Глава 6

Ее имя было настолько древним и длинным, что ни один смертный не мог произнести его вслух. Во-первых, это все равно бы ему не удалось, а во-вторых, она могла услышать этот слабый писк, исходящий из огромного муравейника, копошащегося у ее ног, и без труда найти безумца, посмевшего посягнуть на святое — имя одного из трех повелителей Хаоса. Нет, никто и никогда не мог произнести вслух этот бесконечно длинный набор бессмысленных звуков, вмещавший в себя столько, что не хватило бы и сотни жизней, чтобы приблизиться к пониманию стоящего за этим божественным именем смысла. Она была богиней, и этим все сказано — сказано как для всезнающих мудрецов, так и для абсолютно невежественной черни. У нее был муж, мятежный сын и мученический венок Бесконечности, который венчал и скреплял тройственный союз лордов Хаоса, некогда бывших единой семьей, а теперь ставших непримиримыми врагами.

В свою очередь, сама Бесконечность не имела цвета, вкуса и запаха. Она была как туман, сошедший с небес, чтобы ватным покрывалом опуститься утром на землю, — пресна, скучна и нелогична; всего лишь бессмысленная оболочка без внутреннего содержания, которая не способна вообще ни на что, и даже сама смерть является для нее недостижимой тайной, которую невозможно постичь.

Женщина, чья красота находилась не просто за гранью человеческих представлений, но и вообще за пределами разумного, откинулась на спинку кресла, стоящего посреди зала огромного замка, своды которого терялись в необъятных далях, а шпили пронзали самые далекие звезды. В верованиях разных рас ее называли по-разному, но больше всего ей нравилось имя Фаса — что с древнеэльфийского переводилось так: «Та, что вечно не спит». В этом прозвище было намного больше смысла, чем могло показаться на первый взгляд. Именно поэтому она предпочитала его другим и благоволила к дроу — темным эльфам, единственным, кто мог если не понять Хаос, то хотя бы слегка приблизиться к пониманию его внелогической природы.

Простая одежда, пепельно-серая кожа, белоснежные волосы, собранные на затылке в причудливый узел, и один-единственный перстень, украшающий длинные пальцы, составляли весь ее туалет. Впрочем, имея такую ослепительную внешность, можно было не заботиться о прочем. Если бы она была не богиней, а обычной женщиной, то навряд ли смогла прожить долгую и счастливую жизнь, потому что не нашлось бы ни одного мужчины, достойного целовать даже ее следы, не говоря о чем-то другом.

Но, к счастью или к несчастью, она не принадлежала к числу простых смертных, и поэтому могла не отягощать свой разум такими вопросами. В данный момент перед ней стояла задача, требующая предельной концентрации. Задача, от решения которой зависело ее будущее.

Боги могут показаться всесильными, но и у их почти безграничной мощи есть предел, который невозможно преодолеть. Нужно совершить что-то поистине уникальное, чтобы вырваться за рамки реальности, нарушив устоявшийся тысячелетиями порядок вещей. Именно это недавно и сделал ее единственный сын. Покинув сферу Хаоса, он спустился на землю, растворившись в огромной массе людей, орков, эльфов и прочих народов, густо заселивших подлунный мир. И не просто сбежал, а остался среди людей — вида, от которого произошли все остальные расы. Людей, чья вера, словно планктон, поддерживала жизнедеятельность огромных китов-божеств. Не будет веры, канут в небытие вечного мрака и те, кого, казалось, невозможно убить, чьи имена всегда и везде произносятся с почтительным благоговением.

С точки зрения высших существ, земля представляла собой огромный муравейник, раскинувшийся перед взором богов. При желании они могли уничтожить его, разметав в стороны несколькими сильными взмахами, но это ничего не могло изменить в существующем порядке вещей, потому что коллективный разум «колонии насекомых» лежал вне понимания всесильных разрушителей. Их жизненный уклад, мысли, чувства и желания были слишком просты для богов. Как для китов неведомы чувства планктона, так и для высших существ непонятны примитивные устремления смертных. Наверное, все дело в вечности, наложившей на небожителей определенный отпечаток. Бесконечная жизнь — скорее бремя, нежели дар, и, как ни странно, разорвать этот замкнутый круг могут только презренные насекомые, копошащиеся под ногами своих идолов. Несмотря на то, что по отдельности они слабы и беззащитны, все вместе муравьи могут уничтожить не только бога, посягнувшего на их дом, но и вообще кого угодно. Они способны дойти даже до края пропасти и уничтожить самих себя, так как, в отличие от богов, понимают — смерть рано или поздно придет за ними. А значит, сделав над собой усилие, можно перебороть в себе страх перед неизбежным.

