* * *
К городу шли обозы.
Многочисленные груженые подводы, крытые сверху плотной тканью, сопровождали вооруженные витязи в побитых и грязных доспехах. Редкое это дело – чтоб у русского витязя доспех не вычищен был. Значит, недалеко от града бой приняли, не до чистки было, шли без привала, торопились засветло домой вернуться. Несколько наспех перевязанных воинов сидело на подводах, но каждый как мог храбрился и прикрывал раны одеждой или кольчугой, вздетой поверх повязки – не дай бог, подумают родичи, что последние часы воин доживает, бросятся спасать и торжественный миг встречи испортят.
А к воротам уже со всех сторон бежали люди. Не от любопытства – у многих родные ушли с обозами торговать в далекие земли. И вот вернулись. Только все ли?
Мигом у ворот собралась толпа. Бабы, выискивая глазами своих, прижимали к губам платки. Узнавали в обросших бородами бывалых ратниках голобородых юнцов, год назад отправившихся в дальний поход. Кто-то продолжал искать – не находил, но к обозам броситься боялся – нельзя, покуда воевода самолично гостей не встретит. Пока князь из пеленок не вырастет и в силу не войдет, многими делами в городе заправляет княжий пестун – воевода Федор Савельевич. В том числе и встреча честь по чести дорогих гостей, среди которых много незнакомых лиц появилось, – тоже его занятие.
Воевода степенно вышел за ворота, прошел по деревянному подъемному мосту, перекинутому через глубокий ров, и остановился. Рядом встала дочь Настя с хлеб-солью в руках.
– Хоть бы умылась, – сердито шепнул воевода. – Перед людьми стыдно.
Настя потупила заплаканные глаза. Прошептала:
– Прости, батюшка.
Воевода еле слышно вздохнул. Хотел сказать: «И ты прости, дочка», – да не дали.
Впереди обоза шагал высокий человек в песцовой шапке и дорогом кафтане, видимо, специально для торжественной встречи накинутом поверх доспеха. В отличие от кольчуги и нагрудника, кафтан был новым и чистым. На кольчуге же виднелось наспех затертое бурое пятно. И железная пластина на груди была ощутимо помята.
Во все времена торговала Русь. И в спокойное время, и в лихую годину. Как иначе? Издревле особо богата была русская земля пушным зверьем. А серебра было мало. Вот и шел основной обмен в заморских странах – меха на серебро. Без гривны какая торговля? И катались купеческие обозы-караваны по всему свету, порой платя не мехами, а кровью за звонкие заморские монеты. Потому как вдоль торговых путей постоянно шныряют разномастные шайки лихого люда, промышляющего опасной охотой. Много разбойников перевешано вдоль тех трактов, много отчаянных голов осталось валяться в пыли на радость воронам – а все поди ж ты, не переводятся охотники до чужого добра…
Обоз остановился. Человек шагнул вперед и поклонился.
– Здрав будь, воевода.
– И тебе здоровья, Игнат-купец, – ответил Федор Савельевич. – Хлеб-соль, с возвращением. Легок ли был твой путь?
– Дошли с Божьей помощью, – ответил Игнат, машинально проведя рукой по вмятине на нагруднике.
Воевода посторонился, пропуская дочь. Настя подошла, протянула каравай. Игнат отломил кусочек, обмакнул в соль, но, прежде чем отправить в рот, понюхал хлеб и зажмурился от удовольствия.
– Вот теперь верю, что дошли, – сказал он и поклонился вторично. – Земной поклон тебе, град Козельск! И вам, братья мои и сестры!
Толпа ответила радостным многоголосьем, вверх полетели шапки.
– Здрав будь, Игнат!.. Здорово!.. О тебе забудешь, как же!.. А и забудешь – ты ж о себе напомнишь!..
Положенный предками ритуал встречи странников был окончен.
Народ ринулся через мост. Десятки рук хлопали по плечам усталых ратников и купцов, хватали под узцы лошадей и влекли их к воротам. Выли бабы – большинство от счастья, найдя своих, но кто-то и от горя, узнав страшное. Таких утешали как могли.
Но все же вернувшихся было больше. Усталых, обветренных, битых дождями и стрелами лихого люда, многое повидавших в дальней дороге, но возвратившихся к стенам родного города.
Обоз медленно втягивался в ворота. Но не только русские телеги были в том обозе. Чужие повозки, крытые плотными цветастыми тканями, ехали позади. Люди в странных, незнакомых одеждах шли рядом с теми повозками.
