Глава 20
Особый приказ ГКО № 3. Для немедленного исполнения
1. В течение 10—12 мая 1941 года возможно внезапное нападение немецких войск или их союзников на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с массированного артиллерийского обстрела и авианалетов.
2. Задача наших войск — всеми силами и средствами отразить внезапный удар немецких войск или их союзников. Войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов в указанные сроки находиться в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар.
ПРИКАЗЫВАЮ:
а) В течение ночи на 10 мая 1941 года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе.
б) Перед рассветом 10 мая 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать.
в) Все части привести в полную боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно. Личному составу раздать двойные боекомплекты и сухие пайки на три дня.
г) Противовоздушную оборону привести в полную боевую готовность, произвести подъем приписного состава. Подготовить мероприятия по затемнению городов и объектов, мероприятия по раннему обнаружению самолетов противника.
д) В течение ночи на 10 мая 1941 года скрытно вывести из парков бронетехнику и автомобильный транспорт, расположить в резервных местах дислокации.
Запасной аэродром 124-го ИАП, п. Бружево, 9 мая 1941 года
Со звенящим ревом восьмерка пятнистых «Яков» пронеслась над рощей и, встав в круг, пошла на посадку. У штабной палатки 124-го истребительного авиаполка, на скамье, сколоченной из наспех оструганных жердей, сидели летчики.
— Гляньте, мужики, кажись, наши прилетели, Пронин из второй эскадрильи. Пошли новые самолеты смотреть. — Вихрастый лейтенант с восторгом в глазах вскочил со скамейки и, прикрывшись ладонью от слепящего солнца, стал наблюдать, как техники закатывали и маскировали приземлившиеся машины в лесополосе.
— Да сиди уже, Серега, — лениво отозвался другой летчик, постарше. — Ну и с чего ты взял, что это именно Сашка прилетел? Они как в конце марта в Псковский учебный центр убыли, так о них до сих пор ни слуху ни духу. Вот сейчас к штабу подойдут, все и разузнаем.
— А вот знаю, — не унимался молодой лейтенант. — Вчера Круглову командир звонил, они в Белостоке, в полку ночевали, а сегодня, видать, и к нам пожаловали. А еще вчера утром техники прибыли и площадки готовили, а они еще перед майскими из Пскова приехали, помните, о новых «Яках» рассказывали? Ну, Петрович, пошли, а то мне самому как-то не с руки. Да и скучно. Второй день загораем, комаров кормим! Что за учения такие странные?! То гоняли полгода с утра до ночи, а сейчас сидим, носа из палаток не высовываем. Сегодня, между прочим, уже девятое мая!
— Скучно ему, видите ли. Ты трепись поменьше, Серега, чтобы в особом отделе совсем скучно не стало, — по-стариковски буркнул собеседник. — Лучше, вон, район полетов изучай и позывные зубри.
— Да ладно тебе ворчать, погляди лучше. Точно они, вон и сам Пронин идет, я ж говорил. Ну, чистые гусары! И кожанки новые, и ботинки, — с завистью в голосе добавил он.
— Какие еще гусары? — не понял Петрович.
— Ты на штаны, на штаны посмотри! — смеясь и тыкая пальцем в сторону идущих, не унимался лейтенант.
К штабной палатке в сопровождении стартеха второй эскадрильи Буракова неспешно шла группа летчиков. Вглядевшись, Петрович узнал своих однополчан и комэска-два Александра Пронина. Да, прав Серега: куртки на летчиках были нового образца, не чета их старым регланам. Раньше в подобных только московские инструкторы ходили. А вот штаны выглядели действительно странно: плотная зеленая ткань туго обтягивала ноги. И вправду, словно гусары в лосинах из старых книг!
— Ну, здоров, мужики, как оно? Смотрю, и Владимир Петрович здесь, — улыбаясь, Пронин протянул руку. — Ты ж до моего отъезда в штате первой эскадрильи стоял?
— Да вот, Саша, в третью для усиления перебросили, — блеснул золотой фиксой Петрович.
— Ну и хорошо, значит, рядом будем, как в финскую. Ладно, ты погоди пока, сейчас доложусь о прибытии, и поговорим.
Летчики дружески приветствовали однополчан, делились последними новостями, из-за гула голосов никто не заметил, как полог палатки откинулся и оттуда вышел замкомполка капитан Круглов.
— Иди, представься, вон и начальство уже здесь, — пихнул Пронина в бок Петрович.
— Товарищ капитан, группа летчиков из состава второй эскадрильи по окончании курсов переподготовки прибыла в ваше распоряжение. Доложил старший лейтенант Пронин.
— Молодцы! Командир звонил мне с Высоко-Мозовецка, они тоже уже на месте. Вы ведь вместе из Белостока вылетели? — спросил он, пожимая пилотам руки, а затем, взяв Пронина за локоть, отвел чуть в сторону.
