1
Место действия Трафальгарская площадь. Сквозь туман одна из скамей у северного парапета. На скамье и вокруг нее компания в дюжину человек. Среди них Дороти.
Чарли (поет). Ав Мари, ав Мари, аве Мари-ия!.. – (Биг Бен бьет десять.)
Хрюкач (передразнивая бой часов). Ду-дум, ду-дум! Эй, там, заткнешь, что ль, свою долбаную брякалку? Семь часов еще тут на этой площади, пока будет где привалиться и соснуть. Хрен дела!
Мистер Толлбойс (сам с собой). Non sum qualis eram boni sub regno Edwardi! Во дни невинности, до той минуты, как Дьявол, вознеся меня, низвергнул в пучину черную газет воскресных! Меня, почтеннейшего приходского ректора из Литтл-Фоли-близ-Дьюзбери…
Глухарь (поет). Эх, бури-бури, бури-бури…
Миссис Уэйн. Ах, милочка, я сразу догадавшись, что вы леди, которая при воспитании. Нам-то с вами известно, как вот невыносимо так принизиться. Для нас это ж не то, как вот для некоторых.
Чарли (поет). Ав Мари, ав Мари, аве Мария милосе-ердная!
Миссис Бендиго. Муж называется, ага? Сам в рынке по четыре фунта в неделю зашибает, а жена у его «пшла вон» звезды числить на площадь драную! Муж он!
Мистер Толлбойс (сам себе). Златые дни, златые дни! Моя увитая плющом церковь подле холма цветущего, мой крытый алой черепицей ректорский дом, в куще старинных тисов дремлющий! Моя библиотека, моя теплица виноградная, моя кухарка, моя горничная, мой садовник! Мой счет в банке, имя мое в церковном справочнике! Костюм мой черный безупречный, воротничок мой задом наперед, моя муаровая шапочка, лихой казацкою папахою средь прихожанок мелькающая…
Миссис Уэйн. Одно, за что спасибо Господу, что бедная моя мамаша не доживши видеть, как ее старшенькая, для которой на воспитание, милочки, уж ничего-то не жалели и молоко прямо из-под коровы…
Миссис Бендиго. Муж он, как же!
Рыжий. Чаю, что ли, хоть сварганим? Больше во всю ночь не хлебнешь, запрут кофейню в полодиннадцать.
Живчик. Ой, Боже! Холод проклятущий, помру ей-богу! Ничегошеньки же не поддето под брюками. Ой, Боженька!
Чарли (поет). Ав Мари, ав Мари…
Хрюкач. Четыре пенса! Шесть часов шляться – четыре пенса! А эта сволочь, шаромыга одноногая, внаглую огребает по всем пивнухам от Алдгейта до Крайней улицы. Выставит свою долбаную деревяшку, трясет бляхами ветеранскими, которых на базаре сторговал. Гад!
Глухарь (поет). Бури-бури, бури-бури.
Миссис Бендиго. Ладно, но я уж паразиту выложила, что об нем думаю. «Мужик, говорю, да? Анализ делать вот такое в бутылках носят!» И говорю ему…
Мистер Толлбойс (сам себе). Златые дни, златые дни! Бифштекс прожаренный, селяне кроткие и умиление Творца всевышнего! Утра воскресные в алтарном кресле дуба мореного, благоухание букетов свежих, шуршание стихарей крахмальных в духоте сладостной! Вечера летние, в окошко кабинета лучи закатные – и я, задумчивый, чаем налившийся и дымом трубки своей окутанный, том в переплете кожаном изящном листающий: «Лирические Грезы Вильяма Шентона, эсквайра», «Сокровища Старинной Английской Музы из собрания Дж. Лэмпри, ДБ», доктора богословия распутного…
Рыжий. Пошли хоть кто, кипятку наберем с бачка-то? Молоко есть, чай есть. Вот токо сахар драный есть у кого?
Дороти. Холод, какой холод! Просто насквозь пронизывает! Неужели вот так всю ночь?
Миссис Бендиго. Да уймись! До смерти не выношу плаксивых девок.
Чарли. А что ль не вдарит холодрыга? Гляди, тумана уж на самый столб налезло. К утру хрычу Нельсону грабли отморозит.
Миссис Уэйн. Конечно, когда мы еще при нашем торговом деле состояли, когда у нас табак и сласти в лотке прямо на углу…
Живчик. Ой, Боженька! Одолжь, Рыжий, пальтом угреться. Ей-богу, подыхаю!
Хрюкач. Гад долбаный! Чтоб я в другой раз его не достал, кишки б наружу ему не выпустил!
Чарли. Солдатский фарт, старик, солдатский фарт. Сегодня костенеть на площади – завтра антрекот лопать и пуховик давить. А в четверг чертов, так чего и ждать?
Миссис Бендиго. Отлезь, отлезь, Папуля! Нужна больно мне на плече твоя башка вшивая, коли муж у меня есть?
Мистер Толлбойс (сам себе). Никем не превзойден в проповедях, псалмах и модуляциях. На всю епархию прославлен исполнением «Сердцем воспряньте». Равно был прекрасен во всех стилях церкви Высокой, Низкой, Широкой и Безразмерной. Блестяще интонировал католический вой англокошачий, рубил святые марши англиканцев, гнусил низкоцерковное нытье и подпускал на радость сектам инакомысленным рулады ржания лошадиного…
Глухарь (поет). Эх, бури-бури…
Рыжий. Отыми когти, Живчик! Да никой одежи ты с меня не получишь, покуда вшу свою не вытравишь.
Чарли (поет).
Ка-ак сердце жаждет хладных струй,
Ко-агда горит огнем желаний…
Миссис Макэллигот (во сне). Ето ты, Майкл, мил мой?
Миссис Бендиго. Небось у его и другая живая жена была, когда подлец со мной женился.
Мистер Толлбойс (торжественным тоном священника). А если кто из вас знает причины или препятствия, мешающие соединению этих двоих священными узами брака…
Живчик. Браток! Браток драный! Пальта он драного пожалил!
Миссис Уэйн. Ну, если вы о чае разговор, так у меня привычки нету отказывать чайку попить с приятностью. Как еще живши бедная мамашенька, так мы с ней чайничек за чайничком…
Проныра-Ватсон (сам себе, гневно). Суки! Сами же наведут и сами садят. И дела даже не успеешь провернуть, а срока каждому впаяют. Суки!
Глухарь (поет). Эх, бури-бури…
Миссис Макэллигот (полусонно). Майкл мил мой… Уж вот взаправду ласков был дружок-то дорогой. Никакой боле парень мне не глянулся с той ночи, как сошлись мы за мясниковым двором, и он мне дарил сосисков, которы коло складов на свой харч выскулил.
