ГЛАВА 24
В балконное окно врывался яркий, но уже с вечерней багровизной свет. Полосатая тень от решетки без шороха вползла в комнату и подобралась к ножкам постели. Солнце завершало полукруг, вскоре зависнет над горизонтом и опустится за быстро темнеющий край земли.
После ухода Маринки осталась пустота в гениталиях, ясность в голове, и я форсированно пытался оформить в связные слова и образы то новое, что медленно и тягостно выплывало из таких же темно-красных глубин подсознания.
Пошатываясь, я выбрался из постели. Линолеум пола приятно холодил разогретые ступни, но на балконе кафельные плитки столько вобрали тепла, что прижгли пятки. Я поспешно опустился в плетеное кресло, ноги моего нелепого организма – увы, какой достался! – вытянул на дерюжку.
Отсюда и до самого горизонта высотные дома. Все по девять-одиннадцать этажей, есть даже по шестнадцать. Ни клочка свободного пространства, между домами плотным потоком течет серая масса с цветными вкраплениями, похожая на селевой поток, что по дороге размыл цветную глину. По узким обочинам семенят мелкие существа, втягиваются в узкие щели магазинов, по-муравьиному проваливаются в широкие черные норы подземных переходов и метро.
В спину от монолита каменной стены уютно и по-домашнему несет теплом. Огромный город простирается от моих ног. Совсем не Древний Рим с его храмами, колесницами, цирками, гладиаторами, массовыми казнями – пять тысяч рабов распяли на столбах вдоль дороги от Рима до Капуи за один день! – а сверхсовременный город.
И тут же, прерывая внезапное щенячье ликование, что попал не в тот дикий и страшный мир, всплыло страшное видение черного космоса. И звездных просторов! Сжавшись в ком нервов, я с усилием повернул тяжелое, как трактор, воображение в сторону Земли, но сознание вопило, что весь этот вот огромный город – всего лишь крохотнейшее пятнышко на поверхности планеты! Сама планета ровнее бильярдного шара, даже высочайшие горные хребты не рассмотреть на таком шаре, а уж эти небоскребы… Весь город тоньше самой тонкой пленки…
Черная тоска начала заползать в грудь медленно, но с неотвратимостью ледника. Раньше я противился этому страху, но сейчас заставил себя расслабиться, не сопротивляться. Ужас заледенил сердце и, как наводнение, начал подниматься к голове. Как я мал, как все это крохотно! Даже если бы я жил. Но очень скоро эта чернота придет и ко мне.
Я закрыл глаза, подставив лицо солнцу. Теплые лучи щекотали кожу, проникали сквозь веки, я видел колышущийся розовый занавес. Это сейчас я так живу и чувствую, но потом умру. И все это исчезнет.
И меня не станет.
Одряхлевшее тело то ли понесут закапывать на корм земляным червям, то ли сожгут, но это будет тело моего разумоносителя, а я исчезну в тот миг, когда перестану воспринимать это тепло, этот свет, эти звуки.
Ужас заползал все глубже и глубже. Я еще никогда не позволял ему заползать так глубоко, это уже на грани, на некоей грани…
И в этом ужасе, на грани сумасшествия, я чувствовал, как внутри с треском рвутся некие нити, но в то же время что-то сладко ноет, словно оборванные нити срастаются иначе, со странным ощущением тоже… правильности.
Но… другой.
Потом был мрак, затмение, через бездну времени снизу ударило плетеное сиденье кресла. В голове грохот, сердце колотится, как горох в погремушке, под ногтями кровь. В полубессознательном состоянии я переполз с балкона в комнату. Сейчас вроде бы оживаю к норме… хотя внутри по-прежнему это странное ощущение, что во мне что-то срослось по-другому.
На мониторе все еще крутится цветной тетраэдр, скринсэйвер не успел уступить место фотографии Памелы Андерсон. Я хотел дотянуться до клавиатуры, но пальцы оказались странно короткими, а встать сил не хватило.
Отупевший, без чувств, словно вкатили перед операцией пару литров новокаина, развернулся в сторону телевизора, бессмысленно поглядел на мелькающие цветовые пятна. Ощущение было странное, словно мог сравнительно точно ткнуть пальцем в потолок и сказать, что вон та галактика скоро столкнется вон с той, но перестал воспринимать изображения, как их не видит, к примеру, даже самая умная собака.
