носили потрепанный камуфляж, вторые еще сохранили характерный облик каленусийских фермеров. Лица псиоников чуть заметно выделялись в толпе – легким сиянием ауры с точки зрения себе подобных и отпечатком длительной усталости – для всех остальных.

Ральфа доставили в кресле. Стриж сел рядом, лицом к собранию, нулевик не чувствовал осторожных ментальных прикосновений – он видел только глаза людей. Прекрасные, яркие, горящие надеждой глаза женщин, искристые взгляды псиоников, пристальный прищур солдат.

Дезет повернулся к Ральфу:

– Начинай, пора.

Тот улыбнулся, косо вздернув левый угол рта и сказал шепотом:

– Нет, это на две трети твое дело, Алекс. Я, калека, ты здоров, не стану перебегать дорогу приятелю. Удачи.

Стриж встал, шум собрания накатывал рокотом ветра и прибоя. Он помедлил, мысленно навсегда оставляя позади кипящую под ударами излучателей воду и настороженный лес на берегу Рубиконы, скалы и туман Лимба, пепел навсегда покинутого Туле, спаленного мальчишку, грязь и отчаяние отступления, узкий холмик на могиле Иеремии и трагический профиль матери Наан, мертвых друзей и ушедших врагов.

Стриж выждал мгновение, воспоминания уходили, тускнея. Он отпустил их с миром, а потом шагнул навстречу неизвестности:

– Свободные граждане нового государства…

…А говорили тогда много – все, как полагается в подобных случаях; ораторы оставались искренни, не соизмеряя дальних последствий собственных речей. После первого часа дебатов имя первого консула новорожденного государства уже не вызывало сомнений.

Дезет принял первые поздравления двусмысленно улыбавшегося Ральфа Валентиана.

* * *

Низкое приземистое здание бывшей сельской школы слишком мало походило на правительственную резиденцию – длинный коридор с дощатым полом, ряды деревянных дверей, низкий потолок едва ли не ложился на макушку. У двустворчатой двери Белочку остановила охрана. Высокий незнакомый парень загородил проход:

– Сдайте оружие. Я спрошу, примет ли вас консул.

У Джу Симониан не было армейского излучателя, она равнодушно отдала парню пистолет. Через минуту охранник вернулся, его широкое отчужденное лицо приняло чуть более добродушное выражение.

– Заходите, консул ждет.

Белочка переступила порог, ширма перегораживала и без того небольшую комнату пополам, Стриж устроился в “деловой” половине, стол загромождала кипа бумаг, в углу приткнулся сломанный сайбер.

– Здравствуйте, Джу. Рад видеть вас без меры. Не хотите взглянуть? – я откопал интересные материалы о сострадалистах…

Белочка устроилась с другой стороны несуразного стола, мутное стекло окна снаружи испещрили засохшие потеки, неподалеку от ее локтя устроился уником полевого образца. Джу подобрала его и отставила подальше – вдруг разобьется?

– Я пришла не за тем.

– Да хоть зачем, я все равно рад.

Джу придирчиво присмотрелась к профилю Стрижа – в облике новоявленного правителя восточной Консулярии ей не понравилось что-то трудноопределимое, то ли мастер консул немного потолстел, то ли попросту зазнался.

– Мне нужно поговорить с вами…

– Я слушаю, Джу.

Стриж оставался спокоен – ясное лицо, чистые руки с аккуратными ногтями, неподвижно сложенные на краю стола. Белочка вздохнула и сказала, словно бросаясь в холодную воду:

– Алекс, куда вы дели Егеря?

– Ах, вот оно что…

Дезет помрачнел, встал, прошелся от стены к стене, потом снова опустился на стул напротив Белочки.

– Он перестал создавать проблему – этого достаточно.

Джу закусила губу, ногти у Стрижа были в вправду аккуратные – чистые-чистые, без следов копоти, коротко остриженные.

– Это правда, что вы перед расстрелом устроили на него охоту?

– Кто вас намолол такую ерунду?

Джу дернула плечом.

– Этого я, конечно, не скажу. Откуда я знаю, что бывает с людьми, которые на беду свою рассердили консула.

Стриж встал, на этот раз, пожалуй, слишком резко – задетый стул упал со стуком, иллирианец поднял его и аккуратно поставил на место.

– Вы сейчас не в настроении, Джу. Давайте вернемся к разговору попозже. Я не знаю и знать не хочу, кто наболтал вам такую ерунду, но не думаю, чтобы им двигали честные мотивы. Вы устали, вы слишком много работаете – не забывайте, что ресурс псионика не безграничен. Бросьте переживать из-за этого несчастного карателя, он получил не более того, чем заслужил.

Джу перевела взгляд с чистых рук Стрижа на крышку стола.

– Егеря мучил Ральф.

– Ну, если хотите – да. Только я не собираюсь из-за этого ссориться с Ральфом.

Белочка почувствовала, как у нее бешено заполыхали щеки.

– Вы, Стриж, стали таким же ублюдком, как Валентиан.

– Что?!

Джу показалось, что Стриж вот-вот ее ударит, но тот не собирался делать ничего подобного, иллирианец открыто расхохотался.

– Леди Белочка! Я далек от желания оправдываться! Но чем настолько уж провинился наш друг Валентиан?

Джу сцепила тонкие руки.

