Глава 12
Из тысячи лучников, встретивших утром восход солнца, дожить до заката сумели только двадцать семь. Их них только трое (считая и меня) остались нетронутыми вихрем войны. Все остальные имели ранения разной степени тяжести, которые вылились в потерю еще двух человек, скончавшихся этой же ночью.
Не могу сказать точно, как я попал в лагерь (мы не свернули шатры, уходя на бой), потому что определенный промежуток времени начисто выпал из моего искореженного сознания. Впрочем, это не столь важно. Сумерки уже опустились на землю, когда мой затуманенный разум прояснился и я обнаружил себя сидящим невдалеке от костра и бесцельно рисующим на земле бессмысленно пересекающиеся линии.
В этом состоянии наверняка не было бы ничего страшного, если бы в качестве стила не выступал ритуальный кинжал — дар предводителя гоблинов, лезвие которого потемнело от пятен запекшейся крови.
Я с отвращением разжал пальцы, и оружие тихо упало к ногам. У меня уже была одна проклятая вещь — загадочный обломок стрелы, но, как оказалось, экипировка Хрустального Принца им не ограничивалась, и теперь к ней прибавился еще и этот зловещий клинок.
Словно грязно-мутная пена, в памяти всплыл разговор с Мгхамом, предшествовавший страшному подарку. Память частично вернулась в измученное кошмарами сознание, после чего жизнь, как и все вокруг, потеряла какой-либо смысл. То, что я чудом выжил в мясорубке сражения, являлось скорее проклятием, нежели благом.
— Смерть — это не зло, а скорее избавление, — наверное, в тысячный раз повторил я и только сейчас заметил, что не один.
Невдалеке от костра сидел старый друг и товарищ, вплоть до этого дня свято веривший в то, что в жизни всегда найдется место искренней радости и теплой улыбке. Но на войне иллюзии быстро проходят, а вера и радость уходят из сердца вместе с предсмертным хрипом товарища, бьющегося в агонии у тебя на глазах.
Серое лицо, похожее на застывшую маску, тусклые глаза, невидяще смотрящие в неведомую даль, тугая повязка, пропитанная кровью, скрывающая три отсеченных пальца на левой руке, — вот и все, что осталось от человека, который утром являлся чуть ли не олицетворением радости.
— Сколько из нас выжило?
Если что-то еще и имело для меня значение в жизни, то только этот короткий вопрос.
— Двадцать семь. — Этот сиплый, надорванный голос принадлежал уже не молодому двадцатипятилетнему воину, а древнему старику, успевшему за один только день сжечь все свои силы. — Еще двое скончались от ран на закате.
Все вокруг было выдержано в обычных грязно-серых тонах, какими бывает окрашен тоскливо-пасмурный осенний вечер, но Свен упомянул о закате, значит, сейчас было раннее утро или...
— Который час? — без всякого перехода спросил я.
Разговор получался каким-то бессвязно-рваным: сознание обоих собеседников после потрясений дневной битвы напоминало искромсанный штормом парус, поэтому было не в состоянии упорядочить мятежный хоровод мыслей.
— Судя по звездам — уже давно за полночь.
Я поднял взгляд вверх, но не увидел никаких звезд. Тяжелые серые тучи висели прямо над головой, и было такое впечатление, что если очень сильно захотеть, то можно достать их рукой.
После того как я провалился в темный колодец, на дне которого оказались огромное поле с цветами и маленькая не по-детски серьезная девочка, изменилось не только мое сознание, по и мироощущение. Я понял, что отныне для меня перестали существовать не только все краски этого мира, но и смена дня и ночи. Все, что осталось, — унылый пейзаж, выдержанный в тускло-серых тонах, небо, закрытое плотным слоем тяжелых туч, сквозь которые невозможно пробиться лучам солнца, да серая кровь, которой будет обильно пропитана земля везде, где бы ни ступила моя нога.
— Как я здесь оказался, и что произошло после того, как Мгхам отдал мне свой нож?