— Как там обстановка, в дивизии? А то мы здесь вторые сутки кукуем, с тех пор как получили приказ действовать согласно плану прикрытия. Вот сидим как на иголках, ждем то ли отбоя, то ли шифровки на вскрытие «красного пакета». Тут еще и третью эскадрилью штурмовиков из 129-го полка к нам прикомандировали.
— Так это ж истребительный полк, откуда там вдруг штурмовики взялись?! — искренне удивился Пронин.
— А их под Минском переучивали и тренировали, теперь на «Бакланах» летают.
— На чем? — еще более удивился пилот.
— А, так ты ж не знаешь, это они так «И-153Ш» обзывают, мол «Чайка» из истребителя в штурмовик превратилась, выходит, стала «Бакланом». Злятся мужики, ведь только третью из всего полка на «Чайках» оставили, а остальные эскадрильи получили новую технику, «Ил-2». Слышал о таком?
— Слышал и видел! Нас на курсах со всеми новыми типами знакомили, и не только с нашими, но и... — Пронин многозначительно кивнул головой в сторону запада. — Во всех ракурсах показывали и рассказывали.
— Ладно, об этом потом. Вы ведь еще вчера из Белостока должны были вылететь? Почему задержались? — перебил его Круглов.
— Мы вчера к трем часам на траверз аэродрома вышли, смотрю, самолеты стоят рядами, ну, думаю наши все здесь, стали снижаться, и только на пробеге глянул, а это макеты, оказывается, а на подходах к аэродрому зениток понатыкано. Из наших на аэродроме только комендант Балабуев да рота охраны. БАО по тревоге ушел, ни одного заправщика не осталось. Командир сразу в штаб дивизии уехал, а комендант стал с тыловиками созваниваться, только к восьми вечера прикатил бочку-прицеп на конной тяге, так мы до ночи ручку насоса и дергали. А с утра комдив командира опять в штаб вызвал. Вот и задержались, — развел руками Пронин и спросил: — А куда наш батальон обеспечения делся?
— Часть у нас, другая в Высоко-Мозовецке, тьфу ты, напридумывали ж пшеки названий, с первой и четвертой эскадрильей, а остальную технику, ну там разные водо-маслогрейки и все зимнее имущество, еще два дня назад отправили под Оршу, — сообщил Круглов и неожиданно мрачно добавил: — Это что ж, неужели мы так далеко отступать собрались?
Ответить Пронин не успел: из палатки выбежал адъютант эскадрильи и, поискав глазами Круглова, крикнул:
— Товарищ капитан, шифрограмма из штаба дивизии!
— Ну вот, началось, кажись. Ладно, вы пока располагайтесь, обедайте, а я пошел.
— Все, мужики, позже наговоритесь. — Пронин подошел к группе летчиков и хлопнул по плечу старого друга. — Петрович, пошли, покажешь, где у вас здесь кормушка, а то так жрать охота, что и переночевать негде.
— Ну, пойдем, — отозвался Володя. И с лукавой усмешкой продолжил: — Заодно расскажешь о своих штанцах знатных, тут ребята уже чуток посвятили в тайну, говорят, что хорошо от перегрузок помогают, а вот в причинном месте не жмут? А то надавят, где не надо, и все, спекся. Врагов-то на землю валить сможешь, а вот бабу... А меня, между прочим, молодая жена дома ждет.
— Напрасно ехидничаешь, Владимир! Это не «штанцы», как ты только что заметил, а высотный компенсирующий костюм КК-41. Очень полезная вещь для нашего брата-истребителя, теперь и перегрузки легче переносятся и не боишься, что сознание потеряешь и резко на грунте окажешься. И вообще, не надо из меня секретную информацию вытягивать, давай лучше жрать веди, коль обещал. А заодно расскажи по дороге, что в полку за эти два месяца интересного произошло?
— А что произошло? Учились мы упорно, вот что произошло. Ты ж помнишь, в декабре, это еще при тебе было, приехали инструкторы из Липецкого центра? Вот они нас и учили разным тактическим приемам, в основном как с наибольшим эффектом применять в бою наших шестнадцатых «ишачков». А в марте директива пришла по новым штатам полка, теперь в эскадрилье по двенадцать самолетов, а вместо звена — пара. Всех заштатников, молодых прошлого года выпуска или стариков, не сдавших контрольную проверку по переподготовке, отправили в учебные центры на доучивание. По инженерной службе тоже было цэу: все неисправные самолеты и двигатели направить на ремзаводы во внутренние округа. Вот такие у нас интересные новости.
11 мая 1941 года, воскресенье
Отсюда — и до самой Победы...
По иронии судьбы, две армады бомбардировщиков, немецких и советских, встретились в воздухе над новой границей СССР. Первые шли на Киев, Барановичи и Минск, вторые — на Варшаву, Краков и Бялу Подляску, точнее, на расположенные в пригородах этих городов железнодорожные узлы.