– Ральф любит власть. Он не может иметь ее сам, поэтому приспособил на это дело вас, Алекс. В его офисе кричат по ночам. В оврагах на северной стороне полно трупов. Не врите, что вы не знали об этом.

Стриж замолчал, оборвав смех.

– Джулия Симониан, протрите ваши прекрасные глаза, у нас тут идет война. Ральф – каленусиец, а я – нет. Да, кое-что из того, что он делает, лично мне противно, но он лучше меня знает местную специфику. Вспомните, наши люди пришли сюда из сожженных поселений, взятые в стычках конфедераты – убийцы их семей или соратники этих убийц. Уже просто удержать людей от повальной мести, и то задача не из легких. Если наш друг Валентиан слишком зарвется – я найду средства…

– Да вы сами точно такой же. Вы сказали, что Егерь – каратель, а чем занимались вы сами в Ахара? Хотите знать правду? Вы – самый обычный военный диктатор. Великий Алекс прилепился к Ральфу Валентиану, и ублажает причуды ральфовой больной башки, потому что иначе не получил бы возможности порулить!

Белочка поняла, что у нее теперь пылают не только щеки, но и уши. Наверное, они светились насквозь. Стриж ужасно побледнел, лицо у него было точь-в-точь такого же цвета, как раскиданные по столу бумаги.

– Так… – протянул он. – Спасибо, я понял, – с этими словами иллирианец подошел к порогу и распахнул дверь. В проем тут же заглянул заинтересовавшийся шумом охранник.

– Леди Джу, я вас больше не задерживаю, – отрезал Стриж. – Вам в самом деле лучше уйти и успокоиться.

Джу встала, пригладила давно отросшие волосы, застегнула куртку. Шнурок на левом сапожке развязался. Она отстранено прикинула, поправлять ли узел прямо сейчас. Если пока оставить как есть, то можно запнуться о веревочку, тогда визит кончится совсем уж никчемно, а завязывать шнурок некогда – разъяренный Стриж ждет у распахнутой настежь двери.

Белочка поставила ногу на перекладину табурета и без лишней спешки крепко завязала узел.

– Прощайте, ваше превосходительство. Я ошиблась. Ошиблась не сейчас, а в тот момент, когда неплохо подумала про вас.

Она пошла к выходу. Стриж, внезапно передумав, проворно захлопнул створки, отрезал от места событий не в меру любопытного охранника, и встал перед закрытой дверью, скрестив руки на груди. В комнате воцарилась тишина, Белочка вдруг ясно поняла, что боится – перекошенное лицо Дезета не предвещало ничего хорошего. Иллирианец, мгновенно оценив ее состояние, иронически хмыкнул:

– Струсили? Не бойтесь меня, я только хочу сказать кое-что напоследок, перед расставанием. Я приехал в Каленусию не ради власти – я сделал это по вашему зову, я пришел, чтобы спасти вас. Все остальное произошло случайно. Когда вы были на гребне славы – я под конвоем ехал в Иллиру, я вам не мешал. Когда вам была нужна помощь, я пришел и не оказался таким уж негодяем. Теперь вы в безопасности – настолько, насколько это вообще возможно для псионика Каленусии, и Стриж остается не у дел. Ну что ж… Я был вам предан так, как мог. И предан вами оказался тоже. Моя преданность шла в дело слишком долго – она использована, истончилась и истрачена до дна. Значит, она вам не нужна. Уходите или оставайтесь, отправляйтесь в Порт-Калинус, в Параду или сидите в Арбеле, творите свои безрассудства или придерживайтесь линии благоразумия – Стрижу больше нет до вас дела. Вы когда-то полезли в Аномалию ради денег? Причитающиеся вам за службу суммы получите в казначействе – это больше, чем все, что когда-либо сулил вам Департамент. У меня же есть собственные дела здесь, в Консулярии, в конце концов, от меня зависит жизнь людей. Вашего имени нет ни в одном проскрипционном списке, вы, не измаравшись в крови, получили свою долю благ, так, Разума ради, получив все, что желали, оставьте меня в покое – теперь катитесь вон, на все четыре стороны, леди.

Стриж отступил в сторону, освобождая проход. Джу онемела.

– Но я… Может быть…

– Нет.

Она вышла в коридор и только тогда заметила, что в момент эмоционального напряжения “потеряла” ментальный барьер – безмолвно-жадное любопытство охранника окатило мутной волной. Взгляд широколицего парня бродил по ее спине где-то начиная от лопаток и пониже. Белочка обернулась, просто так, не пытаясь использовать пси-наводку, но охранник интуитивно понял опасность и больше не улыбался.

– Проходите, пожалуйста. Здесь нельзя оставаться.

Джу вышла из бывшей школы, забыв забрать у телохранителя пистолет, в правом виске, чуть повыше уха, тонко звенел сверчок. Аура места поблекла, выцвела, плоские серые силуэты людей казались картонными фигурками, лица – белыми пятнами без глаз, рты – широкими щелями. Джу запиналась, ноги ослабели, скула отчаянно чесалась, но почему-то никак не получалось поднять руку, чтобы почесать. Приходилось ступать осторожно, шнурок парусинового сапога опять развязался. Уже возле самого дома ее окликнули.

– Госпожа Джулия! – Минна с недоумением смотрела в лицо Джу. – Вы плачете?