Но никто не удивлялся гостям. Многих разных людей из иных стран повидали горожане за прошедшие годы, когда в Козельск на ярмарку начал съезжаться торговый люд. Правда, нынче Игнат привез каких-то уж совсем странных – но ему виднее. Не первый год в дальние края с обозами ездит, потому и главой над торговым поездом вот уж в третий раз был назначен. И вернулся. А это в торговом деле самое сложное – вернуться. Потому как пути-дороги нынче ох какие неспокойные.
На смотровую площадку княжеского терема вышла княгиня с маленьким ребенком на руках. На плечи княгини был наброшен пурпурный плащ. Золотой обруч, украшенный жемчугом, лежал на голове молодой женщины поверх черного вдовьего платка, скрывающего волосы.
Нянька подошла сзади и набросила на плечи княгини тёплый воротник из шкурок редкого темного соболя.
– Ветрено, матушка. Сама застудишься и дитен-ка застудишь.
– Спасибо, Петровна, – еле слышно сказала княгиня, кутаясь в соболиный мех и крепче прижимая сына к груди. – И правда, зябко нынче.
Ей было вряд ли больше тридцати. Красивая женщина, с истинно княжескими чертами благородного лица, да только бледна и глаза припухли от слез. Около года назад уехал на охоту с малой дружиной муж ее, князь Козельский, да так и не вернулся. Ни весточки, ни слуха. Может, ордынцы, может, лихие люди постарались – кто знает. Степь свои тайны раскрывает неохотно. Ждала, не хотела верить. Лишь недавно черный вдовий платок надела, как нового князя на свет родила. А всё ж надеялась – а вдруг…
– Игнат с обозами вернулся, слава те Господи, – перекрестилась нянька.
Глаза княгини заблестели. Всхлип утонул в соболином меху. Княгиня повернулась и чуть не бегом метнулась обратно в терем.
– Ой, дура старая! – Нянька прикрыла рот морщинистой ладошкой. – Только дитятко чуток забываться стало – и тут я со своим языком!
И бросилась вслед за княгиней…
К Игнату вразвалочку подошел купец Семен Васильевич в высокой бобровой шапке и теплой медвежьей шубе, раскинул руки:
– Ну, здорово, братко!
– Здорово!
Братья обнялись.
– Ох, и заматерел ты, Семен, зараз и не обхватишь!
Игнат взял брата за плечи и чуть отодвинул от себя.
– Дай-ка я на тебя посмотрю. Заматерел, заматерел! А пошто в мехах-то? Весна чай на дворе.
– Не люблю, когда зябко, – поежился Семен. – Да и положение обязывает. Ты лучше скажи, много ли нам товару наторговал?
– На ярмарку хватит, чтоб лицом в грязь не ударить, – улыбнулся Игнат. – И еще останется.
– Это хорошо, – кивнул Семен. – И то хорошо, что ты аккурат к весенней ярмарке успел. Гости из русских градов, тех, что Орда мимо обошла, по пути в Новгород к нам заглянули. Не сегодня-завтра собирались торговище зачинать – а тут еще и ты…
Мимо них нескончаемым потоком ташились телеги и повозки с товарами. Усталые волы, влекущие груженые подводы, почуяв запах сена и стойла, стали быстрее перебирать копытами.
С одной из телег спрыгнул рослый воин в ордынских кожаных доспехах, не иначе, взятых с бою. На плечах у него был наброшен сильно потертый плащ-каросс, сшитый из шкур невиданных животных. В правой руке воин держал копье с наконечником-лезвием необычной каплевидной формы, заточенным с двух сторон, в левой – небольшой круглый щит, обтянутый толстой шкурой животного, живущего далеко за Срединным морем. Рог этого зверя, который он, судя по байкам ярмарочных брехунов, таскал на носу, торчал из центра щита.
Но не только оружие воина было необычным. Его лицо под полукруглым шлемом кочевника было абсолютно черно. Как и его руки, сжимающие оружие. Воин подошел, встал на шаг позади Игната и застыл, словно статуя.
Семен опасливо покосился на странного воина.
– А это кто такой? – спросил он тихо. – Пошто личиной черен? Сажей, что ли, измазался? Или ты, прости Господи, черта к себе на службу взял?
Игнат рассмеялся.
– Да нет. За Срединным морем, которое Итиль-река питает, земля есть – так там все люди и ликом, и телом черны. Встретил я его на пути зело далече отселе. Ну, подсобил ему немного – он один супротив полудюжины бился. Назвался воином. Тогда еще по-нашему не разумел, знаками показывает, мол, его жизнь теперь мне принадлежит. Я ему толкую – да ладно тебе, ничего ты мне не должен. А он – ни в какую. С тех пор от меня ни на шаг.
