Глава 11
Москва, Кремль, 25 июля 1940 года
Сталин стоял у окна и мучительно раздумывал, устало глядя в темноту безлунной июльской ночи. Где-то там за мощными кремлевскими стенами жила своей жизнью столица величайшего в мире государства, страны, во многом созданной благодаря его стараниям и жесткой, а порой и жестокой воле. Но не это занимало сейчас мысли Вождя. Слишком многое свалилось на него за последние восемь дней, слишком много он узнал нового.
Он давно привык оперировать огромными объемами недоступной простым смертным информации, но эта информация оказалась какой-то слишком уж сложной и, чего греха таить, страшной. Конечно, с одной стороны, никакой вершитель человеческих судеб не откажется от полученного авансом знания о будущем, но вот с другой – не так все просто. Слишком многое придется теперь менять, многое — вовсе начинать заново, от нуля, а времени остается совсем мало. Всего год до начала войны и тринадцать лет — до его собственной...
Иосиф Виссарионович раздраженно задернул штору и отошел от окна. Разнылся, понимаешь, как гимназистка! А еще большевик! Если уж на то пошло, тринадцать лет огромный срок, и когда ЭТО свершится ему будет уже семьдесят шесть. Да и свершится ли, ведь совсем недавно он самолично заставил себя поверить что семнадцатого июля история уже изменилась, пошла по какому-то иному — лучшему ли, худшему? — пути. А значит, и фатальная дата может измениться правда, неясно, в какую сторону.
Едва ли не впервые в жизни ему ничего не хотелось делать — вообще ничего. Сталин взглянул было на привычный диван, где частенько коротал ночь, однако тут же брезгливо отбросил эту мысль. Он не вправе расслабляться тогда, когда нужно быть собранным, когда дорога чуть ли не каждая минута. Нет, речь вовсе не о том пресловутом марте — Вождь поморщился, — а совсем о другой, хоть и не менее пугающей, дате. Двадцать второго июня. Уже скоро. Как там писал тот подполковник: он, Сталин, будет настолько подавлен случившимся, что даже не выступит с обращением к народу, переложив это выступление на плечи Молотова? Смелый он, это хорошо. Значит, не врет. А насчет обращения? Вот уж хрен вам, дорогие потомки, он выступит, теперь — в любом случае выступит! Но сначала сделает все от него зависящее, чтоб это обращение никогда не прозвучало в эфире, ни от него, ни от Молотова, ни от кого бы то ни было! Вообще никогда не прозвучало, да...
Сталин привычно обошел массивный рабочий стол и опустился в кресло. Освещенная мягким светом настольной лампы раскрытая папка с протоколами допросов по-прежнему лежала на зеленом сукне. Иосиф Виссарионович вытащил несколько скрепленных меж собой листков и, улыбнувшись в прокуренные усы, углубился в чтение. Вот сейчас дочитает этот, гм, опус и спать.
СССР Народный комиссариат внутренних дел.
Управление Государственной Безопасности.
Протокол допроса к делу № 0012 от 18 июля 1940 года.
Общие сведения.
Фамилия: Соломко.
Имя: Юлия.
Отчество: Александровна.
Дата рождения: 21 мая 1983 года.
Место жительства: УССР, г. Киев, проспект 40-летия Октября, 553/1, кв. 112.
Паспорт и/или удостоверение личности: при аресте отсутствовали.
Социальное происхождение: из интеллигенции.
Социальное положение (род занятий и имущественное положение): журналист, работаю.
Состав семьи: мать, Воронина Елена Петровна, 42 года, фармацевт, отец, Соломко Александр Валентинович, 47лет, ассистент кафедры истории и политологии Киевского национального университета им. Шевченко. Брат, Соломко Андрей Александрович, 19 лет, студент экономического факультета КНУ.
Образование: высшее специальное, журфак КНУ в 2005 году.
Партийность (в прошлом, настоящем): беспартийная.
Судимость, участие в бандформированиях, антисоветских движениях, подвергались ли репрессиям со стороны властей: не имела, не участвовала, не подвергалась.
Правительственные награды, поощрения, прочее...».
— Назовите, пожалуйста, ваше имя и дату рождения?
— Соломко Юля. А возраст у дамы спрашивать моветон.