Псионичка наконец-то потерла зудевшую скулу и почувствовала на кончиках пальцев влагу.

– Нет, это только ветер и песок, а у меня разболелся глаз.

Маленький дом встретил хозяйку молчанием и пустотой, остолбеневшая Минна осталась за порогом. Белочка поискала забытый в резиденции пистолет, не нашла, тогда она обошла стол, вытащила из-под узкой койки тяжелый ящик универсальной аптечки, долго перебирала мертво шуршащие упаковки, пока не выбрала ту, которая подходила лучше других.

Оказалось, что таблетки очень удобно давить стальной ложкой, Белочка быстро растолкла их в пыль, залила водой из кувшина, мутная жидкость на вкус отдавала горькой полынью и еще чем-то – грязью?

Она выпила всю кружку до дна, легла на койку, не снимая сапог (шнурок так и остался незавязанным), потом закрыла глаза, но не увидела Холодной Пустоты, вместо честной черноты Космоса вокруг колыхалась бесцветная мгла. Серые нити наподобие пучка водорослей прикрепились к рыхлому основанию без формы и названия. Джу знала – нити радуются, их скрученные концы жадно шарили в киселе тумана.

– Это же не Лимб. Нет! Не надо! Я передумала! – она пыталась кричать, но голос потерялся, поглощенный безвидным маревом. Стриж ушел навсегда. Вокруг не было ничего, кроме пустоты, холода и страдания. Туман скручивался кольцами.

– Нет…

Серые нити, удерживаемые основанием, упруго качнулись и потянулись, приглашая Белочку подойти поближе.

Они очень долго ждали и, наконец, получили свое.

* * *

– Командир, что-то не так?

Стриж вскинул голову, широколицый охранник топтался на пороге.

– Все в порядке, Миша. Ты проводил гостью?

– Давно ушла. Если явится снова – выставить без доклада?

Консул с удивлением уставился на собственного телохранителя.

– Нет, конечно. Все остается как обычно.

Миша смущенно убрался за дверь, Стриж тщетно попытался успокоиться – иррациональная тревога не отпускала. “В конце концов, через реку она не пройдет, ее не пропустят охранные отряды.”

Он попытался заняться делами, буквы складывались в слова без смысла. Пасмурные сумерки без спешки опутывали Арбел, скоро почти совсем стемнело. Фонарь куда-то исчез.

– Миша!

– Я здесь, командир.

– Я уйду, ненадолго. За мною следовать не нужно. Если кто-нибудь явится, скажи им…

– Что прием давно окончен. Пусть выметаются до утра.

– Вот именно, так и скажи.

Стриж вышел в совсем новую, едва народившуюся ночь. Невидимые в темноте тучи заволокли небо. Звезд не было, но не было и дождя. Еще ни одна капля влаги не упала на землю, пахло пылью, выбитой ногами сухой травой, где-то в отдалении хрипели псы. Через некоторое время звуки грызни сменились переливчатым низким воем. В доме по соседству вспыхнул неяркий свет и отворилось окно.

– Пошла вон, проклятая!

Неясного вида неряшливый предмет пролетел в темноте у самого виска Стрижа и с шумом бухнулся в бурьян. Дезет повернул прочь, отыскивая потерянную дорогу, белое пятно вынырнуло из темноты и едва не врезалось в консула северо-востока.

– Минна? Как Нина?

– Нина спит, с ней все в порядке. Я искала вас, мастер Стриж, меня прогнала охрана.

– Что-то случилось?

– Леди Джулия ушла к себе и закрылась, на стук не отвечает.

Стриж помедлил. Оцепенение безветрия накрыло Арбел, но где-то в самой вышине, наверное перемещались упругие струи воздуха – в сплошной пелене туч вдруг открылось рваное окно. Селена-прим была огромна, ее оранжевое сияние высветило стены из пластикофанеры, сухую колею дороги, прекрасное, утонченное тревогой лицо Минны.

– Пошли.

Они шли, потом побежали. Стриж преодолел невысокий порог и с силой ударил в непробиваемые доски. За дверью мертво молчали.

– Засов задвинут изнутри.

– Мастер, Стриж, там, внутри, плохо.

Дезет бегом обогнул маленький дом – узкое окно глядело в ночь бойницей. Он снял куртку, обмотал руку и разбил стекло, осколки рухнули в истоптанные заросли шарообразных цветов. Щель окна не пропускала Стрижа, в темноте комнаты сначала не удавалось разглядеть ничего, потом оранжевый отблеск Селены выхватил из темноты угол стола, пустой стакан…

– Минна!

– Что там, мастер Дезет?

– В окно не пролезть. Быстро, топор!

– Так что там?

– Ломаем дверь. Она из двойного дуба, иначе не справиться.

Крестьянка кивнула, не прося объяснений и шарахнулась в сторону крошечного сарайчика. Дезет вернулся на крыльцо, изо всех сил – бесполезно – толкнул тяжелую створку.

– Разум Милосердный, ну только не это…

Пронзительно, остро и зло звенели цикады. Пахло раздавленной сапогами полынью. “Откуда здесь полынь?”.

– Нет. Нет и нет, только не это, – он повторял одно и то же, мучительно понимая – поздно.

Минна белым пятном вынырнула из темноты.

– Топора в сарае нет.