Во взгляде Свена промелькнул откровенный испуг, и, после того как огромным усилием воли удалось наконец взять себя в руки, он пробормотал:
— Ты был не в себе... Ты был не в себе, — еще раз, уже более внятно повторил он, убеждая скорее себя, нежели меня, и после короткой паузы тихо добавил: — Но по большому счету ты сделал все правильно.
Он не сказал ничего нового, подтвердив лишь то, что и без того было хорошо известно, — запекшаяся кровь на лезвии жертвенного ножа говорила сама за себя, поэтому я не стал выяснять подробности. Вместо этого я, чуть наклонившись вперед, поднял с земли зловещий подарок предводителя гоблинов.
— Ты знаешь, чего здесь не хватает?
Я сосредоточенно рассматривал нож, поэтому не заметил тревожного взгляда Свена.
— Нет. — Его голос предательски дрогнул, и я прервал созерцание, переведя взор на старого друга.
Он был откровенно напуган. Но боялся он не за свою жизнь, а за меня, точнее сказать, за ту крохотную человеческую часть, которая еще не растворилась в вихре безумия и удерживала меня от того, чтобы окончательно превратиться в чудовище.
Я криво усмехнулся, прочитав его мысли, и от этой демонической усмешки Свен испугался еще больше.
— Я не сошел с ума и не превратился в монстра, — спокойно начал я, — ты знаешь меня всю свою жизнь и должен понимать — просто так, за один день нельзя лишиться всех своих качеств. Хоть что-то должно же остаться.
Он ничего не сказал, но мне не нужны были слова, мне была нужна помощь.
— Сталь этого клинка обагрена кровью людей, но на ней не хватает еще кое-чего. Того, что называется жизнью имура. Но не простого воина, а генерала Тиссена, благодаря которому нас принесли в жертву каким-то неведомым планам. Разорвали на части, безжалостно втоптали в землю, при этом бросив на произвол судьбы и фактически предав еще до того, как началась битва.
Страх и напряжение ушли из взгляда старого друга. В его потухших глазах снова зажегся огонь, порожденный ненавистью, и я понял — жизнь еще не ушла из этого молодого, полного сил тела. Она просто застыла на некоторое время на самом краю пропасти, не зная — качнуться ли назад, чтобы упасть в спасительные объятия тьмы, или же сделать над собой неимоверное усилие, шагнув вперед.
Любовь и ненависть — движущие силы мира. То, что в зависимости от обстоятельств делает нас сильными или слабыми, глупыми или мудрыми, живыми или мертвыми. То, без чего вообще невозможно представить себе эту вселенную.
Остатки любви растоптали копыта тяжеловооруженной конницы и смыли из наших душ грязным кровавым дождем равнодушные ко всему небеса, но ненависть... Она обняла нас за плечи, легко подтолкнув вперед — подальше от ненасытного чрева безумия, которое было ошибочно принято нами за смерть.
— Кроме тебя и меня, никого нет. Все, кто остался, ранены и вряд ли смогут помочь. Есть еще Карт, у которого пара легких царапин, но после того, как старший брат заслонил его собственным телом, у парня не все в порядке с головой. Если к утру не очнется — все. — Свен обреченно махнул рукой, давая понять, что не слишком-то верит, что Карт придет в чувство.
Взмах был слишком резкий, поэтому забытая на время боль снова вернулась. Лицо Свена свело судорогой, но, несколько раз помотав головой из стороны в сторону, как будто приходя в себя после удара, он наконец справился с болью.
— Серьезная рана? — кивнул я в сторону обмотанной тряпкой руки.
— С какой стороны посмотреть, — невесело усмехнулся Свен, и в этом ответе мелькнула слабая тень старого друга. — Срезало три пальца на левой руке. Не очень приятно, но жить можно...
— Много крови потерял?
— Нет... — Он понял истинную подоплеку этого вопроса, которая заключалась в том, сможет ли раненый стать полноправным участником предстоящей операции. — У меня оставалась щепотка порошка, останавливающего кровь. Как только пришел в чувство, сразу и обработал рану.