Ноги не слушались, я уперся ладонями в стул, воздел себя, тяжелого и полного разных органов, придавленного гравитацией. Глаза то расходились в стороны, и тогда видел два плавающих изображения комнаты, то чувствовал, как глазные яблоки со скрипом поворачиваются, взгляд сходится в одной точке, и тогда вовсе переставал понимать, кто я, что со мной только что произошло.
Во второй комнате пронзительно запикало. По телу прошла дрожь, я ошалело повертел головой, где утолщение спинного мозга снабжено органами зрения. Я в жилище существа этой планеты. Звезда этой планетной системы на той стороне. Вернее, планета повернута неосвещенной стороной. Здесь это называется: далеко за полночь. Петухи теперь не поют, но по экрану телевизора с резким пиканьем ползет такая же красная, как эта птица, надпись: «Не забудьте выключить телевизор!» Только что закончился эротический показ для тех, кто на эту ночь остался без самки. Чтобы снять агрессию, вызванную половой возбудимостью, для них крутят эти сцены, чтобы сливали сперму в кулак и засыпали, а не выходили на улицу хватать и пользовать проходящих мимо самок, ибо инстинкт продления жизни, заложенный Самой Природой, подавляет страх перед Уголовным кодексом, придуманным такими же мелкими существами.
Я чувствовал, как тяжелый туман пропитал все тело, как пропитывает комок ваты теплая вода, проник сквозь щели черепа и обволакивает мозг. Когда подумал о новой чашке кофе, мое тело пугливо передернулось: в желудке и от старого печет, как будто проглотил горячий уголь.
Мой мозг, могучий и сильный, достигший такого развития, что в нем появился Я, все-таки из той же плоти, что движима простейшими рефлексами. Сколько бы разумоноситель ни считал, что он руководит своим телом, а не оно им, все же даже мой мозг – лишь покорный и угодливый слуга простых и грубых рефлексов этой плоти из костей и мяса, подобной плоти даже неразумных животных.
Перед глазами поплыли странные образы, видения, и самым краешком сознания я понял, что наступает то страшное состояние, когда исчезаю не только Я, но даже мой разумоноситель, а остается лишь его тело, его рефлексы и те глубинные инстинкты, которые не прекращают работу во время этого сумеречного состояния.
Здешняя наука уверяет, что сны человек видит всю ночь, но запоминает только те, что прошли за десять минут до пробуждения, так как проходит некая волна, что стирает сновидения начисто. Чтобы увидеть то, что снится в полночь, надо завести на то время будильник или попросить разбудить себя партнера.
Разбудил меня среди ночи не партнер, а переполненный мочевой пузырь. Я вынырнул из смутного видения красного теплого пространства, где медленно плавали огромные розовые пузыри, полупрозрачные и невесомые. Я сам был невесомым, перемещался, как аэростат, ощущение было странное, словно я находился в мире, где действуют совсем другие законы природы.
Конечно, ничто не удивляло. То ли во сне чувство удивления всегда спит, то ли то существо, которым становлюсь во время этого странного состояния, не умеет удивляться.
Кое-как поднялся с постели, глаза полузакрыты, на ощупь пробрался в ванную, там раковина выше, не набрызгаю, а когда давление в мочевом пузыре спало, все так же ощупью пробрался к теплой постели. Дальше два-три часа было потеряно, а пробудился уже утром и, не открывая глаз, сразу попытался вспомнить, где был, что со мной происходило.
Летел над городом и высматривал молодых женщин, в гениталиях все еще тяжело и горячо – предвестник поллюции. Мозг заработал, сразу стараясь понять, откуда столько снов, ведь запоминается только то, что было перед пробуждением, остальное стирается… ага, я дважды поднимался ночью отлить: на ночь выхлебал большую банку сока, так что всякий раз запоминался тот кусок, который снился…
– Кем я был? – проговорил я вслух. Голос со сна хриплый, почти нечленораздельный. – Что со мной происходило?.. Где я был?
Пока умывался и привычно тер щеткой зубы, снова придирчиво рассматривал существо в зеркале. То ли это самое, что вчера легло в постель? Не только тело, но и живущее в нем существо? Да что существо, даже за тело не могу сказать с уверенностью… Правда, изменения в теле заметили бы окружающие?
– Если их самих не подменили, – пробормотал я вслух.