Стриж схватил женщину за плечи и, встряхнув, развернул прочь.

– Во всей проклятой деревне нет топора?! Не верю! Беги и найди. Постой… Не найдешь инструмента, принеси излучатель.

Он вернулся на крыльцо, Минна уже исчезла, словно белый лоскут, сорванный с места крутящимся вихрем, Стриж налег на дверь изо всех сил – тяжелый засов выдержал, не дрогнув. Тогда иллирианец отступил на несколько шагов и с размаху ударил в дверь плечом. Потом еще раз – ему показалось, что хрустнула кость. Ушко стального засова подалось и со стуком отлетело, не выдержали забитые в дерево гвозди. Стриж влетел внутрь единственной комнаты, с размаху врезался в стол.

– Джу!

Он пошарил в прореженной оранжевыми бликами Селены темноте, наткнулся на койку, нашел неподвижное тело. Руки Белочки оказались холодными и твердыми на ощупь.

– Минна! Минна! Быстро, зови врача! Приведи сюда Хэри Майера…

Дезет уже забыл, что сам отослал сноху Фалиана, он отыскал в темноте и с третьей попытки, безжалостно ломая хрупкие спички, зажег свечу. У мертвой Джу были безнадежно ледяные пальцы и каменно-белое, точеное, словно бы еще присыпанное сверкающей мраморной пылью лицо. Ниточка пульса на запястье не прощупывалась. Стриж нашел сонную артерию, та чуть-чуть билась.

– Погодите, Джу, не умирайте, не надо радикальных мер… Я сам когда-то едва не ошибся так же. Пока человек жив, остается его spes, все еще можно исправить… Минна!!!

– Я здесь, мастер Стриж.

Крестьянка бело-черным силуэтом стояла на пороге.

– Где доктор?

– Но…

– Что “но”? Где ты пропадала?! Почему ты не привела Майера?!

– Но я принесла топор…

* * *

Разбуженный все-таки среди ночи Майер выслушал путаный рассказ, смерил Дезета ледяным взглядом, а потом сделал все, что умел. Сделав, ушел, не прощаясь с иллирианцем.

Смог он не так уж много. Стриж просидел на стуле возле узкой койки до утра. Джулия Симониан уже не жила, но еще и не умирала. Днем закрытые покрывалом носилки отправили в резиденцию консула, предварительно очистив одну из полупустых комнат. Ральф выслушал приятеля без особого энтузиазма.

– Не принимаю я заявок на чудесные исцеления.

– Я не так уж часто о чем-то просил. Она-то возилась с тобою предостаточно.

Валентиан заметно смутился:

– Я помню и ценю. Хотя – какая-такая особая ценность жизнь калеки? Пойми, Алекс, у каждого псионика своя ниша. Я – боевой сенс, пусть изувеченный навсегда, но от этого я не сделался милосердным врачом.

– Ты проводник Лимба.

– Ладно, я боевой сенс, я проводник Лимба. Если вся эта возня так нужна для твоего спокойствия и удовольствия, я попробую, но пойми – эффект может получиться каким угодно. Псионики-сострадалисты вообще неустойчивы, они не живут долго, я не удивляюсь, что ее в конце концов потянуло на суицид. Если девушки не окажется в Лимбе, тогда я бессилен. Она, кстати, может погибнуть и прямо там, у меня на глазах, если приключится ментальный шторм, если что-то пойдет неправильно, да мало ли почему. Ты на все согласен?

– Да. Моя помощь нужна?

– Еще чего, обойдусь без тебя, нулевик паршивый. В прошлый раз в Лимбе ты очень хорошо висел на моей шее – не хуже увесистого жернова.

– Что я буду должен тебе потом?

Ральф криво усмехнулся.

– Я могу запросить очень многое. Жизнь увечного сенса может оказаться длинной, очень длинной, Алекс. Сочтемся. Не боишься?

– Нет. Когда начнешь?

– Да хоть прямо сейчас. Но с чокнутыми, алкоголиками и самоубийцами нечеловечески тяжело работать. Я бы на твоем месте не очень-то обольщался…

* * *

Нити, съежившись, отшатнулись. Ветер рванул спирали тумана, они раскручивались, раздергивались на клочки, превращаясь в мелкие перистые облачка. Облачка легким пухом облетели в пространство. Пустота покачнулась, выгнулась, вывернулась наизнанку, и откатила в ничто. Рядом, сбоку, под ногам и за спиной окрепли, взметнулись ввысь твердые скалы Лимба. Реальность мощно отмежевалась от хаоса.

Джу, затаив дыхание, замерла на скользком камне – так близко к краю пропасти она еще не стояла никогда. На дне, за тонкой пленкой туманного марева, молчал серо-розовый город. За плечом молчал Мюф.

– Спасибо, дружок. Это ты вытащил меня?

Тень Мюфа не ответила. Белочка поспешила убраться подальше от обрыва и села на неровную грань огромного обломка. Прозрачные капли осевшего тумана извилистыми дорожками скатывались по острому сколу камня.

– Прости, Мюф, мы не сумели по-честному тебе помочь. Это я во всем виновата.

Внук Фалиана материализовался легко и мягко – маленькая фигурка казалась слепленной из плотного облака. Ответ, не касаясь слуха, звенел прямо в разуме Белочки.

“Нет, ты не виновата. Просто здесь тебе не место. Уходи, Джу.”