Миссис Бендиго. Ну, я гляжу, нам чаю драного дадут в аккурат через сутки.
Мистер Толлбойс (нараспев, цитируя). «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда о тебе вспоминали, о Сион!»
Дороти. О, какой холод, какой холод!
Хрюкач. Ну все, чтоб мне до Рождества еще хоть раз тут эти звезды долбаные числить! Да я в завтрашний день выдеру свою койку, хоть бы из брюха у сволочей выдеру.
Проныра-Ватсон. Свой, говорит, сыскарь? Смит из «Летучего отряда». Иуда он летучая! Одно токо и могут, дьяволы, – повяжут ребятишек и на, судейский клюв, долбай их.
Рыжий. Ну че, пойду накапаю с бачка-то? Есть у кого медяк на кипяток?
Миссис Макэллигот (просыпаясь). О-хо-хо! Вся хребтина сломата! Езус свят, лавка ета прям поясницу впополам! А сон мне был, как бы я на постеле, и мне на тунбе чай поставлен с гренкой масляной. Ну, уж видать, не прикемарить до завтрева, пока не доберуся в читальную.
Папуля (высовывая голову из пальто, как черепаха из-под панциря). Об чем ты вякнул, малый? А, деньгу за воду? Ты это скок дороги топчешь, хвост кролячий? Деньгу за драный кипяток? Ты его выскуль, парень, выскуль! Не плати, коли можно наскулить, и не скули, коли спереть можно. Такое мое слово, я ж дороги топчу с мальства самого. (Скрывается в недрах пальто.)
Мистер Толлбойс (нараспев). О все вы, чада Божии!
Глухарь (поет). Эх, бури-бури…
Чарли. А кто тя сцапал-то, Проныра?
Живчик. Ой, Боженька!
Миссис Бендиго. Отвали, отвали! Во народ, прям как под заклад скамейку хапают.
Мистер Толлбойс (нараспев). О все вы, чада Божии, хулите Господа, хулите Его, поносите во веки вечные!
Миссис Макэллигот. Ето уж, знамо дело, завсегда на нас, которы католики нещастны, валят всяку обиду клятую.
Проныра-Ватсон. Смит, морда полицейская! «Летучий» у него отряд – гнида летучая! Нарисовал, как влезть, как брать чего, а там уж фараонов полно и взяли всех зараз. Я сочинил вот, пока в Черной Мэри тряслись:
Легавый Смит, он знает ребяток заметать,
А сам-то – … поганый, от меня передать.
Хрюкач. Эй, будет, что ли, этот долбаный чай? Давай, Живчик, ты ногу скорый, сбегай, приволоки побарабанить. Монету старой шлюхе не кидай. Похнычь, слезу пусти.
Мистер Толлбойс (нараспев). О сыны, дщери человеческие, хулите поносите Его!
Чарли. А этот Смит, видно, типчик крученый?
Миссис Бендиго. Я, девочки, скажу, что меня аж до сердца забирает. Вспомню только, что муж мой окаянный храпит под четырьмя перинами, а мне на площади околевать! Ух, паразит!
Рыжий (поет). «Счастливой парочкой…» Гляди, не слей, Живчик, с того бачка, куда сосиски ложены варить.
Проныра-Ватсон. Крученый, говоришь? Да рядом с им штопор навроде шила. В ихнем драном Летучем отряде нет такого, чтоб за десять бобов не сдал бабулечку свою на живодерню и не уселся б после на могилке чипсы хрумкать. Суки легавыя вонючие!
Чарли. Адская невезуха. И скок отсидок за тобой?
Рыжий (поет).
Счастливой парочкой
Идут ночной порой…
Проныра-Ватсон. Четырнадцать. Тебе такую карту не покрыть.
Миссис Уэйн. Что ж, он вас то есть и не обеспечивает?
Миссис Бендиго. Куда! Вот за каким вот гадом поганым замужем.
Чарли. А я девять раз адски попадался.
Мистер Толлбойс (нараспев). О Анания, Азария и Мисаил!
Хулите и поносите Его во веки вечные!
Рыжий (поет).
Счастливой парочкой
Идут ночной порой,
А мне одно-о-ой!
С разбитым сеердцем!..
Черт, три дня вродь бы щетину не скоблил, а ты, Хрюкач, рыло давно споласкивал?
Миссис Макэллигот. О-хо-хо! Коли етот парнишка чаю не притащит, у мене нутренность посохнет, как сельдь копченая.
Чарли. Не, ты запевать не годен, никто из вас. Слыхали бы, как мы с Хрюкачем в Рождество перед пивнухой заголосим «Доброго Вацлава-короля». Или псалмы адские. У парней в баре с нашей песни слеза фонтаном хлещет. А как, Хрюкач, мы с тобой, обалдевши, два раза в одну дверь-то колотились? Карга старая так орала – кишки свело.
Мистер Толлбойс (маршируя взад-вперед с воображаемым барабаном).
Тварь всякая, великая и малая,
Дыхание всякое, гнилое и усталое…
Биг Бен бьет пол-одиннадцатого.
Хрюкач (передразнивая бой часов). Ду-дум! Ду-дум! Еще тут часов шесть долбаных! Хрен дела!
Рыжий. Днем с Живчиком четыре бритвы в «Вулворте» стырили. Поскоблюсь завтра коло чертовых фонтанов, мыльца бы токо где стрельнуть.
Глухарь. Когда стювартом был в Восточном Пароходстве, два дня видал, как индийцы в ихних катамаранах черепах себе ловят океанских? во каких здоровенных, как стол целый.
Миссис Уэйн. Вы то есть ранее были духовным, сэр?
Мистер Толлбойс (останавливаясь). По чину Мельхисидека. Но отчего же «ранее», мадам? Священник всегда священник. Hoc est corpus, фокус-покус. Хотя лишенный сана – круассана, как у нас принято выражаться, и накрахмаленный ошейник публично сдернут самим епископом.
Рыжий (поет).
Счастливой парочкой,
Идут ночной порой…
Слава те Господи! Живчик идет. Щас будет бесплатный розлив.
Миссис Бендиго. Когда до черта уж наждешься.
Чарли. А че, брат, вышло, что уволили досрочно? Обычные дела? Девушки из церковного хора сразу в дамки?
Миссис Макэллигот. Не сильно скор ты бегать-то, а, парень? Плескай уж, дай глотнуть, пока язык со рта клятого не отпал.