При желании боги могли вселяться в тела смертных, но не могли находиться в них долго, потому что это требовало огромных усилий. Именно поэтому сын Фасы, Этан, продал сердце древнему некроманту в обмен на возможность остаться среди людей. Пройдя обряд и разрушив за собой все мосты, он стал могущественнейшим из смертных, но лишился божественной сущности. Теперь его можно было назвать полубогом. А для того чтобы вернуться в прежнее состояние, Этан должен был сбросить с пьедестала людской веры своих родителей, после чего взойти на него самому. Только так он мог стать единственным и полноправным властителем Хаоса. Единственным богом этой реальности.

Это неожиданное решение могло показаться верхом глупости — добровольно отказаться от божественного статуса, став слабым и уязвимым, — если бы у медали не существовала и оборотная сторона. Ни Фаса, ни ее муж не могли обнаружить и убить свое мятежное дитя, так как Этан слишком хорошо знал все их приемы и методы, а кроме того, обладал неимоверным потенциалом, благодаря которому мог легко затеряться в огромном людском муравейнике. Они попытались было выйти на след сына, но все усилия оказались тщетными, приведя лишь к потере драгоценного времени, в течение которого Этан сумел адаптироваться к новому положению и начал разбрасывать ядовитые споры, способные в конечном итоге поразить сознание людей идеями новой веры и нового бога.

Именно исходя из этого неблагоприятного расклада лорды Хаоса приняли непростое и болезненное для себя решение — уничтожить светлые расы (в основном из-за человеческих особей), а их жалкие остатки вытеснить с плодородных равнин, загнав в норы подземелий. Там у людей уже ни на секунду не возникнет сомнений, нужны ли им новые неизвестные боги, ввергнувшие непокорных в пучину вечного мрака, или все-таки лучше остаться верными старым проверенным идолам, которые соблюдали равновесие между светлой и темной стороной, позволяя всем жить в меру сил и возможностей.

Законы мироздания были заложены задолго до рождения этой и всех прочих вселенных, поэтому, когда начинали воевать между собой боги, само время меняло свою сущность — и становилось практически невозможно заглянуть в будущее. Отчасти это объяснялось тем, что будущего могло и не существовать, ведь если в бой вступают высшие силы, это чревато уничтожением не только какой-нибудь из сторон, но и самого мира...

«Та, что вечно не спит» не могла увидеть в искривленном зеркале времени даже слабого намека на дальнейшее развитие событий и оттого чувствовала себя до предела раздраженной, что бывает с богами не так уж часто. Впрочем, войны небесных титанов случаются тоже не столь уж часто, будучи приятной разрядкой от бесконечного однообразия вечности. Конечно, при условии, что ты победишь...

Фаса же прекрасно отдавала себе отчет в том, что Этан слишком умен и талантлив, ибо впитал в себя лучшие качества обоих родителей, поэтому, несмотря на численное преимущество и потерю мятежным сыном божественного статуса, чаши весов предстоящего противостояния находились в относительном равновесии. Малейший просчет одной из сторон — и груз поражения стремительно и неотвратимо потянет проигравших вниз. В беспросветный мрак абсолютного ничто, где нет места ни живым, ни мертвым, ни богам, ни смертным, нет места вообще ничему и никому, потому что даже самого его (пресловутого «мрака абсолютного ничто») по большому счету не существует в этой реальности. По крайней мере, для лордов Хаоса он до сих пор оставался загадкой, которую они были не в силах решить, несмотря на все свои знания.

Однако сейчас было не время предаваться подобным бессмысленным размышлениям, поэтому Фаса сконцентрировалась на текущем моменте отбросив в сторону все лишнее и не имеющее отношения к делу.