– Я остаюсь, мне больше нечего делать в Мире.

“Ты еще передумаешь, но тогда может оказаться совсем-совсем поздно. Лучше уходи прямо сейчас.”

– Я оставляю тебе свое место там. Ты хотел в Мир – теперь ты свободен.

“Мне уже не скучно. Иногда дедушка приходит сюда из Города”.

– Ты опять увидишь солнце и траву, и не будет ни тумана, ни ветра, ни холода, ни скал.

“Кто-то должен караулить Порог.”

– Я сама останусь здесь, я буду его караулить.

Мюф молчал, по-птичьи склонив голову набок. Белочке показалось, что внук Иеремии Фалиана с предыдущей их встречи словно бы подрос.

“Я так не хочу. Уходи. У каждого свой порог, Джу”.

Белочка, вздохнула и, сдавшись, соскользнула с холодного камня, попятилась, стоя лицом к обрыву.

“Раз-два, привет,

Обратно хода нет.”

Казалось, что реальность Лимба вот-вот мягко расступится за спиной, но ничего по-прежнему не происходило.

– Я не могу уйти.

“Я тебе помогаю, как могу – не получается. Что-то снаружи держит Дверь.”

Белочка вернулась к обломку. Холод усилился, сотни острых ледяных игл кололи руки и лицо. Перистые клочки белизны над пропастью уплотнились, потеряли прозрачную легкость, собрались в кучевые облака. Бесформенные комки ослепительно сияющей белой субстанции замерли в неподвижности внезапно наступившего безветрия. Кудрявая поверхность туч теперь напоминала извитые переплетения нитей, сияние белизны медленно угасало, сменяясь свинцово-серыми, фиолетовыми и бледно-терракотовыми тонами. Сквозь холодную чистоту Лимба ярко, яростно и зловеще проступала Аномалия.

– Что это, Мюф?

“Оркус… Ментальный шторм. Уходи. Тебе нельзя здесь оставаться.”

– Дверь в Мир!

“Не получается!”

– Мюф, помоги!

“Я не могу!”

Взвыл притихший было ветер. Лилово-черная груда расползалась гигантской пирамидой, напоминавшей перевернутую воронку, вихрь бешено крутил плотные как клубы жирного дыма струи тумана. В редкие – пока редкие – разрывы истерзанной серой завесы полыхнуло пронзительной, страшной терракотой. Перевернутая воронка Оркуса медленно проступала прямо в небе – сквозь взбаламученную рваную массу туч.

“Беги! Беги в Город, Джу!”

Белочка невольно отстранилась от бесконечной пустоты пропасти. Вниз уходило подобие гигантской крутой лестницы, узкие высокие, в треть человеческого роста ступени, высеченные самой природой Лимба.

“Не бойся, вниз…”

Она, решилась и, ухватив пальцами крошащийся край карниза, и приникла к скале и сделала первый шаг…

Что ж, это было не слишком трудно, скорее нереально, как во сне. Ветер, сменивший затишье, с бешеной силой прижимал ее к скале, иногда Белочке казалось, что, даже разжав пальцы она не сможет сорваться. Рев урагана то утихал, то возобновлялся с утроенной силой, в нем мешались благородные боевые гимны и нечистый, издевательский хохот, стройные звуки органа и вой терзаемого животного, какофония измучила слух.

– Ты меня не поймаешь, Оркус!

Дно пропасти еще хранило относительное затишье, груда мелко битого камня хрустела под ногами. Улицы Города начались вдруг, словно продолжение плоти скалы, свинцовая крыша облаков уже погрузила Лимб в предгрозовой полумрак. Джу мчалась, что было сил, мимо кружевных арок и резных пилонов и не смела смотреть вверх – там во всей красе парил, угрожая, ненавистный Оркус. Ветер глумливо свистел, рвал флаги на шпилях башен, туча острой летучей пыли резала лицо. По мозаичной плитке площадей, по фонтанам, каналам, вычурным мостикам метались рваные тени – их отбрасывали бешено гонимые в недосягаемой, страшной вышине остатки растерзанных туч. Мертвенный сумеречный свет заливал город. Свет был – но нигде не было солнца.

Она бежала наугад, мчалась как загнанный лисенок, петляя в лабиринте серо-розовых игрушечных улиц, бежала до тех пор, пока не остановилась у крыльца белого палаццо. Ветер разочарованно вздохнул. Стало чуть потише. Пологие мозаичные ступени ласково легли под ноги, арочная галерея окружала словно бы уже знакомый внутренний дворик. Периметр двора украшали цветущие апельсиновые деревца в кадках. Опущенные чашечки цветов выглядели застывшими, неживыми.

Возле низкого бортика бассейна в деревянном кресле, укрыв колени пледом, сидел грузный старик, одетый в черную шелковую рубашку, старик задумался, склонив лысый череп, лица Белочка поначалу не разглядела. Второе кресло, напоминая тень пророка древних, занимал прямой, высокий, чуточку призрачный Иеремия Фалиан. Чеканный профиль проповедника и серебряный ежик седых волос остались такими же, как при жизни, но сквозь ладонь старческой руки Белочка отчетливо видела резной узор на подлокотнике.