Миссис Бендиго. Отлезь, Папуля! Прям уселся на мой сахар!
Мистер Толлбойс. «Девушки» исключительно для благозвучия. Обыкновенные байковопанталонные силки на холостое духовенство. Куры церковные – украшательницы амвонов, начищательницы подсвечников, девицы старые, с летами все костлявее и безнадежнее. Особый демон им назначен: вселяется, как только стукнет тридцать пять.
Живчик. Сука старая кипятку не давала. Бегал, искал какого фраера, чтоб пенни выскулить на воду.
Хрюкач. Да врешь ты! Сам небось пожрал и нахлебался.
Папуля (высовываясь из пальто). Побарабанить, а? В сам бы раз хлебнуть горяченького. (Слегка рыгает.)
Чарли. Адские тетки, сиськи виснут, как ремни для правки бритв? Знаю таких.
Проныра-Ватсон. Чай – пойло драное. Хотя лучше какавы, которая в тюряге. Дай-ка, браток, кружку.
Рыжий. Стой, я ще банку молочную раздырявлю. Есть у кого хорошее перо?
Миссис Бендиго. Потише с моим драным сахаром! Мне прям вот интересно, кто покупал-то его?
Мистер Толлбойс. И «сиськи виснут, как ремни для правки бритв»? Благодарю тебя за тонкий юмор. Особенно пристальное внимание на страницах «Пиппинс Уикли»: «Тайный Роман Исчезнувшего Каноника. Интимные Откровения». А также «Джон Булль», поместивший «Открытое письмо Шакалу в Сутане Пастыря». Прискорбно – шел на повышение в чине. (Обращаясь к Дороти.) Скандал, понимаете ли, в благородном семействе. Вам, вероятно, не вообразить, что было время, когда этот подлейший зад плющил бархатные подушки церковной кафедры?
Чарли. А вон и Флорри. Точно знал, что как чай заварим, она подвалит. Адский нюх у девчонки на угощение.
Хрюкач. Эхма, всю жисть куски выстукивать. (Поет.)
Туки, туки, туки, тук,
Звать меня, я Черту-друг…
Миссис Макэллигот. Ай, бедна детка, мозгами не думат. Почем на Пикадилли не ходить, не снимать кажду ночь по пять бобов? Пользы ей нету тута шляться круг старых бродяг попрошайных.
Дороти. Это нормальное молоко?
Рыжий. Нормальное? (Приложившись ртом к банке, дует в одну из дырок. Из другой начинает сочиться клейкая сероватая жижа.)
Чарли. С удачей, Флорри? Видал, ты кавалера зацепила, хорош?
Дороти. На нем написано «Младенцам непригодно».
Миссис Бендиго. Ну, ты-то вроде бы уж не младенец драный. Бросай-ка, милая, свои фасоны букингемские.
Флорри. Кофем да сигареткой угостил, скупердяй вшивый! А у тебя, Рыжий, что, чаю тут есть? Рыжуленький, ты мой самый любимчик.
Миссис Уэйн. У нас ведь обществом тринадцать!
Мистер Толлбойс. Не извольте беспокоиться, ибо обеда ни в коем случае не подадут.
Рыжий. Давай, господа-дамы! К чаю накрыто. Бери кружки!
Живчик. Ой боже! У меня ж даже полчашка не налитая!
Миссис Макэллигот. Так, ну за все нам счастливы дни и завтра бы ночевку получшее! Я бы вот в церковь схоронилась, да они, б…. не пущают со страху, что им блох нанесешь. (Пьет.)
Миссис Уэйн. Что ж, не в такой совсем манере, как я привыкши чашечку чайку, но все ж таки… (Пьет.)
Чарли. Адский чаек! (Пьет.)
Глухарь. На пальмах, на кокосовых все попугаи, хвосты зеленые поболе ярда. (Пьет)
Мистер Толлбойс.
О как я опьянялся чистотою ангельских слез,
Текущих из сосудов дьявольски грязных! (Пьет.)
Хрюкач. Теперь уж до пяти чаю ни капли долбаной! (Пьет.)
Флорри вытаскивает из-под резинки чулка обломанную фабричную сигарету и клянчит спичку. Мужчины (кроме Глухаря, Папули и мистера Толлбойса) потрошат для самокруток окурки. Курильщики растягиваются на скамье, на булыжнике, на широком парапете; красные тлеющие огоньки созвездием мерцают в туманном сумраке.
Миссис Уэйн. Ну вот! Приятственно ведь так согреться чашечкой чайку? Не то чтоб это для меня нечувствительно, что безо всякой чистой скатерти, без прекрасного сервиза, который у нашей мамашеньки всегда, и уж всегда чай наилучший, какой только уж самый дорогой, по два девять за фунт…
Рыжий (поет).
Счастливой парочкой
Идут ночной порой…
Мистер Толлбойс (поет на мотив «Deutschland, Deutschland uber alles»). «Славься, славься, фикус в кадке!»
Чарли. И че, давно, ребята, вы в Коптильне?
Хрюкач. Так завтрашний день задеру эти пивнухи, не будут знать, где плешь, где пятки. Свою полкрону наскулю, хотя б подвесить да из нутра ихнего долбаного вытрясти.
Рыжий. Третий день. От Йорка перли, полдороги шкиперили. С холоду чуть не загнулись.
Флорри. Чайку, Рыжульчик, не осталось? Ладно, люди, до скорого! Утром возле Уилкинса свидемся. (Уходит.)
Миссис Бендиго. Во шлюшка прохиндейская! Сглотнет свой чай и усвистит без всякого спасиба. Прям и секунды драной у ней нету.
Миссис Макэллигот. С холоду? Да, бывает так-то. Шкиперишь непокрытая в травище, роса клятая как с ведра льет, огню после не разожгешь, а хошь побарабанить, поди молочка-то выпроси. Немало так было, как с Майклом мы бродяжились.
Миссис Бендиго. И с черномазым, и с косым пойдет, телка паршивая.
Дороти. Сколько же она получает каждый раз?
Хрюкач. Шестерик.
Дороти. Шесть пенсов?
Чарли. Еще и много. За цигарку под утро сходит.
Миссис Макэллигот. Ни раза не брала я помене шиллинга, ни раза.
Рыжий. Однажды в темнотище мы с Живчиком прям на погосте залегли. Утром очухался – глядь, я на камне драном намогильном.
Живчик. На ней вошь всякая, и нижней крабовой до ужаса.