— Хорошо, — кивнул я, не вполне уверенный, что он не солгал — тряпица, намотанная на кисть, была обильно пропитана кровью.
Но мне все равно нужен был помощник, чтобы исполнить задуманное, поэтому я счел за лучшее поверить в то, во что мы оба искренне хотели верить.
— Какой у тебя план? — Как только не осталось никаких неясностей, Свен сразу же перешел к делу.
— Мы воспользуемся луком.
— В такой непроглядной тьме ты не попадешь в цель даже с десяти шагов, — начал было он, но я его оборвал нетерпеливым взмахом руки:
— С некоторых пор для меня не существует смены дня и ночи, а есть только вечные сумерки. Так что с этим проблем не будет.
Если Свен и удивился, то не подал вида. Много необъяснимых вещей произошло со всеми нами за последнее время, поэтому одной загадкой больше, одной меньше — особой роли уже не играло.
Главная трудность состоит даже не в том, как подобраться на расстояние выстрела, пройдя все патрули и заслоны имуров, а в том, как выманить Тиссена из шатра. Мы не можем тягаться с имурами ни в силе, ни в скорости, ни в быстроте реакции, поэтому...
— Поэтому, — закончил предложение Свен, — мы спокойно, ни от кого не скрываясь, пройдем в лагерь, минуем все патрули, а затем... — Он на секунду замешкался, после чего продолжил: — Затем сориентируемся по ситуации.
— Не слишком блестящий план.
— Какой есть. Другого у меня пока нет.
Я тоже не слишком-то ясно представлял, каким образом нам удастся выманить Тиссена на линию огня, но одно знал точно — я не успокоюсь, пока не рассчитаюсь с генералом, из-за которого пали все мои люди. И то, что имуры наверняка не дадут нам уйти, не имело ровным счетом никакого значения. Та ничтожная кучка людей, что осталась от тысячи лучников, вряд ли теперь представляла интерес для армий Хаоса. А те, кто не нужен Хаосу, обычно долго не живут. Тем более если речь идет о выходцах из лагеря светлых рас. Никто не будет особо переживать, если какие-нибудь обезумевшие от жажды крови орки сломают шеи нескольким раненым людям, формально являющимся их союзниками. Во время этой войны происходили вещи и пострашнее, так что вряд ли кто-нибудь станет обращать внимание на подобные мелочи.
Скорее всего, это наша последняя ночь, и оборвется она часом раньше или позже, лично для меня не играло особой роли. Свен тоже понимал это, но жизнь лучников племени Сави кончилась еще в тот день, когда в долину пришел экспедиционный корпус имуров. Только тогда мы об этом не знали, а сейчас...
Все, что нам оставалось, — раздать неоплаченные долги и раствориться в жерле огнедышащего вулкана войны.
— Ладно, пойдем прямо сейчас, — сказал я, вставая. — Чем больше думаем, тем больше сомневаемся. А нам не нужны сомнения. Особенно этой ночью.
— Да, не нужны, — согласился Свен, здоровой рукой поправляя пояс, на котором кроме небольшого меча крепился ряд метательных ножей, а также нашлось место и для небольшой кожаной сумки, в которой охотник хранил много полезных вещей.
Мы еще не успели отойти от костра, как вдруг вспомнив нечто по-настоящему важное, я резко остановился.
— Что? — В вопросе Свена проскальзывало нетерпение гончей, взявшей след.
— Помнишь детство? Тот день, когда мы впервые пошли на охоту, гордо сжимая в руках свои полуигрушечные луки?
— Никто никогда не может забыть первое охоты, — кивнул он, не понимая, с какой стати вдруг ударился в детские воспоминания в этот, мягко говоря, не слишком-то подходящий момент.
— День клонился к закату, не принеся ничего, кроме разочарования. Мы почти отчаялись и готовы были скорее умереть, чем возвратиться домой с пустыми руками.
— Да, было дело...