Для более эффективных поисков предателя лорды Хаоса разделились. Светловолосая богиня пошла своим путем, а ее муж Алт своим. Супруги ничего не знали о планах друг друга, и это практически исключало возможность одинакового подхода. Несмотря на то, что они жили очень и очень долго — так долго, что даже забыли, родились ли вообще когда-нибудь на свет или существовали со времен создания вселенной, — эти двое мыслили и даже чувствовали по-разному. Если бы лорды Хаоса были людьми, то их союз можно было бы назвать единством и борьбой противоположностей. Но они были богами, поэтому такое определение описывает их отношения лишь приблизительно...

— Посмотрим, что из всего этого в конечном итоге получится, — задумчиво произнесла вслух красавица с пепельной кожей, и эхо, будто только и ждавшее этого момента, стремительно разнесло ее слова по всему залу, гулко отозвавшись причудливым переплетением звуков от высоких потолков.

Она вытянула вперед руку ладонью вверх и призвала файта, заколдованное существо, некогда бывшее кем-то — человеком или демоном, который навлек на себя ее гнев, за что попал в абсолютную зависимость к могущественной хозяйке. Этот файт имел тело огромной двухголовой собаки, больше похожей на оживший кошмар, нежели на животное, появившееся из утробы живородящей матери. Но размеры, так же как и все остальное, совершенно не играли роли в сфере Хаоса, поэтому вызванный монстр легко и непринужденно поместился на хрупкой с виду ладони богини.

— Найдешь этого человека. — Фаса приложила ко лбу собаки перстень, в котором заключались осколки всех душ, присягнувших на верность Хаосу, одновременно вызвав в сознании нужный образ. — И определишь, Истинный он или нет. Если человек окажется Истинным, — продолжала «Та, что вечно не спит», — лично отвечаешь за его жизнь. В противном случае он мне не нужен...

Выражение «он мне не нужен» в устах этой красивой женщины означало смертный приговор, и файту, который уже не раз и не два исполнял подобного рода поручения, не нужно было больше ничего объяснять. Громадная собака спрыгнула с ладони хозяйки и растворилась в воздухе, даже не долетев до каменных плит, вымостивших полы этого огромного замка. Она уже взяла след, который приведет ее на поле боя, где в смертельной схватке сойдутся два непримиримых противника, чтобы выяснить, кому предстоит победить, а кому — бессмысленно умереть.

Ближе всех к лесу находились три когорты гоблинов. Затем шли зомби и в некотором отдалении — моя тысяча стрелков вместе с пятьюдесятью копейщиками и тремя некромантами, замаскированными под обычных людей. Разумеется нелепый наряд зловещих чернокнижников не мог никого обмануть вблизи, но лучники и не собирались подпускать врага на расстояние полета стрелы (около ста метров), поэтому все же имелась вероятность, что некромантов не обнаружат. А это позволит связке зомби и лучников если не решить какие-то глобальные наступательные задачи, то, по крайней мере, успешно отбиться от атак противника.

К тому же в некотором отдалении от нас стоял Мгхам со своей гвардией — гоблинами, которым он больше всего доверял. Всем своим видом он демонстрировал врагам, что именно он охраняет некромантов. Хотя... В самом определении «гвардия гоблинов» слышалось что-то неестественное. То же самое, что «образцово-показательные части гиен» или нечто подобное. Не знаю, о чем думал этот несостоявшийся философ, волею судеб ставший предводителем стаи изгоев и трусов, но в моей душе не было твердой уверенности, что эта хваленая «гвардия» хоть чем-то отличается от остальных своих соплеменников. Да, перерезать горло истекающему кровью врагу или добить беспомощного раненого они, безусловно, умели чуть ли не лучше всех, но встретиться лицом к лицу с равным или, что наиболее вероятно в нашем случае, превосходящим противником у гоблинов не хватило бы духу.

— Они побегут словно стая шакалов, спасающих свои шкуры, как только станет по-настоящему опасно. — Незаметно подошедший сзади Свен, казалось, прочитал мои невысказанные мысли. Он даже не пытался скрыть презрения. — В жизни не видел более нелепого воинства.