— Полное имя, отчество и фамилию, пожалуйста. И Дату рождения.
— ФУ. Ну, хорошо — Соломко Юлия Александровна, двадцать первое мая восемьдесят третьего. Как вы грубый, а еще офицер — я что, так плохо выгляжу? Конечно, я понимаю, все эти ужасные события >в га эта стрельба, учения...
— Последнее к делу не относится. И прошу не называть меня офицером, подобное здесь не принято «Гражданин следователь» — этого вполне достаточно. Давайте продолжим.
— Давайте, а о чем?
— Простите, что значит «о чем»?
— Ну, о чем будем продолжать?
— Гм, ладно. С какой целью вы находились 17 июля сего года на территории военного городка береговой батареи?
— Так вы же уже спрашивали, разве нет?
— Прошу вас, просто отвечайте на поставленный вопрос. Я должен составить протокол, который вы прочитаете и подпишете.
— Без адвоката? Сама подпишу?
— Да, без адвоката и сама. И, прошу вас, опустите ногу и сядьте как-нибудь более, гм, прилично, вы не в варьете. Гражданка Соломко, я настаиваю.
— Мужлан.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Вам напомнить вопрос?
— Не нужно. Я — официально аккридици... аккредитованная журналистка киевского журнала «Столичная жизнь, культура и политика». Находилась на маневрах «Си-Бриз-2008» в качестве представителя украинских СМИ.
— Расшифруйте последнее сокращение? И впредь, прошу, избегайте аббревиатур.
— Что? А, поняла: «средства массовой информации». Пресса, короче говоря.
— Корреспондент?
— Ага, корреспондент.
— «Столичная жизнь, культура и политика» — это ваше издание? Расскажите о нем несколько подробнее.
— Ну, это очень крутой журнал, глянцевый, сто страниц, в первой десятке рейтинга, короче. Кстати, его хозяин держит еще... хотя ладно, не стоит об этом. Не так чтоб сильно уж гламурный, чтоб вы поняли, а вполне серьезное демократическое издание. В духе времени, бла-бла, все дела. В любом случае, не бульварная желтуха, типа того.
— Гм, еще раз прошу, давайте избегать этих неологизмов. Впрочем, хорошо, в целом я понял, а остальное сейчас неважно. Итак, вы должны были освещать для вашего издания некие военные маневры, проводимые совместно с рядом иностранных государств?
— Нуда, а что же еще? Но потом все закрутилось, и вот я здесь, с вами. А вы женаты?
— Это также к делу не относится. Что вы имеете в виду, говоря «закрутилось»? Можно узнать несколько подробнее?
— Какой вы грубый! Что значит «закрутилось»? Ну, сначала вся эта стрельба, потом меня заставили бежать километр босиком, заперли в каком-то подвале... короче, не знаю. И форма у вас странная, и на каком основании меня задержали и допрашивают, не понимаю — вот так и «закрутилось». Нет, я в курсе, что у военных свои тараканы в голове, но зачем же так? Мобилу отняли, обыскали зачем-то... тоже грубо. Я, конечно, в ваши игры для больших мальчиков не лезу, но и без реакции все это оставлять не собираюсь! Я свободная журналистка и опишу все, как говорится, без купюр. Может, главред чего и выкинет, если ему, конечно, шеф отзвониться или кто-то из вашего начальства, но в целом …
— Я перебью вас. И на будущее — старайтесь четко отвечать на заданный вопрос. Ваши размышления и... ощущения меня абсолютно не интересуют. Итак, вы хотите сказать, что до сих пор не поняли, что произошло и где вы сейчас находитесь?
— Что значит где?! Там, где и находилась до начала этого вашего... маски-шоу со стрельбой. На маневрах «Си-Бриз», где ж еще?
— Хорошо, я понял. Посмотрите вон туда. Да, туда, на стену. Видите календарь? Юлия Александровна, вынужден вас разочаровать: сейчас на дворе сороковой год, и ни о каких маневрах с международным участием никто и слыхом не слыхивал. Как и о вашем глянцевом гламурном журнале. К счастью.
— Очень смешно.