— И вот когда солнце уже почти село, а сумерки были готовы смениться ночью, я вдруг сказал, что у нас будет добыча. Ты горько рассмеялся, решив, что я пытаюсь успокоить себя и тебя, но это было не так. Я точно знал, что нам повезет. Это было чудом, или откровением свыше, или чем-то еще, не важно...
— И нам действительно тогда повезло, — подтвердил Свен, начиная догадываться, к чему я клоню.
— Сегодня нам тоже повезет, — торжественно, почти как клятву, произнес я, глядя в глаза старого друга. — Что бы ни случилось и как бы ни сложились обстоятельства, знай: Тиссену не пережить эту ночь. Кто-то из нас может не дожить до момента истины, но это ничего не изменит. Генерал все еще двигается, думает, дышит, даже, может быть, строит планы на завтрашний день, но он уже мертв... Это говорю даже не я — взрослый человек, потерявший нечто большее, чем просто осколок души, а тот ребенок, который однажды заставил нас обоих поверить в чудо.
На мгновение мне даже почудилось, что время повернуло вспять и двое мальчишек не выросли, став мужчинами, а так до сих пор и не вернулись со своей первой охоты, но это мимолетное ощущение быстро развеялось.
— Я верю тебе. — Здоровая рука Свена чуть сжала мой локоть. — И тогда верил, и продолжаю сейчас. Пойдем, — он нетерпеливо увлек меня за собой, — и сделаем то, что должны. Пускай даже это будет наша последняя охота. Но мы все равно не вернемся с нее без добычи. Иначе все те, кто сегодня погиб, — он кивком указал на небо, — нас не поймут.
Добавить к сказанному было нечего, поэтому мы повернулись и молча двинулись по направлению к месту стоянки имуров.
Генерал Тиссен был обречен, но даже не подозревал об этом. А двое взрослых мужчин, словно слепые щенки, мягко подталкиваемые в спину чувством праведной мести, шли в неприятельский лагерь, чтобы исполнить свой долг. Они полагали, что в предстоящей драме им отведена роль охотников, выслеживающих добычу, но ошибались.
На перекрестке судьбы сходятся и расходятся все земные пути. Именно здесь дороги людей пересеклись с воплощением древнего Зла. Которое вырвавшись из оков своей вечной тюрьмы, спустилось на землю не для забавы и уж тем более не ради охоты, а исключительно во имя того, чтобы устроить здесь бойню. Резню, одно упоминание о которой будет приводить в трепет все последующие поколения. И, забегая немного вперед, скажу: Зло блестяще справилось с этой задачей. Эта ночь запомнилась смертным надолго.
* * *
Ночь, пришедшая вслед за первым днем битвы, окутала землю покрывалом непроглядной тьмы. Казалось, кроме слабого блеска далекой луны, в мире не осталось ни одного луча света, способного разогнать этот мрак. Разумеется, впечатление было обманчивым, так как с восходом ночь отступала, оставляя после себя лишь рваные полосы низко стелющегося по земле тумана. Но дожить до рассвета было суждено единицам, поэтому для большинства людей, безмятежно уснувших под надежной охраной магии леса, этот мрак стал похоронным саваном, укрывшим их разорванные в клочья останки.
И без того, казалось бы, непроглядная тьма сгустилась еще больше, когда две стремительные тени на какое-то мгновение закрыли собой свет далекой луны. А затем...
Гольстерры обрушились на спящий лагерь, и тем, кто быстро и без мучений погиб во сне, повезло намного больше, чем несчастным, успевшим проснуться и увидеть то, что впоследствии будет названо гневом богов и надолго запомнится смертным.
Два огромных монстра — посланцы мстительной Фасы — сделали первый заход на лагерь, пройдясь смертоносным смерчем над спящими, В этом мире было много ужасного. В темных пещерах глубоко под землей жили монстры, один вид которых мог повергнуть в трепет даже очень сильного человека, Но гольстерры... Эти создания являлись олицетворением первозданного зла, поэтому к ним не подходило определение «страшный» или «ужасный», так как ни в коей мере не отражало ни физической, ни тем более внутренней сути этих существ.