Обменявшись несколькими не слишком прицельными пулеметными очередями, летающие монстры разошлись, оставив поле несвершившегося боя истребителям прикрытия, сцепившимся в схватке не на жизнь, а на смерть. В бомбовых отсеках и тех, и других дремала фугасная смерть, готовая с воем ринуться с высоты вниз и рвать, убивать, поджигать, разрушать. Но пальцы штурманов-бомбардиров еще не легли на клавиши бомбосбрасывателей, а глаза не приникли к обрезиненным окулярам прицелов.
Старый мир, с легкостью смирившийся с оккупацией доброй половины Европы и сейчас судорожно высчитывающий, что он сумеет со всего этого поиметь и сколько средств еще стоит вложить в эту войну, доживал последние секунды. И в миг, когда первая бомба коснулась земли, насквозь прогнивший мир исчез в ослепительно огненном всполохе взрыва — первого взрыва самой страшной войны двадцатого столетия.
Когда немецкие бомбы вздыбили асфальт и брусчатку улиц советских городов и обрушили вниз искрошенный слепой тротиловой яростью камень жилых домов, их товарки разорвались в самой гуще ожидающих отправку эшелонов с горючим, техникой и боеприпасами на Варшавском, Краковском, Данцигском, Кенигсбергском железнодорожных узлах.
И одновременно с этим взорвались «заряженные» еще в Союзе эшелоны с горючим, по роковой «ошибке» персонала железнодорожных станций загнанные туда, где стояли десятки и сотни эшелонов с подготовленными к отправке на фронт боеприпасами и военной техникой.
А еще несколькими часами спустя первые советские бомбы упали и на столицу тысячелетнего Рейха, доказывая, что возмездие иногда приходит практически одновременно со свершенным преступлением. Почти никто из участников этого вылета не вернулся на свои аэродромы, но прецедент был создан: теперь Гитлер знал, что никто и ничто на территории Германии отныне не может чувствовать себя в полной безопасности.
И это было еще только начало...
Десантные надувные лодки и понтоны с легкой техникой еще даже не успели достичь середины Буга, когда восточный берег взорвался пулеметным и винтовочным огнем. К которому спустя несколько минут, словно специально отпущенных для того, чтобы пулеметные расчеты успели пристреляться и войти во вкус кровавой вакханалии, присоединились пронзительный вой и гулкие хлопки разрывающихся в воде и на противоположном берегу мин. Первая волна форсирующих приграничную реку войск была буквально сметена этим огненным шквалом.
Быстро сориентировавшееся командование прекратило наступление, вызвав на подмогу артиллерию, старательно перепахавшую осколочно-фугасными снарядами вражеский берег. Однако отдающие приказы немецкие командиры не знали о новой тактике действий советских войск. Как и о том, что приказ «не поддаваться на провокации» был отменен еще месяц назад. Едва только форсирование реки возобновилось и немецкие пехотинцы втянулись на изуродованный взрывами, превратившийся в грязное воняющее тротилом месиво берег, занявшие вторую линию окопов, почти не пострадавшую от обстрела, пограничники встретили врага новыми пулеметными очередями и беглым огнем самозарядных винтовок.
Высадиться на вражеский берег немцы смогли лишь через четыре часа, после того как спешно вызванная штурмовая авиация полностью сравняла с землей позиции русских погранвойск. По самым предварительным подсчетам, эти несколько часов стоили им почти трех сотен погибших и раненых и множества безвозвратно потерянных понтонов с техникой.
Танки с литерой «G» на лобовом бронелисте шли почти на пределе возможностей, благо русские дороги оказались даже несколько лучше, чем представлялось. И чем дальше они углублялись на территорию Советской России, тем чаще встречались брошенные на обочине бронемашины, знакомые по справочникам и учебным фильмам «Т-26» и «БТ» с распахнутыми башенными люками, похожими на уши смешного мышонка из американского мультика.
Знакомая картина, подобное они уже видели в Польше и Франции. Трусливые большевики драпают, бросая неисправные или попросту растратившие горючее машины, даже не трудясь вывести их из строя. Что ж, значит, трофейщикам будет чем заняться: захваченная техника пригодится Вермахту как шасси под лучшие в мире противотанковые или зенитные пушки. Какая ирония судьбы: русские танки будут жечь немецкие пушки, установленные на их же собственные гусеницы! Командование не ошиблось: ждать от Советов чего-то экстраординарного не приходилось, блестящий блицкриг развивался в полном соответствии с озвученными перед наступлением планами.
Тем неожиданней было появление русских танков, оказавшихся какими-то незнакомыми, хоть и весьма схожими с успевшими войти в справочники новейшими средне тяжелыми «Рг-34». Схожими — да не совсем: оснащенные массивной башней с длинной пушкой танки оказались для немецких панцерманов неприятным сюрпризом. Очень неприятным — идущая первой командирская «тройка» напоролась на бронебойный снаряд и замерла, окутавшись дымным пламенем синтетического бензина: болванка пробила лобовой лист и финишировала в моторно-трансмиссионном отделении. Одновременно вспыхнул и замыкающий колонну танк, на сей раз «Рг-1У» с коротким обрубком 75-мм пушки в башне.