– Во диво-то! – покачал головой Семен. – Чего только на свете не бывает!.. А это чего такое? – хохотнул Семен. – Ты, братко, в заморских странах цельное дерево прикупил? Нешто у нас своих деревьев мало? В лесу сколько хошь и бесплатно. Али забыл?
На специально построенной длинной телеге пара волов тащила длинную струганую лесину с углублением на конце. Вслед за этой телегой шли еще несколько, крытых сверху дерюгами от дождя и любопытных глаз.
– И на кой тебе такая здоровая ложка? – посмеиваясь, продолжал допытываться у брата Семен.
– То не ложка, – серьезно ответил Игнат. – То мой дар городу. Машина иноземная. Прямо через стену в ворога может камни или иные снаряды метать.
– А то у нас на стенах самострелов мало, – осуждающе покачал головой Семен, покатал на языке непривычное слово. – Машина… А ты у веча спросил, нужен городу такой дар? Твоя машина места займет с две избы, а тут у нас и так развернуться негде.
– Машина разборная, – спокойно ответил Игнат. – Время придет – глядишь, пригодится.
– А глядишь, и не пригодится, – продолжал ворчать Семен. – Помяни мое слово, только зря наше общее дело в расход ввел.
– Тот расход на меня запишешь, – ровно ответил Игнат. Семен отмахнулся.
– Вот, сейчас начнем рубели считать. Ты просто в будущем дары городу поменьше размерами выбирай. Еще пара таких даров – и наши с тобой подворья в посад переносить придется.
Телеги прошли. Вслед за ними потянулись повозки, крытые слегка выцветшими от ветра и дождей тканями необычной расцветки. Рядом с повозками шагал невысокий человек в цветном халате, шитом из дорогой канчи. Его плоское лицо с раскосыми глазами было бесстрастно, словно вылеплено из желтой глины. На поясе у человека висел длинный прямой меч.
– А энтого ты не иначе как в Орде прихватил? – кивнул на человека Семен.
– Тоже нет, – ответил Игнат. – То не ордынец. То человек из страны Кара, по-нашему выходит Поднебесная.
– Я смотрю, ты с собой иноземцев со всего света собрал, – хмыкнул Семен. – Эти тоже все из-за Срединного моря?
Действительно, через город шли что повозки, что люди рядом с ними, ранее в Козельске невиданные. На голове одного из гостей были намотаны какие-то тряпки, причем намотаны плотно, на манер шапки. Другой гость на тонконогом злом жеребце был горбонос, одет в короткополую черную куртку, обшитую дорогой кольчугой, широкие штаны и сапоги с загнутыми кверху носами. На его поясе висел длинный кинжал, отделанный серебром и драгоценными камнями. Волов, впряженных в повозки, и своих молчаливых слуг погонял гость громко, гортанно и отрывисто. Ему вторили двое чернобородых соплеменников, ехавших чуть позади и одетых попроще.
– Любопытен ты шибко, братец, – рассмеялся Игнат. – Скажу лишь одно – это люди. Как и мы с тобой. Они к нам в пути пристали, так вместе и ехали всю дорогу. В городах торговали, на пропитание себе зарабатывали. И нам сподручней – чем народу больше, тем товар сохраннее что у них, что у нас. Время сам знаешь какое, на дорогах неспокойно. А пока вместе ехали, они помаленьку по-нашему разуметь стали. Особливо вон тот.
Игнат кивнул на человека в тюрбане.
– Летопись пишет, учен за морем, да и лекарь наизнатнейший. Так что после баньки да за столом сам у них все и расспросишь.
Замыкала обоз открытая телега, к которой был привязан человек. Руки его были растянуты между бортами телеги и примотаны к железным заушинам крепкими сыромятными ремнями. Кольчуга покрывала тело человека, словно вторая кожа. Видно было, что ковалась она искусным мастером на заказ и подгонялась точно по фигуре. Грязная, местами порванная белая накидка с большим черным крестом на груди была надета поверх кольчуги и перехвачена на талии кожаным поясом. Белый мятый плащ с таким же крестом лежал на дне телеги, частично прикрывая сваленные в кучу подшлемник, двустворчатые наручи, наплечники, наколенники и кольчужные чулки той же работы, что и сама кольчуга. Похожий на мятое ведро с прорезью для глаз шлем крестоносца перекатывался у ног хозяина, погромыхивая в такт подпрыгивающей на бревенчатой мостовой телеге и порой задевая за рукоять огромного двуручного меча, валяющегося там же. Тогда громыхание становилось громче, словно в пустое ведро долбанули ухватом.