— Находите это смешным? А я вот — нет. И, честно говоря, не верю, что вы и на самом деле ничего не поняли. Конечно, вы женщина и можете не слишком разбираться в военной форме или оружии, но неужели вообще ничего не заподозрили?
— Н...нет. Вы о чем?
— Гражданка Соломко, как бы ни было сложно это воспринять, вы сейчас находитесь в прошлом, за сорок три года до своего рождения!
— Может, хватит нести глупости? Ну да, я вспомнила, недавно по телику показывали фильм про войну, там была похожая на вашу форма. И что с того? Календарь можно отпечатать на любом принтере, форму взять напрокат на киностудии или у ребят — военных реконструкторов — я про них как-то статейку писала. Считаете, я должна поверить всей этой чуши? Чего вы от меня хотите?
— Все-таки считаете, что все это чушь? Что ж. Юлия Александровна, похоже, с вами будет сложнее работать, чем мне казалось вначале. А ведь придется поверить. У вас, простите, выхода другого нет. Не захотите сами — найдем способ заставить.
— Бросьте. Мы не на телевидении.
— Простите, не понял?
— Ну, типа, мы не на программе «Розыгрыш». Да и кто станет меня разыгрывать на таком уровне ? Это ж сколько бабла стоит...
— Не знаю, что это такое «программа розыгрыш» и «бабло», но вас и на самом деле никто не разыгрывает. Вы в сороковом году, и поэтому я очень рекомендую принять это как должное и четко и правдиво отвечать на мои вопросы.
— Прекратите . Любая шутка хороша в меру. Ваша — затянулась . Еще скажите, что за дверью сейчас стоят Сталин с Берией и, хлопая друг дружку по плечам ухахатываются, слушая весь этот бред! Юмористы, блин...
Следователь встал и, скрипя сапогами, зашел ей за спину Наклонился — Юлю окатило запахом какого-то незнакомого, явно не «Кензо», одеколона — и неожиданно зло прошипел прямо ей в ухо:
— Если ты, сука, еще раз позволишь себе подобные выражения в адрес товарища Сталина или товарища Берии, Магадан тебе раем покажется. Лично прослежу, чтобы тебя в самый занюханный лагерь отправили, где лето во вторую среду июля начинается. А заканчивается во второй четверг. И в мужскую зону. Поняла, подстилка буржуазная? Или, как ты там говорила — «гламурная» ? Я правильно понял суть твоего долбаного глянцевого журнальчика? В ногах валяться станешь, чтобы по чистой пятьдесят восьмой пойти! Ты меня хорошо поняла ?
И вот тут ее пробрало. По-настоящему. Не то чтоб она сразу поверила всему, о чем перед этим говорил следователь — например, что такое «чистая пятьдесят восьмая», она попросту понятия не имела, да и насчет сорокового года тоже все было весьма спорно, — но... Журналистка неожиданно заплакала, размазывая по щекам оставшуюся тушь.
Следователь же, наоборот, неожиданно успокоился и, опустившись на стул, неспешно закурил и очень вежливо сказал:
— Вам все понятно . гражданка Соломко? Если вы еще раз (дочитавший до этого места Иосиф Виссарионович, хоть и не видел воочию не вошедшей в протокол сцены, снова ухмыльнулся, ощущая, как понемногу возвращается хорошее настроение) упомянете имя товарища Сталина или товарища Берии в подобном контексте, я буду вынужден поговорить с вами несколько иначе. И не так, как сейчас, а гораздо, гораздо хуже. Давайте начнем сначала, хорошо?
Юля судорожно кивнула. С ней, единственной Дочерью в семье, еще никогда ТАК не разговаривали. Да что там «не разговаривали» — на руках носили. И в инстттут пристроили, и в журнал, с главредом в неформальной, так сказать, обстановке познакомили, а тут… тут она, похоже, и на самом деле никто!..
От этой мысли журналистка неожиданно зарыдала в голос, до икоты, что называется.
Следователь терпеливо ждал, пока она успокоится. Не дождался и дернул щекой:
— Ладно, продолжим позже. Сержант, — он устало потер виски, — увести подследственную. Давайте следующего, кто там у вас?..