Они были зло, только зло и ничто иное. И прямо сейчас это зло праздновало кровавый пир на лесной поляне, где еще совсем недавно безмятежно спали люди.
Ита очнулась от криков. Безумных, режущих ухо и ранящих разум воплей, которые, казалось, не могут быть исторгнуты из человеческого горла. Но гольстерры... Только один их вид может заставить человека сделать то, на что он никогда прежде не был способен.
«Друид ошибся, не дав мне уйти!» — в отчаянии стиснув зубы, подумала девушка, одновременно пытаясь освободиться из плена лиан, опутавших тело.
Сознание того, что где-то совсем рядом из-за нее гибнут ни в чем не повинные люди, придало силы пленнице, и она рванулась так сильно, что показалось: еще немного — и ей удастся вырваться на свободу. Но это была только иллюзия. Лианы могли выдержать даже неистовую мощь оборотня, не говоря уже о жалких попытках обычной женщины.
Ита уже была готова закричать от бессильной ярости, испепеляющей ее сознание и разрывающей легкие огненным жаром солнечного протуберанца, так и не взлетевшего к небу, но не успела. Жизненный путь друида подошел к своей финишной черте.
Огромная лапа гольстерра ударила тело, отбросив его далеко назад, превратив некогда живого человека в расплющенный, ни на что не похожий кровавый обрубок. А вместе со смертью друида, так и не осознавшего, в чем состоял его главный просчет, исчезло заклинание, удерживавшее Иту в плену. Лианы безжизненно опали к ногам девушки, лишившись магической силы, и пленница вновь обрела свободу.
Она сразу же рванулась вперед, но онемевшие ноги с трудом сделали несколько коротких шагов, после чего, споткнувшись в темноте о корень, Ита упала на землю. Боль окончательно привела ее в чувство, а найти оружие, оставленное рядом, оказалось достаточно просто, даже несмотря на то, что ночную тьму только слегка разбавлял призрачный свет луны.
Правая рука подняла с земли лук, а левая на ощупь вытащила из колчана одну из двух оставшихся стрел судьбы. После чего дочь своего отца, привыкшего лично отвечать за собственные дела и поступки, шагнула навстречу аду, ворвавшемуся в этот мир на крыльях посланцев богини Фасы.
Ита шла по лесу, готовая выстрелить в любое мгновение, но чем ближе приближалась к поляне, где умирали последние люди, тем сильнее в ней крепла уверенность — она не сможет отдать стреле часть своей жизненной энергии. Слишком малый отрезок времени прошел с первого выстрела, не позволив ей восстановиться. А это означало — сделка не состоится. Стрела, не получив того, что ей причитается, не выполнит и свою часть договора — не пронзит сердце врага.
«Все бесполезно», — в отчаянии подумала девушка, может быть впервые в жизни ощутив себя не целеустремленной личностью, способной преодолеть любую преграду, а слабой, беспомощной песчинкой, которая находится во власти капризных волн, омывающих берег жизни.
Гольстерр возник неожиданно. Огромная тень появилась буквально из ниоткуда, материализовавшись прямо перед глазами лучницы. Он был непередаваемо ужасен, но Ита видела только смутный контур и ничего более, в который и направила наконечник стрелы.
Девушка чувствовала, что сил на выстрел не осталось, но если отдать всю себя без остатка, До последней капли крови, сверкнув напоследок вспышкой яркой звезды, этого может хватить.
Гольстерр, способный видеть магию в любых ее проявлениях, уже собирался ударить лапой жалкое существо, посмевшее направить на него едва заметно мерцающее оружие. Смять хрупкую плоть, превратив ее в бесформенное ничто. Но в следующую секунду оружие, выглядевшее как искорка светлячка, вдруг нестерпимо ярко полыхнуло огнем, и посланец Фасы инстинктивно отпрянул.
