Марс
Когда Владимир начал рассказ, то тут же все поняли, что это будет не тот рассказ – сухой и строгий, что ранее они слышали по телевидению от него и от разных «шишек», руководивших проектом.
Из тех, прежних рассказов, все присутствующие, за исключением Бориса Ефимовича, очень хорошо представляли технические детали проекта и того, что произошло. Но живые переживания и то, как реально воспринималась та экспедиция одним из ее участников – тут был изрядный пробел.
Поэтому то, что они услышали в этом затерянном среди снегов и лесов двухэтажном деревянном доме, для них было откровением.
Тихо потрескивали догорающие в печи дрова, пахло чаем, крепко заваренным, по старым туристским традициям, снаружи шумел ветер в верхушках деревьев, бросая пригоршни снега в покрытые толстым слоем инея стекла.
И как окно в иной мир сиял экран планшетки, развертывая перед зрителями и слушателями события уже почти трехгодичной давности.
– Может, вы удивитесь, – начал Владимир свой рассказ, – но для меня, чисто психологически, полет начался не с прощания на Земле…
Тогда я стоял в общем строю с экипажем нашей экспедиции, с экипажем «Молнии», и наблюдал за докладом командира председателю госкомиссии.
Ясный солнечный день. На небе ни облачка, легкий морозный ветерок, а сзади, я словно кожей спины чувствовал, громада челнока. Заправленного и готового доставить нас на орбиту. Произносились торжественные речи, развевались флаги, а я почему-то ну совершенно ничего такого не чувствовал, что журналисты нам приписывают.
Да, полет во многом носил политическое значение, да, если оптимально, то надо было запускать два корабля с гораздо большей загрузкой, и не по параболической траектории, а через Венеру.
Но надо было опередить американцев, для которых эта высадка была последним шансом вернуть себе основательно порушенную нами их репутацию как сверхдержавы и сверхлидера. Они поднатужились и готовы были направить свою экспедицию, но в следующее окно запуска. И тогда, даже если бы мы все равно были бы первыми, эффект от высадки был бы основательно смазан.
У нас был готов к тому времени только один корабль, и этим вся схема полета и определялась. Я это к чему говорю? Все эти «мелкие» детали всплыли лишь позже в широкой печати, но на них не обратили никакого внимания за шумом того, что случилось с нашей экспедицией.
А после и вовсе замяли и затрамбовали под гром фанфар.
Мы же эти детали знали изначально, мы знали, что риск серьезнейший, но все равно, вместе с инженерами, руководителями проекта и просто рабочими, решили во что бы то ни стало выполнить полную программу.
Ту, что в общих чертах наметили на второй вариант экспедиции.
Сейчас, после всего, что произошло, эти слова выглядят несколько высокопарно, но это было так. Мы совещались, и с нами совещались, и на всех уровнях мы отвечали: «Да, да, да! Мы знаем, мы осознаем, мы готовы».
Даже когда отобрали основной и дублирующий экипажи, нас все равно протащили еще раз по всем этим процедурам. Помню, командир много по этому поводу шутил. Но в его глазах при этом был лед. На нем, как ни на ком другом, лежал груз ОТВЕТСТВЕННОСТИ…
Горел ли кто-то из нас тщеславием? Не знаю и знать не хочу.
А о тщеславии потом очень часто спрашивали западные журналисты. Меня они этим вопросом попросту замучили. У них прямо какая-то мания принизить любые дела, достижения и самих людей. Живых ли, мертвых ли, – не важно.
Особенно мертвых. Лишь бы выставить их поплоше и погрязнее. Спасибо нашим – наши до такого никогда не опускались.
А что касается нас, меня, – я тогда стоял на бетонке ВПП и просто ждал, когда закончатся речи и можно будет пройти на посадку… и никакого ощущения значимости момента!
Может, это обидит кого-то из провожавших нас, но вот…
Наконец закончились положенные речи, отгремели гимны Союза и КНР, и техники проводили нас на места. Вот задраили люк, вот укатился трап, и на ВПП остался только наш остроносый, черный, как сам космос, челнок.
Многие из людей представляют старт на орбиту весьма романтично: вот проскакивает назад и исчезает внизу полоса ВПП, вот врубаются ПВРД, и «Молния» начинает настырно и неуклонно карабкаться в космос.
Они наблюдают, как чернеет небо, проклевываются звезды, а горизонт постепенно выгибается дугой. Да, да! ОНИ наблюдают, люди, сидящие у телевизора, дома на диване или в кресле кинотеатра. Наблюдают так, как это не раз и не два было снято внешними телекамерами, установленными либо прямо на обшивке «Молнии», либо у окна пилотов. На самом деле для нас все абсолютно не так.
Окно внешнего обзора, напоминаю, находится в кабине основного экипажа. Того, который управляет челноком. Мы же, как мебель, сидим, хорошо пристегнутые, в пассажирском отсеке прямо под ними… или за ними, в большом пассажирском модуле.
Вернее, должны сидеть в пассажирском модуле. Но в этот раз вместо пассажирского модуля в грузовом отсеке «Молнии» был какой-то груз на одну из орбитальных станций, так что мы сидели внизу, на второй основной палубе. А что это за палуба?
Это палуба, на которой есть все… кроме иллюминаторов. Поэтому мои впечатления от этого этапа не очень-то разнообразны.
Вот врубился ускоритель, и тело налилось тяжестью. Хорошей тяжестью. Ведь задача ускорителя – оторвать челнок от земли и дать ему нужную первоначальную сверхзвуковую скорость.
Издалека оно, конечно, красиво выглядит: у «Молнии» вдруг вырастает здоровенный двойной огненный хвост, она резво катится, стремительно набирая скорость, по ВПП, задирает нос, чиркает своим огненным хвостом по бетону и, поднимая тучу пыли, красиво так уходит вдаль, в небо.
Для пассажиров в этот момент наибольшие перегрузки. То, что оторвались от земли, замечаешь только по изменению характера вибрации.
Когда включаются ПВРД – никак не разберешь. Включаются они во время работы ускорителя, но каких-либо толчков не происходит. Толчок происходит позже, когда ускоритель, отработав свое, отделяется от орбитального самолета.
Вот и я тогда сидел, уставившись в спинку кресла, в котором сидел наш доктор, и решал «увлекательную» задачу – когда же включатся ПВРД? Засеку или не засеку?
Не засек!
Вот начала падать перегрузка, а далее легкий толчок… и все!
Кстати, ни разу «вживую» не видел, как садятся те две части ускорителя «Молнии». У нас на ТВ это почему-то считается неинтересным. А зря!
Я раз видел съемку испытаний – это когда первую «Молнию» только-только сделали и, как у нас принято, испытывали по частям. Не видели? Весьма впечатляющее зрелище.
Обе части ускорителя синхронно и плавно выключают двигатели и почти сразу, как только исчезает огненный факел, соскальзывают назад. Синхронно отваливают каждая в свою сторону, так же синхронно раскрывают крылья. Дальше перестраиваются – одна впереди, другая чуть позади, и вот в таком строю так же синхронно заходят на посадку. Красиво садятся. Даже не сразу и верится, что делает это все автомат.
Ну а мы летим дальше.
Когда-то, когда все в космос летали на ракетах, подъем на орбиту занимал что-то около девяти минут.
«Молния» же разгоняется основательно и не спеша. Все это время сидим и скучаем. Но вот наконец импульс выхода на промежуточную орбиту, и наступает невесомость. Все! Можно вылезти из кресла и размяться.
Вылезли, размялись, посмотрели на Землю из окна пилота. Пока догоняли буксир, еще и пообедали.
Во время совместного обеда произошел забавный случай.
Подгребает ко мне бортинженер «Молнии» и говорит:
– Дело есть.
А сам смущается, как девица на первом свидании. Я заинтригован. А он вытаскивает из нагрудного кармана юбилейный рубль и протягивает мне.
– Вот, – говорит, – возьми с собой на Марс.
Я конечно обалдел, беру монету. Монета – «Сорок лет Победы».
Ну он и поясняет.
– Ты, – говорит, – его там оставь, чтобы мы после тебя его могли там найти и забрать. Мы, – говорит, – подали заявления всем экипажем на участие в Третьей.
Тут замечаю, что все притихли и смотрят на нас. Молча жму руку бортинженеру и командиру экипажа «Молнии» и торжественно обещаю, что их поручение выполню.
Слышу, как пилот «Молнии», оставшийся на верхней палубе, говорит:
– Спасибо!
Честно! Никаких сомнений не было, что именно так и будет.
Через два часа догнали буксир и причалили к нему. Тут уж я исхитрился и глянул на него в иллюминатор, а то все скучно: сидишь просто как дрова, и никаких особых впечатлений.
Ох и огромный же он!
На него навесили четыре дополнительных бака с водородом, чтобы наш корабль «подкинуть». А «подкинуть» его надо было очень высоко. Ему с нами предстояло выйти практически за орбиту Луны, сообщив нам вторую космическую скорость. Плюс еще наш корабль, который раза в три длиннее межорбитального буксира.
Тепло попрощались с экипажем «Молнии» и перешли на борт буксира.
Там нас первым встретил командир. Такой суровый, серьезный товарищ. Ну прям как Юра Чернов, только старше.
Только поздоровались, он и говорит:
– Завидуем мы вам, ребята, на Марс летите. Завидуем белой завистью.
Ну, наш командир тоже не промах. Говорит:
– Не завидуйте! Вы после нас дальше полетите!
Легкая рука у нашего командира. Как в воду глядел – тот самый командир того челнока, с тем же самым экипажем межорбитального буксира, сейчас командир экипажа в экспедиции на Цереру.
Через час от нас отстыковалась «Молния» и, пыхнув на прощание двигателем орбитального маневрирования, ушла по своим делам – довозить до адресата свой основной груз – двадцать тонн чего-то там весьма кому-то нужного на одной из наших ОС… А может, и не наших. Западники, как вы знаете, часто наши челноки для извоза подряжают. Наши, говорят, дешевле берут, чем их родные фирмы.
На проверку и запуск систем корабля ушли сутки. Пролетели эти сутки как один час. И вот наш межорбитальный буксир сходит с орбиты и начинает нас разгонять. Тяжело разгонял. Долго. У него ЯРД старенький. Еще далеко не тот, что наши семьдесят – всего-то тридцать пять километров в секунду на импульс. Наверное, ни разу до этого ему такое делать не приходилось. Все это время сидим каждый на своем месте. Смотрим, что творится. Тут мы уже не «мебель», как на «Молнии», – системы корабля включены, и это наш корабль. Мы участники процесса и активные наблюдатели. На мониторах наблюдаем за расстыковкой с буксиром и его последующими эволюциями. Он со своими здоровенными баками очень хорошо виден.
Вот он величаво разворачивается… выдает боковой импульс ухода. Это чтобы под наш выхлоп не попасть. Уходит все дальше в сторону и наплывает на Землю. Земля уже заметно съежилась. Уже не тот огромный голубой океан облаков, а все уменьшающаяся половинка круга, подсвеченная солнцем. Но и тут довольно далеко отошедший буксир теряется на ярком фоне.
Когда он только от нас отстыковался, мы были еще далеко внутри орбиты Луны, но так как он израсходовал почти весь запас рабочего тела – водорода, – ему по инерции предстояло вылететь далеко за ее пределы и по длинному эллипсу завернуть к Луне.
Вырулить к Луне у него еще водорода хватало, а вот к Земле – нет. Слишком глубокий гравитационный колодец.
Вижу легкую вспышку на том месте, где он примерно должен находиться.
– Все! Пошел к Луне, – замечает наш доктор Цай Мин Нэн.
– Ему понадобится перезагрузка реактора после такой работы, – подает голос геолог Узнадзе. – Как думаешь, его у Луны перезарядят или дальше к Земле отправят?
– Скорее всего к Земле отправят. Дозаправят водородом и отправят, – отвечаю я, но тут начинается наш основной старт, и я с головой ухожу в работу.
– Главный реактор пуск!
– Есть пуск!
Указатель потока нейтронов в реакторе шустро ползет вверх. Когда он доходит до нужной отметки, следует другая команда:
– Зажигание!
– Есть зажигание!
Это значит, что в реакторе водород уже достиг состояния плазмы и начал свою бешеную карусель с частичками плутония.
– Поля́ пуск!
– Есть поля пуск!
Это электрическое и магнитное поля взяли в тиски набирающую температуру плазму и надежно изолировали ее от стенок реактора.
И наконец:
– Старт!
Водород широким потоком хлынул в камеру реактора. Тут же невесомость сменяется весом. Почти нормальным.
– Понеслась савраска вдаль! – от избытка чувств восклицает командир.
И вот только тут меня и пробило: ведь летим! На Марс!
Именно с ускорения, когда мы начали свой длинный главный разгон, я и почувствовал Начало. Не там, на Земле, не где-то в промежутке, а только тогда, когда тело почувствовало тяжесть ускорения от нашего главного двигателя. И ведь не зря!
Уже несколько секунд этого ускорения означали, что мы полностью уходим за пределы сферы действия Земли – наша скорость становилась заведомо больше предела второй космической. Мы первые люди, кто так далеко заберется в космос. Я, конечно, и близко не предполагал, не догадывался и не предчувствовал того, что это будет означать именно для меня.
Почему я говорю о предчувствии? Опять-таки из-за журналистов – у них это один из любимых вопросов. Не верю я ни в какую оккультную чушь! Есть интуиция, но она всегда имеет вполне предметное основание.
Тогда же, когда кончился разгон, для меня главным и единственным было переживание Начала Пути.
Ну, еще гордость за страну, за то, что именно мы ставим окончательную точку в давнем споре держав в претензиях на лидерство. А отсюда еще ответственность за наше общее Дело.