Полковник Департамента Септимус Хиллориан, слегка ссутулившись, устроился прямо на бортике бассейна, он небрежно сдвинул кепи на ухо, поигрывал сигаретной пачкой и, казалось, иронизировал по поводу серьезности происходящего. Худая, отрешенная физиономия наблюдателя почти не изменилась, вместе с тем сомнений не оставалось – Хиллориан лишился чего-то важного. Белочка хотела нехорошо съязвить, но прикусила язык – у полковника не хватало тени. Септимус по-приятельски кивнул:

– Здравствуйте, Джу. Здесь, в безвременье, я не говорю – “добрый день”.

Лысый старик поднял шарообразную голову и улыбнулся тонкими сухими губами:

– Я – Аналитик. Тот самый, Элвис Миниор Лютиан. Не будем терять времени, оно нынче в цене.

Белочка поискала, куда присесть, не нашла, и осталась стоять, прислонившись узкой спиной к массивной колонне.

– Итак, господа, перед нами концептуальная проблема, – продолжал между тем Аналитик. – Великое и ничтожное не так уж сильно отличаются, как полагают многие. События великого масштаба и, скажем так, повышенной интенсивности, слагаются из крошечных мелочей. Порой стоит убрать кирпич – рушится стена, отбросить камешек – море сносит дамбу… Н-да. Леди Джулия, ваше самоубийство было опрометчивым поступком – оно поставило под сомнение будущее Геонии…

Белочка яростно вздернула точеный носик:

– Катитесь вы в преисподнюю, лжец! Дезет мне кое-что порассказал. Я не хочу быть кирпичиком в пирамиде ваших потусторонних махинаций…

Аналитик словно бы коротко хрюкнул, пряча смех в недрах собственного массивного корпуса.

– Позволю себе заметить, леди Джулия, что мы и так в преисподней. Вообще-то, этическая сторона проблемы неоднозначна. Имеет ли человек право распоряжаться собственной смертью по собственному усмотрению?

Застывший как статуя Иеремия Фалиан словно бы ожил, глаза проповедника яростно полыхнули синим:

– Жизнь человеческая – великий дар свыше! Самоубийца бросает дар милосердия в грязь и плюет в лицо Разуму!

Полковник Септимус захохотал:

– Жизнь и есть грязь, ваше проповедничество, на весах общества они имеют равную цену. Вы думаете, каждый каленусийский солдат гибнет за отечество? Нет, кое-кто умирает и от поноса.

Аналитик беспомощно развел руками и обратился к Джу:

– Здесь нет времени суток, иначе бы я сказал “наш полковник и наш святой отец пикируются с утра до вечера”… Итак, продолжим. Как я уже сказал, ваша смерть поломала мою тщательно продуманную схему. Поздравляю – вы, леди, сокрушили самого Элвиса Миниора Лютиана. Если бы вы знали цену своего триумфа… Придется ее назвать.

Джу престала следить за Аналитиком, она заворожено уставилась на играющего сигаретной пачкой Хиллориана – интересно, закурит все-таки призрак или нет? Мертвый наблюдатель заметил ее любопытство и убрал сигареты в карман.

– …придется вам ее назвать.

– А? Я отвлеклась.

– Соберитесь, девушка, шутки кончились. Передо мной стоит нелегкий выбор, – продолжил Лютиан, – я не могу заставить вас жить. Здесь, в Лимбе, я могу многое. Например, сделать так, чтобы вы исчезли из прошлого Дезета. Скажем, Хиллориан прошлого отправляет вас на разведку в компании Дирка, а не Стрижа, вы переступаете-таки черту реальности и антиреальности, ту самую, которую вы видели в Аномалии…

– Вы – грязный сплетник.

– Я – Аналитик, – с достоинством возразил тот. – Итак, я могу обидеться на вашу детскую строптивость и изъять вас из событий вообще. Результат просчитан – Дезет не появляется в Каленусии, восстание фермерских территорий возглавляет Ральф Валентиан, он гибнет, не получив медицинской помощи во время отступления из Туле, сектор северо-востока оккупируют войска конфедератов, псиоников массово казнят как в столице, так и в секторах. Еще много лет спустя живого псионика можно встретить разве что в Иллирианском Союзе… Предсмертный дар Разума отвергнут более чем наполовину, Порог под угрозой, Оркус начинает и выигрывает… Вы знаете, леди Джулия, пожалуй, я выше личных обид.

– Вот как? Тогда опишите иные варианты.

– Второй вариант – сделать так, чтобы вы не умирали совсем, допустим, в темноте перепутали слабительное и снотворное…

Белочка задохнулась от гнева.

– Да как вы сме…

– Смею, смею, – всхохотнул Аналитик. – Конечно, подправить события в Аномалии куда проще, чем вмешиваться в дела полноценной реальности, но ночь полнолуния дает мне шанс… Вы ведь покончили с собой в полнолуние?

– Вы этого не сделаете.

– Не сделаю. Но совсем по другой, не сентиментальной причине. Если вы останетесь в целости и сохранности, через десять лет северо-восточный сектор станет таким теократическим оазисом, по сравнению с которым Иллирианский Союз – просто образец свободы и гуманизма. Прочие события мало предсказуемы.

– Не верю. Почему?

– Я не стану комментировать эту линию.

– Почему?

– Не хочу, это слишком гадкий вариант.

– Больше вариантов, как я поняла, не предвидится?