Телега скрипнула – и остановилась. Обоз въехал в город.
Отрок, стоящий на посту возле большого железного ворота, навалился на рукоять. Медленно начали сходиться тяжелые створки городских ворот. В уменьшающуюся щель между створками было видно, как поднимается на цепях бревенчатый мост через ров – дополнительная защита ворот в случае штурма.
Видимо, услышав обрывок разговора двух братьев, крестоносец поднял голову. В зеленых кошачьих глазах пленника сквозило презрение. Он взглянул на братьев, на стоящего рядом с ними чернокожего воина, перевел взгляд на идущего впереди человека в тюрбане, тряхнул роскошными золотыми кудрями, которым бы любая девка позавидовала, и сплюнул в прелую солому на дне телеги.
– Хорошая компания, – негромко проговорил он. – Грязный мавр и неверный сарацин. И с ними их друзья – куча лесных язычников.
Семен показал глазами на привязанного крестоносца:
– А это кто? Тоже, что ли, торговый человек? Больно рожа у него разбойничья.
– А это натуральный разбойник и есть, – ответил Игнат. – Их последнее время на Руси полно развелось. Слышал я, будто они к Пскову и Великому Новгороду подбираются – Орда с одной стороны, Ливонский орден – с другой.
При словах «Ливонский орден» крестоносец поднял голову. Высокомерные черты его лица исказились гримасой ненависти.
– Что ты там протявкал об Ордене, собака? – крикнул он.
На крик обернулись люди, разгружающие обоз. Воевода Федор Савельевич, было направившийся с дочерью к своему дому, остановился, повернул голову и прищурился. Настя тоже обернулась… и вдруг застыла на месте, не в силах оторвать взгляда от роскошных кудрей цвета солнца, слипшихся на виске от засохшей крови, и от благородно-надменного лица крестоносца.
Семен удивленно воззрился на пленника.
– Ишь ты, какой разговорчивый! И по-нашему разумеет. Только говор у него странный, словно сам как собака гавкает… Откуда ты его взял, братко?
Игнат вновь провел рукой по вмятине на нагруднике.
– Он сам взялся. Верстах в двадцати отсюда с ватагой лихого люда. Он у них там вроде как за главного был. Навалились со всех сторон, но мои ребята не дремали, да и иноземцы подсобили. В общем, покрошили мы ту ватагу, а его все никак взять не могли – он весь в железе и меч у него обоерукий, в две длины нашего клинка – не подойдешь.
– И как взяли? – живо поинтересовался Семен.
Игнат кивнул на здоровенного молодца, про которых в народе говорят «что поставишь, что положишь». Парень был росту невысокого, но ширину плеч имел считай одинаковую с ростом. На плече молодец тащил тяжеленный дубовый ослоп, окованный тремя широкими полосами железа. На железе имелись неровные темные пятна – то ли ржавчины, то ли чьей-то засохшей крови.
– Да вон Митяй своей оглоблей приласкал по тому ведру, что крестоносец на башке носил, и поплыл ливонский рыцарь. Тут мы его и повязали.
Семен покачал головой.
– Ну, дела-а-а… А чего не добили? На кой он вам сдался с собой возить, кормить… Это ж какой расход! Он же поди один жрет за троих.
– Да как-то в запарке не до того было, – пожал плечами Игнат. – А потом уж после боя – куда его денешь? Резать пленного – то не по совести. И отпустить нельзя – опять шайку соберет, на дорогах разбойным делом промышлять станет. Вот и порешили до города довезти – а там уж как народ рассудит.
– Совестливый ты больно, братец, – скривился Семен Васильевич. – Ножичком бы по шее чик – и народу проще бы было. Делать людям больше нечего, как с иноземным разбойником канителиться.
Крестоносец злобно оскалился.
– Я бы с тобой, пес, точно решил все очень просто, – прорычал он. – Нож бы не понадобился. Плохо пачкать оружие о такой собака, как ты.
Семен покосился на мощные запястья крестоносца и усмехнулся.
– Бог не выдаст, рыцарь не съест. А случись нам на кулачках перехлестнуться – боюсь, подпортил бы я тебе личико-то. Всю жизнь оставшуюся морду в ведре б своем прятал.
– Развяжи мне руки, – прохрипел крестоносец. – Тогда посмотрим, чей морда надо будет прятать.
– Можно и развязать, – задумчиво проговорил Семен Васильевич. – А можно и повременить. Ежели тебя к ближайшей осине везти, так чего мучиться – развязывать, потом обратно связывать. Дать еще раз по башке Митяевой оглоблей – да и вздернуть благословясь, чтоб понапрасну время и жратву на тебя не тратить.