Владимир хмыкнул и несколько отвлекся:
– Опять вспоминаю вопросы журналистов Запада. Опять та же самая чушь. Ну действительно ГОРДОСТЬ за страну, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО за Общее Дело!
Удивительно, но они это воспринимают как-то странно – как будто все это фальшь. Как будто все это «красная пропаганда»… насчет наших чувств и настроений…
Они этого не понимают и, возможно, никогда не поймут. МЫ – не они. Мы для них слишком другие.
Для нас эти мысли и переживания были весьма обычными. Я, например, вообще не понимаю, как это можно делать действительные Дела без патриотизма и осознания нужности для людей этих Дел…
А вот то, что для меня было действительно необычным, чему я действительно тогда удивился, это как-то осталось за рамками вопросов.
Даже наши журналисты, которым надо бы понимать такие нюансы именно нашей психологии, но даже они на это особого внимания не обратили.
Я же потом долго размышлял над этим психологическим парадоксом, и вышло следующее.
Старт с Земли, все эти пересадки, это все равно что инженер, получив назначение на завод, долго добирается до него. На самолете, автобусе, пешком… и только придя на рабочее место, взяв бразды правления в свои руки, начинает работу. Только с этого момента для него начинается работа и новая жизнь.
Для многих из нас было именно так.
Восторг первых суток быстро прошел, и настали будни. Эксперименты, наблюдения, профилактика корабля, физкультура и медконтроль. Уже через двое суток полета Земля съежилась до малюсенького шарика диаметром в один градус дуги.
А через две недели Земля и Луна стали похожи на пару очень ярких звезд. Уже сам диаметр лунной орбиты был едва-едва больше диаметра полной Луны, какую ее видим мы с Земли. Только очень хорошо приглядевшись, можно было заметить два маленьких полумесяца. И тут наступил еще один психологический рубеж. Мы все больше и больше осознавали, что на этот раз мы действительно один на один с космосом.
Наверное, примерно то же самое ощущали первые космонавты, вышедшие за пределы земной атмосферы. У них тоже было очень серьезно – небольшая поломка или отказ аппаратуры вполне могли их обречь на гибель. Это сейчас, как мы его называем, Приземелье очень хорошо обжито, и если у кого-то что-то не заладится, то в течение максимум суток до них доберутся спасатели. У нас было так же, как и у первопроходцев космоса. Может, мы ими и являлись? Ведь первая пилотируемая экспедиция на другую планету… Возможно… Лететь черт-те куда, в малюсенькой скорлупке, хорошо осознавая, что тебе, кроме тебя самого, никто не поможет…
И именно из-за возможности отказов на корабле предполагалось изначально послать не один, а два корабля, чтобы в случае чего второй мог прийти на помощь терпящему бедствие. Это сейчас, когда у Марса висит орбитальная станция и там целых два челнока, которые в случае экстренной ситуации вполне можно снарядить как перехватчик терпящих бедствие, – можно быть спокойным.
Тогда же этого не было. Мы были именно предоставлены самим себе, и все зависело от нас. Многие, с кем я впоследствии беседовал здесь, на Земле, представив эту тотальную оторванность от Земли, чувствуют себя очень неуютно. Но мы восприняли это весьма легко. Нас тренировали и нас отбирали по части психологической устойчивости к таким стрессам.
Как это воспринималось именно мной? Да, собственно, никак! Как еще один ФАКТ нашего полета, нашей работы. Ну вот просто ФАКТ, и мы ПРОСТО живем и работаем.
Ведь если постоянно пугать себя тем, чего не случилось и, возможно, никогда не случится, согласитесь, можно свихнуться! И на хрена нам это?! Будем решать проблемы по мере их возникновения.
Вот вы тоже ПРОСТО смеетесь, а наши и особенно не наши «журнылы» меня этими расспросами про наше психологическое состояние натурально упарили!
Ну, нормально мы себя чувствовали, нор-маль-но! Даже дурачились. Довольно часто.
Да-да! Тот эпизод, кстати, что после часто крутили по ТВ, был один из первых. Заснял его опять-таки наш доктор Цай.
Вообще невесомость весьма благодатная почва для изобретения разных хохмочек. Я тогда выдул из «чайника» большой шар «чаю» и с диким выражением лица пытался тот шар «обкусить». Вся экспедиция хохотала так, что корабль трясся, от носа до реактора.
Вон, даже камера в руках доктора часто прыгает.
На втором месяце полета «звезда по имени Марс» стала заметно ярче и крупнее, а Земля с Луной изрядно потускнели. Мы нет-нет да и поглядывали на нее через иллюминаторы. И наши мысли как-то сами собой все больше и больше стали переключаться на то, что нам ТАМ предстоит сделать. И вот тут-то наш знаменитый доктор выдал то, о чем ни на Земле, ни тут, на корабле, даже не подумали. А соображения были элементарны и просты как валенок.
Это было после ужина, мы обсуждали прошедший день и планы на завтрашний. А он сказал следующее:
«Вот посмотрите: флаг СССР – красный, флаг КНР – красный, песок на Марсе – тоже красный. Установка флагов будет сниматься и транслироваться на Землю. А будут ли видны на видео, на фоне красного песка, красные же флаги?»
Быстро прикинули и пришли к выводу, что будут хорошо видны только флаги СЭВ и ООН.
Облом!
Посовещались и решили для всех флагов сделать окантовку из золотисто-желтой фольги. Для всех, чтобы никто не обиделся.
Когда это «историческое решение» было принято? Гм… на сорок третий день полета.
А вообще быт и работа на нашем корабле «Антарес» мало отличались от таковых на орбитальных станциях. Одно отличие от них – мы в межпланетном пространстве, и в иллюминаторе только звезды и Солнце.
Вход в сферу действия Марса, торможение и выход на орбиту прошли как по маслу. ЦУПовская программа нас аккурат к спускаемому аппарату вывела. Четко вывела. Здорово! А то мы приготовились было долго маневрировать, чтобы к нему на его орбите вырулить.
Ну, вы знаете, что до нашего старта были сделаны несколько чисто грузовых пусков автоматов к Марсу по гомановским траекториям. С ними прибыли грузы, необходимые для создания станции, ну и сам спускаемый аппарат. Так как предполагалась его длительная эксплуатация, то он был большой, толстый и с атомным движком.
Телезрители видят этот злосчастный спускаемый аппарат по имени «Ласточка», скользящий в тишине на фоне простирающихся далеко под ним марсианских ландшафтов. Видят, как он медленно вырастает, как стабилизируется, как мы с ним, наконец, стыкуемся.
А для нас всех это время как затянувшийся старт спринта. Ведь окно старта обратно на Землю при параболических траекториях очень мало. Это при полете через Венеру время ожидания – до восьмидесяти суток. А у нас тут все впритык получалось.
За это время надо высадиться на Марсе, построить Базу, оценить ее с точки зрения безопасности проживания, заселить ее первым экипажем и в срочном темпе умотать. И на все про все – неделя.
Вы скажете, что реально там у нас было почти двенадцать дней, но те пять дней на разные неожиданности и неувязки прибавлялись.
Так что, когда гидравлика еще только стягивала наши корабли, мы все – первая группа высадки – уже выстроились у люка шлюза.
Всего трое: второй пилот Леха Шатилов, механик Ли Чао и я. Наша задача самая почетная и самая тяжелая. Не просто высадиться на Марсе, но успеть собрать и запустить первый модуль постоянной Базы.
Следующим шагом программы был старт «Ласточки» с Марса с двумя людьми на борту. Я остаюсь и спешно демонтирую вторую секцию модуля, что оставляют на Марсе, просто отстегнув от «Ласточки», и подсоединяю к Базе, уже окончательно, мой любимый ядерный реактор.
Следующим рейсом прибывают уже восемь человек, а отбывают двое – я и пилот.
Шестеро оставшихся принимают грузовик с еще четырьмя секциями и присоединяют их к Базе.
Последний рейс «Ласточки» чисто страховочный – с корабля вниз спускаются контейнеры с разнообразными запасами, и если что пойдет на Базе наперекосяк – «Ласточка» забирает экипаж на орбиту. Вот так это выглядело в планах.
Где, по мнению всех специалистов, было самое узкое место? Элементарно! Посадка грузовика с недостающими секциями Базы. Если автоматика выкидывает коленце – он может сесть слишком далеко. Вот в этом случае и нужен был третий рейс. Рейс, когда неудавшихся «зимовщиков» поднимают на орбиту и увозят обратно на Землю.
Ну а пока, как только открылся люк, мы спешно обмениваемся рукопожатиями с остающимися и ныряем в спускаемый аппарат.
Последнее впечатление перед закрытием люка: доктор машет рукой и показывает по-нашему – большой палец.
Ну, доктор есть доктор, он за нами всеми поспевал…
Закрываются люки, и мы разлетаемся по своим местам. Только пристегнулись – пошла расстыковка.
– Садимся на автомате? – уточняю я у Алексея.
– Да, а на последнем этапе, если понадобится, доверну вручную.
Координаты места посадки давно уже заложены в бортовую ЭВМ «Ласточки». Поэтому наша задача чисто контрольная. Основная работа для нас там, на поверхности.
К тому же в районе посадки стоит с радиомаяком наш давешний «Марсоход». Именно на него автоматы «Ласточки» и будут наводиться на заключительном этапе спуска.
Сели мы тютелька в тютельку. Автомат сработал великолепно. И вообще…
Мне очень понравилось, как наша посадка выглядела со стороны телекамеры «Марсохода».
Откуда-то сверху спускается бледно-голубой столб пламени, потом, вслед за ним, появляется наша «Ласточка», и все это красиво и величаво тонет в здоровенной туче пыли!
А что я? Я в это время ничего кроме приборов и не видел. Увидел лишь из-за головы механика – он сидел вблизи иллюминатора, – как мелькнул и тут же пропал Большой Каньон. После этого аппарат провернулся вокруг продольной оси, и в иллюминаторе была видна только тьма космоса.
У Алексея картинка на мониторе была более содержательная. Но и там если что и было из ландшафтов, то в виде грубой схемы, как его радар видит. Для управления посадкой – в самый раз, а для журналистов и просто пассажиров, кем я до момента посадки и был, – ничего интересного.
Момент посадки – мягкий толчок, и «Ласточка» начинает медленно раскачиваться на амортизаторах.
Из звуков – где-то внизу – стихающий вой совершающего холостой выбег топливного насоса и обычные биканья-миканья бортовой аппаратуры. Алексей поднимает руки над рукоятками управления:
– И не понадобилось мое вмешательство! Если будет так и дальше – на фиг я здесь не нужен.
Ли тычет пальцем в иллюминатор и говорит что-то по-китайски. Потом смеется, поправляется и повторяет по-русски:
– Какую тучу подняли!
Алексей смотрит и хмурится:
– Побыстрее бы осела. Как там нейтронный поток?
– Как доедем до низу – будет норма, – отвечаю я.
– Ну, тогда пойдем, поприветствуем старину Марса, – сказал Алексей и с треском захлопнул гермошлем скафандра.
Почти синхронно с ним сделали это и мы с Ли.
Программа на первый день была очень плотная. Поэтому мы с собой взяли не только флаги с телекамерой, но и два ящика с инструментами. Ящики достались нам с Ли, а флаги и телекамера – Алексею. Вот с таким багажом и втиснулись мы в шлюзовую камеру.
После шлюза – лифт.
Лифт представлял собой просто решетчатую кабину, открытую на все четыре стороны, причем настолько открытую, что из нее в любой момент можно было выпрыгнуть через перила. По сути, просто металлическая корзина с двумя символическими дверцами-ограждением. Вот из нее-то я и увидел впервые Марс. Козырьки обтекателя как раз в стороны отошли.
Вываливаюсь я вот так, с ящиком, из шлюза, делаю два шага в лифт, становлюсь и оглядываюсь…
Честно говорю: от охватившего волнения дыханье сперло. К этому моменту пыль, поднятая при посадке, уже осела. В разреженной атмосфере она быстро на почву падает.
Красная пустыня, густо усеянная камнями, до горизонта. И над ней темно-синее, почти черное небо. Дрогнул и пошел вниз лифт. Поверхность все ближе, ближе, а волнение все больше и больше.
Исторический же момент! Первые люди на Марсе – иной планете!!!
Оборачиваюсь к Алексею, а он уже снимает. Уставился в меня телекамерой и показывает: мол, все замечательно.
На решетке, над главным трапом, что идет прямо по опоре корабля, обмениваемся с ним грузом – он мне телекамеру, а я ему ящик с инструментами.
Так он и пошел вниз – со свертком в одной руке и контейнером в другой. Следом за ним отправляется Ли. Я все стою на самом верху и снимаю.
Не доходя пяти ступенек до низу, Алексей спрыгивает с трапа и эффектно так приземляется в двух метрах от опоры. Ли от него не отстает – повторяет прыжок.
А я что, самый убогий? Тоже ведь надо прыгнуть!
Потом этот момент показывали по записи с бортовой телекамеры, она там слегка сбоку от опоры привинчена, обзор у нее лучше, но разрешение хуже, ну и качество картинки соответственно.
С нее видно, как некто в скафандре, с телекамерой в руках, уверенно и бодро топает вниз, при этом не забывая снимать. А на самом деле я весь тот путь шел и думал: «Как бы не споткнуться с этой чертовой камерой, как бы не споткнуться!» Это сейчас смешно, а тогда было не до смеха. Ведь исторический момент! Нельзя ударить в грязь лицом.
А трап же ведь длиннющий! Но спустился. Благополучно. Уже когда плюхнулся на песок ботинками, спружинил и развернулся, пришла мысль: «Ведь под ногами Марс! Пески Марса!» И тут же объектив под ноги направил, там на песке наши следы отпечатались.