Запертые в огненном капкане машины, в основном чешские «Праги» и легкие «Рх-1» и II, попытались рассредоточиться, спешно съезжая с шоссе, однако недавние дожди сыграли с ними злую шутку. Узкие гусеницы вязли в размокшем грунте, и потерявшие маневренность танки превращались в идеальные мишени для заходящих с флангов «Т-34», широким гусеницам которых грязь была нипочем. Спустя несколько минут все было кончено, и один из передовых отрядов танкового клина Der Panzergruppe Guderian перестал существовать.
Советские танкисты в боевой обстановке учились тактике импровизированных засад, фланговых ударов и маневренного боя. Импровизированных, поскольку группа из десятка «Т-34» совершенно, в общем-то, случайно столкнулась с немецкой колонной.
— Что ЭТО?! Как вы могли допустить подобное?! — Адольф Гитлер потрясал перед носом Риббентропа смятым бланком только что доставленной телефонеграммы. — КАК ЭТО РУМЫНИЯ РАЗРЫВАЕТ ВСЕ ДОГОВОРЕННОСТИ И ОТКАЗЫВАЕТСЯ ВСТУПАТЬ В ВОЙНУ?! Что это за бред?!
— Мой фюрер, тем не менее это так. Только что нас официально уведомили, что королевская Румыния в лице Иона Антонеску разрывает все предыдущие договоренности и отныне поддерживает полный нейтралитет. Кроме того, — Иоахим Риббентроп сглотнул, готовясь (и боясь) озвучить наиболее страшную новость, — с сегодняшнего дня они полностью прекращают любые поставки нефти в Германию.
— ЧТО?!
— Да, мой фюрер, именно так. Я не знаю, что пообещал Антонеску Сталин, но я знаю, что сегодня ночью русские провели массированный авианалет на нефтеперерабатывающие заводы Плоешти. Судя по всему, это одна из причин изменения их политики по отношению к нам. Румыния слаба в военном плане, и вы это знаете. Если русские захотят...
— Захотеть в этом мире может только один человек — я! — рявкнул Гитлер. — Мы должны немедленно ввести войска... раскатать этих предателей... доказать им, что Великая Германия...
— Каким образом, мой фюрер? — Иоахим чуть склонил голову — к подобным всплескам гитлеровского гнева он уже давно привык. — Боевые действия против СССР в самом разгаре, кроме того, мы продолжаем воевать в Северной Африке. У нас попросту нет сейчас свободных войск. А дипломатические методы, если они и на самом деле решили не злить Сталина, тут уже вРяд ли помогут.
— Дипломатические... — пробормотал фюрер, глядя куда-то мимо министра иностранных дел. — Дипломатические. Но мы не можем оставить это без ответа, никак не можем! Я немедленно созываю заседание Оберкомандования!..
Генерал-майор Захаров устало потер переносицу. Шутка ли, вторые сутки без сна. С другой стороны, есть и успехи, и еще какие! Похоже, Антонеску все-таки пойдет на соглашение: уж больно эффектным оказалось вчерашнее предупреждение. Две эскадры ночных бомбардировщиков, зашедших на цель противоположными курсами, и несколько тонн фугасных и зажигательных бомб, сброшенных на нефтяные заводы. И следом — нота правительству Королевской Румынии.
Эх, если б некоронованный король Антонеску дал ему шанс! Честное слово, войска Южного фронта завершили б разгром буквально за пару недель! Прыжок через Дунай и Прут (первое — при поддержке речной флотилии бронекатеров и канонерских лодок, разумеется), стремительный, вполне в духе генералов психованного Адольфа марш, и — красный флаг над ратушей Бухареста. Он бы провел эту операцию даже без полученных от Крамарчука знаний, вот только вряд ли ГКО отдаст ему приказ вскрыть конверт с номером 5...
Сильно располневший, уже давно ничем не напоминавший молодого и храброго истребителя Первой мировой, Герман Геринг явно трусил, идя на доклад к фюреру. Настолько явно, что несколько раз даже ловил на себе понимающие сочувствующие взгляды окружающих.
Еще бы, ведь вместо планировавшихся легких воздушных боев и уничтожения русских самолетов на аэродромах в воздухе который день, а порой и ночь шла упорная безжалостная борьба. Огромные потери истребителей и бомбардировщиков, трудновосполнимые для Германии, не могли компенсировать даже оптимистичные доклады с мест о троекратном превышении русских потерь над германскими.
Большевики вполне могли себе позволить разменивать три-четыре своих самолета на один немецкий. К тому же имевший боевой опыт Геринг прекрасно разбирался в методике подсчета потерь противника и соответствующих неизбежных приписках. Хорошо, если реальные потери русских составляют хотя бы половину от заявленной цифры.
Лейтенант Муромцев еще раз осмотрелся и, заметив внизу характерные силуэты немецких бомбардировщиков, передал:
— Двадцатый, я Седьмой. Девятка бомберов на три часа, ниже три, атакую. Прикрытие — твое.