– На все воля божья, – прервал размышления брата Игнат. – Нельзя над пленным самосуд чинить. Вече решит, как с ним быть.
– Дак то вече еще когда соберется…
– А пока вече не соберется, пусть отец Серафим решает, куда его девать, – жестко прервал брата Игнат. – Как-никак, крест на лихоимце. Кстати, вон и батюшка идет, легок на помине.
К собравшимся степенной походкой направлялся высокий старец в черной рясе с большим медным крестом на груди. Длинная белая борода отца Серафима почти полностью закрывала крест.
Братья поклонились, священник осенил их крестным знамением.
– Приветствую тебя, сын мой, – промолвил отец Серафим, обращаясь к Игнату. – Легок ли был твой путь?
– Не сказать, что легок, батюшка, но дошли твоими молитвами, – ответил Игнат.
– Истинно так. И тебя, и твоих молодцев, Игнат, не забывал я в молитвах.
Крестоносец хрипло засмеялся. Отец Серафим внимательно посмотрел в глаза пленника, после чего вновь повернулся к Игнату.
– А что это за человек? Вроде как знак Божий на нем.
Игнат ответить не успел. Его опередил крестоносец.
– Знак Божий на нас обоих, священник! Только я служу Богу, а ты – сатане!
– Вот такой братцу ушкуйник разговорчивый попался, – сказал Семен. – Батюшка, посоветуй, что с ним делать, а? Может, прям здесь порешить – и всех делов? Чтоб руки не поганить, можно прям с телегой в Жиздру спустить? Глядишь, раки летом потолще будут, они до всякой падали сильно охочи.
Серафим отрицательно покачал головой.
– Нельзя. Тоже Божья душа, только заблудшая. Опустите его пока в поруб, пусть охолонет маленько.
– Дело говоришь, батюшка, – одобрил Игнат. И крикнул работникам, разгружающим возы:
– А ну-ка, ребятушки, возьмите божьего человека под микитки да спустите в поруб. И привяжите покрепче.
Один из работников подошел, оглядел с сомнением пленника и, почесав затылок, изрек глубокомысленно:
– Как бы не убёг божий человек. Такому путы порвать – раз плюнуть. Пригляд за ним надобен.
– Дело говоришь, – кивнул Семен. – Скажи деду Евсею, пущщай присмотрит за ним пока. И за его барахлом тоже, чтоб не растащили ненароком. Не забыть бы воеводе сказать, как увижу, какая ворона к нам в поруб залетела.
Работник обернулся.
– Эй, парни! Тут дело такое, один не управлюсь. Ворога надо в поруб доставить.
Еще трое работников несколько нерешительно подошли к телеге. Один взял в руки двуручный меч, покачал на руке, прикидывая вес, посмотрел на крестоносца, перевел взгляд на тяжелую рукоять меча, потом снова взглянул на пленника.
– Чего уставился, деревенщина? – презрительно бросил крестоносец. – Или рыцарский меч руки оттягивает?
– Да нет, – пожал плечами мужик. – Вот прикидываю – дать тебе слегка по макушке твоим мечом, чтоб не дергался, или сам дашь себя связать?
– С мечом-то оно всяко сподручнее будет, – поддакнул другой работник. – А то не ровен час…
– Вяжите, – отрывисто бросил крестоносец. – Черт с вами.
И добавил что-то многоэтажное на непонятном лающем языке.
Бить пленника не стали. Просто, развязав ремни, сноровисто заломили локти назад, сняли с телеги и, связав руки сзади, повели через весь город к городскому порубу, прилепившемуся к дальней стене козельской крепости. Один из мужиков шел сзади, напялив на голову рыцарский шлем и неся огромный меч на плече, словно грабли. Другой тащил под мышкой тяжелый нагрудный панцирь, завернув его в белое одеяние, словно в простую тряпку.
– Ну и нам пора благословясь, – сказал Семен, плотнее запахиваясь в медвежью шубу. – Что-то ближе к вечеру холодать стало. Пошли-ка, братко, отсюда. Сегодня у нас еще дел невпроворот – банька, потом застолье. Девки уж поди пирогов напекли да медовухи бочку выкатили, как я загодя велел. А завтра поутру ярмарку устроим.
– Спасибо, брат, – кивнул Игнат. – Знаешь, чем угодить.
– А то, – хмыкнул Семен. – Мне ли не знать? Будто сам с обозами торговать не хаживал.