Отчасти мой заместитель был прав. Гоблины действительно выглядели неказисто. Маленькие — едва достающие до груди человеку, — сухопарые и вертлявые, они скорее походили на детей, напяливших на себя карнавальные костюмы, чтобы поиграть в войну, нежели на настоящих бойцов. Однако малый рост с лихвой компенсировался неимоверно быстрой реакцией, помноженной на рефлексы, превосходящие рефлексы людей и эльфов, не говоря уже об огромных, но медлительных орках.

Если бы в телах этих юрких созданий бились отважные сердца, а не пряталось тускло поблескивающее дно выгребной ямы, они могли бы стать настоящими воинами...

Но они были тем, кем были, и даже при всем желании с этим ничего нельзя было поделать. Если ты от рождения трус, то трусом и будешь всю оставшуюся жизнь, а если нет... Тогда тебе крупно не повезло, что ты родился гоблином, так как век белых ворон недолог — или они принимают законы стаи, или умирают в одиночку. Другого выхода нет.

— Думаешь, наши противники купятся на эту примитивную уловку с переодеванием некромантов? — решив отбросить в сторону проблему «союзников», спросил Свен.

— Не знаю, — совершенно искренне ответил я. — Все может быть. Но что бы ни произошло, скажи людям, чтобы ни в коем случае не бежали. Пока мы твердо стоим на ногах, ощетинившись частоколом копий, у нас еще есть хоть какие-то хотя и призрачные, шансы отбиться даже от тяжеловооруженной конницы. Но если побежим... Это будет концом всему.

— Все понял. — Он был явно недоволен тем, что я в очередной раз повторяю изъеденные до дыр и старые как мир вещи.

— Я знаю, что ты все понял, — жестко, чуть ли не грубо, ответил я. — Но у нас в общей сложности около ста бойцов, которым еще нет и восемнадцати, а когда ты молод и на тебя неукротимо, словно громадная океанская волна, накатывает лавина тяжеловооруженных всадников, можно забыть о доводах разума и, бросив все, побежать. А паника...

— Паника, словно чума, тут же распространяется на всех, — с нарочито показным смирением закончил предложение мой заместитель.

Свен был только немногим старше меня, имел острый ум, мог быстро ориентироваться в мгновенно меняющейся ситуации и являлся одним из лучших охотников. Собственно говоря, именно благодаря этим качествам я и сделал его своим заместителем. Но, несмотря на все эти неоспоримые достоинства, в душе он все еще оставался большим ребенком, время от времени не отказывавшим себе в удовольствии подтрунить или по-доброму посмеяться над товарищами.

— Вижу, ты все правильно понял. — На него невозможно было сердиться. — Иди и займись очередным инструктажем... Что-то подсказывает мне, что он может кое-кому пригодиться.

— Ты имеешь в виду гоблинов?

— Еще одно слово — и я отправлю тебя к ним в качестве советника!

— Иду, иду!!! — в притворном испуге воскликнул Свен и с неизменной улыбкой на устах (как будто ему предстояла встреча с любимой девушкой, а не кровавая бессмысленная резня) направился в распоряжение части, чтобы донести до подчиненных последние указания их командира.

Несмотря на легкую дружескую беседу, на душе было тревожно. А как только мой жизнерадостный заместитель удалился на достаточное расстояние, унеся вместе с собой частичку солнечной радости, на сердце упала огромная душная тень отвратительной жабы. Краски дня моментально померкли, и перед внутренним взором предстала мерзкая тварь. У нее были металлически поблескивающие глаза, в глубине которых мерцали отсветы такой жгучей ненависти, что становилось не по себе.

— Кто ты? — хотел было спросить я, но не смог.

Острая, как наконечник стрелы, боль пронзила сердце, так что на какое-то время я даже перестал дышать. А когда спустя несколько секунд судорожный вздох все же прорвался сквозь обжигающе холодную боль, отвратительная жаба пропала, оставив после себя лишь смутное ощущение чего-то очень плохого. Чего-то, о чем лучше вообще не думать, потому что от этих мыслей станет только хуже.

«Проклятье!!!» — в сердцах выругался я про себя, почувствовав, что эта безумная война неотвратимо, медленно, но верно начинает сводить меня с ума.