В наушниках трижды щелкнуло: «Двадцатый», младший лейтенант Седов, подал условленный сигнал, что все понял нормально.
Муромцев мельком глянул на ведомую пару и качнул крылом. Ведущий второй пары покачал в ответ. Жаль, что пока еще не на все самолеты установили передатчики, но даже приемники уже здорово помогали руководить боем. «Да, вовремя наше командование перестроилось, а то ведь собирались рации с истребителей вообще снять, чтобы не отвлекали пилотов», — мельком подумал про себя летчик, привычно переводя «МиГ» в пике.
В прицеле быстро увеличивался в размерах виденный до того лишь на плакатах силуэт двухмоторного бомбардировщика, от которого, заставляя невольно сжиматься сердце, в сторону атакующего «МиГа» уже потянулись первые трассирующие нити. «Так, — припомнил Муромцев, — «Хенкель», сто одиннадцатый. Значит, стреляют штурман и радист, пулеметы «MG-15», калибр семь и девять мэмэ».
Дождавшись, пока вражеский самолет полностью заполнит поле прицела, лейтенант откинул предохранитель и надавил на гашетки. Три УБСа и два ШКАСа выдали заставившую задрожать корпус истребителя очередь. Начерченные трассерами траектории сошлись точно на фонаре кабины. Бомбардировщик как-то странно вильнул в сторону и неожиданно исчез из поля зрения, свалившись через крыло вниз. Удерживая себя от соблазна посмотреть, что происходит с ним дальше, лейтенант резко взял ручку на себя, выводя самолет из пике. В глазах потемнело от перегрузки, все тело словно налилось свинцом, однако маневр удался. Набрав высоту и осмотревшись, Муромцев успел заметить падающий бомбардировщик. Левее снижался, оставляя за собой густой дымный след и потихоньку заваливаясь набок, еще один «Не-111».
С замирающим сердцем лейтенант пересчитал машины своего звена — один, два... четыре. Все! А вот во втором звене осталось только три самолета.
— Кого сбили? — успел подумать Муромцев, когда в рации раздался характерный треск подключения и голос Седова:
— Седьмой, я Двадцатый, завалили один «мессер» прикрытия. У нас сбит Двенадцатый, похоже, выброситься не успел. Прием.
— Понял, продолжаем атаку...
Командующий Второй танковой группой, входящей в состав группы армий «Центр», Гейнц Вильгельм Гудериан раздраженно отбросил принесенную адъютантом свежую сводку.
Нет, это определенно переходит все границы! Мало того, что они с Готом с таким трудом проломили линию Молотова, с непрерывными боями прошли бывшие польские земли, которые большевики обороняли так, будто это предместья Москвы, и наглухо завязли на старой линии укреплений, так еще и это!
А ведь еще в апреле разведка доносила, что русские укрепрайоны на новой границе недостроены и не имеют полного заполнения личным составом и артиллерией! Ошиблась, как выяснилось, и вместо того, чтобы мчаться по rollerbahn, подобно сметающему все и вся на своем пути стальному урагану, его танки тащились как черепахи вместе с пехотой. То, что блицкриг либо уже сорван, либо это случится в ближайшие недели, Гудериан уже догадывался, хоть и отгонял эту не слишком оптимистическую мысль всеми силами.
И ладно, если б речь шла только о снижении темпа наступления, но ведь и таких потерь в бронетехнике он никак не ожидал! Несмотря на круглосуточно работающие рембаты, силы его танковых клиньев таяли, будто апрельский снег под солнечными лучами. Новые русские Panzer-drieig-vier, появление которых благополучно прозевала их разведка, оказались не по зубам практически ни одной танковой пушке, и справиться с ними могли разве что самоходки и 8,8-см зенитные «ахт-ахт», которых, между прочим, тоже не хватало. А ведь кроме «Т-34» у русских были еще и знакомые по финской кампании тяжелые «КВ», теперь оснащенные еще более мощной пушкой, и тысячи легких быстроходных машин старого образца, по вооружению значительно превосходящих его собственные легкие танки. Да и драться большевики стали, признаться, несколько иначе, нежели предполагалось, — расчетливо и без фанатизма, что ли? Когда было нужно, они смело атаковали, будучи в то же время готовыми немедленно отступить при необходимости. Еще и эти непрекращающиеся диверсии и бомбардировки железнодорожных узлов и мостов, и чуть ли не ежедневные сообщения об очередном подрыве пути и крушении поезда. Если подобное продлится ещё пару недель, скоро ему просто нечем будет заправлять свои танки и стрелять в большевиков!
А обещанное Герингом абсолютное превосходство в воздухе? Где оно, это абсолютное превосходство, если русские бомбардировщики и штурмовики чуть ли не ежедневно долбят его части, в то время как прославленные асы Люфтваффе заняты борьбой с истребителями, которых у Советов отчего-то оказалось куда больше, нежели предполагалось? Между прочим, совершенно новыми истребителями, а вовсе не теми, что были знакомы немцам со времен испанской войны.