Собрались мы, значит, там, на песке у опоры, посмотрели друг на друга, а Алексей и говорит:
– Ну вот и ладушки! Прибыли!
Буднично так.
– Ну что, – говорит, – пойдем флаги ставить?
Это уже потом, когда дотопали до «Марсохода» и поставили флаги, он и Ли толканули ту самую пламенную речугу, что вы знаете. А те, действительно первые слова, так и остались за кадром.
Вот такая она – История!
После этого, когда вы там, на Земле, все стояли на ушах и радовались нашему успеху, для нас настал ад. Надо было до наступления темноты отстегнуть первые два контейнера с двумя сегментами Базы и собрать их. Инженеры опасались, что в условиях быстрого и глубокого падения температуры некоторые материалы и механизмы Базы могут повести себя не так, как надо. К слову сказать, правильно опасались – я такое неправильное поведение впоследствии наблюдал не раз. Не смертельно, но неприятно.
Вообще сам процесс сборки со стороны выглядит простым и легким. А на самом деле…
Все дело в том, что любой человек на Земле оценивает все это чисто с точки зрения своего личного опыта. И этот опыт совершенно не предполагает особенности работы даже в облегченном марсианском скафандре.
А в нем даже просто согнуть палец – не поднять что-то, а просто согнуть, – уже серьезная физическая работа.
Почему так?
Хоть на Марсе и есть атмосфера, но она сильно разрежена. А значит, чтобы человек в скафандре чувствовал себя нормально, должен быть сильный перепад давлений – внешнего и внутреннего.
Давление на площадь – это сила. И чем больше давление – тем больше сила. Вот и приходится преодолевать эту силу внутреннего давления, чтобы сделать даже элементарное движение.
Самое простое в нашей задаче того дня – это отстегнуть груз от «Ласточки». Главное тут стоять подальше, чтобы не зашибло. Подается специальный сигнал, и весь груз синхронно специальными автоматами отстегивается и отваливается от челнока.
Отвалили сегменты Базы, отвалили малый вездеход, отвалили станционный реактор.
В первую очередь, естественно, запускаем вездеход, далее им цепляем сегменты – они изначально все с колесами были, – и утаскиваем на место, где они должны будут стоять. Стыкуем что стыкуется, и тут начинается главное в сборке – развертка конструкции. Тут уж что само разворачивается, то хорошо, а вот что вручную, то вручную…
До заката еле успели. Я мечтал увидеть тогда закат солнца на Марсе, но к закату мне уже совсем было не до него. Еле до лифта доковыляли.
Побудка утром была еще та…
Мне оставаться, значит, на мне главная физическая нагрузка в этот день и главный «замор».
Меня снаряжают усилиями всего экипажа. Говорю всем «до свидания» и иду в шлюз.
Ну кто знал, что это мое «до свидания» вот так растянется?!
Шлюзуюсь, пересаживаюсь в лифт, спускаюсь к вездеходу, припаркованному у опоры, и ловлю себя на мысли, что за сутки пребывания на Марсе как-то даже на нем пообвыкся…
Владимир на минуту замолчал.
Замолчал, вспоминая, и тут воспоминания трехлетней давности его накрыли.
Зимовщик
Привычно шелестит под подошвами скафандра песок, привычна радуга на гермошлеме от только что вынырнувшего из-за горизонта солнца. Привычны камни под ногами, привычны сильно выветренные скалы, торчащие за «Марсоходом», у подножия которых лежат сегменты Базы. Привычен скафандр, которого уже не замечаешь, а если и замечаешь, то лишь тогда, когда скосишь глаза на его внутренности. Только так ощущаешь фатальную свою отделенность от пейзажей за стеклом гермошлема.
Владимир посмотрел под ноги, на песок, испещренный следами ботинок скафандра и рубчатыми бороздами, которые накатал вездеход.
Вот так вот наследили! И еще больше наследим, когда сюда спустится шесть человек основного экипажа Базы.
Не только наследим, но и перероем… за два года мы тут много чего накопаем.
Владимир поднял глаза к близкому горизонту и обвел его взглядом.
Вокруг простиралась каменистая пустыня, постепенно переходившая за его спиной в гигантский базальтовый волдырь великого, давно уснувшего вулкана Олимп. Это место сейчас было заслонено громадой корабля.
«Хватит по сторонам глазеть, – одернул себя Владимир, – пора работать. Ага! Надо еще кадр для истории!»
Он взялся за поручень на бортике вездехода, поставил ногу на подножку и, развернувшись к телекамере корабля, помахал рукой.
– Ну, ты позер! – раздался в наушниках беззлобный хохоток Алексея.
– Ну, как картинка получилась?
– Картинка супер! Амеры удавятся от зависти.
Ну да, они там в Америке все помешаны на «тачках», а тут такой «супер-гипер-пупер-кар»!
Так же картинно запрыгнув в вездеход, Владимир плюхнулся на сиденье и, положив руку на руль, снова помахал другой рукой.
– Ну все, полный абзац! – засмеялся Алексей. – Только улыбки не хватает. За светофильтром гермошлема не видно.
– Ниче! Послезавтра, к твоей посадке, я ее прямо на нем нарисую! Ладно, я поехал, счастливо!
– Счастливо! До встречи!
– До свидания! – это Ли.
Вездеход тихо заурчал и плавно потянул за собой пристегнутый загодя прицеп с реактором. Владимир развернул вездеход и напоследок еще вытянул правую руку вперед, выставляя большой палец в древнем русском жесте «все замечательно!», и так проехал мимо корабля.
Краем глаза заметил, как телекамера на борту провожает его взглядом.
«Выпендриваться так выпендриваться!»
Эти кадры до сих пор забавляют и веселят публику, чего, собственно, Владимир и добивался. Ему сильно хотелось «приземлить» Марс. Но не в смысле «принизить достижение», а показать всем скептикам, что мы освоим не только такие районы Земли, как Сибирь, но и холодные пески Марса.
Проехав мимо опор корабля, Владимир выжал полный газ, стараясь попасть в колею, накатанную вчера. Надо поскорее убраться подальше от корабля.
Им скоро стартовать, так что лучше быть на безопасном расстоянии.
Доехав до первого модуля Базы, Владимир заложил широкую дугу и, плавно затормозив (резко все равно не получится – гравитация маленькая), выпрыгнул из кабины.
Издали «Ласточка» казалась миниатюрной, почти игрушечной. К тому же, как убедился Владимир еще вчера, к перспективе на Марсе еще надо привыкнуть. Сложно на глаз определить расстояние.
Отсюда спускаемый аппарат выглядел как большая разноцветная пластмассовая игрушка посреди красного песка песочницы, с двумя большими блестящими баками водорода по бокам.
Из-под опор корабля вдруг вылетело облако пыли, по пустыне раскатился гром. «Ласточка» вздрогнула и, величаво набирая скорость, вылезла из поднятого рыжего облака. Только на фоне темного неба стал видимым бледно-фиолетовый, почти неподвижный в разреженной атмосфере Марса «меч» выхлопа ядерного двигателя.
«Надо бы помахать на прощание», – подумал Владимир, и его рука автоматически поднялась и легонько помахала вслед уходящему в тяжелую синеву марсианского неба кораблю. Все более и более он превращался в этой глубокой ультрамариновой синеве в хвостатую звезду, уходя все дальше от точки старта.
Меж тем корабль разворачивался по тангажу и рысканью, что можно было определить только по оставшемуся за ним длиннющему хвосту выхлопа. Выхлоп вдруг резко удлинился и поменял оттенок.
«Включили газофазный режим реактора, – отметил про себя Владимир, – начался основной разгон».
Он так и стоял с поднятой рукой, пока «Ласточка» не превратилась в яркую звезду и окончательно и шустро не покатилась за горизонт, выходя на орбиту.
Он совершенно забыл про «Марсоход», стоявший на том же месте, где его год назад оставили, превратив в радиомаяк для будущей марсианской экспедиции. А он все это заснял – тоже получилась замечательная и символическая картинка. Но эту картинку Владимиру не суждено было увидеть в ближайшие два года.
Корабль улетел, и на пустыню опустилась привычная уже тишина. Яростно, почти по-космически, светило солнце, практически не согревая эти вечные рыжие пески.
И не удивительно – от Солнца Марс почти в полтора раза дальше Земли.
Владимир опустил руку, попинал для развлечения торчавший из песка обветренный булыжник и пошел заниматься своим любимым реактором.
К вечеру большая часть его задания была выполнена: реактор установлен, трубы и кабели от него подсоединены к главному модулю, а оставленный до этого поодаль первый оранжерейный модуль установлен в нужное место и технически подсоединен.
«Технически» – это значит, что все прицеплено и привинчено, но не развернуто в рабочее положение и не запущено.
Конечно, развертка оранжерейного модуля – это не установка и развертка главного, с кучей весьма специфических систем. Но все равно занятие трудоемкое и долгое. Поэтому его развертка намечалась на утро следующего дня.
Владимир не спеша собрал инструменты в контейнер, выпрямился и оглядел дело рук своих. Все стояло как надо, привинчено как надо, большая антенна связи смотрела куда надо, и вообще было все готово к заселению первым жителем. Хоть и временным.
Конечно, кабели и трубы, идущие от реактора, потом стоило бы закопать в грунт. Но это уже не его работа. Главное, что он подсоединен как надо и уже работает. Еле-еле работает, но это для начала. Большего и не требуется.
Владимир бросил взгляд на установленный на рукаве индикатор заряда ранца. Тот показывал, что у него еще на час ресурса как минимум. Начинать разворачивать оранжерею уже не имело смысла, и он слегка расслабился.
Привычно блеснула на светофильтре гермошлема радуга, и Владимир вспомнил, что вчера так и не посмотрел закат солнца.
«Ресурс еще есть, и все сделано. Можно себя наградить за хорошо сделанную работу никем еще вживую не виданным зрелищем».
Солнце уже коснулось края горизонта, из-за чего все тени стали почти черными. Но отсвет последних лучей не стал красным, как это обычно происходит на Земле. По-прежнему сияя жемчужным светом, солнце медленно погружалось в почерневшие в вечернем сумраке пески, а высоко над всем этим быстро скользил по темному небу корявый полумесяц.
«Однако! И чего это я его раньше не приметил? Например, еще вчера… Н-да! Как будто у тебя было время вчера варежку на небеса разевать! – саркастически отметил про себя Владимир. – Кстати, а где Деймос?»
Владимир мысленно провел по небу плоскость орбиты второго спутника Марса и почти тут же уперся в него взглядом. Он был далеко позади Фобоса. Почти над самым горизонтом. Видно, только-только взошел.
«Летящие луны Барсума!» – улыбнулся про себя Владимир, вспомнив фантастическую по своей тупости сказочку знаменитого американского писателя Эдгара Райса Берроуза.
Он вспомнил, как вместе с сестрой хохотал до упаду над очевиднейшими глупостями и сюжета, и описаний. Особенно, вспомнил он, их тогда рассмешил простейший пересчет массы золота, что должен был таскать у себя на шее герой того сериала. Получалось не менее тонны.
Конечно, можно было бы скинуть на то, что гравитация на Марсе значительно слабее земной. Но вес предмета массой в тонну поднять на Марсе не смог бы даже супертяжеловес.
Владимир посмотрел на реактор, который совсем недавно ему пришлось ворочать.
«Да! Не получится из меня Джона Картера! – подумал он, широко улыбаясь. – Ладно! Пора домой. Хоть и дом ныне – это главный модуль первой научно-исследовательской Базы на Марсе».
Он хлопнул по широкому гулкому боку модуля и двинулся к шлюзу. Настроение было очень хорошее, и хотелось отколоть что-то, но зрителей не было. Правда, потом он вспомнил, что над шлюзом находится телекамера, которая автоматически включается, когда ее сенсоры засекают перед ней движение. Запись велась на большой накопитель Базы, так что был шанс насмешить кого-то записью.
Он картинно подкрался к двери, потоптался, нажал кнопку открытия шлюза и, когда дверь, пшикнув, приотворилась, сделал энергичное движение ногами, будто вытирает грязные башмаки о коврик. Должно было выглядеть комично и символично.
Дернув за ручку, Владимир шагнул в шлюз и захлопнул дверь. Тут же включилась автоматика, и он почувствовал, как скафандр на нем тихо опадает. Удостоверившись, что давление в камере достигло нормы, Владимир открыл гермошлем и осторожно потянул воздух носом. Воздух был чист, свеж и приятен. Так и должно быть, но привычка к перестраховке все равно пересилила. За следующей дверью, как показывал индикатор на стене, также было нормальное давление, но было очень холодно.
В принципе и это было нормально, ведь отопление Базы велось сейчас от реактора, который он только-только включил. Внутренние помещения просто не успели нагреться.
Владимир шагнул в дверь и щелкнул настенным выключателем.
«Ну прям как дома на Земле!» – подумал он и, затворив за собой дверь шлюза, принялся отстегивать ранец скафандра. Пока его отстегивал, передумал снимать сам скафандр – на станции было пока что слишком холодно.
Поставив ранец на зарядку, он прошел дальше, в следующий, командный, отсек. Когда он включил свет там, то обнаружил прямо перед носом свисающий с потолка на ленте хорошо упакованный в полиэтилен пакет.
«Ага! – подумал Владимир. – Либо техники таким образом «поздравилку» переправили, либо дополнительные инструкции к чему-то, что присобачили в последний момент. По-любому спасибо!»
Он осторожно отделил пакет от ленты и переправил его на столик у пульта связи. Затем открепил кресло у этого столика, выдвинул его и с наслаждением в нем устроился.
Скафандр, конечно, увеличил ширину его седалища чуть ли не вдвое, но кресло его все равно приняло и вместило.