Миссис Макэллигот. В одну ночку мы с Майклом в свинарнике приладились. Ток сунулись в сарай, а он мне: «Матерь Божия! Да ето ж тут свинища!». А я ему: «Пущай, …. свинища! Теплей станет». Ну, залазим, стара свинья на боке дрыхает, храпу как с трахтора. Я тихо подладилась, за шею ей обнялась и во всю ночь меня свинища угревала. Куда хужее шкиперить случалось.
Глухарь (поет). Эх, бури-бури, бури-бури…
Чарли. Во наш Глухарь шпарит без перерыва? Какая-то, говорит, жужжалка из глотки сама играет.
Папуля. Как пацаном я был, так мы чаев и бутильбродов и другой этой ерунды не потребляли. Жили тогда на настоящем, прочном корму. Мясо вареное. Пудинг на сале. Голова поросячья. Клецка свиная. Откармливались, как петухи бойцовые на рыжак в день. А теперь уж полсотни годов при дороге. Картоху роешь, горохи гребешь, с репы лист молодой щиплешь и все тебе. Да дрыхнуть в мокрой соломе, да брюхо до сытности не набить. Эх, …! (Скрывается в недрах пальто.)
Миссис Макэллигот. А каков смел был Майкл, куда хошь ходил. Мы многие разы залазим в дом пустой и прям на койке спать. «Другой народ при своем доме, – скажет он мне, – а почем нам-то с тобой нету?».
Рыжий (поет). «Танцую я, слеза глаза туманит…»
Мистер Толлбойс (сам себе). Absument haeres Caecuba dignior! Да, Гораций, «нет у Цекуба наследников достойных». Подумать только, Кло-сен-Жак – двадцать одну бутылку хранил мой погреб в роковую ночь, когда младенец на свет появился и я бежал поездом предрассветным с молочными бидонами!
Миссис Уэйн. Сколько ж венков нам было послано, когда наша мамашенька скончавшись, вам не поверить! Больших, дорогих, все с лентами…
Миссис Бендиго. Жила б я заново, пошла бы замуж ради денег.
Рыжий (поет).
Танцую я, слеза глаза туманит,
В моих объятиях совсе-ем другая!
Проныра-Ватсон. Тут, гляжу, многим о себе повыть охота, обида накатила, да? Че ж тогда мне, бедняге невезучему? Вас небось сразу, как восемнадцать сравнялось, на нары не кидали?
Живчик. Ой, Боженька!
Чарли. Поешь, Рыжий, как кот с отбитым потрохом. Слушай меня, даю концерт-вокал: «Ису-ус, души моей возлю-ю-убленный…»
Мистер Толлбойс (сам себе). И предстал в Крокфорде. С епископами, со архиепископами, со всей компанией небесной…
Проныра-Ватсон. Сказать, как первый раз в кутузку загремел? Родимая сестрица заложила, ага! Корова была отродясь. И мужа нашла психа богомольного: такой, сатана, богомольный, что у ней нынче десять ребятишек. Вот он ее и подучил на меня стукнуть. Но я, что они сдали меня, вравно им дал отплату. Сразу как вышел молоток купил, пошел к им в гости и пианину их на спички поколол. «На, говорю, родная, получи! Кобыла ты, говорю, сучья!».
Дороти. Как холодно, как холодно! Ноги, кажется, совершенно онемели.
Миссис Макэллигот. Остывшая уже опосля чаю драного? Я уж вот тоже вся зазябла.
Мистер Толлбойс (сам себе). Хлопоты пастыря, хлопоты пастыря! Мои устроенные на лужайке базары благодетельных салфеточек рукодельных, горшочков расписных! Мои лекции Дружным Матерям – «Миссионерство в Западном Китае», с волшебным фонарем, четырнадцать слайдов в наборе! Мой юношеский Крикет-клуб «Только для трезвенников!», мои занятия по подготовке к таинству конфирмации: воспитание непорочности раз в месяц на скамьях зала церковного! Мои бойскаутские оргии: отряду Отважных Волчат салютовать Великим Воем! Отдел моих «добрых домашних советов» читателям журнала приходского: «Поршень от вашей старой авторучки еще послужит превосходной клизмой для вашей канарейки».
Чарли (поет). «Ису-ус, души моей возлю-ю-убленный…»
Рыжий. Подымайся, братва – утюг прется!
Папуля высовывается из пальто. Появляется патрульный полицейский.
Полисмен (трясет спящих на соседней скамейке). Ну-ка, вставай, вставай! Проснись! Спать хочешь, домой иди. Ночлежку себе развели! Живо вставай! Ну!
Миссис Бендиго. Ишь ты черт, молодой да проворный. В начальники лезет; волю ему, так и дыхнуть не даст.
Чарли (поет).
Ису-ус, души моей возлю-ю-убленный,
Просторы духа открыва-а-ающий …
Полисмен. Ну ты, заткнись! Это чего тебе, молельня у баптистов? (Живчику.) Мигом вставай и безо всяких!
Чарли. Затычки нет, сержант. В самом нутре гармоника – музыка из меня наружу как натуральность.
Полисмен (трясет миссис Бендиго). Вставай, мамаша!
Миссис Бендиго. Мамаша! Кто это мамаша? А хоть бы и мамаша, да не такому чертову сынку! Скажу еще, констебль, те по секрету: мне как захочется, чтоб меня жирной мужской лапой за тело хапали – к тебе не попрошусь. Найду кого, кто малость покрасивше.
Полисмен. Ладно-ладно! Нечего тут обиды строить, закон есть. Приказ имеем, при исполнении. (Величественно удаляется.)
Хрюкач (вполголоса). Сынок папаши долбаного, сучьей матери!
Чарли (поет).
Пока волна катится бур-рна,
Пока гр-роза гр-ремит над ней!
Последние два года я в Дартмурской тюряге басом на хоре пел.
Миссис Бендиго. Мамаша я ему! (Кричит вслед полисмену.) Че ж ты домушников дрнаных не ловишь, все ходишь суваться к женщине уважаемой, замужней?
Рыжий. Вались, братва. Уперся вроде. (Папуля уползает вглубь пальто.)
Проныра-Ватсон. А как щас в Дартмуре? Джем в завтрак-то дают?
Миссис Уэйн. Конечно, это уж действительно нельзя, чтобы народ в улицах спал. Вид как бы очень неприятный, и потачки нельзя для разных всяких, у кого жилища даже не имеется, типа вот некоторой шушеры…
Мистер Толлбойс. Златые дни, златые дни! Скаутские походы с ученицами в ближний лесок – фургончик напрокат, гладкие чалые лошадки, сам я в костюме сером фланелевом, шляпе соломенной, в неброском светском галстуке. Булочки, имбирное пиво под вязами зелеными. Дюжина школьниц скромных, благонравных, пылко резвящихся в высоком папоротнике, и я, счастливейший наставник их духовный, весьма спортивный, in loco parentis задочки девичьи пошлепывающий…
Миссис Макэллигот. Ну, кому дрых, а мне уж сна на ету ночь не станет от моих старых костей клятых. Силов нету так шкиперять, как мы прежде-то, когда с Майклом.