Еще и все эти непонятные слухи о том, что фюрер якобы собирается изменить план наступления, развернув танковые группы для одновременного удара на Киев и Ленинград? К чему распылять и без того стремительно тающие силы?! Неужели он не читает фронтовых сводок, а если и читает, то не умеет видеть между строк? Имеющихся сил еще может хватить на захват большевистской столицы (впрочем, теперь уже непонятно, когда именно — осенью, зимой?), но разделить их на три направления? Ошибка, определенно ошибка. Но фюрер, похоже, упрямо не хочет этого понимать...
Как это могло произойти, подполковник так и не понял. Положение на фронте было более-менее стабильным, никаких неожиданностей со стороны немцев, в общем-то, не ожидалось, но...
Но факт оставался фактом, и острие танкового клина, принадлежащего уже порядком обескровленной армии «подонка Гудериана», которого, если верить все тем же альтернативно-историческим романам, просто обязан прикончить каждый здравомыслящий «попаданец», неожиданно глубоко вошло в порядки держащих глухую оборону советских войск. Настолько глубоко, что он, подполковник НКГБ Юрий Крамарчук, имел все шансы попасть в плен, допускать чего, ясное дело, было нельзя.
А ведь началось все так хорошо: в очередной раз глядя на страдальческое выражение его лица, Лаврентий Павлович разрешающе махнул рукой: «Ладно, понимаю тебя, подполковник. Не хочешь в городе сидеть, займись инспекцией войск, съезди с Мишей под Ельню, там сейчас более-менее спокойно, да и наши ребятки из спецназа работают, присмотрят, если что».
Вот и проинспектировал, блин, вот и доигрался... в войнушку. Причем в самом что ни на есть прямом смысле. Как там ему в самолете снилось: разгромленная батарея ПТО, и он с последней гранатой в руке? А вот и нет, реальность оказалась куда как более прозаической: их автомобиль вместе с машиной сопровождения просто случайно напоролся на немецкую моторизованную разведгруппу, вступив с ней в бой.
Ну а дальше? Дальше, словно в том трижды проклятом сне: «немолодой офицер в окровавленной форме подполковника государственной безопасности вытащил из полевой сумки оборонительную гранату и, растрачивая на это последние силы, распрямил усики предохранительной чеки». Ага, именно так. Вытащил. Распрямил. И тяжело привалился к колесу изрешеченной пулями «эмки», за корпусом которой они с майором укрывались от обстрела. А Мишку жалко, ох жалко, ни за что ведь майор погиб. Хотя, с другой стороны, к чему сожалеть? Через пару минут и он сам вслед за ним отправится...
Юрий скосил взгляд, прощаясь с боевым товарищем. Михаил ничком лежал возле заднего бампера, дорожная пыль под ним заметно потемнела, изорванный пулями френч на спине насквозь пропитался кровью: оборвавшая жизнь майора пулеметная очередь прошила тело насквозь. Шофер и вовсе остался в кабине, не успев выскочить из расстреливаемой в упор автомашины. Да и Крамарчук бы не успел, если б не Миша, выпихнувший его наружу и кувыркнувшийся следом. Рядом валялся «ППШ» и пара расстрелянных подполковником дисков. Автомобиль охраны, развернувшись поперек шоссе, жарко полыхал метрах в двадцати: трассирующая пуля попала в бензобак. Ребята продержались, сколько смогли, но немцев было в три раза больше, и исход короткого боя был в любом случае предрешен.
Эх, Верушка-Верунчик, ты уж прости дурака, которому повоевать на старости лет захотелось! Каково тебе теперь будет одной малыша-то поднимать? Да и он не узнает, кто родился, мальчик или девочка, а ведь так мечталось... Впрочем, ладно, не к чему душу рвать. Да и кто его знает, как оно ТАМ будет? Жаль, перекреститься не получится, рука уже почти не двигается, хоть бы сил хватило кольцо вытянуть... Ну а он сам? Он нормально пожил, считай, аж две жизни оттоптал, одну там, в будущем, вторую здесь. И уйдет он сейчас тоже правильно, по-мужски уйдет. Как боевой офицер, а не позванивающий кучей побрякушек за выслугу лет свадебный генерал...
Застонав от боли в пробитой пулей груди, Юрий до конца вытянул кольцо. Разблокированный предохранительный рычаг легонько толкнулся в ладонь. Ну, давайте уж, подходите, что ли, долго он не протянет. Грудь болит — ни вздохнуть, ни выдохнуть, да и крови, похоже, много потерял. Можно, конечно, и сейчас руку разжать, но хочется хотя бы парочку фрицев с собой прихватить, в довесок к тем, кого из автомата положил — все ж легче нашим воевать будет.