Голос прозвучал хрипло, словно подменили и гортань с голосовыми связками. Ведь сравнить не могу. Если у меня стерли одну информацию из мозга и записали туда другую, то я все равно буду считать, что я таким и был. Так что многие тайны кроются в этом загадочном сумеречном состоянии организма. И если бы миллионы умов бились над этой проблемой, а не над улучшением кремов от морщин… Черт, что-то я зациклился на этих кремах. Хоть и достала эта реклама, но кидаться на нее, как бык на красную тряпку, так же глупо, как и следовать ей…
Из зеркала в упор смотрел молодой мужчина с очень серьезными и даже трагическими глазами. Приблизил лицо, внимательно всматриваясь в меня, поднялась рука… ерошит волосы… ага, вот седой волосок!
Короткий укол, слабенькая боль, что тут же растворяется, это моя плоть запротестовала против удаления волоса. Какого черта, вырастет новый. Мои пальцы уже привычно бросили волосок, вина которого лишь в том, что потерял часть пигмента, в мусорное ведро. Но луковица изо всех сил липнет к пальцам, не желает расставаться со мной, с жизнью. Я стряхнул ее с раздражением и стыдом.
И вдруг… совсем другой стыд. Новый. Какого черта, зачем это? Моложе не стану. Тем более – умнее, сильнее, значительнее. У кого-то волосы начинают понемногу терять пигмент в сорок или пятьдесят лет, а у кого-то еще раньше, чем у меня. Есть мужчины, что красят волосы, только бы другие не увидели этих белых волосков среди черной или рыжей шевелюры. Ну да, другие не догадаются!
Уже тщательнее осмотрел себя, ерошил волосы в тщетной надежде найти еще волосок и… оставить. Из самоуважения. Седые волоски вырывал не я, выдергивала обезьяна, мучимая страхом старости. С которыми ничего не могла и не пыталась сделать: ни со страхом, ни со старостью.
Белый кафель стены пересекает редкая рыжая цепочка муравьев. Все двигаются наискось от щели в стене к крану и обратно. Из широкой трубы с глухим стуком срываются тяжелые капли, но шестиногие умницы ухитряются наполнять брюшки прямо из зияющей трубы крана. Похоже, эти дикие муравьи, живущие не в моих горшках, отыскали для себя резервный источник. Муравьи, в которых тоже, как и в людях, столько странного…
Постой, а если именно во сне мой разумоноситель устанавливает более тесную связь с остальными разумоносителями? Обменивается с ними накопленной за день информацией? И все это поступает в некую копилку, что незримо распределена между всеми, как у муравьев – один желудок на всех? Именно потому говорят о некоем информационном биополе? Мол, стоит одному наткнуться на интересную мысль, как ее тут же выбалтывают в разных концах планеты. Дурость, конечно, простейшие мысли приходят многим в простейшие головы одновременно. Это гениальные мысли, высказанные даже вслух, в других головах долго не могут уложиться. Но связь есть… Конечно, не на уровне мысли, а на уровне гораздо более низком, как тот же желудок. Ведь и муравьи через общий желудок узнают многое из того, что никогда бы не узнали поодиночке!
– Но у муравьев, – снова сказал я вслух, вслушиваясь в такие дикие слова, – знания передаются…. э-э… распределяются через пищу. Друг с другом эти глухие тетери разговаривают также феромонами, сяжками и постукиванием. Мы общаемся звуками, как волки или вороны, мимикой, как обезьяны, а также телодвижениями, как хореографистки-пчелы… Но природа наверняка предусмотрела и резервный ход. Гораздо более медленный, но все же…
Сердце колотилось чаще. В черепе заметались хаотические мысли. Я ощутил себя на пороге величайшего открытия, но мороз бежал по коже и забирался вовнутрь от ощущения грандиозности, непомерности, непривычности и даже дикости с точки зрения нормального человека. В старину за такие идеи сразу на костер, это покруче, чем объявить, что Земля не стоит в центре мира. Но сейчас вместо костра – психушки, где накачают наркотиками так, что согласишься со всем, что скажут. И сразу станешь нормальным разумоносителем, приятным во всех отношениях.
Первой связью у человека была придуманная им мимика, затем – речь, потом значки на глине и бумаге, передача текста и изображения с помощью радиоволн…
Но существовала и существует еще и другая связь! Более древняя. Более мощная.