Он знал, что все на Базе работает нормально, так как если бы что-то пошло не так еще в то время, когда он работал снаружи, электронный мозг Базы немедленно отправил бы ему полную информацию, которая тут же бы высветилась у него прямо на стекле гермошлема. Да и сейчас никаких тревожных сигналов не поступало. Владимир резко выдохнул, и в сторону телекамеры поплыло быстро таявшее облачко пара.
«Н-да! Придется еще потерпеть. А то лезть за теплой одеждой далековато».
Владимир дохнул на замерзшие в холодной атмосфере Базы руки и активировал прямую связь с кораблем.
– Владимир? Как там у тебя?
– Все отлично! Реактор подсоединен и запущен. Сейчас прогреваю помещение. Оранжерейный модуль подсоединен. Завтра буду разворачивать. Все запущенные системы Базы работают отлично… Впрочем, последнее вы и так по телеметрии получаете.
– Да, телеметрия замечательная, только… боюсь, у нас очень большие неприятности, – командир выглядел очень встревоженным. – Суть такова. Два часа назад мы получили очень сильный удар по кормовому отсеку «Ласточки». Уже предварительный анализ повреждений показал, что реактор «Ласточки» выведен из строя полностью. При внешнем осмотре в месте удара видна большая дыра…
– То есть «Ласточка» выведена из строя и сесть не Марс не сможет… – мрачно закончил за командира Владимир.
– Боюсь, что так.
Повисло длительное тягостное молчание. Владимир невидящим взглядом уставился в потолок и машинально стучал кулаком по подлокотнику кресла.
За несколько секунд он пережил целую бурю эмоций. Это и растерянность – «что делать дальше?», и обида на этот чертов метеороид, так неудачно оказавшийся в неудачное время в неудачном месте, и страх. Страх не справиться.
Все дело в том, что для полного запуска всех систем Базы нужно было еще как минимум два специалиста. Он же, например, все тонкости биотехнологий, заложенных в конструкцию оранжерейных модулей, либо не знал, либо знал поверхностно.
– Блин! – только и нашелся вымолвить Владимир. – Что думаете делать?
– Думаем, как оттуда тебя вытащить.
Снова молчание.
Где-то там, высоко-высоко над планетой, скользила звездочка, наполненная молчавшими напуганными людьми. Людьми, полностью осознававшими, что товарищу, оставшемуся на поверхности, они ничем помочь не могут. И при малейшей случайности, малейшей его ошибке его ждет неминуемая гибель. В этой абсолютно враждебной человеку среде.
В создавшейся ситуации был еще один весьма неприятный нюанс. Даже несколько.
Первый – запас пищи на Базе примерно на неделю, запас кислорода дня на четыре, а второй модуль оранжереи, без которой База даже одного человека прокормить не сможет, – на автоматическом грузовике, который еще надо посадить.
Получалось так, что вся его жизнь зависит от нормальной посадки грузовика.
Третий нюанс. Модуль-тягач, который быстро и легко мог бы притащить те самые четыре модуля, опять-таки застрял на орбите. Он все это время был прицеплен к экспедиционному кораблю и должен был быть уже прикреплен к «Ласточке». Там же находился большой контейнер с запасами пищи – типа НЗ, рассчитанный на шесть человек и на солидный период времени.
– Ну, то, что случилось, не смертельно, – начал осторожно Владимир, чтобы не выдать своего волнения, – это всего лишь означает, что я здесь застрял, и застрял надолго. Спускайте грузовик, буду достраивать Базу. Как-нибудь сам управлюсь. Конец связи.
Настроение было, что и говорить, скверное. Чтобы заглушить дурные мысли, Владимир навел порядок в командном отсеке, развернув в рабочее положение все, что было до этого свернуто и закреплено, расконсервировал одно спальное место и поужинал.
Когда же температура в отсеке поднялась до шестнадцати градусов, он снял скафандр и завалился спать. Всю ночь его мучили кошмары.
На следующий день, как и было намечено изначально, он полдня провозился с развертыванием первой секции оранжереи. Прошло все это гладко и без происшествий. Не зря на Земле до автоматизма тренировали. Проверив отчет по герметичности, высветившийся, как обычно, у него перед глазами на стекле гермошлема, Владимир выключил его и отправился на Базу. Тем временем автоматика начала первый запуск оранжереи. Владимир это определил, как только дошел до шлюза – появился звук компрессора, нагнетавшего для хлореллы оранжереи углекислый газ марсианской атмосферы. Отметив это, Владимир удовлетворенно кивнул и вошел в шлюз.
Вот тут-то его удача и кончилась. Дойдя до пульта связи, он вспомнил, что грузовик должен был сесть еще полчаса назад.
То есть полчаса назад Владимир должен был услышать шум посадки этого самого грузовика. Не обратить внимания на такое было бы весьма затруднительно. Так как грузовик был в четыре раза тяжелее «Ласточки» и тяга его двигателей соответственно, в четыре раза больше, а шума от их работы – тем более.
Уже садясь в кресло перед экраном связи, он, в общем, знал ответ.
– Где он сел? – это были первые его слова, когда зажегся экран.
– В семидесяти километрах к западу от Базы. Автомат из-за сбоя потерял маяк.
«Они сказали «сел», значит, груз цел», – подумал Владимир, но тут до него дошло число – семьдесят километров. Оно означало его смертный приговор.
Кто хочет умереть – шаг вперед!
Кто не боится смерти – десять шагов вперед!
Вот вы сами примерьте на себя ситуацию, когда тебе сообщают, что вас ждет неизбежная, долгая и мучительная смерть.
Примерили?
И каково?
То-то же! Поэтому никогда и никому не говорите, что герои не боятся. Все мы люди-человеки, и ничто земное нам не чуждо.
Но чем же тогда, спросите вы, одни люди отличаются от других, тех, кого справедливо называют «тварь дрожащая»? От тех, кто ломается даже от малейшей угрозы благополучию (даже не жизни!) их дражайшей персоны.
В сущности ответ в постановке вопроса. У одних просто достает сил и ума сломать страх и поступить ему вопреки. Именно эти люди, у которых достало и ума и сил преодолеть в себе страх, и «въезжают на белом коне в вечность». Часто по трупам тех, кто сломался. Именно слабаки и трусы гибнут в первую очередь.
Не верите?
Примеров из истории тьма!
Хотя бы из истории войн. Те войска, которые побежали в панике, несут самые большие потери. Иногда даже до ста процентов. Те же, кто устоял, – те и дожили до победы.
Вы не верите потому, что выжившие чудом трусы впоследствии и создали «дарвинистскую» теорию о том, что в первую очередь гибнут герои. Создали для своего оправдания – оправдания своей трусости.
Да, герои гибнут. Но реже. Гораздо реже трусов. Гораздо реже, так как у них, в отличие от трусов, хватает ума и сил вовремя побороть страх. Ибо именно страх в экстремальной ситуации убивает в первую очередь. Именно страх побеждает труса, вышибая ум и совесть. Лишая сил и средств для нахождения наилучшего решения. И не только для себя, но и для всех тех, кому он обязан хотя бы своим собственным существованием, жизнью.
Страх лишает возможности думать, оставляя только дикие инстинкты животного, которое мечется в панике, как будто вокруг него горит лес. И часто страх бросает это двуногое животное именно туда, где оно быстрее всего закончит свою никчемную жизнь.
Чтобы найти выход, чтобы победить, нужно сохранить себя. Сохранить человеческое достоинство, которое и является главной опорой ума. Того самого, который и позволяет найти именно те решения, что в сложившейся ситуации НАИЛУЧШИЕ.
Это понял Владимир, когда отчаянно боролся с охватившим его страхом. И тут ему на помощь пришел… стыд. Стыд перед людьми, которые могут заметить его позорную секундную слабость. И именно об этих нескольких ослепительно ярких секундах и именно по причине до сих пор снедающего его стыда Владимир никогда и никому не рассказывал. И не расскажет до конца своих дней.
А тогда…
Страх быстро перешел в злость. А злость очистила мозги. Владимир вдруг представил злорадные аршинные заголовки западных газет: «Советско-китайская экспедиция на Марс терпит катастрофу».
– Нет! Вот хрен я им это удовольствие доставлю! – неожиданно для всех и для самого себя выпалил Владимир.
– Что? – не понял командир.
– Извини, задумался. Я подумал, что в Штатах будут злорадствовать по поводу этой аварии. Так вот… Хренушки! Обломится им! Выживу, Базу дострою и что успею и сумею из программы исследований – выполню! Командир! Ребята! Не переживайте, у Базы очень большой запас прочности, дублирование систем… да и гибкости достаточно. Не волнуйтесь, двигайте на Землю. Я прилечу со следующей экспедицией. Я ОБЯЗАТЕЛЬНО вернусь к вам!
Потом было еще одно дело, но вызрело оно далеко не сразу. Понадобился целый час сидения перед пустым экраном связи и лихорадочного обдумывания ситуации и вариантов действий.
Но для того чтобы все сработало как надо, необходимо было послать тщательно зашифрованное сообщение на Землю.
На станции, естественно, были и кодированные линии связи. Предназначались они прежде всего для того, чтобы послать на Землю материал или сообщение в случае каких-либо экстраординарных находок, открытий или, наоборот, происшествий, сведения о которых нежелательно афишировать.
Проанализировав ситуацию, прикинув, что он имеет и что из всего этого можно выжать, Владимир пришел к выводу: есть хоть и мизерная, но все-таки возможность выкрутиться. Обстоятельства предоставляли ему очень узкую щель во времени, в которую надо было обязательно постараться втиснуться. Ведь был еще и политический аспект.
Три супердержавы поставили на кон свой престиж. И для двух из них, вырвавшихся вперед, «потерять лицо» в миллиметре от полной победы из-за серии фантастически невероятных аварий было подобно вселенской катастрофе.
Поэтому он накатал план действий, которые должен во что бы то ни стало проделать. И проделать за ближайший месяц.
Этот план также предполагал вполне конкретную политическую, психологическую и информационную войну на Земле.
Последнее он, так как был не вполне компетентен в этих вопросах, изложил очень кратко.
Основная идея – сохранять слоновье спокойствие и настаивать на том, что хоть и были некоторые досадные сбои, но в целом ничего страшного не случилось. У человека, оставшегося в одиночестве на Базе, есть все, чтобы благополучно дождаться следующей экспедиции и, более того, выполнить значительную часть запланированных исследований.
Но что должно быть сделано обязательно, так это сокрытие того, что ситуация, в которую попал Владимир, грозит ему смертью.
Владимир не сомневался, что план будет принят на Земле. Во всех смыслах принят. Принят потому, что повлиять как-то на то, что происходит на Марсе, не было у них никакой возможности. Правда, теперь на Владимира ложилась такая огромная ответственность…
В это время над Марсом «Антарес» поднял потерявшую ход «Ласточку» на более высокую орбиту. Ту орбиту, на которой она могла бы просуществовать еще несколько десятков лет и не свалиться на планету. Памятуя о недавнем фантастическом невезении, решили перестраховаться десятикратно.
После этого оставшийся на внешней обшивке «Антареса» груз прикрепили к «Ласточке» и с тем отчалили.
Тут также все делалось с дальним прицелом: следующая экспедиция, прибывшая на Марс, спустит таки на Базу этот застрявший на орбите груз. «Ласточка» была спроектирована и построена для весьма длительной эксплуатации, и агрегатный отсек был сменным. Предполагалось пригнать к Марсу через два года очередным рейсом автоматического грузовика новый агрегатный отсек, который сменит очередная же экспедиция.
Но это все должно было случиться через два года. И Владимиру надо было до этого дожить.
База
Главный модуль станции имел столько функций, что их было трудно перечислить и знающему человеку. Поэтому и понадобились усилия аж трех человек, чтобы его развернуть и запустить. Одна из этих функций касалась обслуживания вездехода. Главное, в чем нуждался вездеход, – в топливе. Но пикантность ситуации состояла в том, что для топлива нужен окислитель. А этого окислителя в углекислотной атмосфере Марса попросту не было. Некоторые могут удивиться и указать на то, что «Марсоходы» бегали по Марсу, питаясь от солнечных батарей. Но батареи в темноте не действуют, и мощность такого двигателя маловата. Работать вне зависимости от времени суток и условий освещения, а также обеспечить соответствующую мощность мог только ДВС. Вот поэтому-то и придумали инженеры, создававшие Базу, хитрый ход: первый модуль оранжереи вырабатывал не только кислород для дыхания обитателей Базы, но и сырье для получения топлива, и само топливо. Его производил специальный биохимический реактор, входивший в комплект модуля. Главный же модуль мог сжижать кислород, полученный на первом модуле оранжереи, для использования далее в наличных средствах передвижения. Этот кислород заливался в специальные дьюаровые емкости, размещаемые на задней площадке вездехода.
Первая задача выживания на Марсе – обеспечение Базы кислородом – была решена автоматически с вводом в действие первого модуля. Он заработал и обеспечил Владимира кислородом на веки вечные. Хлорелла, неутомимо пожирающая углекислый газ, нагнетаемый «из-за борта» – из атмосферы Марса, – производила его в неумеренном количестве.
Вторая задача уже так просто не решалась. Обеспечить себя пропитанием можно было только с помощью установки второго модуля оранжереи, где хлореллу можно было перерабатывать в продукты более-менее съедобные. Теоретически можно было есть и саму хлореллу – она содержит практически все необходимые для жизни человека вещества. Но Владимир попробовал и тут же понял: на хлореллу его долго не хватит. Вкус был отвратительный. Неделю-две, ну, месяц еще можно было выдержать, но не больше.
С работающей первой частью системы синтеза пищи у него просто получался дополнительный запас времени. Именно за это время надо было придумать способ, как добраться до грузовика.