Москва, площадь Дзержинского, 25-26 июля 1940 года
В ночь на двадцать шестое Крамарчук, считай, и вовсе не спал. Вроде и лег как обычно, приняв на сон грядущий самим же установленную норму в сто пятьдесят граммов коньяка, но уже через полчаса понял, что уснуть вряд ли удастся — не давала покоя завтрашняя встреча со Сталиным. За прошедшие дни Юрии неплохо — с его точки зрения, по крайней мере — потрудился, исписав почти всю принесенную бумагу и перенеся на учтенные страницы все, что сумел вспомнить или посчитал нужным донести до сведения Иосифа Виссарионовича. История предстоящей войны — основные просчеты большевиков, начиная с революции и Гражданской; послевоенные годы — и причины распада Союза; расклад мировых сил в конце двадцатого — начале двадцать первого века. Почти пятьдесят исписанных аккуратным почерком листов; краткая история великой страны, преломленная через призму памяти и мировоззрения конкретного человека, некоего Юрия Анатольевича Крамарчука, 1955 года рождения, подполковника не существующей в этой реальности украинской армии.
К слову, хрестоматийный ноутбук ему доставили, как и обещал майор, еще двадцатого числа. Доставил не сам Михаил — бериевский порученец, видимо, был занят какими-то более важными делами, а незнакомый Юрию капитан госбезопасности, все то время, пока подполковник исследовал содержимое ноута, просидевший с каменным лицом у него за спиной. Контролировал, надо полагать, на тот случай, если он вдруг попытается испортить секретную технику или удалить какие-то данные. Кстати, интересно, получается, капитан хоть немного, но разбирался в компьютере? Значит, местные спецы уже довольно плотно приступили к изучению артефактов, и он — один из них. Что ж, молодцы, не теряют зря времени.
Ничего особо интересного в недрах «пятьсот восьмого» «Самсунга», как он и ожидал, не обнаружилось. Стандартный набор программ для явно нелицензионной ХР, несколько папок с личными фотографиями (никого из сфотографированных он не узнал), какието набранные с кучей ошибок расходно-приходные документы по матчасти на украинском языке и тому подобная лабудень — абсолютно ничего, способного, если верить классикам жанра альтернативной истории, «в корне перевернуть ход будущей войны». Ну, разве что папка с фотографиями боевых самолетов и вертолетов. видимо, прежний хозяин ноутбука увлекался современной авиацией и недавно побывал на каком-то авиасалоне, похоже - московском МАКСе.
Крамарчук с трудом представлял, какая от всего этого может быть польза без чертежей и технических характеристик, даже если и показать их авиаконструкторам. Разумеется, обнаружилась и запрятанная куда подальше папка с не особо жесткой порнушкой, которую Юрий, злорадно ухмыльнувшись, сделал видимой. На этом работу можно было с чистой совестью считать законченной, поскольку сам по себе ноутбук представлял куда большую ценность, нежели его содержимое. Закончив работу, подполковник отключил комп и кивнул сопровождающему:
— Спасибо, товарищ капитан, я закончил. Свои соображения изложу письменно и сдам товарищу майору.
Тот кивнул в ответ, аккуратно убрал «нотик» и зарядное устройство в сумку и, откозыряв, ушел, так и не проронив ни слова.
Крамарчук положил перед собой чистый лист и изложил свои мысли относительно ноутбука и его содержимого. Текста получилось совсем немного, и, поразмыслив пару минут, подполковник вкратце описал перспективы разработки и использования компьютеров, для вящей серьезности документа добавив несколько конкретных имен и названий (ну да, куда ж без Силиконовой долины и лично товарища Гейтса?). Перечитал. Пожалуй, так и оставим. Большим знатоком компьютерной грамоты он себя не считал, да и был весьма далек от мысли, что Лаврентий Павлович не найдет — точнее, уже не нашел — среди «попаданцев» тех, кто сумеет объяснить местным специалистам устройство и принципы работы компьютерной техники.
Больше ничего экстраординарного за эти дни не произошло. Михаил, несмотря на давешнее обещание, заходил только один раз, дня три назад, да и то ненадолго. Одобрительно покачивая головой, — вижу, Юрий Анатольевич, вы времени зря не теряли, очень хорошо! — просмотрел уже исписанные листы, убрал их в свою папку и ушел, осведомившись на прощание, нет ли каких-либо пожеланий или просьб. «Сержант Верочка», хоть и исправно приносила завтрак , обед и ужин (к последнему, как выяснилось, полагалась бутылка коньяка и пачка «Герцеговины»), держалась по-прежнему строго официально, не позволяя ни малейшего намека на более близкое, читай «человеческое».