Чарли. Джем не дают, но сыр там теперь на неделю по два раза.
Живчик. Ой, Боже! Мочи моей нет, ток идти попроситься в Совет приютский.
Дороти встает, но едва не падает – колени одеревенели от холода.
Рыжий. Ну и загонят враз в работный дом. Двинем, что ль, утром на базар? Рано к рынку придем, яблоки-груши настреляем.
Чарли. По горло я, браток, сыт этим паршивым Дартмуром. Нас там, сорок парнишек, адски уделали за то, что вниз пошли к старухам деревенским. Грымзы одна другой страшней. Отлично погуляли! Нас после на хлеб и воду да еще к стенке прицепили – чуть, сволочи, не загробили.
Миссис Бендиго. Ни в жисть! Да ни ногой, пока муж чертов там ошивается. Спасибо, хватит мне и одного фингала на неделе.
Мистер Толлбойс (нараспев, цитируя).
«Как нам петь притеснителям в земле чужой?
На вербах Вавилона повесили мы арфы наши!»
Миссис Макэллигот. Держися, детка! Ногам топай, чтоб кровя бегали. В прогулку щас пойдем с тобой до Павла.
Глухарь. Эх, бури-бури…
Биг Бен бьет одиннадцать.
Хрюкач. Шесть долбаных часов еще! Хрен дела!
Проходит час. Замирает очередной бой Биг Бена. Туман рассеивается, холод усиливается. Сквозь тучи по южному краю неба крадется грязноватый лунный диск.
Несколько самых закаленных бродяг остались на скамейках, где они, скрючившись, замотавшись своей одежонкой, ухитряются дремать и время от времени стонут во сне. Другие разбрелись было по сторонам с намерением до утра греть себя ходьбой, однако к полуночи почти все снова на площади. Меняется полицейская смена. Новый патрульный регулярно наведывается осматривать спящих, но не гоняет их, лишь проверяет, нет ли мертвых. Вокруг каждой скамейки вертятся кучки людей, поочередно садящихся и спустя несколько минут вскакивающих, не выдерживая холода. Рыжий и Чарли, набрав воды из фонтанов, идут на Чэндос-стрит с отчаянной надеждой заварить чай на клинкерной печке дорожных рабочих, но греющийся возле огня констебль велит им убраться прочь. Живчик внезапно исчезает – вероятно, просить бесплатную ночлежку в Совете приютов. Около часа ночи разносится слух, что какая-то дама-благотворительница раздает чай, бутерброды, сигареты под мостом Чаринг-Кросс, и народ стремительно несется туда. Слух оказывается ложным; площадь вновь постепенно заполняется. Непрерывная перемена сидящих и стоящих, ускоряясь, приобретает сходство с игрой в «музыкальные стулья». На скамье, сунув руки под мышки, людям удается впасть в некое полуобморочное забытье, когда две-три минуты кажутся вечностью, а в провалах темных бессвязных снов не покидает сознание мучительной реальности. Ночь все яснее и холоднее. Хор переливающихся звуков: стоны, проклятия, пение, взрывы смеха – все сквозь дробь непроизвольно стучащих зубов.
Мистер Толлбойс (нараспев, цитируя). «Излился я, как вода, и кости мои рассыпались!»
Миссис Макэллигот. Два часа пробродилися с Эллен на Сити. Ей-бог, точно в склепу могильном. Фонарищи наскрозь тя светят, а людев нисколь нету, ток топтуны легавые впару гулят.
Хрюкач. Пять чертовых минут второго, с полдня не жрал ни крохи! Подвезло нам с этой долбаной ночкой!
Мистер Толлбойс. Я предпочел бы назвать ее «ночкой для попойки». Однако у каждого свой вкус. (Нараспев.) «Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильнул к гортани!»
Чарли. Сказать, чего щас было? Налет с Пронырой сделали. Он увидал, что у табачника в витрине «Золотых хлопьев» прям горой наставлено. «Добуду, грит, цигарок чертовых, хоть, грит, по новой пускай садят!». Навернул шарф на кулак, ждем, когда близко грузовик потяжелей загромыхает, потом Проныра в стекло нокаутом – шаррах! Мы хвать десяток пачек и дунули, пыль столбом, никто б и жопы наши не приметил. За углом одну пачку распатронили, а ни фига! Пустых адских оберток стырили – я оборжался!
Дороти. Ног не чувствую, сейчас просто упаду.
Миссис Бендиго. Вот сволочь, гад! В такую чертову ночь женщину с дома выставить! Погоди, я тебя в субботу джином так напою,? не замахнешься. В лепешку тогда раскатаю! Станешь у меня отбитый как антрекот двухпенсовый!
Миссис Макэллигот. Эй, двиньтеся, дайте детке подсесть. Жмися, миленька, к стару Папуле, под руку ему подлезь. Пущай блохастый, а угреет тебя.
Рыжий (притоптывая на месте). Топай ногой, ребята, другой печки нету. И запевай, черт, кто-нибудь, чтобы нам, к дьяволу, приплясывать веселей!
Папуля (просыпаясь и высовываясь). Чой-то? (Сонная голова отваливается, рот открыт, острый кадык торчит из жилистой стариковской шеи подобно томагавку.)
Миссис Бендиго. Какая бы супруга то имела, что я от его приняла, она б давно щелоку ему в чай драный подсыпала.
Мистер Толлбойс (поет, стуча в воображаемый барабан). Вперед, святая рать неве-е-ерных!
Миссис Уэйн. Вот уж право! Кто бы из нашего семейства подумал бы такое, когда в прежние наши дни усядемся вокруг камина, который кафелем обложен, прямо мрамор, и чайничек кипит, и блюдо наше из фарфора, а на нем полно лепешечек, что в лавке напротив куплены, жареные, еще горячие… (Стук зубов вынуждает ее умолкнуть.)
Чарли. Ну, братва, никаких псалмов адских. Выдам вам малость похабели для веселости, чтоб руки-ноги сами в пляс. Готовь уши!
Миссис Макэллигот. Не поминала бы ты, миссис, жарены лепешки. Брюхо уж в хребет клятый влиплося.