Грузовик сел в семидесяти километрах от Базы, а запаса топлива у вездехода было на семьдесят – семьдесят пять. Туда доехать можно, а вот на обратный путь топлива уже не хватит. К тому же, пока гоняли вездеход как тягач, накрутили еще километров десять-пятнадцать. То есть реально топлива даже до грузовика не хватит. Но ведь надо было не просто доехать, но еще и отбуксировать нужный в первую очередь модуль до Базы. А это дополнительный расход топлива.
С первого взгляда проблема казалась нерешаемой. И если смириться с ее «нерешаемостью», то надо было совершать титаническое волевое усилие, чтобы заставить себя жрать хлореллу и только хлореллу. Жрать два года…
Весьма печальная перспектива. Легче с голоду помереть.
Вывод: искать способ притащить этот модуль.
И что самое примечательное, решение Владимир нашел вполне самостоятельно, без помощи мудрецов с Земли и вечером того же самого дня неудачной посадки грузовика. И решение было весьма простым.
У вездехода сзади есть небольшая емкость, куда предполагалось во время поездок по поверхности Марса складывать инструменты, приборы и собранные образцы. В нее можно было поместить еще один комплект баллонов.
Другой комплект можно было прикрутить на месте второго пассажирского кресла. Будет очень неудобно, но если не жадничать и не рисковать, то получается уже двойной запас хода… То есть на туда и обратно хватит. Но это чисто на туда и обратно. И то если двигаться по прямой.
Однако изучение фотокарты до места посадки показало, что чисто по прямой туда можно только долететь. Так как самолетов не предполагалось, то, следовательно, придется выписывать кренделя по пересеченной местности. А это дополнительный километраж и затраты топлива. Так ведь и это еще не все!
Нужен был дополнительный запас топлива на буксировку. Значит, необходима еще пара комплектов баллонов! Но они в вездеход уже при любом раскладе не поместятся.
Следовательно, поступаем по принципу туристско-альпинистской «заброски»: вывозим эти дополнительные запасы и выгружаем на маршруте. Далее с двумя комплектами едем до грузовика, цепляем нужный модуль и тащим его к Базе. Проезжая «заброски», выгружаем опустевшие баки и загружаем на их место полные. И тащим модуль дальше.
Красиво?
Просто?
Возможно…
Но в ходе реализации этой схемы чуть не наступила печальная развязка.
Когда Владимир добрался до грузовика, он увидел то, что ожидал: вокруг опустевшего агрегатного отсека одноразового грузовика стояли четыре модуля, которые были автоматически отстегнуты в момент посадки. Стояли нормально – на колесах, кормой к грузовику, образуя эдакий крест. И сел ведь, подлюка, на ровную площадку посреди бугра, три склона которого были весьма круты и только один давал возможность безаварийно стащить модуль. ЭВМ грузовика правильно определила площадку как достаточно ровную и достаточно большую, чтобы на ней поместились отстегиваемые модули. Но этого было явно недостаточно для того, чтобы нормально прицепить и утащить их.
Беда состояла в том, что нужный модуль оказался по ту сторону от вездехода, причем стоял он на краю глубокой ямы с настолько крутыми откосами, что если бы Владимир попытался буксировать его в том направлении, то из ямы бы модуль заведомо не вытащил. Пришлось растаскивать два модуля, прежде чем стало возможно уцепить нужный и начать его буксировку. Заняло это слишком много времени. К тому же Владимир неверно рассчитал собственные нагрузки и ресурс ранца скафандра. В результате он был вынужден бросить модуль аж в пятнадцати километрах от Базы и отчаянно гнать вездеход.
Когда он закрывал за собой внешнюю дверь шлюза Базы, в глазах начинало предательски темнеть, а руки и ноги ослабли. Он осел на пол и из последних сил, чувствуя, как шлюз наполняется воздухом, рванул гермошлем скафандра. Остатки воздуха тут же вылетели из легких, и он потерял сознание. Хорошо, что очухался весьма быстро. А то вполне мог бы замерзнуть – шлюз не отапливался.
Дотащить модуль до станции, присоединить его и запустить он смог лишь через три дня, когда поспела очередная порция топлива для вездехода.
Нет надобности говорить, что все время эпопеи со вторым модулем оранжереи пришлось питаться хлореллой. Владимира до сих пор передергивало от воспоминаний о тех днях и о ее вкусе.
Что такое «депресняк» и как с ним бороться
Природа – великий «развлекатель», а среда, человеку абсолютно враждебная, – тем более. Если не перестрахуешься – наверняка будет худо. Но, так или иначе, при борьбе с угрозами внешними часто как-то незаметно уходят из сферы внимания угрозы внутренние. А эти угрозы могут стать не менее фатальными. И одна из главных угроз для человека, оказавшегося в таком положении, как Владимир, – потеря не только работоспособности, но и рассудка. Мало кто из людей даже отдаленно может представить, насколько тяжелым может быть одиночество. Не можем, так как мы, люди, постоянно живем в обществе людей. Даже отшельники, религиозные фанатики или просто чокнутые, ушедшие от цивилизации очень редко уходят и теряют контакт с людьми надолго. Чаще всего это одиночество скрашивается посещениями других людей. Да и само по себе подспудное осознание факта добровольности самозаточения и самоизоляции и возможности в любой момент вернуться к людям действует очень благотворно, так как на самом деле является живым и постоянно действующим мостом с остальным миром людей.
Но стоит только отобрать хотя бы на небольшое время эту возможность вернуться, и ситуация кардинальным образом меняется. Пример? Камера одиночного заточения. Во все времена у всех народов данная мера наказания считалась одной из самых жестоких. И как бы ни была горяча поддержка людей на воле, отсутствие возможности живого диалога очень сильно давит.
Марс в этом смысле мало чем отличается от камеры-одиночки. Да, конечно, при желании можно поднапрячь земные ресурсы связи и устроить эдакую межпланетную болтовню. Чтобы хоть чем-то помочь своему заплутавшему космонавту, Земля на такое пойдет. Но как быть с тем фактом, что для того, чтобы просто получить ответ, надо ждать не менее получаса? И дело тут не в нерасторопности отвечающего – дело в банальной конечности скорости света.
Особо тяжко стало, когда Земля вошла в верхнее соединение и скрылась за Солнцем. Полное отсутствие какой-либо связи. Весь предыдущий месяц связь медленно ухудшалась, пока планета наползала на солнечную корону. И пришел день, когда очередной сеанс связи был пропущен, и настал длительный период полного радиомолчания Земли.
Владимир еще неделю по инерции мотался по окрестностям, собирал образцы, делал пробы, ставил эксперименты, но все равно наступил предел. Кризис.
Наступил кризис плавно и незаметно. Напряжение копилось давно и требовало выхода.
В тот день Владимир укатил на своем вездеходе довольно далеко, к давно запримеченным скалам. В них постоянно что-то отсверкивало, явно это были какие-то кристаллы, которые только и ждали, чтобы к ним пришел некто с геологическим молотком.
Когда Владимир подкатил поближе, там действительно обнаружилась пара достопримечательных кристалликов, которые были немедленно отделены от основания и переправлены в контейнер. Скол на скале, благодаря которому на свет вылезли эти кристаллы, был весьма свежий – выветривание на Марсе, хоть и очень медленное, медленнее, чем на Земле, но не останавливается. Владимир потратил еще минут десять на исследование свежего скола. Делал он все это почти машинально, мысли его были далеко. И мысли эти были не из легких. Весьма дурное состояние, так как он минут через пятнадцать вдруг обнаружил, что стоит перед этой скалой, тупо на нее смотрит и совершенно механически, бесцельно лупит по ней геологическим молотком. Что называется – «приехали». Депрессия во всей красе.
Владимир медленно опустил молоток и огляделся.
…и ничего нового опять не обнаружил. Все та же красно-коричневая песчано-каменистая и очень просторная клетка. Привычный темно-синий горизонт, привычный же деловито выползающий на небо Фобос… и совершенно отвратная, липкая, засасывающая апатия.
Владимир отбросил геологический молоток к вездеходу и тяжело опустился на ближайший большой валун. Молоток кувыркнулся в марсианском воздухе и, звякнув, застрял в щели между камнями, как хвост задрав к темному небу рукоятку.
Тишина… ни ветра… ничего.
Всего только и звуков, что собственное дыхание, отдающееся в гермошлеме, да редкое и тихое биканье системы контроля скафандра.
Владимир сидя дотянулся ботинком до лежавшего неподалеку камешка и погонял его в рыжей пыли. Делать ничего не хотелось. Хотелось только вот так сидеть и смотреть, смотреть и сидеть… Полностью отдавшись вязкому, неторопливому течению времени…
Сидеть, наблюдая, как медленно скользит Фобос по темному небу, как медленно поворачивается тень скалы, возле которой он сидел, по мере того как продвигается солнце на местный запад.
«Н-да! Это не дело! – подумал Владимир, продолжая катать подошвой ботинка все тот же камешек. – Какая ирония судьбы! Загнуться не от каких-то объективных обстоятельств, а просто от апатии. Выжил, достроил и запустил Базу, обеспечил себя всем необходимым – еды, питья, кислорода завались! – и теперь просто тихо и незаметно для себя самого загибаюсь от элементарного депресняка!»
Обидно!
Досадно!
Владимир пнул камешек, отправляя его в полет вниз по склону. Тот далеко не улетел, застряв на первых же метрах.
Владимир поднялся на ноги, подобрал контейнер с образцами, выдернул молоток из щели между камнями и медленно зашагал к вездеходу.
«Ведь после, кому расскажешь об этой опасности, не поверят, – хмыкнул он. – Как неромантично! Загнуться не от природного вселенского катаклизма, а от банальной земной депрессии».
Да-да! Вот-вот! Но чтобы иметь возможность об этом рассказать, надо для начала не загнуться…
Забросив ношу в ящик за спинкой водительского кресла, Владимир влез в вездеход, отжал тормоз и развернул машину вниз по склону. Следующие минут десять он с наслаждением слушал хруст камней под колесами катившего под горку вездехода.
Приятное занятие, однако, – кататься под уклон по инерции.
«Ну, – рассудил Владимир, – если это будет лекарством от напирающего депресняка, то, может, выбрать склон подлиннее и пару раз с него скатиться?
Не, мало будет! Эти склоны, что возле Базы, не подходят… А что, если?!.»
Мысль была настолько дикой, что поначалу даже напугала. Владимир резко ее оборвал и засунул поглубже в загашники памяти. Как говорится – «от греха подальше».
Докатив до Базы и привычно загнав вездеход в гараж, он прошел в главный отсек.
Поставил на стол контейнер с образцами, но открывать не стал. Идея, которая пришла ему в голову на обратном пути, уходить не только не желала, а все более и более захватывала.
– Да нет! – сказал он вслух и, чтобы отогнать ее, открыл контейнер и стал перебирать образцы.
Кристаллы, которые он вырубил сегодня, оказались довольно крупными кристаллами граната. Сдув с них пыль и полюбовавшись совершенными формами, он выставил их перед пультом связи.
– И тем не менее…
Как ни бегай, но с депрессией надо разбираться, и разбираться жестко. Одно из серьезнейших лекарств от нее – продуктивная, разнообразная и захватывающая деятельность.
– Вот было ли у меня, – продолжил рассуждать вслух Владимир, – время и повод предаваться унынию, когда я боролся за свою жизнь?
Ответ: нет!
Чего же сейчас не хватает?
Да не хватает все того же «бега с препятствиями». Заела рутина.
Даже то, что когда-то казалось верхом безрассудства, с течением времени стало обыденным. Стали обычными и походы-поездки вдаль от Базы. Когда уходит неизвестность, когда знаешь, чего надо реально бояться, а что ерунда и фикция, приходит опыт и знание, как сделать то, что ранее казалось невозможным.
Вывод: настало время сделать нечто такое невозможное…
И сделать так, чтобы это действительно было на пределе возможного и заняло как можно больше времени, сил и интеллектуальных способностей. Нужна была Цель, достижение которой соответствовало бы таким параметрам. И эта Цель…
Эта Цель всегда была рядом: гора Олимп – самая высокая известная гора Солнечной системы! Самый высокий вулкан Солнечной системы.
Чем больше Владимир думал об этой супергоре, тем больше она его привлекала.
– А что, если?! Что, если повторить опыт с перетаскиванием модулей?
Ведь на Земле, в Гималаях, альпинисты именно так и поступают. И называется эта тактика именно гималайской – создать последовательную цепочку лагерей до вершины.
В случае с горой Олимп надо было создать цепочку пунктов, где закладываются баки с горючим для вездехода. А ранцы для скафандра при любом раскладе придется тащить с собой изначально…
Сколько закладок понадобится для достижения вершины? Две? Три? Если больше, то не хватит запасных баков… И вообще, во сколько времени это выльется?
Владимир вывел на экран фотокарту горы и с головой ушел в подробнейшее планирование…
Через месяц, когда Земля наконец вышла из-за Солнца и связь стала устойчивой, Владимир аж лучился энергией, чем изрядно удивил все руководство. Да и не только руководство.
Они терялись в догадках, что это их «марсианскому зимовщику» так резко настроение прибавило, а сам «зимовщик» помалкивал.
И, наконец, настал тот день, когда он, предупредив, что завтра будет долго работать вдали от Базы и, возможно, пропустит сеанс связи, действительно на связь не вышел. Но и при следующем сеансе отправил не подробный отчет, как обычно, а короткое послание и записи… но ТАКИЕ!..
А дело было так.
Он выехал на восхождение чисто по-альпинистски – задолго до восхода солнца. В три часа по местному.