По длинным пальцам Иты, сжимающим тетиву, начали пробегать призрачные искры голубого свечения, и если бы она не была так сконцентрирована на предстоящем выстреле, то, возможно, заметила бы их. Но для девушки-воина в данный момент не существовало никого и ничего на свете, кроме стрелы, являющейся продолжением и окончанием ее жизни. Стрелы, которая, впитав в себя все ее силы, сорвется последним вздохом с сухих горячечных губ и, опьяненная свободой и неограниченной силой, почерпнутой из тела земной женщины, порвет хрупкую ткань мироздания, в очередной раз совершив невозможное — убив того, кого считали бессмертным.
Слепому порождению древнего зла были неведомы чувства. У него не было сердца, души и даже разума. Но, несмотря на все это, нестерпимо яркий свет направленного на него оружия испугал гольстерра. Впервые за всю свою бесконечную жизнь чудовище испытало какое-то чувство. Так как неожиданно осознало — это ослепительное свечение, даже не являющееся магией в прямом смысле этого слова, способно принести смерть. Спасительный прыжок в лабиринт подпространства всего лишь на мгновение опередил роковой выстрел.
Тот, кто некогда был могущественным и всесильным олицетворением Зла, словно беспомощный щенок, тихонько повизгивая, забился в спасительную щель под крыльцом. И не важно, что размеры гольстерра были огромны, а в качестве спасительного крыльца выступал бесконечный лабиринт подпространства. Суть от этого не меняется — всплеск страха был настолько мощным, что сломил волю высшего существа. То, что сумело избежать смерти, забившись в сумрак бесконечного лабиринта, уже не было ни гольстерром, ни вершителем кровавого правосудия, ни тем более посланцем мстительной Фасы. Это был призрак. Безумная тень, которая будет вечно скитаться во тьме, откуда нет выхода. Если бы существовала возможность повернуть время вспять, то гольстерр наверняка предпочел бы смерть вечному безумию. Но что сделано, то сделано, и, как ни старайся, прошлого не вернуть. Это один из основополагающих принципов вечности, остающийся неизменным на всем ее протяжении.
Пальцы отпустили натянутую до предела тетиву — сердце девушки, рожденной от союза человека и гордой эльфийки, остановилось, отдав всю свою жизненную силу стреле.
Они подписали договор. И каждая из сторон обязалась его выполнять. Смертная сделала то, что должна была сделать, отдав все, что у нее было, включая и жизнь, но...
Но цель исчезла. Умерла или же просто растворилась в безумии Хаоса — сейчас это уже не играло особой роли. Просто стрела знала, что уже никогда не сможет найти то, что отныне перестало существовать.
Невдалеке находился еще один гольстерр, но договор не касался всех без исключения гольстерров, а относился только к конкретному экземпляру. Быть может, лучнице было безразлично какое чудовище поразить, но для стрелы существовало нерушимое правило — предсмертный контракт (в результате которого человек умирает, отдав все свои жизненные силы) должен быть выполнен в точности. Никаких замен быть не должно. Иначе договор теряет всякий смысл.
Стрела чувствовала, что сила переполняет ее. Чувствовала, что если не полетит прямо сейчас, то погибнет, хотя стрелы судьбы не могли умереть. Но стрела не смогла пойти против своего естества, нарушив однажды взятое обязательство. Ладонь левой руки мертвой девушки все еще крепко сжимала лук, а натянутую до предела тетиву уже ничто не держало, поэтому оружие все же выстрелило, только в обратную сторону.
Презрев все законы и правила, деревянный лук резко распрямился, а тетива так и осталась натянутой. Раздался резкий щелчок ломающегося дерева, и обратная сторона стрелы с силой ударила в грудь только что умершей лучницы.
Корпус качнулся назад, и бесчувственное тело, выпустив из рук исковерканное оружие, стало медленно оседать на землю. Оно еще не достигло своей конечной точки, даже не успев соприкоснуться с жесткой поверхностью, а остановившееся сердце сделало первый, пока еще слабый удар. Стрела, не в силах выполнить взятое на себя обязательство, разорвала контракт, вернув то, что взяла несколькими секундами ранее.