Чем частенько напоминала Юрию классическую фразу из любого американского боевика: «Ничего личного , просто бизнес».
На дармовой коньяк подполковник особо не налегал, сразу же установив для себя норму граммов в сто-сто пятьдесят, да и то только перед сном; курением тоже старался не злоупотреблять — психологическое напряжение первых после переноса дней схлынуло и курить хотелось уже меньше, что не могло не радовать.
Майор снова появился только вчера после обеда. Зашел, вежливо поздоровавшись, минут десять говорил. в общем-то, ни о чем, незаметно, как ему казалось, поглядывая на наручные часы, и вскоре убрался восвояси, унося с собой как чистые, так и исписанные подполковником листы. Перед уходом предупредил, что завтра с ним, очень может быть, захочет встретиться Сам, и потому стоит получше выспаться и отдохнуть. Никаких вопросов Крамарчук ему не задавал — за неимением оных. Да и не испытывал он, честно говоря, особого желания что-либо спрашивать, смутно подозревая, что и майор ощущает нечто подобное относительно необходимости отвечать. Михаил вообще был какой-то, используя привычный для подполковника сленг, «вздрюченный» — то ли по каким-то своим делам, то ли в связи с предстоящей встречей, и Юрий счел за лучшее ни в какие подробности не углубляться. Как говорится, меньше знаешь, крепче спишь. И лучше высыпаешься. Последнее — в том смысле, что на лесоповале поднимают рано...
С этой исполненной глубочайшего оптимизма мыслью он и отправился в койку, подсознательно надеясь, что эта ночь не окажется его последней ночью, проведенной в комфортабельных условиях, с трехразовым питанием, хорошими папиросами и коньяком под рукой. Реакции Сталина он представить себе не мог. В смысле, представить реакции реального Иосифа Виссарионовича. а не того гротескного персонажа из анекдотов и обличительных публикаций конца восьмидесятых — начала девяностых годов. Да, Берия ему поверил — но поверит ли Сам? Посчитает ли «отец всех народов», что изложенные неким подполковником несуществующей армии (эту, впервые произнесенную лейтенантом Качановым словоформу Юрий очень хорошо запомнил и частенько повторял) сведения стоят его высочайшего внимания и, главное, доверия? Если посчитает — хорошо, а если нет? Тогда и думать не чего. Вон, окно открыто, решеток нет, третий, а по меркам конца века почти что четвертый этаж. В любом случае убьется. Хотя если разговор с Вождем пойдет «не туда», до окна его уже не допустят. Факт...
Подполковник встал с кровати, натянул галифе и, нашарив на столе папиросы, подошел к окну. Пожалуй, уснуть уже не удастся, разве что под утро. Юрий с досадой поглядел на пустой стол: ну и на хрена Миша забрал с собой всю бумагу? Сейчас бы сесть да поработать, отгоняя дурные мысли, часиков до четырех. Глядишь, еще чего полезного вспомнил бы. Хотя что уж там вспоминать — выложился он за эти дни на все сто, припомнив все, что знал — от тактики действий германских войск до необходимости отрывать траншеи полного профиля вместо ячеек и замены «смертных» медальонов на обязательные индивидуальные жетоны. Писать больше, по сути, было не о чем.
Вздохнув, подполковник закурил, присев на широкий, не чета нынешним, подоконник. За распахнутым окном спала столица огромной страны, страны, еще не испытавшей ни тьмы светомаскировки сороковых , ни круглосуточного неонового бреда девяностых. Москвичи еще не знали, что их ждет через неполный год, как не знали этого ленинградцы, киевляне и одесситы. Вот только... ждет ли? Или ему все же будет позволено что-то изменить? Нет, даже не Сталиным, а самой Судьбой, с неведомой целью забросившей его в эти далекие годы. Юрий с неожиданной остротой почувствовал свое одиночество и чуждость для этого времени. Кто он здесь? Просто потерявшийся во времени нежданный гость, против своей воли заброшенный в далекое прошлое...
