Глава 18

У режиссёра было двенадцать секунд в запасе и плюс к этому сверхсовременная техника, для которой не существовало практически никаких преград, когда дело касалось построения видеоряда.

Конечно, если бы можно было подумать всё взвесить и просчитать, наверняка бы он смонтировал материал по высшему разряду, но и без того финал получился более чем впечатляющим.

Одна из пуль, выпущенных из пистолета бездушного киборга, попала точно в объектив камеры после чего, разворотив её внутренности, вошла в глаз несчастного оператора.

Это было, конечно, печально с чисто человеческой точки зрения, но режиссёр эфира уже давно чувствовал себя не человеком, а кукловодом, манипулирующим настроением и сознанием сотен тысяч людей.

Если бы он был сумасшедшим, то вполне мог возомнить себя богом, но до таких крайностей этот человек не опускался, потому что был настоящим профессионалом – спокойным холодным и расчётливым.

Камера передавала картинку в студию до самого последнего мгновения, поэтому не составляло особого труда показать неумолимо приближающуюся пулю, используя вполне банальный, но всегда стопроцентно действующий приём с замедлением времени.

– Попробуй поймать эту грёбаную пулю! – прокричал взбешённый киборг и выстрелил.

Пуля вылетела из ствола и устремилась к намеченной цели. И каждому из тех, кто сидел сейчас у экранов телевизоров, показалось, что летит она прямо в него.

Было в этом полёте нечто завораживающее. Нечто такое, что нельзя объяснить словами. Эта пуля была и прекрасной и ужасной одновременно. И она неумолимо приближалась, чтобы забрать жизнь человека с камерой, отважившегося зайти настолько далеко, насколько это вообще возможно. Он не рассчитал своих сил и возможностей – и потому умер.

Пуля подлетала всё ближе и ближе, закрывая чуть ли не всё видимое пространство. Она увеличилась до невероятных размеров, похожая на стремительную акулу, атакующую ничего не подозревавшую жертву. А затем…

Брызнули в разные стороны осколки разбитой оптики, после чего изображение пропало, сменившись беспросветной темнотой.

– Ровно минуту держим чёрный экран, чтобы зритель хоть раз в жизни понял, что такое смерть, а потом включаем трагический голос диктора. – Режиссёр был по-настоящему счастлив.

Этот грандиозный репортаж наверняка войдёт в историю. Да что там, в историю, – его можно будет использовать в учебниках по режиссуре в качестве классического образца того, как нужно ставить первоклассные шоу.

В принципе, начиная с этого момента, судьба киборгов уже не интересовала режиссёра. Прямой репортаж с места событий потерял свою актуальность. Конечно, время от времени будут включения с места событий, но не более того. После такого впечатляющего финального кадра нужно показать что-нибудь не менее грандиозное. Но пулю, летящую в камеру уже нельзя переплюнуть – это он знал точно. А раз невозможно удерживать зрителя в состоянии неослабевающего эмоционального накала, то нужно резко изменить тактику, переведя внимание толпы в более мягкую и спокойную плоскость. Теперь будет достаточно комментариев из студии и обсуждения проблемы киборгов с признанными специалистами в этой области.

«Классика жанра, – подумал режиссёр. – Что ни говорите, а это уже стало классикой.» Настроение у него было не просто приподнятое, оно было великолепное. Чрезвычайно редко в профессиональной деятельности бывают такие моменты, которые становятся поворотной точкой всей жизни. И кудесник эфира чувствовал, что сейчас настал именно такой момент. Высота, которая с блеском покорена, чтобы…

– Сэр… – Лицо ассистента, обратившегося к задумавшемуся боссу, было пепельно-серым.

У режиссёра была превосходная реакция, поэтому он быстро переключился с собственных мыслей на производственные.

– Неполадки в студии или сверху спустили очередное указание? – Это были две самые болезненные проблемы, которые могли заставить потерять самообладание кого угодно.

– Не-ет… – с огромным трудом выдавил из себя ассистент. – С этим всё в порядке.

– Тогда какого хрена ты отвлекаешь меня? – Теперь всё внимание режиссёра было приковано к стене с мониторами, где крупным планом показывали скорбное лицо диктора, сообщающего, что погиб один из членов съёмочной бригады.

– Дело в том… в том… Я даже, в общем…

– Ты пришёл сюда, чтобы мычать, как недоеная корова или хочешь сообщить что-то важное? Если имеешь информацию, то говори, в противном случае – убирайся.

– П-практикант… – От волнения ассистент даже начал слегка заикаться. – Он… он, в общем, он был там…

– Убирайся.

– Вы, наверное, не поняли.

Ассистент увидел, как к нему подчёркнуто медленно повернулась голова режиссёра и два стеклянных глаза-объектива посмотрели в упор, как будто принадлежали не живому человеку, а роботу.

– Я всё понял. – Подчёркнуто сухие, бездушные фразы только усиливали впечатление от этих жутких стеклянных глаз. – Мальчишка увязался за безумным оператором и, оказавшись в самом пекле, поймал свою пулю.