Из последних сил Юрий повернул голову и чуть наклонился, выглядывая из-за корпуса автомашины. Ага, вот и они, в неизменном фельдграу и глубоких, похожих на горшки касках. И даже рукава закатаны, будто в каком-нибудь старом советском фильме о войне. В руках не обычные маузеровские карабины, а пистолетыпулеметы «МП-38/40» — разведка, белая кость. Подходят осторожно, грамотно прикрывая друг друга, но пока не стреляют, хотя наверняка его заметили, — видать, живым хотят взять. А в плен ему... эх, ладно, пустое все это. Неважное. Что ж, похоже, пора. Прощай, любимая, и ты, малыш, тоже прощай. И вы, Галочка, Костик прощайте. Простите, если в чем виноват; если не стоило историю торопить да по другому руслу пускать. Пора мне...
Крамарчук тихо улыбнулся и, закрыв глаза, разжал кулак. Почти разжал: чья-то широкая ладонь обхватила его пальцы, фиксируя готовый отскочить рычаг, и осторожно вытянула из безвольно повисшей руки ребристый корпус осколочной «феньки». И тут же со всех сторон загрохотали автоматные очереди, чередуемые с таким родным и привычным трехэтажным матом. Свои, стало быть. Повезло.
Подполковник с трудом разлепил налившиеся свинцом веки, разглядывая склонившегося над ним бойца в знакомом по поездкам в тренировочный лагерь камуфляже. На плечах — недавно разработанный и проходящий полевые испытания в частях спецназа тактический жилет (весьма отдаленно напоминающий привычные армейские «лифчики», однако ж вполне способный выполнять свои функции) и «ППШ» с рожковым магазином, голову прикрывает обтянутая матерчатым чехлом и сеткой каска.
— Тащ подполковник госбезопасности, — здоровенный детина широко улыбнулся щербатым ртом, — сержант Воронин, Тридцать второй десантно-штурмовой батальон, спецназ. Здравия желаю. Едва успели, еще чуток, и кранты б вам. Ну, теперь-то все нормально будет. Давайте я вас перевяжу, пока ребята с немчурой разберутся. — Не заморачиваясь расстегиванием пуговиц, спецназовец просто разрезал китель десантным ножом, осматривая раны. — Плечо — пустяки, навылет, до свадьбы заживет, а вот грудь серьезнее. Ну Да ничего, сейчас перевяжемся, и в медсанбат. А вообще хорошо, что обе раны сквозные, считайте, что даже повезло.
Продолжая болтать, сержант зубами разорвал прорезиненную оболочку ИПП («Смотри-ка, оказывается, к его советам прислушались и ввели-таки новый тип перевязочного пакета», — вяло удивился плавающий в океане боли Крамарчук), разделил ее пополам и, вытащив бинт, сноровисто, словно заправский санинструктор, наложил тугую окклюзионную повязку. Затем занялся простреленным бицепсом. Сил сдерживаться больше уже не было, и Юрий застонал сквозь зубы. Спецназовец коротко выругался:
— Вот я идиот! Сразу надо было, нас же учили... — Он торопливо вытащил из кармашка разгрузки аптечку, вылущил из ячейки шприц-тюбик и, скрутив колпачок, сделал подполковнику укол. Несмотря на боль, Крамарчук нашел в себе силы еще раз удивиться: ого, похоже, и индивидуальные аптечки уже тоже ввели?! Пока, конечно, только в частях особого назначения, но важен сам факт. Идут изменения-то, идут! Не прошли его старания даром, даже в мелочах не прошли!
— Вы потерпите, через минутку полегчает, нам инструктор говорил, что эта штука быстро действует.
Крамарчук благодарно кивнул, прикрывая глаза. Интересно, что это? Морфин, наверное, вроде синтетических наркотиков пока не придумали...
Боль и вправду отступила, Юрий даже ощутил в голове приятную легкость.
— Ну, что, тащ подполковник, пошли потихоньку? В машине есть что-то важное?
— Документы... майора... забери... — с трудом разлепил непослушные губы Крамарчук. — И полевую... сумку.
— Понял, сейчас. — Спецназовец осторожно перевернул погибшего Михаила на спину, вытащил из кармана удостоверение и еще какие-то залитые кровью бумаги, снял офицерскую сумку, торопливо перекинув ее через плечо. Вытащил пистолет из кобуры. Затем помог подполковнику подняться на ноги.
— Пошли, таш подполковник, времени маловато...
— Немцы... что? — Опираясь здоровой рукой на плечо сержанта, подполковник с трудом сделал первый шаг. Второй получился уже куда проще.
— А ничего. Наши их с флангов подзажали, к завтрашнему дню, если сдюжат, может, и замкнут колечко. А основные силы прекратили наступление.
— Это хорошо. — Голова кружилась все сильнее, сказывались кровопотеря и действие наркотика. Дойдет ли он? Дойдет, ничего иного все равно не остается, поэтому должен дойти... — Это хорошо, сержант, — эхом повторил Крамарчук им же самим сказанные слова. И сделал еще один шаг...
Выступление Председателя ГКО СССР И.В. Сталина от 11 мая 1941 года
Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы и офицеры нашей Армии и Флота!