В дверь негромко постучали. Подполковник дернулся было, однако тут же и успокоился: если бы что-то изменилось и пришли за ним, стучать бы по – любому не стали. Хотя Миша вчера и вправду был какой-то... не такой. Не из-за него ли? Да нет, вряд ли... нет, точно не из-за него.
— Войдите, — разрешил Юрий, зажигая настольную лампу.
— Простите, товарищ Крамарчук. — В дверях неожиданно — для Крамарчука, разумеется, неожиданно — возникла «сержант Вера». — Я тут вашу старую форму принесла. И ботинки. Товарищ майор завтра просил в этом быть. Разрешите, я вот тут на крючок повешу, а то вдруг изомнется.
— Вера, — вдруг решился подполковник, немного стыдясь своего вида (хорошо хоть галифе надел), — вы не составите мне компанию? А то что-то не спится. Совсем. И на душе как-то тяжело.
— Мне нельзя, товарищ Крамарчук, не положено.
— Буквально пару минут, а, товарищ сержант? Пожалуйста. Обещаю не разглашать никаких государственных тайн и не приставать. Ни в каком смысле. Мне просто одиноко, понимаете? Хочется с кем-то поговорить. Присаживайтесь. Завтра у меня, похоже, будет тяжелый день. — Едва не сболтнув насчет встречи с одним большим человеком, подполковник вовремя остановился, решив не подставлять ни себя, ни девчонку. Грустно улыбнувшись, он выставил на стол едва початую бутылку коньяка , вторую из принесенных за эти. Остальные так и остались запечатанными. Рюмок, разумеется не было, только стаканы, однако и до них дело не дошло.
— Простите, товарищ Крамарчук, мне пить нельзя.
— Ну, тогда и я не буду. — Он спрятал бутылку обратно под стол. — У вас сегодня, наверное, Суточное дежурство? Уже полвторого, а вы все еще на ногах.
— Нет, товарищ Крамарчук, — девушка вполне искренне улыбнулась, — если честно, я просто ждала, пока подготовят вашу форму. Правда, к чему такая спешка, я не знаю, — на всякий случай добавила она пресекая возможные вопросы.
— Значит, вы теперь из-за меня не выспитесь? Бедняжка.
— Да ну что вы, я ж привычная. Сейчас пойду, покемарю пару часиков, мне хватит.
— Давно служите, Верочка? — Если честно, подполковник понятия не имел, о чем говорить дальше ему просто было приятно присутствие рядом живого человека. Особенно такого красивого человека. Хотя он и понимал, что, несмотря на все эти искренние улыбки и широко распахнутые глаза, завтра с утра на стол майору ляжет ее рапорт с подробным описанием их «посиделок» и списком вопросов-ответов. Впрочем, его это нисколько не волновало: никакой крамолы в происходящем он не усматривал, а рапорт? Служба в НКВД — НКГБ — это, знаете ли, не на текстильной фабрике работать.
— Уж пятый год, — снова улыбнулась девушка, — если честно, я очень хотела сюда попасть. Мне очень повезло.
— Вы москвичка?
— Ага, а вы откуда? У вас очень интересный говор, даже не могу понять, какой.
— С юга. — Юрий помедлил с ответом, решая, не относится ли это к числу запрещенных вопросов. Вроде нет. — Из Одессы. Оттого, наверное, и говор такой.
— Правда? Никогда там не была. Вот бы побывать! Потемкинская лестница, знаменитый броненосец. И истории проходила, а история мне всегда нравилась. Красивый город?
— Очень. Хотя Москва, наверное, красивее.
— А у вас семья есть? — Ого, это она к чему?
— Была. Жена и сын, совсем уже взрослый... был.
— Простите, товарищ Крамарчук, я не хотела. Не нужно больше ничего говорить, ладно?
Подполковник кивнул. Интересно, что она подумала? Впрочем, какая разница...
— Интересная у вас форма... ой, извините, мне об этом нельзя.
— Да, об этом лучше не стоит.