Человек с остановившимся остекленевшим взглядом не только обладал прекрасной реакцией, но и умел очень быстро думать, складывая из мозаики разноцветных фактов чёткую цветную картинку.

Две недели назад его сын, студент пятого курса престижного университета, попросился на стажировку к отцу. Режиссёр не испытал особого восторга от подобной просьбы но, взвесив все «за» и «против», в конечном итоге согласился – при условии, что практикант будет работать самостоятельно, не афишируя чей он сын и не опираясь на поддержку отца.

Соглашение было достигнуто, и молодого человека записали в штат.

Двенадцатый канал много и напряжённо работал в течение последних двух-трёх недель, поэтому у режиссёра не было времени отслеживать перемещения сына и интересоваться результатами его деятельности. Он даже представить себе не мог, что молодого практиканта возьмут на подобную операцию. Но, по-видимому, тому удалось каким-то образом увязаться за одной из съёмочных групп и оказаться в том самом подвале, где обезумевший киборг вырвал собственный глаз, после чего безжалостно расстрелял всех, кто оказался поблизости.

Режиссёр даже вспомнил, как всего несколько минут назад искренне радовался особенно удачному кадру. А затем память услужливо выдала ещё одно воспоминание – восторг по поводу замедленного движения пули, которая уже убила оператора, но для всех присутствующих в студии и для сотен тысяч телезрителей всё ещё летела к намеченной цели.

«Кто я такой? – спросил сам себя этот человек, спросил совершенно спокойно, без какого бы то ни было надрыва. – Во что я превратился, кем стал? Что у меня осталось в жизни, кроме этой работы, и есть ли вообще какой-нибудь смысл в том, что я делаю?».

Он, вне всякого сомнения, любил своего сына от первого брака, но у него оставались ещё двое взрослых детей – от брака второго, у него была жена, была любовница и было вполне приличное состояние.

Однако, вплоть до сегодняшнего дня работа составляла смысл его жизни. И вот только что вошёл трясущийся от ужаса ассистент и сообщил, что эта грёбаная работа ни хрена не значит, потому что превращает некогда нормального человека в бесчувственного монстра, для которого человеческие жизни – не более чем кадры, мелькающие на экране монитора. И если людей убивают красиво и кадр хороший, то он искренне радуется тому, что отлично справляется с возложенной на него миссией. Правда, в чём заключается эта самая миссия неясно даже ему самому, не говоря уже о ком-то другом.

«Эти НОЙМы, эти киборги, более естественны и человечны, чем большинство из нас. А тот, что вырвал собственный глаз и убил моего сына – всего лишь дикий зверь, загнанный в ловушку. Зверь, из которого я и мои подчинённые вылепили образ чудовища для устрашения публики. Причём сделали мы это не из-за того, что так думаем, а по той простой причине, что нам приказали сверху. Я всегда считал себя умным профессионалом, знающим себе цену. А оказалось, что на самом деле я глупая дешёвая шестёрка, упивающаяся кровью и чужими страданиями, как будто в этом и есть моё предназначение».

Когда сильный уверенный в себе человек вдруг осознаёт, что всё, во что он верил и ради чего жил, – дешёвый обман, замешанный на крови и деньгах, то его жизнь становится пустой и бессмысленной. А тот стыд и тот ужас, который обрушивается на него, уже нельзя ни забыть, ни даже утопить в алкоголе или наркотиках.

«Выхода нет. – Разум человека оставался кристально ясным. – Убежать от всего этого дерьма нельзя, так как оно уже давно является моей неотъемлемой частью, а жить с чувством вечной вины – бессмысленно».

– Внимание! – Он поднял правую руку, призывая всех находящихся в зале сотрудников выслушать его. – У меня сейчас должен состояться чрезвычайно важный разговор с мэром, поэтому всех попрошу на время покинуть свои рабочие места.

Несмотря на то, что приказ был простым и ясным, люди не спешили его выполнять. Это было совершенно невозможно – во время прямого эфира, пускай он даже идёт с двенадцатисекундной задержкой, оставить рабочие места.

В зале находилось около двадцати человек, и все они достаточно давно работали на телевидении, чтобы понимать – если сейчас выполнить это распоряжение, то они просто-напросто «завалят» прямой эфир. Если бы режиссёр не говорил так спокойно, можно было подумать, что он сошёл с ума. Но руководитель выглядел почти так же как обычно, разве что был слегка бледен. Впрочем, это могло быть вызвано переутомлением или нервным срывом (о том, что он только что потерял сына, никто, кроме ассистента, не знал).

– Речь пойдёт о будущем канала, – руководитель спокойно воспринял неповиновение подчинённых, – и тот, кто не выполнит мой приказ, будет выкинут на улицу не только без выходного пособия, но и с волчьим билетом в придачу.

После этих слов все молча подчинились. Чёрт с ним, с этим прямым эфиром, в конце концов, он не первый и не последний, а вот потерять работу без всякого шанса найти другую – это по-настоящему страшно.