Чарли встает, откашливается и ревет зычным голосом про «Разудалого Билла-матроса». На скамейке всеобщий хохот пополам с дрожью от озноба. Песню хором повторяют, каждый куплет все громче, притоптывая и прихлопывая в такт. Сидящие, тесно сжавшись плечом к плечу, раскачиваются и ногами словно жмут на педали фисгармонии. Даже чинная миссис Уэйн через минуту не выдерживает и, засмеявшись, присоединяется к остальным. Дружное веселье несмотря на клацающие зубы. Мистер Толлбойс, выпятив свой громадный живот, шагает взад-вперед, изображая церемонный марш то ли со знаменем, то ли с епископским жезлом. Ночь теперь совершенно ясная, временами по площади проносится сильный ледяной ветер. Холод пробирает до костей, хлопки и топот превращаются в неистовое буйство. Вдруг люди замечают идущего с восточной стороны полицейского – пение мигом стихает.
Чарли. Во как! Песенки в самый раз для подогрева.
Миссис Бендиго. Чертов ветер! И подштанников не успела натянуть, паразит прям в секунду вытолкал.
Миссис Макэллигот. Ладно уж, слав будь Езус свят, скоро в Грейз-инн нам подпол церковный на зиму откроют. Всяко будет где на ночь привалиться.
Полисмен. Прекратить безобразие, не в кабаке! Вздумали среди ночи песни орать. Всех разгоню, если вы тишину блюсти не можете.
Хрюкач (вполголоса). Пес долбаный!
Рыжий. Ну да, на каменном полу дадут подрыхнуть с тремя газетами заместо одеял. По мне, так лучше уж на Площади. Хоть бы какой дали топчан проклятый.
Миссис Макэллигот. А все ж горячего плеснут да хлебца два куска. Многи ночи рада была я и тама шкиперить.
Мистер Толлбойс (нараспев). Возрадовался я, когда сказали мне: «Пойдем в дом Господень»!
Дороти (вскакивая). Ох, какой холод, какой холод! Даже не знаю, что хуже: когда сидишь или стоишь. Как вы выдерживаете? Неужели подобные ночи всю жизнь?
Миссис Уэйн. Не надо вот так думать, милочка, что здесь нету которые с благородной привычкой.
Чарли (поет). Не унывай, приятель, скоро ляжешь в гроб!.. Брр-р! Иисус адский! Грабли к черту посинели! (Бьет чечетку, хлопает себя по бокам.)
Дороти. Но как вы можете это терпеть? Всегда, из ночи в ночь, из года в год? Не может быть, чтоб люди жили такой жизнью! Пока сам не узнаешь, не поверишь. Это же невозможно!
Хрюкач. Я бы рассказал им, мать их в душу!
Мистер Толлбойс (тоном проповедника). Все возможно по милости Господней.
От слабости в коленях Дороти падает обратно на скамейку.
Чарли. Полвторого. Ну че? Коль неохота окочуриться, копыта адские надо размять или состроить пирамиду. Кто за адский моцион до Тауэра?
Миссис Макэллигот. Ох, уж куда пойду? Ноги-то клятые боле не ходют.
Рыжий. Даешь пирамиду! Приморозило сверх нормы. Лезь все гуртом на чертову скамейку! Извиняй, мать!
Папуля (сонно). Чой-то еще? Соснуть чуток, так враз должно пихать, растрясывать?
Чарли. Вот это дело! Потеснись! Папуля, дай местечко для моей тощей задницы. Друг на дружку забирайся, сильней теснись, на вошь плевать. Сплотись, народ, как шпроты в адской банке!
Миссис Уэйн. Нет уж! Я вроде бы, молодой человек, не приглашавши вас себе на коленки.
Рыжий. Садись, мамаша, на мои тогда, не жалко. Ух ты! От пасхи я с первой жакеточкой в обнимку!
Люди, женщины и мужчины вперемешку, сбиваются в громадный жутковатый ком наподобие лягушек в сезон метания икры. Судорожное движение стремящейся ужаться человеческой массы распространяет в воздухе запах заношенного сального рванья. Один мистер Толлбойс продолжает маршировать.
Мистер Толлбойс (декламируя). О, солнце и луна, огонь и град, все звезды и светила и небеса небес, кляните Господа!
Глухарь, которому кто-то сел прямо на грудь, издает странный, невоспроизводимый звук.
Миссис Бендиго. Пшел ты с моей больной ноги! Я те чего? Тахта что ль чертова гостинная?
Чарли. Как, не пованивает наш Папуля, когда впритирку?
Рыжий. Щас будет для вши большой банкет.
Дороти. Боже, Боже!
Мистер Толлбойс (останавливаясь). Зачем к Богу взываешь, грешник, на одре смертном воющий, скулящий? Ропщи и по примеру моему воспой нечистого: хвала тебе, Люцифер, князь тьмы! (Поет на мотив «Свят, свят, свят».) «Инкубы и суккубы, пред Вами смиренно упадая!..»
Миссис Бендиго. Да заткнись, дьявол богохульный! Жиром оброс, так холод его не берет.
Чарли. Хороша задница у тебя, мать, прям перина. Карауль, Рыжий, как утюг с угла покажется!
Мистер Толлбойс. Maledicite, omnia opera. Славься черная месса! Священник всегда священник. Дайте бифштекс с кровью и чудо вам сотворю. Серные свечи, «Отче наш» задом наперед, распятие вверх ногами. (К Дороти.) Будь у нас черный козел, вы тоже, барышня, пригодились бы.
Тепло в куче сбившихся тел становится ощутимым. Всех охватывает дремота.
Миссис Уэйн. Вы не подумайте, чтобы в моей привычке у джентльмена на коленках.
Миссис Макэллигот (сонно). Кажный раз причащалася дотоль, как чертов поп не захотел грехов мне отпустить за Майкла моего. Средь етих попов есть таки поганцы клятые!
Мистер Толлбойс (приняв позу священника). Per aquam sacratam quam nunc spargo, signumque crucis quo nunc facio…
Рыжий. Есть у кого табачку? Последний чинарик чертов скурил.
Мистер Толлбойс (словно с амвона). Братья возлюбленные, пред очами Господа нашего собрались мы на праздник святой богохульства глумливого. Преследует Отче нас грязью и хладом, гладом и одиночеством, зудом и сифилисом, вошью головной и подбрюшной. Пища наша – корки размокшие и мяса объедки скользкие, в кульках газетных нам небрежно брошенных. Радость наша – перекипевший чай и кексы задубевшие, в щелях вонючих поглощаемые, стаканчик жижи пивной кислой и объятия мегер беззубых. Конец наш – яма общая на двадцать пять гробов, ночлежка подземельная. И оттого долг наш святой – вовеки проклинать и поносить Его. И потому со демонами, с архидемонами …
Миссис Макэллигот. Езус свят, кажись, усыпаю. Ох, и кака чума долбана впоперек на мне все ноги давит?