Многие некроманты, не говоря уже о лордах Хаоса, умеют заставлять мертвых двигаться. Но вдохнуть в пустую бессмысленную оболочку душу и разум не удавалось даже самым могущественным.
Стрела совершила невозможное, вернув жизнь в мертвую плоть, но заплатила слишком высокую цену, навечно застыв каменным изваянием, надгробным памятником, символизирующим нерушимость договора, скрепленного клятвой.
Маятник остановившегося было времени вновь качнулся, и вслед за этим движением жизнь возвратилась в тело погибшей лучницы. А вместе с искрой жизни, воспламенившей лучину разума, вернулась и ненависть.
Ита очнулась спустя всего несколько секунд после неудавшегося выстрела. Вокруг царила непроглядная тьма, смешанная с такой непередаваемо гнетущей тишиной, как будто в мире умерло все живое. Именно эта жуткая тишина, не прерываемая ни единым звуком, даже шорохом ночного леса, привела девушку в чувство.
После неожиданного исчезновения первого гольстерра его напарник, посчитав, что в этом месте больше нечего делать, переместился дальше на запад, оставив после себя лишь хаотично раскиданные останки, покоящиеся в лужах крови. Еще много веков спустя это место будет считаться проклятым, и не только люди, но и звери станут обходить стороной злосчастную поляну. А сейчас здесь было тихо и пусто — огромная братская могила, которую не успели закопать. И рядом — восставшая из мертвых, та, чья неутоленная жажда мести стала причиной гнева небес и гибели всех этих воинов.
Ита не видела и не хотела видеть, что произошло в центре некогда шумного лагеря. Зловещая не прерываемая ни единым стоном тишина красноречиво говорила сама за себя. Там, в полусотне шагов, было царство смерти, и то, что сама Ита тоже только что отдала свою жизнь во имя борьбы со злом, обрушившимся с небес, не имело значения. Ибо люди, раскиданные по поляне, были мертвы, а она все еще жила и дышала.
«Из тебя мог бы получиться отличный человек или неплохой эльф, но в конечном итоге ты можешь превратиться в чудовище, которое ужаснет даже привыкший ко всему Хаос», — неожиданно всплыло в памяти Иты пророчество мудрого Сарга.
Если бы девушка знала, что произошло с гольстерром, которому предназначалась вторая стрела судьбы, возможно, эти слова древнего мага смогли бы заставить ее задуматься о своих поступках. Но она видела только то, что лук сломался. Стрела, вместо того чтобы поразить сердце монстра, превратилась в камень, а сама лучница неизвестно каким чудом выжила. Хотя ясно помнила, как часы ее жизни пробили полночь и вместе с последним ударом остановилось сердце.
«Сарг был прав только в одном, — подумала Ита, возвращаясь к давнему разговору. — То, что я называла ненавистью, было всего лишь легкой, ничего не значащей вспышкой гнева. Я была маленьким ребенком, смертельно обиженным на всех вокруг, потому что мама любя шлепнула меня по попе. Но сейчас... — Ее лицо исказила кривая усмешка, больше похожая на оскал волчицы. — Сейчас моя ненависть подобна урагану, сметающему все на своем пути, это уже не та легкая рябь на поверхности водной глади, когда-то омрачившая сознание».
Ей было нечего делать в этом пустынном лагере, насквозь пропитанном запахом крови и смерти, поэтому, быстро собрав свои вещи, Ита поспешила оставить зловещее место.
Ночной лес таит в себе много опасностей, но та, что однажды упала в объятия смерти и воскресла, уже ничего не боялась. В отличие от безумного гольстерра, растворившегося в лабиринтах подпространства, она знала — умирать не страшно.
Древние мудрецы считали: то, что не убивает нас, — делает нас сильнее. Стрела, превратившаяся в камень, лишний раз подтвердила эту истину — не убив смертную, она сделала ее сильнее. Настолько сильнее, что проявлению этой яростно-безумной мощи ужаснулся даже привыкший ко всему Хаос.