Когда последний человек вышел, режиссёр закрыл дверь личным ключом, оставив его в замочной скважине. Теперь эту дверь уже ни за что не открыть. Её можно только взорвать. Но пока разберутся в ситуации, пока свяжутся с высшим руководством и приедут специалисты-взрывники, пройдёт не меньше часа.

Целый час без эфира.

Человек коротко усмехнулся – ещё тридцать минут назад он бы сошёл с ума от этих слов, а сейчас воспринимает их совершенно спокойно.

Диктор в студии всё ещё продолжал говорить, но по его слишком уж серьёзному и напряжённому лицу режиссёр понял, что тот нервничает.

– Не волнуйся, дорогой, сейчас всё кончится.

Чтобы вырубить всё вещание целиком, нужно было, во-первых, отключить компьютерную систему безопасности, а во-вторых, иметь ключ, открывающий сейф с пультом управления, или, как его называли, – «главным рубильником». Хотя, разумеется, никакого рубильника не было, потому что на дворе стоял конец двадцать первого века, и техника достигла таких высот, что простое механическое нажатие на кнопку уже ничего не решало.

– Нет никакого сомнения в том, что дикая резня, устроенная киборгами, стала последней каплей, переполнившей чашу терпения не какого-то отдельного человека, а целого общества! – Диктор всё говорил и говорил, но кому, как не режиссёру, было знать, что тот находится на последнем издыхании.

Ассистенты стараются вовсю, но без указаний сверху, без чёткого плана и общего руководства всё, на что они способны, – немного продлить агонию, не более.

Перед мысленным взором художника возникла огромная мясорубка, во входное отверстие которой забрасывались факты и люди, а из выходного, как и положено, шёл поток кровавого фарша, обильно перемешанного с мерзкой поносной жижей, которая являлась не чем иным, как ложью. Самым натуральным обманом, которым ежесекундно, ежеминутно и ежечасно изо дня в день средства массовой информации кормят доверчивых граждан. Но ложь можно усваивать только до тех пор, пока, наконец, не поймёшь, что твоё тело и душа больше не могут вместить ни грамма этого отвратительного месива. И когда приходит осознание этого факта, наступает долгожданное освобождение.

– …всего общества, – продолжал диктор. – И сегодня мы, наконец, должны раз и навсегда покончить…

Может быть, подсознательно режиссёр ждал подобной фразы. Выражение «должны раз и навсегда покончить» как нельзя более кстати подходило к тому, что он намеревался сделать прямо сейчас.

«Главный рубильник» выключил двенадцатый канал из сети телевещания – и на час с небольшим безумный мир стал немного чище и светлее. Одна из многочисленных сточных труб, отравляющих его медленным ядом, перестала функционировать.

– Никогда не думал, что увижу это не в ночном кошмаре, а наяву. – Режиссёр говорил сам с собой вслух, потому что после многоголосого гула – привычного фона его рабочего места – наступившая тишина откровенно пугала.

– Впрочем, – он плеснул себе полный стакан виски, – в жизни всегда что-то происходит впервые.

Человек сидел в своём старом видавшем виды кресле, перед огромной стеной мониторов, каждый из которых показывал одну и ту же картинку – мельтешение чёрно-белой ряби. Он пил виски и думал о том, что в этой ряби намного больше смысла, чем во всём том, что он снимал до этого. Глядя на это хаотическое мельтешение чёрных и белых чёрточек, можно хотя бы раз в жизни отвлечься от телеэфира не впитывая тот яд, что льётся из отравленной сточной канавы, и заглянуть себе в душу.

Прямо сейчас ему наконец-то это удалось и там, в душе, не оказалось ничего такого, ради чего стоило бы жить.

«Удивительно, как я не замечал этого раньше, – всё так же спокойно, без всякой истерики или надрыва подумал он, – когда ещё оставалась чисто теоретическая возможность что-нибудь изменить. А сейчас?»

Режиссёр на секунду задумался, как будто взвешивая последствия своего решения, а затем всё-таки взял пистолет, лежавший на столике рядом со стаканом.

У него имелся собственный сейф, где можно было хранить всё, что угодно, включая алкоголь и оружие.

– Пятнадцать пуль в магазине против пятидесяти мониторов, – вслух произнёс человек – и выстрелил.

А затем второй раз. Третий, четвёртый и пятый. Он стрелял и стрелял, а мониторы лопались и гасли, словно потухшие звёзды.

– Четырнадцать… – Предпоследний выстрел показался сидящему в кресле человеку особенно громким. – Последняя пуля решающая и, разумеется, самая красивая, – пробормотал он задумчиво.

Вытянутая рука блуждала в поисках наиболее достойной жертвы – и в конечном итоге пришла к выводу, что нет никого достойнее, чем её хозяин.

Кисть развернулась на сто восемьдесят градусов, и холодный зрачок пистолетного ствола, не мигая, воззрился на человека, бездарно и глупо прожившего большую часть своей жизни.

– Поймаю ли я эту грёбаную пулю? – громко спросил режиссёр, обращаясь неизвестно к кому. – Поймаю ли я?! Да легко!

Одновременно с последними словами палец нажал на спусковой крючок, и ещё один человек наконец-то поймал свою пулю.