— Проклятье!!! — уже вслух повторил я с единственной целью — сбросить напряжение и невидимый груз, отягощавший мое сердце.

Но слова — это всего лишь пустые звуки, которые абсолютно ничего не решают в этой жизни. Выплеснув наружу злость, скопившуюся внутри, я не испытал облегчения, а лишь выплюнул в пространство частицу негативной энергии, переполнявшей меня до краев.

Впрочем, на поле битвы вообще не бывает положительной энергии — она вся засасывается в бездонно глубокую воронку, над которой кружатся стаи пожирателей падали. Чтобы спустя некоторое время навсегда раствориться в мутных потоках трупного яда, стекающегося в этот ужасный жертвенный колодец войны.

Все шло согласно расписанию, или, точнее, согласно заранее выработанному плану. Наступление наших армий началось с массированного удара в центре, который, несмотря на всю свою решительность и большое количество войск, задействованных в атаке, являлся не более чем пробным шаром — попыткой выявить сильные и слабые стороны противника.

Решение разбить ворота крепости тараном только с первого взгляда может показаться наиболее простым и действенным методом для проникновения внутрь замка. На самом же деле это всего лишь маневр, цель которого — стянуть в одно место максимальное количество защитников, чтобы ослабить оборону периметра, после чего обрушиться на врага с неожиданной стороны.

Так же было и в начале этой битвы — прямой, лишенный тактических изысков удар по центру стал началом сражения. Полководец двинул шахматную пешку в середину, поскольку это было самым простым и логичным решением, и не более того.

Широкий фронт войск с выдвинутым вперед центром чем-то похож на клин, вбиваемый в оборону противника. Предельно сконцентрированное давление на острие и слабые, не способные выдержать серьезного давления фланги. Не знаю, как обстояли дела на левом крыле нашей огромной армии, но правый фланг, где сосредоточилась группа лучников, медлительных зомби и трусливых гоблинов, прекрасно вписывался в описанную концепцию.

Прошло около получаса, а тысяча моих лучников все еще не вступила в сражение. По сути дела, до сих пор все события происходили в центре, где ударная группировка орков пыталась пробить брешь в обороняющихся порядках людей и гномов. Чисто физически орки превосходят все остальные расы, но гномы именно в силу своего небольшого роста, помноженного на прекрасное владение оружием, являлись для них очень неудобными противниками. Главный же козырь людей заключался в том, что они были чуть быстрее сильных, но не слишком поворотливых орков. Поэтому не только полководцам, но и простым солдатам становилось ясно — медленно прогибающийся и отступающий центр обороны светлых рас не удастся смять, даже несмотря на всесокрушающую мощь орков.

Впрочем, все эти мысли быстро вылетели у меня из головы, как только разведчики донесли, что в лесу обнаружен противник.

Ну вот и началось, с какой-то отстраненной грустью подумал я. Сейчас наше «великое воинство» сотрут в порошок, оставив лишь мелкую пыль, или, точнее сказать, прах. И сделают это с легкой душой и чистым сердцем, потому что именно мы пришли в это место, чтобы осквернить, разорить и уничтожить его. Мы — армия вторжения, не оставляющая за спиной никого и ничего, поэтому надеяться на снисхождение или милосердие противника в высшей степени глупо. На этой безумной войне не берут пленных, так как это противоречит ее изначальным принципам. «А, к черту все!!!» — отбросив в сторону глупые и совершенно ненужные мысли, выругался я про себя. «Живи честно, умри славно!» — любил повторять мой дед, вероятно понимавший толк в этой жизни.

Раз уж ничего нельзя изменить, значит, нужно принять как должное данный расклад и попытаться не опозорить хотя бы светлую память предков.

— К бою!!! — отдал я короткий приказ, и тысяча луков повернулась в сторону леса — туда, откуда на нас уже надвигались несколько сотен пехотинцев.

— К бою!!! — прокричал Мгхам, и трусливые гоблины после некоторой заминки все же развернулись навстречу наступающим.

Не знаю, как некроманты воздействовали на своих подопечных, но понадобилось чуть меньше минуты, чтобы темная, насквозь пропахшая тленом и смертью толпа зомби синхронно перестроилась и зашагала в нужном направлении.