Мистер Толлбойс. Аминь. От зла нас избавляй, но от соблазнов не уводи…
С первыми словами своей молитвы он переламывает освященный хлеб, из которого струится кровь. Слышится громовой раскат, пейзаж меняется. Ноги у Дороти ледяные. В клубах тумана носятся чудовищные образы крылатых демонов и архидемонов. Нечто, клюв или коготь, впивается в плечо Дороти, возвращая ей ощущение жестокой ломоты в конечностях.
Полисмен (тряся Дороти за плечо). Ну-ка давай, проснись-ка! Пальто нет? Белая как смерть. Ничего лучше не придумала, как здесь на холоде заснуть?
Дороти чувствует, что совершенно окоченела. На ясном, очень высоком небе колючки звезд светятся дальними электрическими фонариками. «Пирамида» разъехалась.
Миссис Макэллигот. Бедна детка, не может тягости сносить, как нам в обычай.
Рыжий (колотя себя ладонями). Брр-р! У-ух! Веселуха чертова могильная!
Миссис Уэйн. Она леди порядочная, с воспитанием.
Полисмен. Так, да? Эй, мисс, пошли-ка ты со мной в Совет приютский. Не бойся, кровать там тебе дадут. Видно, что ты этих-то всех повыше.
Миссис Бендиго. Спасибочко, констебль! Слыхали, девочки? «Повыше» он нашел! Ишь ведь любезный! (Полисмену.) А ты, что ль, джентльмен чертов с моноклем?
Дороти. Нет-нет! Не надо. Мне было бы лучше остаться здесь.
Полисмен. Ну, как желаешь. Вид-то у тебя совсем плохой. Попозже подойду еще взглянуть. (Отходит в некотором сомнении.)
Чарли. Как утюг адский за угол свернет, наваливайся, братцы, по новой. Один приемчик для согрева.
Миссис Макэллигот. Нукося, детка, жмись ко мне под бок.
Мистер Толлбойс (нараспев). «Излился я, как вода, и кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей!»
Снова все громоздятся на скамейке. Теперь, однако, температура почти нулевая и ветер хлещет просто зверски. Зарываясь лицами внутрь груды, люди похожи на поросят, толкающихся в поиске материнских сосков. Дремотные провалы сокращаются до нескольких секунд, сонные видения становятся еще кошмарнее и фантастичнее. В куче то довольно бойкие разговоры и даже шутки, а то лишь яростные молчаливые попытки сжаться и болезненные стоны. Мистер Толлбойс внезапно изнемогает, монолог его переходит в бред; всей своей объемистой массой он рушится на остальных, едва их не задушив. «Пирамида» разваливается. Некоторые остаются на скамейке, другие сползают наземь или приваливаются к парапету. Подошедший патрульный приказывает немедленно подняться. Лежащие встают, но только полисмен отходит, снова падают. Уже никаких звуков кроме храпа, перемежаемого стонами. Головы сидящих мотаются, как у китайских болванчиков. Мгновения сна и пробуждения в ритме часового маятника. Доносится три мерных удара. С восточной стороны площади раздается громкий клич: «Ребята! Сюда! Газет дают!».
Чарли (вздрагивая и просыпаясь). Газеты адские! Рванули, Рыжий? Крутой забег!
Они бегут, вернее торопливо ковыляют, к углу, где юными расклейщиками бесплатно раздаются излишки утренних газетных афиш, и притаскивают целую пачку. Пятеро крепких мужчин тесно садятся на скамейку, укладывают четверых женщин и Глухаря поперек колен, затем с диким трудом (укрытие ведь строится изнутри), запихивая края листов себе под горло и за спину, сооружают огромный, в несколько слоев бумажный кокон. Из него торчат только головы и ступни; сверху тоже нахлобучены газетные колпаки. Бумага постоянно где-нибудь отворачивается, впуская жгучий холод, однако теперь уже возможно дремать по пять минут подряд. В это время – с трех до пяти утра – у полицейских не принято тормошить спящих на площади. Тепло понемногу все же накапливается, притекая даже к ногам. Под газетами не обходится без некоторых тайных нежностей с дамами. Но Дороти сейчас слишком плоха, чтобы ее это тревожило. Около четверти пятого бумага окончательно смята и разодрана – сидеть больше нельзя. Люди встают, чертыхаются, обнаруживают, что ногам стало чуть легче, и начинают парами слоняться туда-сюда, частенько останавливаясь из-за нехватки сил. Желудки у всех свело от голода. Вскрывается еще одна припасенная Рыжим банка сгущенки, которая вмиг дружно опустошается путем обмакивания и обсасывания пальцев. Те, у кого в кармане пусто, бредут в соседний Грин-парк, где их никто не будет беспокоить до семи. Те, кто имеют хоть полпенса, направляются в кафе Уилкинса, в сторону Чаринг-кросс. Все знают, что никогда раньше пяти там не откроют, и тем не менее без двадцати пять перед входом уже толпа.
Миссис Макэллигот. Полпенни-то хоть есть при тебе, детка? Поганцы четырех токо пускают на один чай.
Мистер Толлбойс (поет). Ранней зарей вознесу я хвалу Тебе!
Рыжий. Вроде со сна, что под газетой прихватили, маленько получшело. (Поет.) Танцую я, слеза глаза туманит…
Чарли. Э, парни, парни! Гляди в окно, ух, теплотища там – стекло упарилось! С бачков, гляди, кипяток каплет, гренков и хлебца с ветчиной адские кучи, на сковородочках сосисочки шкворчат! Ну че, не свистит брюхо от таких видов?
Дороти. У меня пенни. Можно заказать чашку чая, этого хватит?
Хрюкач. Много сосисок долбаных отвалят на наши четыре пенса! Чаю, может, полчашку с драным пончиком. Вот те весь завтрак!
Миссис Макэллигот. Да целу чашку на себя не надобно. Мой пенс да у Папули пенс, и сложимся трое один чай брать. А что чирей у деда на губе, кака забота? Пей коло ручки, так ниче и не пристанет.
Часы бьют без четверти пять.
Миссис Бендиго. Крону ставлю – у паразита моего на утро жареная пикша. Хоть бы застрял кусок у гада в глотке!
Рыжий (поет). Танцую я, слеза глаза туманит…
Мистер Толлбойс (поет). Ранней зарей вознесу я хвалу Тебе!