– Их два, но оба зависят не от меня, а только от вас. Третья линия событий – вы окончательно и добровольно выбираете смерть. То, что осталось от вас в реальности, тихо и безболезненно угаснет, finita, вас больше нет – там. Все прочее, кроме материальной оболочки, получает некое существование – здесь, в преддверии Лимба, или в Холодной Пустоте – на выбор. Это именно то, что древние называли “нет ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная”. Если же вы, паче чаяния, отъявленная мазохистка, можете ради любопытства отправляться даже в Оркус.

– К чему это приведет реальный Мир?

– Понятия не имею. Это дает непредсказуемый шанс.

– А…

– Дезет всю жизнь будет уверен, что он – ваш убийца.

– Ну, а последний вариант?

– Четвертая линия – вы выбираете реанимацию и жизнь, со всеми мучениями и радостями жизни. В этом случае я не даю никаких гарантий, я понятия не имею, что будет с вами, я не хочу доискиваться, какой в конце концов окажется ваша смерть. Посмертия в Лимбе, раз отказавшись, вы уже не получите, лучшим вариантом окажется Холодная Пустота. Быть может, вы протянете бесцветные десятилетия, быть может – яркие недели или даже часы. Вы будете страдать – как любой человек, быть может, гораздо разнообразнее и интенсивнее среднего человека. Ваша смерть в итоге может оказаться мучительной. Не исключаю, что вы горько пожалеете о том, что сейчас выжили.

– Что станет с реальностью?

– Тот же самый непредсказуемый шанс. Выбрав четвертую линию, вы взвалите ответственность на себя. Не исключаю, что лучшие побуждения обернутся несчастьем, вполне возможно, вам останется лишь в бессилии наблюдать катастрофу. Если Мир окажется поглощен Оркусом, вы разделите общую участь, но не как воительница и мученица, а как никчемная капля воды в людском океане. Если Оркус проиграет – не ждите ни воздаяния, ни славы, ни хвалы – вы не героиня, вы только малый гвоздик в оси событий. И еще.. одно обещаю твердо – вы никогда не будете уверены, что выбрали правильно.

– А…

– С Дезетом теперь разбирайтесь сами. Вы оба меня больше не интересуете.

– Но…

– Советов не даю.

Белочка устала стоять у колонны, беседа слишком походила на суд, ноги ныли, аура места подавляла – в ней доминировали оттенки презрения, раздражения и сухой, холодной насмешки. Ментальный образ призраков в точности совпадал с визуальным – мертвые устроители судеб Мира словно бы грешили одномерностью. Джу оттолкнула колонну и сделала решительный шаг вперед, стиснув кулачки:

– И это Аналитик? О, Хаос Мира! Раз советов здесь не дают, зачем тогда вы вообще нужны?! Вместо манекенов? Великий Элвис Миниор Лютиан был на высоте, пока ставил опыты над двуногими хомяками, опыт не пошел, теперь наш гений в глубоком ауте. Вы не просто призрак, вы призрак-мошенник. Да и ваш Мировой Разум с его даром, если он вообще существует – просто старый, бессильный хрыч!

Иеремия гневно нахмурился. Призрак полковника Хиллориана ударил кулаком по бортику резервуара и коротко, с удовольствием всхохотнул:

– Люблю, когда умненькая пикантная девочка еще и сквернословит. Это придает перцу.

Аналитик печально, укоризненно покачал головой.

– Зачем вы так, госпожа Симониан? В конце концов, это жестоко. Плюнуть в лицо умирающей вечности слишком легко, умирающая вечность необидчива. Оставим эмоции. Выбирайте свой путь, леди Джулия. В конце концов, у вас теперь все возможности…

– Я здесь не останусь – вы противны. Мне противны вы все.

– Вы хорошо подумали?

– Да!

– Ваше отвращение – единственный мотив?

– Нет. Я хочу сама определять свою судьбу.

– Ну что ж, тогда оглянитесь назад. И не жалуйтесь. Это первый сюрприз свободного выбора.

Белочка обернулась, сердце бешено застучало – перед нею стоял Ральф. Ральф был страшен, и, не в пример призрачному, мертвому Хиллориану, выглядел вполне телесно, закатанные до локтей рукава рубашки обнажали твердые мышцы предплечий, крепко посаженную голову облепили исхлестанные дождем волосы, сквозь упавшие на лицо спутанные пряди неистово горели обведенные черной тенью глаза. Псионик двигался с неспешной, опасной уверенностью, в сумрачной реальности Лимба от его увечий не осталось и следа. Он улыбнулся своей обычной кривоватой улыбкой, потом по-тигриному мягко ступил вперед и протянул Джулии раскрытую ладонь:

– Я пришел за тобой. Пошли.

Белочка на всякий случай убрала собственные руки за спину:

– Еще чего, вы мне не нравитесь.

Ральф, против ожидания, охотно согласился:

– Конечно, не нравлюсь. Только мои личные ставки слишком высоки. Мне наплевать на твои предпочтения.

Он словно исчез, чтобы мгновенно оказаться за спиной у Белочки, грубая рука крепко ухватила ее запястье.

– Пошли, не дрыгайся.

Белочка, извернувшись, лягнула противника каблуком сапожка, попав точно в голень.