Три когорты гоблинов, стоявшие ближе всех к лесу, быстро перегруппировались и отступили, пропустив вперед сотню зловещих мертвецов. При этом гоблины разделились на две группы, одна из которых соединилась с гвардией их предводителя, а вторая усилила боевые порядки лучников.

Таким образом, мы начали наступление тремя колоннами, расположенными в виде равнобедренного треугольника. Впереди шел отряд зомби, а сзади, на расстоянии в сто пятьдесят метров, мои люди и воины Мгхама.

На первый взгляд все было сделано правильно, но меня почему-то не оставляло чувство тревоги. Что-то во всей этой ситуации было изначально не так. Или наступавшая пехота слишком уж уверенно, не выказывая никаких признаков беспокойства, шла на сближение с зомби, или нам не следовало настолько приближаться к лесу, или...

Как всегда и бывает, истина открылась слишком поздно, не только ответив на мучивший вопрос, но и поставив перед очевидным фактом — мы потеряли всех зомби, оставшись один на один с лавиной тяжеловооруженных рыцарей. Пехота, вышедшая нам навстречу, была всего лишь наживкой, призванной заманить неприятеля к лесу на расстояние в полкилометра — радиус действия осадных катапульт, искусно замаскированных в чаще.

Этот отряд блестяще выполнил свое предназначение. Зомби оставалось преодолеть последние пару десятков метров, чтобы вклиниться в боевые порядки людей, но в этот момент грянул единственный залп катапульт, которого хватило, чтобы начисто смести с лица земли наш полуразложившийся авангард.

Пять громадных огненных шаров разметали мертвое воинство с легкостью капризного ребенка, сбрасывающего со стола игрушечных солдатиков. Больше чем уверен — такая феноменальная точность обстрела объяснялась магией друидов. Им по силам даже искривление пространства, не говоря уже о том, чтобы слегка скорректировать полет каменной глыбы, облитой горючей смесью. Перед глазами еще стояла отчетливая картина разорванных на части кусков горящей плоти, летящих в разные стороны, а в голове уже созрело решение.

«Все происходит точно так, как и должно быть», — еще успел подумать я, после чего отдал приказ:

— Первая шеренга остается на месте, все остальные в темпе отступают на сто шагов и оттуда ведут заградительный огонь.

Это был не самый блестящий план, который можно было придумать в сжатые сроки, но, как говорится, за неимением гербовой пишут на простой.

Предусмотрительно поставив вперед ветеранов, я мог быть уверен хотя бы в одном — те несколько десятков людей, что остались со мной перед лицом неумолимо приближающихся рыцарей, не дрогнут. А после того, как нас все же сомнут, некроманты смогут оживить павших, и тогда... Шансы выйти с поля боя живыми у оставшихся лучников даже при самом благоприятном раскладе выглядели более чем призрачными, но все-таки на них можно было сыграть. Тем более что ничего другого нам просто не оставалось.

Пятьдесят отборных копейщиков и две когорты гоблинов, которые усилили наши порядки в самом начале атаки, побежали сразу же, как только заметили первых всадников, выехавших из-под прикрытия леса на равнину. Я не мог их винить в этом предательстве, потому что заранее знал — оно неизбежно. Перед лицом неумолимо надвигающейся смерти могли дрогнуть и более сильные расы. Что уж говорить о трусливых гоблинах.

Единственным утешением было то, что панически бегущее воинство побросало свою амуницию, после чего у нас появились пики — оружие, при грамотном обращении способное доставить огромные неприятности коннице.

Слева, в некотором отдалении от наших порядков, там, где находилась гвардия Мгхама, ситуация была практически зеркальным отражением нашей. Единственное отличие заключалось в том, что за спиной небольшой группы копейщиков, возглавляемых своим командиром, были не организованно отступающие когорты, а лавина панически бегущей толпы.

Мне почему-то вспомнился наш недавний разговор, в котором предводитель воинства презренных трусов говорил, что может положиться по крайней мере на двести сабель. Как ни жаль, но он ошибался в своих выкладках. Даже навскидку было видно, что с командиром осталось не более сотни бойцов.