Миссис Макэллигот. У их то хорошо, что спать дают башкой на стол до семь часов. Одна клятая благость бродяжкам с площади.
Чарли (облизываясь, как голодный пес). Сосисочки! Сосиски адские! Гренки сырные с маслом! Мяса ломоть жирный с картошечкой, с пинтой хорошего пивка! О, Иисус адский!
Чарли бросается в атаку, расталкивает очередь, гремит ручкой стеклянной двери. Вся толпа, человек сорок, напирает, пытаясь штурмом взять крепость мистера Уилкинса. Хозяин яростно грозит через стекло. Кое-кто грудью и лицом жмется к окну, словно отогреваясь видом теплого зала. В сопровождении франтоватых парней в светлых костюмах из переулка с воплями выскакивают Флорри и четыре ее подружки (проведя часть ночи на кроватях, девушки относительно бодры). Натиск этой буйной ватаги так сильно швыряет толпу вперед, что засовы едва не взломаны. Свирепо двинув створкой, мистер Уилкинс отпихивает навалившихся на дверь. В холодном уличном воздухе растекается парное облако ароматов кофе, жареных гренок, сосисок и копченой рыбы.
Голоса парней сзади. Нельзя, что ли, пораньше-то открыть? Оголодали тут уже совсем, на хрен! Давай, тарань дверь! Навались, люди!
Мистер Уилкинс. Пошли вон! Я сказал, вон! Не уйметесь, чертом клянусь, никого не пущу сегодня!
Голоса девиц сзади. Мис-тер Уил-кинс! Мис-тер Уил-кинс! Ой, будьте лапочкой, пустите! Поцелуем, приласкаем за просто так. Ой, будьте лапочкой!
Мистер Уилкинс. Вон, сказано вам! До пяти не открываем, знаете. (Хлопает дверью.)
Миссис Макэллигот. Езус свят, ети вот десять минутов длиньше чем цела ночка! Ладно, дам пока отдыху ногам-то старым. (Садится на корточки, многие следуют ее примеру.)
Рыжий. Есть у кого полпенни? Иду в долю на пирожок.
Голоса парней (изображают военный оркестр и поют).
…! И это все, что знали музыканты!
…! …! И для тебя того же!
Дороти (обращаясь к миссис Макэллигот). Вы только посмотрите на нас! Как мы одеты и какие лица!
Миссис Бендиго. Сама-то, извини, не то чтоб Грета Гарбо.
Миссис Уэйн. Что это времечко уж так медлительно идет, когда чашечку чаю в ожидании?
Мистер Толлбойс (нараспев). «Ибо душа наша унижена до праха, утроба наша прильнула к земле!»
Чарли. Копчушки! Кучами адскими! Через стекло подыхаю с адского запаха.
Рыжий (поет).
Танцую я, слеза глаза туманит,
В моих объятиях совсе-ем другая!
Тянется вечность. Бьет пять. Проползают еще какие-то невыносимо долгие века. Внезапно дверь распахивается, и люди стремглав кидаются захватывать места в углах. Почти теряя сознание от жары, они не садятся, а падают; бессильно навалившись на столы, всеми порами впитывают тепло и запахи съестного.
Мистер Уилкинс. Ну вы! Правила знаете, и чтоб без фокусов! До семи дрыхните, коли охота, но после запримечу какого храпака – враз в шею! А теперь, девушки, живо за дело, тащите чай!
Оглушительный хор. Два чаю сюда! На четверых большую чашку с пирожком! Копчушек! Мис-тер У-ил-кинс! Почем это сосиски? Пару! Мис-тер У-ил-кинс! Цигарку свернуть бумажки нету? Коп-чу-шек! Рыб-ки!..
Мистер Уилкинс. Тихо! Кончай орать, не то обслуживать не станем!
Миссис Макэллигот. Чуешь, миленька, как жар обратно в ногу текет?
Миссис Уэйн. Что это грубости какие хозяин произносит? На мое мнение, он не особо джентльмен.
Хрюкач. Во голодуха-то подперла, хрен дела! Пару сосисок бы для счастья!
Девицы (хором). Копчушек нам! Мис-тер У-ил-кинс! Копчушек нам сюда на всех! И пирожков!
Чарли. Не слабо! Хоть нанюхаться этой жратвой. Поинтересней чем на адской площади.
Рыжий. Э, слышь, Глухарь! Ты скоко уже отпил? Гони назад чертову чашку!
Мистер Толлбойс (нараспев). «Тогда уста наши были полны веселия, язык наш – пения!»
Миссис Макэллигот. Ей-бог, валюся с тутошней жары.
Мистер Уилкинс. Кончай там песни! Правила не знаешь?
Девицы (хором). Коп-чу-шек!
Хрюкач. Долбаные пирожки! Рыбехи драные! Кишки у меня крутит.
Папуля. Чай разве нынче-то? Заместо чаю чуток пыли в воде наварят и подают. (Рыгает.)
Чарли. Теперь козырь – всласть покемарить. А во сне адский антрекот с двойным гарниром. Клади, народ, башки на стол, сдвигайся для удобства.
Миссис Макэллигот. К боку мне привалися, детка. На моей кости и то мякоти боле, чем в тебе.
Рыжий. Шестерик дал бы щас за чертову цигарку, если б имелся чертов шестерик.
Чарли. Сплотись! Башку свою, Хрюкач, давай к моей. В порядке. Иисусе адский, как я щас задрыхну!
К столику проституток несут блюдо жирных копчушек.
Хрюкач (засыпая). Копчушки еще драные! Сколько ж ей раз в койку водить, чтоб покупать по стольку?
Миссис Макэллигот (в полусне). Кака тоска, кака была тоска-то, как Майкл от меня убег. Кинул с дитем клятым и что хотишь.
Миссис Бендиго (гневно тыча пальцем в проплывающий мимо поднос). Гляньте-ка, девочки! Вы гляньте-ка! Не взбесишься? Че нам-то в завтраки копчушек не дают? Шлюхам-то драным полны сковородки, а мы вчетверо с одним чаем и рады до смерти! «Копчушки»!
Мистер Толлбойс (тоном священника). Возмездием вам за грехи будут копчушки!
Рыжий. Не сопи в рожу мне, Глухарь! Прям рвет меня!
Чарли (во сне). Чарльз Уиздом, обнаружен пьяным на тротуаре – мертвецки пьяным? – да, ваша честь – шесть шиллингов! – проходи – следующий!
Дороти (на груди миссис Макэллигот). О, рай блаженный!
Все спят.