Ральф Лимба явно отличался от Ральфа настоящего – он выглядел сильным и активным, но слегка поглупевшим, как будто какая-то часть тонкой сущности псионика не сумела миновать Порог. Сенс дернул Белочку за кисть.

– Ну и сучка.

Он даже не поморщился от удара, зато по-приятельски кивнул Аналитику.

– Ха! И на этой жалкой подпорке, по-вашему, держится судьба Мира?

Белочка смотрела на Ральфа со смесью вызова и страха, одновременно пытаясь вывернуться и освободить запястье. Аналитик вздохнул.

– Судьба не разборчива в орудиях. Особенно если ее не просчитали от начала и до конца, – Джулии показалось, что эти слова Аналитика адресованы не совсем Ральфу Валентиану. – Почему бы вам, девушка, не пойти с проводником, с таким, какой он есть, если вы, конечно, не прочь вернуться обратно.

– Я пойду. Пусть он сначала перестанет выкручивать мои пальцы.

Ральф выпустил Белочку и отступил на шаг. В этот момент его кривая улыбка напоминала собачий оскал.

– Ладно, не будем бранится, маленькая зверюшка. Только торопись, Оркус не станет ждать. Я трудно добирался, грань пси искажена, Порог накрыло ментальным штормом – там хаос, хлещет ливень, грязи по колено, верхняя часть склона уже осыпалась. И еще… – он повернулся к Аналитику, – я не сумел найти Привратника. Вы понимаете, что все это значит?

– Да. Это точка неустойчивости. Будущее не определено, леди Джулии и вправду лучше поторопиться. Я не знаю, выстоит ли Лимб вообще, скорее всего, мы больше не встретимся никогда. Пожалуй, по такому случаю открою-ка я запасной выход. Это не романтично и не соответствует добрым традициям привидений, зато чуть более безопасно.

Белочка проследила за жестом Аналитика. Она только сейчас заметила, что бассейн в центре дворика наполнен не водой. У субстанции в окоеме изразцового бортика не было ни цвета, ни блеска, она не была даже черным проемом тьмы.

– Идите, Джу – это ваш путь.

Белочка шагнула мимо Хиллориана, на миг задержалась на краю бассейна и оглянулась на Лимб – в последний раз. Неведомый вихрь, бушуя над потусторонним городом, ледяной волной ворвался в огороженный дворик. Потоки воздуха флейтами пели под сводами галерей, трепали кроны апельсиновых деревьев.

“Прощайте, прощайте, прощайте навсегда!”

Сквозняк взметнул коричневую хламиду Иеремии, поднял в лет стаю сорванных белых лепестков, осыпал ими плечи полковника, лысую голову и плед Аналитика Лютиана. Джу с ужасом поняла, что без причины готова заплакать.

– Эй, Элвис! Оркус идет.

Аналитик чуть улыбнулся уголками тонкого рта:

– Да?

– А как же вы трое? Ведь все, что случилось – это из-за меня…

– Не берите в голову, девочка, жизнь в виде призрака имеет свойство приедаться. Идите смело, пусть дорога шелком ляжет под ноги вам, и не держите зла…

– А Ральф?

– Ральф забудет все, кроме того, что сумел вывернуться.

Белочка заставила себя отвернуться и осторожно ступила в бассейн, чувствуя за спиной молчаливое присутствие и осторожные, тигриные шаги Валентиана. Погасли звуки, словно отрезанные прозрачным колпаком, дно мягко подалась под ногами, а, может быть, дна не было совсем. Субстанция бассейна поглотила Белочку по пояс, потом по грудь, омыла плечи.

Совершив невозможное, она сумела оглянуться еще один раз – серо-розовые тона Лимба плыли, сливаясь в хаосе ветра и дождя.

Призраки исчезли, исчезли апельсиновые деревья, по-видимому, под напором стихий рухнули стены палаццо. Ураган, крутя, уносил смятый лоскут – Джу узнала в нем плед Аналитика. “А ведь я больше никогда не увижу Мюфа,” – обреченно подумала она.

– Прощайте! Я буду помнить!

Джу снова услышала свист гонимого бичом бури воздуха, этот свист стер, уничтожил человеческий голос, стихии пели хорал разрушению, но ответ она все-таки получила.

– Да здравствует свободный выбор! – и это была реплика полковника Септимуса Хиллориана.

…А потом все пропало – и не было ничего, ни цвета, ни звука, ни мысли, ни радости, ни страха, ни надежды.

* * *

Джулия Симониан очнулась ровно в полдень. Задолго до этого момента кома Лимба тихо сменилась обычным сном. Стриж ушел, как только миновала опасность – он не присутствовал при пробуждении, опасаясь испугать спасенную. Утром следующего дня консул северо-востока навестил сострадалистку, чтобы принести официальные извинения.

– Простите, леди Джу, за инцидент в кабинете. Я вел себя несдержанно, если быть точным – вел себя как скотина. Никакой перегруз делами меня не оправдывает. Конечно, подобное более не повторится. Вы можете оставаться в стране или эмигрировать по собственному желанию, ваша заслуги несомненны, доходы неприкосновенны. Консулярия ценит вашу работу и будет рада вам всегда. Надеюсь, несмотря на все случившееся, мы останемся друзьями.

– Ну что ж, спасибо.

Белочка подождала, не скажет ли консул еще что-нибудь, но он так и не сказал ничего.