Снаружи, как обычно, было минус семьдесят по Цельсию, и Владимиру пришлось включить обогрев.
Темень была, конечно, изрядная, но ландшафт по курсу движения был хоть и плохо, но виден. В этом помогал медленно ползущий среди бесчисленных звезд марсианской ночи Деймос.
Только отъехав от Базы на километр, Владимир обернулся, чтобы бросить прощальный взгляд на ее огни – вернуться предстояло весьма не скоро. Он сам позаботился, чтобы этих огней было побольше. Так что База выглядела всего лишь чуть менее нарядной, чем новогодняя елка.
Обширное пятно света, заливавшего окружающую местность, выхватывало из мрака и Базу с ее уже ставшими привычными постройками и пристройками, и унылые пыльно-каменистые и скальные детальки рельефа, что ее окружали.
Владимир даже помахал ей на прощание рукой.
После, нажав на педаль газа, он рванул вперед – туда, где в ночи поверхность Марса все более и более выгибалась кверху, уходя в звездное небо на высоту более двадцати километров.
Гора была чудовищно большая, но и чудовищно выветренная. Горизонтальных площадок на пути наверх было более чем предостаточно. Владимир последовательно проехал все три свои «заброски», совершенно без каких-либо приключений.
Тут он и встретил восход солнца. Отличие этого восхода от тех, что он наблюдал прежде, было в том, что ныне он целенаправленно карабкался на своем вездеходе к стремительно опускающейся вдоль склона границе тьмы и света. На Земле вершина горы, освещенная утренней зарей, смотрелась бы рыжей на фоне фиолетового неба. Здесь восход не был красным. И небо так высоко над Базой уже не было темно-фиолетовым. Здесь оно было черным и звездным.
Эти минуты восхода прибавили и проблем – местность впереди, еще не освещенная солнцем, стала с трудом различаться на фоне сияющей вершины горы. Но это продолжалось недолго.
Полыхнув короной, солнце выставило свой край из-за горизонта, и все вокруг тут же преобразилось. Засияли камни, скалы и щебень под колесами, а пустыня далеко внизу сначала медленно, а затем все быстрее стала наливаться красками от светлеющих сумерек и от великого «маяка» вершины. Еще через полчаса восходящее солнце добралось и до окружающих ландшафтов, отчего вся местность на некоторое время приобрела несколько сюрреалистический вид – ярко сияющие извивы полуразрушенных хребтов, вершины выветренных скал на фоне угольно-черных извилистых провалов между ними. Эти черные провалы и пятна, как ржавчина изрезавшие все вокруг, сливались с чернотой космоса, подчеркивая этим свое органичное с ним единство. Создавалось впечатление, что вся эта местность как бы плывет среди мрака Вселенной и сквозь дыры в ней так же, но снизу проглядывает бездна. Только через полчаса после восхода, когда солнце прогнало и этот задержавшийся в ямах и расселинах мрак, окружающее приобрело более-менее привычный вид.
Его вездеход стоял на одной из тех обширных многочисленных горизонтальных площадок, что он тщательно выискивал.
Встретив восход солнца (не забыв, как заправский турист, сделать панораму), Владимир еще раз огляделся. Он вовремя добрался до этой площадки – как раз перед тем, как поверхность под колесами вездехода совсем перестала различаться, потерявшись на фоне блеска вершины. Тут лежала его «заброска». Владимир залез в кресло водителя и вырулил вездеход к огромному, с дом, валуну, за которым сложил баки с последней заправкой. Он этот валун выбрал потому, что за ним большую часть дня сохранялась тень и баки с кислородом не нагревались солнцем, что могло бы привести к нежелательным последствиям. Из-за холода за валуном, прямо под его боком, за многие тысячелетия в ямке накопился целый ледничок замерзшей углекислоты. Именно на нем он и расположил свою последнюю «заброску».
Владимир аккуратно объехал валун и, сдавая назад по пушистому углекислотному снегу, подогнал вездеход к тележке-прицепу, груженной баками. Эту тележку он соорудил из запасных частей, которые предназначались на Базе для ремонта вездехода и большого тягача, ныне застрявшего на орбите. Далее предстояло ехать с прицепом. Медленнее, чем раньше, но топлива для вездехода и заправленных баллонов для скафандра здесь уже с серьезным запасом хватало до вершины. Владимир сознательно добавил тут огромный запас на всякие прочие неучтенные кренделя, что он мог не заметить на пути к вершине, изучая путь по фотокарте.
Старая добрая поговорка «гладко было на бумаге, да забыли про овраги» не просто так предками придумана была.
Прицепляя тележку, он обратил внимание на то, что она слегка присыпана «снежком». Видно, в его отсутствие тут побывала небольшая тучка. Даже следы его собственных подошв, оставшиеся на снегу с прошлого его здесь пребывания, тоже слегка припорошило.
Он снова сел за руль вездехода и плавно направил его вперед. Медленно пересек границу света и тени, отчего на блистере скафандра тут же залегла привычная радуга, и развернулся чуть-чуть наискосок лежащего впереди склона. Теперь перед ним была полная неизвестность. Уже привычная неизвестность.
Привычная потому, что он уже больше года так, последовательно, расширял границу изведанного, каждый раз шагая за нее. Впрочем, как и все человечество вместе с ним. Это прибавляло гордости и ощущения значимости свершаемого.
За то время, как он здесь, на Марсе, катался на вездеходе, Владимир стал почти единым целым с машиной. Он настолько с ней свыкся, что ощущал любую неровность под ее колесами, как ощущал бы камешки под подошвой, шагая по поверхности.
Слегка подавшись боком вместе с тележкой на слишком крутом для него склоне, вездеход, выкинув султан пыли из-под колес, вырулил на более пологий участок и мерно покатил по направлению к ориентиру на этом участке пути – остроконечной скале где-то в полукилометре впереди по склону.
Владимир скосил глаза на собственные руки, сжимавшие рулевое колесо вездехода, – на скафандре быстро таяли и испарялись клочья углекислотного снега, налипшие на рукава, пока он возился с прицепом.
Он придавил педаль газа и стал карабкаться на ту часть горы, где еще не бывал.
Но и тут его совершенно ничего не удивило. Разве что тени стали чуть резче и глубже, а над головой, при яростно светящем солнце, было видно множество звезд.
Тут, в двадцати одном километре над Базой, на самой здоровенной горе Системы, окружающая среда уже мало чем отличалась от открытого космоса: и черное небо со звездами, и резкая бледно-розовая линия горизонта, еле-еле намечавшая тонюсенький и жиденький слой атмосферы. Эта гора почти высовывалась в открытый космос. Одно хорошо – видно было отсюда ну очень далеко. Даже обычная здесь тучка, цеплявшаяся в это время за склон горы (именно она тут прибавляла «снегу» в ямы), ему вид не испортила – видимо, решила в этот день не появляться.
На краю кратера он сделал то же, что и его земные собратья-альпинисты, – снял круговую панораму, сложил тур из окружающих камней, вложил в этот тур заранее заготовленный металлический пенал с запиской от себя (ну очень наглого характера) и на фоне всего сфотографировался.
Обратно катил с выключенным двигателем. Хорошо разогнался.
Если бы это было на Земле – сказал бы «с ветерком», но какой может быть ветер тут, где почти что космос…
Владимир тряхнул головой, освобождаясь от магии воспоминаний. Да! Вот сейчас, когда вся эта авантюра с горой – дело двухлетней давности, весьма приятно вспомнить подробности, посмеяться над трудностями и опасностями.
Правильно говорят, что «приключение – это когда кто-то другой где-то далеко попадает в крутые неприятности».
Приятно, когда сидишь в теплом помещении, на Земле, за кружечкой чая, а на Марс смотришь не сквозь гермошлем скафандра, а через монитор планшетки.
Там как раз крутятся кадры, как вездеход едет по покатому краю кратера. Горизонт и местность в кадре все время прыгают туда-сюда, когда колеса вездехода наезжают на крупные неровности и валуны. Синхронно с толчками кренится и подпрыгивает, стараясь удержать вертикальное положение, сидящая впереди за рулем фигура в скафандре. Телекамеру в этот раз Владимир оставил включенной, закрепив в полутора метрах за спиной.
Тут край кратера смотрится через телекамеру как каменистое и бугристое плато, в то время как зубец кратера, на который вот-вот начнет забираться вездеход, – как гора.
«Жаль, – подумал Владимир, – я там поторопился».
И торопился по вполне понятной причине, а так, «по уму», надо было бы сделать пару остановок и покрутить камерой вокруг. Он же это сделал только на самом верху.
Владимир оглядел зрителей.
Наверняка многие уже не раз видели эти кадры, но все равно смотрят, не отрываясь. Вадик даже челюсть отвалил. Смотрит, разинув рот. Один Николай на чай налегает. Кажется, уже пятая кружка… и как в него столько влезает?
На экране пошли впечатляющие «картинные» фото с Фобосом на заднем плане…
– Так как рассказывать было бы слишком долго, а отчет писать еще дольше, я просто отослал на Землю пакет некоторых фото– и кинофрагментов.
Что я им отослал? Я отослал панорамы и фото с зубца кратера горы Олимп.
Сначала на Земле не поняли, что видят. Потом не поверили, потом, когда поняли и поверили, разразился страшный скандал.
До меня докатились лишь его отголоски.
Отголоски в виде мягкого разноса, который мне «за безрассудство» устроили руководители проекта.
Выставили же меня отчитывать Рафика Юнусовича, мужика с хорошим чувством юмора. Так что сей «разнос» я смотрел, как по телеку вы сатириков смотрите.
Жаль, что его ни тогда не показали, ни сейчас не покажут, пока не улеглись все страсти вокруг этой экспедиции.
Вы бы тоже оценили.
Воспроизвожу фрагмент почти дословно.
«Владимир, ты пойми, мы очень рады за тебя, что ты покорил такую гору, но нельзя же так рисковать!
Ты же сам понимаешь, что от того, доживешь ли ты благополучно до прилета Второй, слишком многое зависит.
Но когда мы получаем от тебя такой вот «отчет»… да нас всех в ЦУПе чуть кондратий не хватил! Правительство валидол ящиками трескает, из-за нашей экспедиции в ЦК у некоторых тик уже хронический. Ну, умоляю тебя, дорогой, не надо так больше, а? От лица всех прошу! Не губи, а?!»
Ну, посмеялся я, но ведь за всем этим весьма серьезные дела стоят, поэтому говорю ему серьезно:
– Давайте каждый будет решать свои насущные проблемы. Вы свои, я свои. У вас сейчас проблема вовремя и благополучно запустить Вторую. У меня же благополучно дожить до ее прибытия как минимум.
Так вот, у меня сейчас была очень серьезная проблема – сенсорный голод. Изумительно мерзкая штука, я вам скажу!
ПРОСТО уходом в работу ее не решить, а за окном такие пейзажи, что скулы сводит от скуки. Всегда одно и то же: песок, камни, луны. Луны, песок, камни. Всегда одни и те же. Какой у меня был выход, чтобы не взвыть на Фобос с Деймосом?
Сделать НЕЧТО, что заставит выложиться полностью. Но не только физически, но и интеллектуально, и эмоционально.
Вот восхождение на Олимп. Да я там каждый шаг, каждое движение, каждый жест просчитывал и пересчитывал по многу раз, чтобы максимально перестраховаться!
Вездеход даже переделал!
Как переделал?
Хорошо, переделки вышлю специальным пакетом.
Рисковал ли я?
Да, рисковал. Но ненамного более, чем в любую другую поездку по Марсу до этого…
Вот так! Такой диалог вышел…
Владимир замолчал. На экране планшетки крутились кадры того самого «восхождения». Теперь там в кадре застыл вездеход. Снималось с очень большого расстояния, из-за чего он казался на фоне окружающих каменистых пространств просто забытой детской игрушкой с тележкой-прицепом. Камера скользнула сначала вверх, зацепив черное небо со звездами, а затем опустилась. Туда, где вдали, внизу, расстилались пейзажи окружающей Олимп местности.
«Что ни говори, – подумал Владимир, – но красиво получилось».
Общее молчание прервал Михаил, поинтересовавшись историей и технологией получения знаменитого «Фото с Вершины».
– Как я получил такую замечательную фотку с Фобосом? Элементарно! Я знал, когда он появится из-за горизонта и где. Поставил камеру на треножник, выставил на ней максимальное увеличение, навел на тур, ну а дальше «дело техники»: вовремя добежать до тура, развернуться и поднять в салюте геологический молоток прямо вслед восходящему Фобосу.
Ну а ту передачу на Землю, где я оправдывался за Олимп, я закончил сообщением, тоже имевшим далеко идущие последствия…
– Кстати, – говорю, – все флажки сейчас на вершине в туре торчат… У меня здесь только нарисованные остались, что на боках станции и на нашивках. Так что Второй – особый заказ: привезти запас флагов и что-то типа флагштока.
Где наша не пропадала…
После истории с «восхождением» наступил перелом. Я уже знал, что бóльшая часть времени «зимовки» на Марсе прошла. Осталась меньшая, и с каждым днем она становилась все меньше. Да и за то, что я этим «восхождением» очень многим доставил кучу неприятностей, меня грыз стыд. Так что старался больше таких фортелей не откалывать. Для меня самой частой в то время вылазкой стала поездка на «ледник». Как за пробами, так и за запасами воды.
Со Второй Марсианской экспедицией должны были не только прилететь люди на смену, но и прибыть еще несколько секций для уже мобильной Базы. А для этого нужна была дополнительная вода. Вот я и мотался долбить замерзшую грязь. Там, конечно, был и толстенный пласт чистого льда. Но в то время для меня с теми моими возможностями он был недоступен. Там требовалось альпинистское снаряжение. Так что приходилось довольствоваться тем, что есть.