Мы стояли на достаточном расстоянии друг от друга, но все же, могу поклясться, в тот самый момент, когда я посмотрел на него, Мгхам повернулся и, как бы извиняясь, чуть развел руки. Всем своим видом он красноречиво говорил: «Что поделать — гоблины есть гоблины, не нужно ждать от них чего-либо сверхъестественного».

Я сдержанно отсалютовал ему, выказывая таким образом свое уважение, и переключился на лавину стремительно приближающихся рыцарей.

Как ни странно, в этот момент я был абсолютно спокоен. Не потому, что в глубине души был героем или совершенно не боялся смерти. Нет, причина крылась в другом. Человек, на которого идет огромная морская волна, завороженно смотрит на это потрясающее зрелище, будучи не в состоянии сдвинуться с места. Он как бы застывает во времени и пространстве, не в силах осознать, что через несколько мгновений эта прекрасная и величественная стихия сомнет его тело, превратив в пустую исковерканную оболочку, лишенную не только жизни, но и души. Обреченный смотрит на волну — и видит не только ее, но и вечность, которая простирается за линию горизонта лишь для того, чтобы в конечном итоге раствориться в неведомой заоблачной дали. Именно поэтому в такие секунды человек не испытывает ни малейшего страха. Его мысли и чувства уже заняты вещами, которые находятся на погранично-нейтральной полосе, расположенной между жизнью и смертью. Поверьте мне на слово, в этом месте нет и не может быть того, что люди называют «страх».

Грациозные животные несли на своих взмокших от усталости спинах разгоряченных всадников, выбивая копытами комья земли и роняя в разные стороны клочья рваной пены. А я завороженно наблюдал за их приближением, чувствуя почти то же самое, что и человек, оказавшийся на пути огромной волны. Я смотрел на смертельную лавину, неумолимо приближающуюся на крыльях ветра, а мои руки посылали стрелу за стрелой в невыносимо бездонное небо. Это были чисто механические действия, в которых разум не принимал никакого участия. Я балансировал на той самой грани, где еще нет смерти, но уже нет и жизни.

Всадники находились на расстоянии не больше двухсот метров, когда одна из стрел, пущенных по высокой навесной траектории, наконец, нашла свою жертву, вонзившись в шею благородного скакуна.

Лошадь была пронзительно белой, словно драгоценная статуэтка, вырезанная из кости неведомого животного. Такой она и запечатлелась в моем сознании — скульптура, в которую вдохнул душу талант древнего мастера. Ни одного изъяна — сплошное и законченное совершенство.

Тяжелый стальной наконечник пробил длинную, белоснежно-лебединую шею, и вспышка огненной боли свела судорогой прекрасное тело. Передние ноги подогнулись, после чего раненое животное рухнуло, увлекая наездника в бездонную пропасть небытия. Два существа, слившиеся в объятиях стремительной скачки, были растоптаны лавиной всадников, не успев не только испугаться, но даже ничего толком понять, Именно эта бессмысленная смерть того, что еще секунду назад выглядело словно изысканное произведение искусства, а теперь не походило вообще ни на что, так как было затоптано до неузнаваемости, вывела меня из оцепенения.

Совершив над собой неимоверное усилие, я покинул грань забвения, вернувшись на территорию жизни. Пускай это ничего не меняло, но все же мне захотелось умереть достойно — как положено человеку.

Противник находился уже в пределах досягаемости прицельного выстрела из лука, поэтому моя рука выхватила из колчана стрелу и послала ее навстречу неумолимо приближающейся лавине рыцарей. В данном случае точность не имела значения, потому что промахнуться все равно было невозможно. Главным показателем являлась скорость стрельбы.

Первая...

Вторая...

Третья...

Четвертая...

Если продолжительность жизни измерять не в годах, днях и часах, а в количестве выпущенных стрел, то отпущенный мне срок оканчивался на цифре шесть.

Пятая стрела попала в голову всадника. Кузнец, выковавший его шлем, видимо, знал свое дело — сталь выдержала. Но сила удара была настолько велика, что наездник завалился на спину и, не удержавшись в седле, рухнул на землю.

Очередная человеческая жизнь оборвалась, брошенная в жерло ненасытной мясорубки, именуемой «война». А у меня осталось время на последнюю стрелу, способную вычеркнуть из этой реальности еще одно отчаянно бьющееся сердце, которое так ненавидит орды захватчиков, вторгшиеся в эти цветущие земли, чтобы превратить их в безжизненную пустыню.