Сердце стучало так, что захлебывалось кровью. Череп распирало изнутри. Взгляд мой заметался между аптечкой, там анальгин, и кухонной плитой…
…А затем уже руки привычно задвигались, поворачивая, зажигая, наливая воду, встряхивая кофейные зерна, затем недолгое вжиканье, коричневый порошок в джезву, а по спинному хребту в затылок поднимался радостный холодок.
Так вот что это за чувство, когда тебе внутренний голос настойчиво говорит, что ты рожден для особой цели, что ты избран для великих дел, что ты предназначен… И можно даже с большой – Избран, Предназначен!
Первые, простейшие обязанности выполнил: дал потомство, продлил род, бросил семя в чье-то лоно. Первая программа выполнена, включается вторая. То есть теперь надо решить задачу посложнее: сделать что-то полезное для всего рода. Племени, народа. Вида человеческого. Не указано жестко, что именно. Может быть, в науке, а может, в религии. Главное же, чтобы было полезное. Еще лучше – спасительное. Как тот олень, что остановился и дрался с волками, давая время стаду убежать.
Черный ужас, что сводил с ума последние дни, отступил, словно кто-то огромный и невидимый кивнул одобрительно: допер! А то после первой программы чересчур расслабился, замуравеился, не спешишь приступать ко второй… А чтобы не халтурил, не откладывал слишком надолго, программа рисует картину неизлечимой болезни, скорой смерти, из-за которой можешь не успеть свершить Великое, Единственное, ради которого и был рожден на белый свет. Или был послан на эту планету – выбирай определение по вкусу.
Пока глаза следили, как поднимается коричневая шапка в джезве, старательно рылся в черноте памяти. Понятно, что за время сна прошло семь… ну, пусть шесть часов. Такое с этим существом происходит каждую ночь, и всякий раз часы жизни теряются. Правда, иногда в мозгу остаются причудливые обрывки странных видений, как на видеомагнитофонной ленте, которую стирали на чересчур высокой скорости.
Может быть, в этот огромный организм, Сверхорганизм, входят не только люди, но и звери, птицы, рыбы? Иначе почему во время этого странного состояния я вижу обрывки того, что видел даже не человек, а птица или вовсе насекомое? Возможно, сон – это состояние, когда происходит обмен информацией между всеми живыми организмами, а не только людьми? Во сне происходит подключение к единому хранилищу, передача туда накопленной за сутки информации? Сверхорганизм корректирует рождение нового поколения своих кровяных и прочих шариков, но задачи ставит на подсознательном уровне?
Гигантский суперорганизм иногда посылает по незримым нитям какие-то крохотные сигналы, поддерживая единство и в то же время давая индивидуумам возможность развиваться самостоятельно. То есть нам предоставлена свобода друг от друга намного больше, чем муравьям, но все же память о единстве прорывается во сне, в причудливых верованиях, религиозных учениях…
Раньше я не уставал издеваться над самовлюбленными ослами, что всерьез полагают, будто их ничтожнейшие по меркам Галактики жизни, что в миллиарды раз меньше жалких микробов, отмечены звездами! Но если это в них говорит искаженное до неузнаваемости смутное чувство родства человека со всем миром? Конечно, прикладная астрология – дурь несусветная, но по крайней мере теперь мне понятно, откуда у этой дури растут ноги. Как раз из смутного осознания родства со всем миром: людьми, деревьями, землей, ветром, звездами, галактиками.
– Значит, я был не первым? – проговорил я вслух.
В который раз обдало холодком, словно стоял раздетый на вершине скалы. Не одинок, кто-то уже чувствовал то же самое, что и я! Пусть не так отчетливо, как я, но чувствовал. Но мне от этой мысли еще страшнее и тоскливее: ну и что? Мир ведь не изменился. Все так же дик, грязен, звероват. Даже так называемая интеллигенция, великие умы, властители дум, – всего лишь более умелое зверье… Что с того, что я это осознал? Сейчас, правда, на костре не сожгут и на кресте не распнут, но в психушке дожидаться неизбежного конца тоже как-то не по себе.
Я привычно включил комп, впрочем, это не я ткнул отростком конечности в кнопку с надписью «Power», в этом мире все лучше меня делает мой разумоноситель, так и я сейчас лишь езжу в этом теле, которое наливает воду в кофейник, что-то включает, выключает, размалывает, сопит, чешется, бродит взад-вперед, таращится на себя в зеркало, а я до треска в черепе стараюсь охватить ту страшную истину, что никак не помещается в сознание.
В меня.