Параллельно, конечно, продолжал по настоятельным просьбам наших биологов искать жизнь или ее останки. Но как ни старался, так и не нашел. Очень хотелось найти. Но, увы: Марс оказался биологически совершенно мертвой планетой.
Пока мотался по окрестностям, отыскал еще несколько мест, весьма перспективных для добычи льда. Нашел кучу минералов. Попутно освоил на хорошем уровне геологию. Нашел даже несколько небольших месторождений всяких полезностей, кроме льда.
И вот, пока так бегал-прыгал-катался по Марсу, сам не заметил, что он мне стал нравиться.
Та каменистая пустыня, что вы обычно видите, это ведь далеко не весь Марс. Да, пустынь там много, но кроме них, есть еще много крайне симпатичных мест, и на них натыкаешься, стоит лишь подальше укатить от Базы. В последние четыре месяца перед прилетом смены я забирался все дальше и дальше на мною же модернизированном вездеходе.
Там есть очень красивые места… А цветов и оттенков поболее, чем привычные уже красно-коричневые.
Прибавляло уверенности и оптимизма еще осознание даты прилета следующей смены, а значит, и возвращения домой.
Человек – такое существо, что он приспосабливается ко всему. Да и неприязнь к Марсу, что была во мне поначалу, она ведь была вызвана всего лишь той нелепой случайностью с «Ласточкой».
Я неосознанно воспринял эту катастрофу, заставившую бороться за свою жизнь, как личное оскорбление.
А осознав это, я стал прежним. Тем самым романтиком, что летел на Марс готовить его полномасштабное освоение.
Вернулся мой оптимизм. Исчезла сур-р-ровость, что гнула меня эти полтора года, вызванная необходимостью бороться за свою жизнь. Я смотрел на пески Марса и видел уже не только пески и камни. Я видел его дикую красоту, я видел то, что спит под этими песками миллиарды лет и ждет. Ждет нас. Ждет, чтобы мы разбудили реки, что некогда текли полноводными потоками, моря, что катили валы по бескрайним просторам, ветер и дожди, что когда-то трепали, мыли и полоскали эти мертвые скалы.
Ведь, по сути, Марс не мертв. Он просто спит. И отсюда его извечное безмолвие, лишь раз в два наших года на несколько месяцев прерываемое пылевыми бурями.
И бури эти суть механизм, миллиарды лет назад заведенный и тикающий как будильник: тик-так – один марсианский год, тик-так… который вот-вот взревет и превратится в бурю пробуждения.
А ведь так и будет, пройдет лет пятьдесят, поставим-таки над Марсом «Суперзеркало»… Ну, типа тех, что ныне у нас на геостационаре находятся и в полярную зиму Заполярье освещают, но только гораздо большие, чем околоземные. И закипят тогда полярные шапки, потекут реки из плавящихся подпочвенных льдов. Появятся моря и океаны.
Но перед этим грянет не просто буря, а всем бурям Буря!
А когда она уляжется, когда установится новое равновесие, Марс преобразится, там будут реки и водопады. Озера и моря. Там будет почти нормальной плотности атмосфера. Правда, наполненная углекислотой. Но и это ведь не беда – ХЛОРЕЛЛА очень быстро пожрет ее, наполнив кислородом. И вот тогда настанет главная пора, пора главного освоения Марса. Мы засеем его, засадим лесами и садами.
Так что «будут на Марсе яблони цвести». Будут.
В план записано, и он сверстан! А раз так, то он будет выполнен! Иначе у нас не бывает.
В это время я все больше и больше стал приглядываться к Марсу совершенно с другой стороны. Я все чаще стал представлять, что будет здесь лет через сто – сто пятьдесят, когда поднимутся леса, а климат станет вполне устойчивым и вполне тропическим.
Я стал рисовать. Но не так, как обычные художники – там у меня таких возможностей не было, – а на ЭВМ. И на этих картинах я хотел представить, ЧТО будет там, где я побывал. Я видел уступы в руслах давно высохших рек, я видел скалы и берега. Я часто останавливался и грезил наяву, представляя, как с этих уступов будет греметь водопад, а по берегам шуметь лес. И чем чаще я это представлял, тем яснее видел.
Я видел башни грозовых облаков над закатными морями, я видел эти «луны Барсума», светящие сквозь облака, я видел закат Солнца и одновременный восход Кольца, сияющего в ночи и превращающего ночь в день.
Кольца из зеркал, которое мы построим над Марсом, чтобы обеспечить его таким же притоком тепла, как и нашу Землю…
А может, и бóльшим, чтобы было чуть побольше тропиков и поменьше холодных зон. И все это я изображал на своих картинах.
Весьма реалистичные картины получились, однако, из-за чего амеры потом долго (да, кажется, и до сих пор) спекулировали на тему, что на Олимпе я не был, а все это просто нарисовал. Их не убедили даже снимки, сделанные с орбиты, с большим разрешением, где вполне четко видны и флаги, и отражатели, которые я там выложил и оставил.
А ведь оставил я их именно для того, чтобы ни у кого не было сомнения, что я там ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛ, если они будут видны из космоса.
Я думаю, что какая-то из очередных экспедиций снова поднимется на Гору и, возможно, кого-то из амеров с собой прихватит. Впрочем, что с них, убогих, взять, если они даже СВОЕ собственное достижение тысяча девятьсот шестьдесят девятого года умудрились попортить серией «улучшающих» фальсификаций?! Теперь на нас же свои грехи переписать пытаются.
Да и хрен с ними! Что НАМ их убеждать?! Мы Марс УЖЕ осваиваем…
Вот так я работал и развлекался, пока по небу не покатилась новая звезда – прибыла СМЕНА.
Танец, что я исполнил?
Не! Это был не экспромт! Я долго готовился, тренировался. Я давно подумал, что гопак, выполненный в скафандре на песках Марса, будет смотреться убойно. Гравитация там, правда, маленькая, но все равно эффектно вышло!
Хотел позабавить прибывающих, да и Землю тоже. Что, типа, я тут, как полагается, занимался не только научными исследованиями, но и спортом – на Олимп взошел, булыжник поднимал как штангу и об искусстве не забывал – картины рисовал, танцевать учился… в скафандре… и следующим сменам того же пожелал и «наказ» написал!
Кстати, когда пришла пора покидать Базу и отправляться на орбиту, я торжественно передал руководителю смены Второй Марсианской экспедиции тот самый юбилейный рубль. Помните его историю? Вот-вот! Так что рано или поздно на Марсе очередная смена передаст его тем, кто его с моей помощью туда послал.
Чую, что он так и останется там, как нечто типа вымпела или Переходящего Знамени, который будут передавать из рук в руки следующим сменам и экспедициям. Вот так, не подозревая о том, тот самый экипаж «Молнии», заложил красивую традицию – ведь это не абы что, не просто монета, денежка, а это «Сорок лет Победы»!
При прощании состоялся примечательный разговор. Руководитель смены признался, что когда спускались на Марс, ожидали увидеть на Базе хоть и живого, но несколько неадекватного космонавта.
А встретили вполне нормального, как будто только что вчера проводившего Первую экспедицию. Эдакого смотрителя-заведующего. Как будто ничего и не было.
Я только усмехнулся. Пусть то, чего мне это стоило, останется за скобками повествования.
Им там два года сидеть и с неприятностями воевать. Не буду жаловаться, буду хвастаться, чтобы у них повода раскисать не было. А им это очень понадобится.
На прощание же сказал:
– Ну, я тут управился и вам того желаю!
За всех ответил доктор:
– Мы будем стараться, мы обещаем!
А доктор тот самый – из Первой экспедиции. Цай Мин Нэн.
Возвращение
Дальше была дорога домой.
И она оказалась длиннее дороги ТУДА.
Почему так?
Да это как в туризме. Помните, когда заканчивается поход? Правильно! Когда рюкзак поставил дома на пол. Примерно то же было и у меня.
Когда мы стартовали на орбиту, я даже испытал нечто вроде сожаления. Как будто дом родной покидаю.
В сущности, так оно и было. База на эти долгие два года стала мне домом. Я ее обслуживал, я ее собирал, и теперь я ее покидаю. Надеюсь, не навсегда.
Я сидел в противоперегрузочном кресле и представлял, как наш старт выглядит со стороны провожающих. Ведь тот, предыдущий старт я запомнил в мельчайших деталях, смотря на него «вживую» с поверхности.
– Реактор, пуск!
Чтобы не перекалить реактор, в этот же момент небольшой порцией пускается водород, что видно издали по появлению небольшого облачка пыли под опорами. Но уже через пару секунд, когда нейтронный поток достигает максимума, начинается старт. Во все стороны от корабля из-под опор летят пыль и камни. Корабль вздрагивает, отрывается от поверхности и начинает подъем, продолжая выбивать остатки песка и камней с площадки старта.
Похоже, если садиться и стартовать будут часто (а это уже скоро), реактивные струи снесут песок и камни до старого, базальтового основания. А оно в том месте не так уж и глубоко – проверял. Будет гладкая базальтовая, а не песчано-каменистая площадка.
Вот начали разворот – корабль все более и более отклоняется от вертикали, и в иллюминаторе снова появляется Марс. Теперь он уже далеко – в десяти километрах подо мной. Напоследок успеваю узнать сверху те самые места, что исколесил на вездеходе, и тут наваливается главная перегрузка. Плавно так, но по-медвежьи. Ведь «Ласточка» проектировалась еще и как грузовой корабль, как вы помните, поэтому тяга двигателей у нее о-го-го! А наверх она идет пустая – без груза, отчего и ускорение у нее очень большое.
Я помню, как это выглядело снизу: хвост выхлопа удлинился, и корабль рванулся в космос.
Нас еще хорошо видно от Базы, и примечательная деталь: мы только вот-вот поднимемся выше горы Олимп. Все это время ее вершина была выше нас.
Вот такая она огромная!
Но вот мы проскочили отметку двадцать один километр по вертикали и теперь уходим все выше и выше. Теперь Олимп остался позади. А я уже выше той точки, что когда-то покорил.
Я представил штангу с флагами, торчащими из камней и неподвижных в этой сверхразреженной атмосфере, фольгу, что я выложил у подножия своего сооружения в виде букв «СССР».
Теперь все это позади не только во времени.
При таких ускорениях разгон быстротечен – минута, и у нашего корабля уже достаточно скорости, чтобы достать до базовой орбиты корабля «Антарес».
Следующие сорок пять минут, пока догоняем корабль, просто сидим и смотрим на Марс. Ребята смотрели с интересом – им тут оставаться, и еще насмотрятся. Я же смотрел на него с жадностью. И эмоции как в той шуточной поговорке: «И где наша не пропадала? И тут не пропадала, и там не пропадала!.. Так как не бывала!»
Своими мыслями делюсь с экипажем. Они смеются и кивают в ту сторону, где орбиты внешних планет.
– А там, – говорят, – вообще пока «ничья не пропадала!».
Когда догнали корабль, даже слегка грустно стало. Я понял, что одна эпопея заканчивается и начинается совсем другая.
Я смотрел, как из тьмы космоса, из маленькой звездочки, бегущей среди дальних звезд, вырастает корабль, и думал, что на Земле мне, похоже, предстоит гораздо более серьезное испытание.
И вот этот красивый корабль, широко раскинувший плоскости охладителей реактора, так похожий на фантастическую птицу, повезет меня навстречу ему. Ощущения были двойственные.
Пробыв еще неделю возле Марса и выполнив все, что намечалось, мы отправились домой. У Марса, как орбитальная станция, остался «Антарес-два», одна исправная «Ласточка», тоже под номером два, и первая, которой через два месяца после нашего отбытия сменили разбитый агрегатный отсек.
Межпланетный грузовик-автомат, который доставил новый, прилетел почти одновременно с нами, только у него был двигатель малой тяги, и ему требовалось много времени, чтобы спуститься от межпланетного пространства до низкой орбиты. После разгрузки он также в автоматическом режиме отправился к Земле. Автомату безразлично, сколько болтаться в космосе. Его путь обратно займет почти триста суток. Это нам надо домой побыстрее.
Я всю дорогу смотрел, как из тьмы космоса постепенно вырастает серп Земли, а Марс, наоборот, превращается в красную звезду. Все думал, как это после такого длительного отсутствия снова спуститься на Землю, почувствовать ветер лицом и видеть мир не сквозь стекло и светофильтр гермошлема.
Странное ощущение – за эти два года Марс стал для меня более реальным, чем вся прошлая жизнь на Земле.
И вот снова мы у Земли. И на этот раз все чуть-чуть по-другому и в обратном порядке.
«Антарес» оставили на высокоэллиптической орбите, для будущих межпланетных стартов. Межорбитальный буксир спустил нас на низкую орбиту, где мы пересели на присланный за нами малый транспортный челнок «Заря-М».
Я все смотрел вниз, на Землю. Все было таким знакомым и каким-то… незнакомым. Как будто видишь это первый раз. Никак не мог насмотреться. Скорее всего, заметив это, меня и усадили возле одного из немногочисленных иллюминаторов челнока. За это я им благодарен.
Преимущества этого своего нового положения я оценил сразу. Я видел не только то, что делается снаружи, но и то, что делает экипаж, слышал его переговоры между собой и с Землей, в то время как основной экипаж «Антареса» сидит чуть позади. Мне было до всего дело! Я хотел видеть, слышать как можно больше. Вероятно, это сказывался все тот же затяжной сенсорный голод, и мне больших усилий стоило, чтобы сдержаться и никого не «заболтать» еще в полете на «Антаресе». Всю дорогу обратно. Всю дорогу старался сдерживаться, а тут вообще надо было просто молчать.
Но вот мы расстыковались с буксиром, и он затерялся среди звезд. Дали «добро» на посадку.