К вам обращаюсь я, друзья мои!
Сегодня, одиннадцатого мая сорок первого года, в четыре часа утра, гитлеровская Германия напала на нашу страну, атаковала наши границы во многих местах и подвергла бомбардировкам наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Одессу, Каунас и многие другие. Поскольку официальное заявление Германского правительства об объявлении войны было доставлено в Москву господином Шуленбургом лишь в пять часов утра, мы считаем данное нападение вероломным и никоим образом не связанным с предъявлением Советскому Союзу какихлибо претензий, что автоматически означает, что фашистская Германия является нападающей стороной. Это неслыханное нападение является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством, вся ответственность за которое целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.
Сейчас, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, мной, как Верховным Главнокомандующим отдан приказ наземным войскам, авиации и флоту всеми доступными военными силами и средствами отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей Родины. Хочу заметить, что эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы.
Я полностью уверен, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору. Не в первый раз нам приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Советская Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за нашу честь, за свободу.
Я твердо уверен в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда, каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.
Я призываю вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей советской большевистской партии и вокруг нашего Советского правительства. Мы должны организовать всестороннюю помощь Советской Армии, обеспечить усиленное пополнение ее рядов, обеспечить снабжение ее всем необходимым, организовать быстрое продвижение транспортов с войсками и военными грузами, широкую помощь раненым. Мы должны укрепить наш тыл, подчинив интересам этого дела всю свою работу, обеспечить усиленную работу всех предприятий, производить больше винтовок и автоматов, пулеметов и орудий, патронов и снарядов, танков и самолетов, организовать охрану заводов, электростанций, телефонной и телеграфной связи, наладить местную противовоздушную оборону. Мы должны вести беспощадную борьбу с дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов; уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое и эффективное содействие нашим истребительным батальонам и подразделениям наркомата внутренних дел и государственной безопасности.
Каждую минуту нужно иметь в виду и помнить, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации, немедленно предавая суду Военного Трибунала, невзирая на лица и должности, всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешают делу обороны.
При вынужденном и временном отходе частей Советской Армии необходимо угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, ыеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно уничтожаться.
В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды, конные и пешие, создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи поджога лесов, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия.
Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Эта война — это великая война советского народа против самой чудовищной идеи нацизма; диктаторского режима, ставящего своей целью превращение свободных людей в рабов, а цветущих и плодородных территорий — в выжженные и мертвые пустыни. Поэтому целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы и даже мира, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе и в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами.
Наша война за свободу Отечества вскоре сольется с борьбой других народов за их независимость и будущее. Это будет единый фронт народов, стоящих за свободу против порабощения и угрозы порабощения со стороны фашистских армий Гитлера.
И главное, товарищи, помните — наши силы неисчислимы. И зазнавшийся враг вскоре в этом убедится. Вместе с Советской Армией и Флотом поднимутся многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся многомиллионные массы нашего народа.
Все наши силы — на поддержку нашей героической Советской Армии, наших славных ВВС и Флота!
Все силы народа — на разгром врага!
Вперед, за нашу победу!
Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.
Бельгия, весна 1944 года
В начале апреля сорок четвертого года сухощавый немолодой человек в перепачканной кирпичной пылью расстегнутой шинели, под которой виднелся адмиральский китель, неторопливо шел по разбитому танковыми траками шоссе Брюссель — Льеж. Позади него застыл на обочине черный «Опель-Адмирал» с распахнутыми дверцами и закрепленным на крыше белым флагом.
Офицер шел абсолютно прямо, глядя перед собой ничего не выражающими глазами смертельно уставшего человека.
Два американских десантника, хмурые и настороженные, бухали разношенными бутсами позади адмирала, отслеживая его движения стволами армейских «Томми-ганов». Остальные остались у машины, удерживая внутри водителя и адъютанта.
Метрах в ста впереди замер джип американского генерата Джорджа Смита Паттона. Сам генерал стоял рядом с автомобилем и, прикрываясь от солнца ладонью, вглядывался в лицо идущего в его сторону немецкого офицера. В чертах его изможденного лица крылось что-то более чем знакомое, но вот кто это такой, Патгон понять никак не мог.
Ситуация разъяснилась сама: офицер остановился в трех метрах и, четко вскинув ладонь к козырьку фуражки с нацистским орлом на тулье, произнес на неплохом английском:
— Здравствуйте, господин генерал. Я — Вильгельм Канарис, бывший глава Абвера.
Сдаваясь в плен союзным англо-американским войскам, адмирал Вильгельм Канарис в точности выполнял то, что сказал ему русский резидент три года назад. «Господин Никто» не соврал, история пошла практически в точности по описанному плану. Однако в этой истории Канарису все же не пришлось примерить на свою шею стальной ошейник, и сейчас настала пора возвращать долги. И продолжать служить Германии, конечно, пусть даже и ожидая весточки от советской разведки.
А в том, что он ее получит, адмирал нисколько не сомневался...