Несколько секунд молчали. Крамарчук потянулся было к папиросам, но убрал руку. Верочка понимающе улыбнулась:
— Курите, товарищ Крамарчук, я привычная. Нет, правда, курите, я ж вижу, что хотите. Мне дым даже нравится, а вот курить — нет.
— Спасибо. — Подполковник закурил, все-таки отойдя к окну. — А вы замужем, Вера?
Девушка немедленно покраснела, и Юрий мысленно обругал себя: похоже, не стоило задавать подобный вопрос. Чай, не девяностые с двухтысячными на дворе. Хотя она ведь тоже спросила...
— Нет, товарищ Крамарчук. Был жених, но его отправили служить... в другой округ, в общем. Такие дела.
— Верочка, если не против, называйте меня Юрием, мы ведь сейчас вроде как неофициально общаемся.
— Я не против, товарищ... Юрий, просто вы старше меня, и как-то неудобно...
— Вполне удобно.
— Ну, хорошо, — девушка улыбнулась, — если вы настаиваете, пусть так и будет. Неофициально.
— Вот и хорошо. — Крамарчук затушил папиросу в пепельнице и сел на свое место — Ты Уж прости, что не даю спать, просто мне и вправду было очень не по себе сегодня, — Он как-то естественно перешел на «ты»; девушка отреагировала на это спокойно. — Нервы, наверное, я уже давно не мальчик. Столько всего навалилось.
— Наверное, — неуверенно ответила Вера. — Я видела, сколько вы работали за эту неделю — вам отдохнуть.
— Отдохну, — грустно хмыкнул подполковник может, послезавтра и отдохну. Кто его знает Ты прости старого дурака, заболтал совсем, да? А тебе верное, спать хочется?
— Да что вы, я ж говорила — привычная. Иногда по две ночи спать не приходится. Всякое бывает.
О том, что же такого «всякого» бывает на ее службе Крамарчук предпочел не думать.
— Ступай спать, Верочка. И спасибо тебе. Вроде полегчало.
— Да за что ж спасибо-то? — искренне удивилась она. — Мне тоже было приятно с вами поговорить, нет, честно приятно. Так что и вам спасибо. Спокойной ночи. — Сержант встала, привычно одернув форменную юбку.
— Вера... — Голос подполковника остановил ее возле двери. — Я прекрасно понимаю, что ты сейчас на службе. Ты ведь должна теперь написать рапорт?
— Да, — чуть помедлив, кивнула она. Что ж, хоть честно. Могла бы, наверное, и соврать.
— Вот и пиши, не сомневайся. Мне ведь, наверное, тоже придется товарищу майору рассказать, понимаешь?
— Наверное. Так я пойду?
— Иди, Верочка, спасибо тебе. Спокойной ночи. Дождавшись, пока за сержантом захлопнется дверь, Юрий подошел к окну, взглянув в ночную темноту. Несмотря на короткий и, в общем-то, не особо содержательный разговор, на душе и вправду чуть полегчало. По крайней мере, он больше не ощущал того давящего одиночества, что раньше. А вот чуждость? Куда ж от нее денешься, от чуждости этой? Он здесь, как ни крути, пока что никто и звать его никак. Эх...
Подойдя к столу, Крамарчук решительно набулькал полный стакан коньяка — хрен с ней, с той нормой, и залпом выпил, даже не почувствовав вкуса. Подошел к вешалке . разглядывая свой выстиранный и отутюженный камуфляж . Потерянное еще в первый день переноса кепи , тоже аккуратно отглаженное, поблескивало эмалью кокарды с украинским трезубцем посередине. Форма выглядела словно только что из военторга — и в то же время казалась, отчего-то, абсолютно чужой. Как и сверкающие, только что вычищенные до зеркального блеска берцы.
Слишком многое произошло за эти дни, слишком многое поменялось в нем самом. Он прекрасно понимак отчего на встрече со Сталиным ему нужно быть в своей старой форме, но надевать ее неожиданно не хотелось. Не хотелось, потому что теперь и она тоже была чужой, принадлежащей совсем другому времени и другой реальности, реальности, которая, скорее всего, уже никогда не наступит. Захотелось закурить, но Крамарчук пересилил себя, умылся холодной водой и лег на скрипнувшую пружинами кровать.
И неожиданно для самого себя заснул, даже позабыв погасить настольную лампу.