– «Антарес»! Внимание! – заговорил командир экипажа «Зари». – Так как на основных полосах очень скверная погода, садимся на запасной. Наилучшие условия сейчас над Анапой. Так что садимся в аэропорту Анапы.
У «антаресцев» это вызвало взрыв энтузиазма и шуток. Что-то типа: «С Марса и прям на курорт». На это командир весьма резонно заметил, что медики вряд ли им позволят вот так «сразу и на море». Да и восторженная толпа тоже помешает.
Но это только раззадорило шутников.
Меж тем выдали импульс схода с орбиты, и «Заря» понеслась навстречу Земле.
Долго не было ничего. Просто затяжное падение навстречу атмосфере. Но вот челнок начал задирать нос, а в салоне появилась все нарастающая тяжесть. Я скосил глаза на иллюминатор. Там края плоскостей медленно наливались вишневым цветом, а вокруг них разгорался свет накалявшегося воздуха, постепенно вырастая в языки пламени. Челнок начало потряхивать.
Когда огонь на кромке стал слабеть, я заметил, как внизу промелькнуло побережье. Что за побережье, не успел заметить, но понял: летим уже над морем.
Челнок меж тем выровнялся, и я понял, что то, что я чувствую в настоящий момент, уже давно не перегрузка…
Да… отвык, однако!
Пробили сетку перистых облаков. Теперь они над нами. Под нами гладь моря, и где-то далеко-далеко берег и горы… или облака? Нет, все-таки горы.
Челнок несколько раз качнулся, выходя на глиссаду, и снова под нами вижу море. Такое большое… теплое… на вид теплое…
Да нет! Должно быть теплое. Сентябрь ведь все-таки!
А если хорошая погода, то наверняка и курортников на пляжах навалом.
Ха! Вот там сейчас переполох! Даже если и не объявляли, что «Заря» садится именно в Анапском аэропорту, любой, увидев в небе весьма характерные очертания «Зари-М», сложит два и два и получит верный вывод.
Когда пролетали над песчаными пляжами, где-то в районе пионерлагерей, снизились уже очень сильно. Были видны не только отдельные дома, но и отдельные прыгающие и машущие руками фигурки.
Я потом узнал, что какой-то энтузиаст, прослышав, чтó летит на его родной аэродром, передал это в город, а там по громкой связи объявили и по городу, и по пляжам. Так что на улицы и пляжи высыпало чуть ли не все население города вместе со всеми курортниками.
Милиции же это только головной боли добавило, так как толпа тут же полезла в аэропорт и запрудила все подъездные пути.
Ну а мы в это время достигли наконец ВПП.
Я же все это время жадно смотрел на светло-синее небо, на мелькающие внизу виноградники, и мне аж глаза резало от изобилия красок. Из задумчивости меня вывел толчок – колеса челнока коснулись бетона. Потом плавно касается бетона передняя стойка шасси, и почти тут же рывок – вышли тормозные парашюты.
А я все смотрю на бетон, на выгоревшую на солнце траву, на далекую зеленую-зеленую лесополосу… и не могу оторваться.
ВПП проскочили почти всю и остановились у дальнего ее края.
Машина застыла. Я слышал, как экипаж переговаривается с диспетчерской и выключает параллельно с этим системы челнока.
– Хорошо сели, «Антарес»! Поздравляем! С прибытием! – видно, у экипажа «Зари-М» очень даже приподнятое настроение.
– Спасибо! Спасибо!.. А кстати, как думаете, кто нас из начальства встречать будет?
– Да наверняка Кудряшов. Он же здесь до сих пор филиалом Центра подготовки командует. Наверное, уже всех в аэропорту «построил» – сейчас прибегут.
А я все смотрел и смотрел в иллюминатор. На пожухлую траву, на бетон, на веселого, красного цвета машины, приближавшиеся к нам. И не мог отделаться от ощущения, что это мне снится – на Марсе часто снилась Земля.
На краю полосы стоял жиденький ряд людей в рабочих спецовках. Они что-то орали и размахивали руками, пока не прибежал какой-то начальник и не шуганул их оттуда.
Но люди тем временем стали появляться на крышах дальних хозпостроек и на заборе.
И их там становилось все больше. Всем хотелось посмотреть на исторический момент.
Наконец пригнали тягач и наш челнок оттащили на стоянку, где собралась уже целая толпа встречающих: врачи, милиция, военные, летчики и еще толпа гражданских.
Врачи были с носилками. Это наверняка для меня… мне это очень не понравилось. И обидно стало – что я, зря, что ли, всю марсианскую эпопею мышцы качал, чтобы не атрофировались, чтобы меня в горизонтальном положении вынесли?
– Э! Мужики! – взмолился я. – Вы только меня вот этим не отдавайте, а?
– А кто там? Кому?
– Да вон тем, с носилками!
– Гм! Отобьем! – говорит командир экипажа «Зари», но потом скептически смотрит на меня: – Ну а ты-то как, сам сойдешь?
– Сойду! – уверенно заявляю я.
– Ладно.
Тут подкатили трап, и какой-то ретивый техник, взбежав по ступенькам, хватанулся за люк. Зря он это сделал. Обшивка корабля не могла успеть так быстро остыть после торможения в атмосфере. У медиков тут же появился клиент с ожогом кисти. Его убрали, и мы открыли люк.
Как и договаривались, первым вышел командир «Антареса» и экипаж экспедиции.
Как только наш командир появился в проеме люка, врачи «сделали стойку» и чуть не кинулись на него.
Тот же коротким жестом их остановил и умерил их прыть.
А после вышел я.
Я долго представлял, как это будет…
Но это не то…
Как только я шагнул на трап, на меня обрушился шквал ощущений. Я встал как вкопанный.
Одно дело – видеть через иллюминатор, другое – глазами.
Все казалось таким ослепительно сочным, ярким, насыщенным, что хотелось зажмуриться. Ослепительно зеленые деревья, ослепительно синее небо, ослепительно золотистая выгоревшая на солнце трава… и жаркий ветер, несущий с юга запахи далекого моря.
И все эти ощущения настолько сильные! Слышу, как сзади потрескивает, остывая, теплозащитное покрытие челнока, как ветер шелестит в далеких кронах… как орет толпа, нас встречающая.
– Помощь не требуется? – слышу знакомый голос.
Внизу, как обычно в форме летчика-полковника, стоит небольшого роста коренастый человек с очень загорелым лицом. Полковник Кудряшов.
– Не, Борис Григорьевич. Ну, разве что от медиков отбиться.
– Поможем, спускайся! – Кудряшов широко улыбается.
Делаю первый шаг вниз, и тут… ситуация дубль.
Помните, как я ковылял по трапу «Ласточки» с телекамерой и снимал весь свой спуск? Так вот, и здесь делаю шаг и с ужасом ощущаю, что отвык я от такой гравитации! Сильно отвык. А спуститься надо. И опять не споткнувшись. Останавливаю жестом кинувшихся было на подмогу и продолжаю шагать. Медленно.
Последние шаги – они тоже важны. Так что дойду сам.
Кудряшов понимает мое состояние и поэтому застыл у подножия трапа, готовясь в случае чего прийти на помощь. Но я все равно сам, крепко цепляясь за перила, добираюсь до бетона.
Всю дорогу шаг в шаг за мной следовал экипаж «Зари». Видно, тоже страховали.
Но стоило мне только ступить на бетон, народ съезжает с катушек и подхватывает всех нас на руки. Это в мои планы совсем не входило. Кричу:
– Стойте! Стойте! Поставьте на землю!
Народ тут же пугается и ставит меня на землю.
Расталкивая всех, к нам ломятся медики.
– Все в порядке! Все хорошо! Стойте! – увещеваю окружающих, а сам медленно и аккуратно оседаю на колено.
Люди, наверное, наконец понимают, что мне надо, и молча наблюдают.
Осторожно прикладываю ладонь к бетону.
Бетон под пальцами твердый, шершавый, горячий.
Я вспоминаю, как сеял сквозь пальцы песок Марса, принесенный мною в лабораторию Базы, как вертел в руках первые куски скальной породы, что отколол там же неподалеку. Но это был Марс. Сейчас же под руками был хоть и бетон, но это была Земля.
Мне за этот жест потом пеняли «символизмом» и склонностью к позерству. Да начхать мне на все эти…
Мне действительно НАДО было прикоснуться к Земле. Вот НАДО, и все!
И пусть психологи в этом потом разбираются.
Долго я так стоял на колене. Пока стоял, наш полковник восстановил контроль за ситуацией и разогнал набежавших посторонних. Слышал, как он матерится по рации, пеняя кому-то за большую нехватку милиции и отсутствие порядка.
Когда поднял глаза, он стоял надо мной.
– Владимир, с тобой все в порядке?
Я помялся и признался, что требуется помощь, чтобы подняться на ноги. Мне помогли, но теперь уже крепко держали под локти.
– Так, парни, у нас проблемы, – объявил всем Кудряшов, – снаружи ах-херенская толпа собралась. Наличными силами не прорвемся. Предлагаю пока пройти в здание аэровокзала.
– В столовую… – вставил я.
– Ты что, есть хочешь?!
– Там есть борщ?
– Есть!
– Понимаете, Борис Григорьевич… я почти три года не ел нормального борща!
– Вот теперь я сам вижу, что мужик здоров! – воскликнул Кудряшов. – Тащим его в столовую!
По настоянию врачей, далее меня только несли. Несли в специально принесенном для этого кресле. Я же озирался, ловя каждую деталь, и не забывал бодро улыбаться.
Все это время полковник Кудряшов следовал с нами, не забывая время от времени выдавать руководящие, как он любил при нас выражаться, «указивки» суетившимся вокруг работникам. Улучив момент, когда нас дотащили до столовой, он спросил у меня:
– Ну как, пригодилось что-нибудь из нашей науки выживать там, на Марсе?
– Весьма и много! – ответил я.
Кудряшов и его специалисты нас всех готовили по части выживания в экстремальных условиях.
– Потом расскажешь подробно, – продолжил он, – нам следующие смены готовить и обучать. А пока кушай, сил набирайся. Уже несут.
Он кивнул на официантку, аж красную от усердия, несущую на подносе тарелку чуть меньше среднего тазика.
Этот борщ, который я там съел, был самый вкусный борщ в моей жизни!
Где-то через час снаружи навели порядок и нас всех отвезли в Центр подготовки, что находится на Пионерском проспекте. Всю дорогу на обочинах стояли сплошной стеной люди, махали руками и аж прыгали от радости. Я же смотрел на них и с ужасом осознавал, что нормальная жизнь вот с такой славой – это для меня как бы недоступная роскошь… Да, тяжко придется!
Ночевали в Центре.
Мне всю ночь снился Марс.
Помню, как нас в процессе подготовки отправили на две недели на орбиту…
Весь полет, чтобы не перегружать наши орбитальные станции, проходил на борту «Молнии». Только в грузовом отсеке был специальный модуль по типу наших малых ОС. Для меня этот полет был вторым, и запомнился он мне весьма интересной эволюцией моего миропонимания и мироощущения.
Так как экипаж был советско-китайский, то нас разбили на пары. Моим напарником тогда был тот самый Цай Мин Нэн. В короткие перерывы между тренировками и работой любимым развлечением у всех было смотреть на Землю. Мы тоже не были исключением…
Это зрелище было поразительным.
В белизне скученных облаков и бесчисленных оттенка синевы океана исчезало гудение механизмов космического корабля, треск помех, даже собственное дыхание. Нет ветра, холода или запаха, связывающих с Землей. Вроде ты наблюдатель, снисходительно взирающий со своей космической высоты, но при этом так взволнован, что не отдаешь себе отчета, насколько крепко связана твоя душа с Землей, проплывающей под тобой.
Такая яркость и прозрачность, как в космосе, просто недостижима на Земле, даже в безоблачный ясный день высоко в горах. Когда впервые видишь Землю из космоса, испытываешь бешеный восторг и желание смотреть и смотреть, не отрываясь, на неописуемой красоты виды, проплывающие в четырехстах километрах внизу. Только там, в космосе, начинаешь понимать, насколько мала Земля и насколько дики те народы, которые уродуют, пачкают и убивают эту красоту ради наживы. Тогда, с доктором, мы часто обсуждали свои впечатления. И вот что любопытно: в первый день мы выделяли наши и не наши страны, на третий-четвертый – наши и не наши континенты. К пятому мы поняли, что у нас одна общая Земля.
Но только оказавшись на Марсе и пробыв там больше двух лет, я понял совершенно другую истину.
Мы, рожденные на Земле и поднявшиеся в космос, видим, как она мала.
Мы говорим: «Земля наш общий дом». Но так ли это?
Земля с орбитальной станции огромная, но уже с Луны – она зелено-голубой шарик. Такой теплый, уютный, маленький.
А какова она с Марса? Яркая желто-голубая двойная звезда, разделенная промежутком от четверти градуса до градуса дуги.
Но и на Луне, и на Марсе уже живут люди. Работают и постепенно преобразуют эти миры под себя. Творя из них Новую Землю.
Так есть, и так будет.
Так что же все-таки Земля?
«Наш общий дом»?
Отчасти так. Но это «отчасти» совершенно не означает, что мы к ней можем относиться как к вещи, которую можно использовать, а потом выкинуть.
И тем не менее Земля всего лишь колыбель, из которой человечество вышло к звездам. К своей зрелости.
Уже скоро многие люди будут называть Землю – «Земля-матушка», как мы называем Россию.
И тем не менее называть домом будут уже совершенно иные планеты и среды.
Пройдут века, и нашим домом будет вся Вселенная.
Остается поразиться силе мысли и предвидения Циолковского, который это же понял и написал почти сто лет назад.