В тот момент я вновь оказался на пограничной полосе, отделяющей жизнь от смерти, и растекшееся растопленным воском по поверхности пространства время в очередной раз замедлило свой нескончаемый суетливый бег.

Озарение было настолько ярким, что я ни на мгновение не усомнился — все произойдет именно так, а не иначе.

«Все предатели сдохнут...» — откуда-то издалека донеслись до меня слабые отголоски чужих мыслей.

Это было всего лишь слабое, едва слышное эхо неизвестно какими путями пробившееся в мое угасающее сознание, но даже в этих с трудом различающихся звуках можно было распознать столько предельно сконцентрированной и ничем не разбавленной ненависти, что становилось не по себе.

— Мы не предатели, — хотел было закричать в ответ я, но не стал.

Несмотря на то, что время замедлило свой бег, оно не остановилось совсем. Налитые безумной яростью глаза рыцаря, скачущего прямо на меня, неотвратимо приближались. В запасе оставалась шестая, последняя стрела, чтобы поставить жирную, зловеще кровавую точку в этой войне, а все остальное вообще теряло смысл.

Глупцу невозможно доказать, что он глуп, а ослепленному ненавистью объяснить, что он медленно, но верно убивает себя. Это неоспоримый факт. Его можно принимать или не принимать на веру, но при всем желании нельзя опровергнуть.

— Мы не предатели, — сквозь плотно сжатые зубы с горечью произнес я, натягивая тетиву лука. — Мы просто пали жертвой обстоятельств.

Это последнее усилие было настолько нечеловечески мощным, что я не услышал, а скорее почувствовал, как в до предела изогнутом луке что-то глухо щелкнуло. Он еще был в силах выстрелить в последний раз, стремительно разогнувшись вслед удаляющемуся оперению стрелы, как будто пытаясь догнать птенца, покинувшего родное гнездо, но как оружие он уже умер.

Впрочем, может быть, это было к лучшему. Мне бы не хотелось, чтобы старый лук, принадлежавший еще моему прадеду, попал в чужие руки. Наверное, это было бы неправильно и в высшей степени несправедливо.

Хотя что такое справедливость?

Еще один глупый вопрос, не требующий ответа.

Неотвратимо надвигающийся всадник увидел наконечник стрелы, направленный ему прямо в лицо, и понял, что ему не жить. Печать смерти легла на его чело, и в эту последнюю секунду, отпущенную ему судьбой, ярость ушла из его взора, оставив после себя лишь тихую печаль о том, что последний час пробил, а в жизни еще так много можно было бы совершить. В моем же сердце, напротив, не было даже тени печали: лично я сделал все возможное, чтобы спасти людей своего племени. Я даже отдал частицу души, скрепив ею присягу лордам Хаоса. Но все напрасно. Те девятьсот лучников, которые стояли за нашей спиной и видели, как подковы конницы втаптывают в землю отряд заграждения, тоже были обречены. Хаос получил одну тысячу жизней людей племени Сави в обмен на оставшиеся четыре, и мы честно заплатили по всем счетам.

Да, мы встали под знамена темных рас, но, тем не менее, остались в глубине души светлыми или, точнее будет сказать, серыми, потому что по большому счету изгоев и предателей нельзя причислить ни к одной из сторон.

Все это пронеслось в моей голове за мгновение до того, как правая рука опустила натянутую до предела тетиву. А затем...

Вместо того чтобы послать стрелу в лицо неумолимо надвигающегося всадника, я вскинул лук вверх и сделал последний выстрел из старого родового оружия.

Птица-стрела вертикально взмыла вверх, навстречу пронзительно голубому небу, унося вместе с собой еще один осколок моей души, оставшийся неподвластным Хаосу, несмотря ни на какие клятвы. Она улетала все выше и выше, а я стоял, запрокинув голову, со счастливой улыбкой на губах провожая свою последнюю, самую главную стрелу. В этот миг я мог бы поклясться чем угодно, что это был самый точный, лучший и правильный выстрел во всей моей жизни.