Глава 6
Следующие два дня отряд капитана Оста пробивался на восток. Шли лесами, обходя редкие селения и хутора. Железную дорогу пересекали ночью. Подошли к трассе засветло. Остановились, переждали в лесу, пока вдоль трассы не пройдет патруль обходчиков. Выслали дозоры на расстояние километра в обе стороны. После захода солнца поодиночке пересекли опасный участок.
Виктору Котлову и его товарищам по несчастью было неприятно оттого, что отряд покидает сравнительно обжитый район, меняет дислокацию, но сделать они ничего не могли. Приходилось выжидать и приглядываться. Все четверо еще в первую ночь договорились примечать дорогу, характерные ориентиры, прислушиваться к разговорам партизан. Однако пока ничего не предпринимать.
После беседы на заброшенном хуторе капитан Ост больше не возвращался к вопросу, что делать с пленниками. Виктор Котлов первым разговор не затевал, ждал и надеялся, что брошенные в почву семена дадут всходы. Нечего раньше времени тревожить Юргена. Пусть созреет.
Зато на коротких остановках и ночлегах у костров советские исподволь знакомились с повстанцами. Кроме командира, русский язык знал один только рыжий конопатый Марко, а распространенным в генерал-губернаторстве немецким владел лишь Виктор Котлов. Остальным приходилось объясняться на дикой смеси русского, немецкого и польского.
На исходе второго дня отряд остановился в густом сосняке, росшем на месте старой вырубки. Места были обжиты. Последние несколько километров людям на глаза попадались аккуратно сложенные кучи валежника. Подходя к сосняку, партизаны пересекли низовой луг со следами недавнего покоса. На краю прогалины стоял маленький шалашик.
– Человечьим духом запахло, – проворчал Дмитрий Комаров, скидывая наземь мешок.
– Посмотрим, что скажут наши партизаны: духом или еще чем пахнет, – усмехнулся Котлов.
Последние два дня позволили вице-адмиралу войти в форму. Сегодня к вечеру он чувствовал себя достаточно сносно. Спасибо ребятам, заботились о старике, потихоньку разгрузили ему мешок. Наблюдавшие за этим делом партизаны не вмешивались в перераспределение груза.
– Жильем пахнет, – согласился Алексей Черкасов. – Погляди на наших друзей.
Отряд остановился в зарослях. Вместо обычных двух часовых, по периметру разбежались шесть человек. Еще двоих капитан Ост отправил на разведку. Остальные десятеро, включая командира и не считая пленников, расположились в тени разлапистых молодых сосенок. Курить Юрген Ост категорически запретил.
Время шло. Вдалеке лаяли собаки. Вечерело. От деревьев и кустов тянулись длинные четкие тени. Казалось, лес накрыт густой прочной сетью. Сеть. Хорошее слово. Вице-адмирал Котлов физически чувствовал себя попавшейся в сети рыбой. Плыл спокойно по своим делам, и тут раз тебе! Влетел в густое переплетение капроновых нитей. Виси, рыбка, жди, пока рыбаки не решат, что с тобой делать. В уху бросят или помилуют. На второе Виктор Николаевич не рассчитывал, годы не те, чтоб быть наивным. Еще есть шанс притвориться снулой рыбой, подождать, пока тебя не выпутают, да хватануть рыбака зубами и выскользнуть за борт лодки. Вот это более реально, хоть и рискованно. Противник не дурак, ему нужна вкусная наваристая уха, а не располосованные акульими зубами вены.
Примерно через час отдыха, когда солнце совсем склонилось к земле, Юрген Ост поднял своих людей. На этот раз пленных оставили в сосняке под охраной двоих партизан: веснушчатого Марко и жилистого меланхоличного крестьянина из-под Люблина Анжея.
– К селянам собрались? – поинтересовался Алексей Черкасов, когда бойцы капитана Оста скрылись из виду.
– Не-а, – ухмыльнулся Марко, – немаков палить.
– Не так уж много у вас бойцов, чтоб комендатуру громить, – понял по-своему Виктор Котлов.
– Хватит, немаков небогато, – лицо партизана расплылось в добродушной улыбке.
– Тогда понятно. Марко, все забываю спросить… У командира все руки изрезаны. Что это такое?
– Як что? Шрамы.
– Где он руки порезал? – вступил в разговор Ринат Халиуллин.
Штурман человеком был молчаливым. Едва ли из него можно было вытащить больше десятка слов за день. Алексей бывало подтрунивал над товарищем, но беззлобно, сам первым бросался на защиту своего штурмана, когда Дима Комаров поначалу пытался разговорить человека.
– Года три назад дело было, – Марко задумчиво почесал в затылке. – Да, весной, шестьдесят четвертый год шел. Как раз когда Кауфман в фюреры выдвинулся. Юргена тогда немаки чуть было не схватили, он через хрустальную витрину прыгал. Ну и порезался маленько.
– Это не маленько, хорошо располосовало.
– Уж лучше порезать руки, чем попасть в Освенцим, – усмехнулся Марко.
– Согласен.
Речь шла о знаменитом тюремном комплексе на юге Польши. Обычно в освенцимские лагеря отправляли мятежников, попавшихся борцов Сопротивления и других политических. Говорят, был там и специальный сектор для гомосексуалистов. Обычных уголовников в Освенциме не держали.
Грохнул винтовочный выстрел. Ему вторил пистолет-пулемет. Короткая пауза. Еще несколько одиночных выстрелов. Виктор Котлов инстинктивно втянул голову в плечи и покосился на повстанцев. Те спокойно сидели, не меняя позы. Только Анжей поправил лежащий на коленях штурмгевер.
Опять несколько одиночных выстрелов вразнобой. Пара очередей из автоматической винтовки. Наступила тишина. Бой закончился. Виктору Котлову с товарищами по несчастью оставалось только гадать, удачно завершился налет или немцы отбили нападение партизан капитана Оста. Еще полчаса ожидания. Солнце склонилось к земле. Лес накрывало сумраком. Вскоре совсем стемнеет. До ушей Котлова донесся треск ветки. Осторожные шаги, и между деревьями мелькнула штормовка одного из партизан.
– Проше! – выкрикнул подбежавший паренек. Один из самых молодых бойцов отряда, на него обычно и сваливали обязанности посыльного. Звали паренька Сташко.
– Идем, – Марко легко вскочил на ноги. – Собираемся, москали, ночевать будем под крышей.
– А не хохол ли ты? – прищурился Черкасов.
– Точно, пан козак, – улыбнулся повстанец, – с Галитчины родом.
Дорогу показывал Сташко. Сосняк миновали за пару минут, прошли заросли бузины и бересклета, обогнули пригорок, и вот впереди забрезжила прогалина. Еще сотня шагов, за деревьями виднеется поле. Дальше за колосящейся пшеницей темнеет еще один лес. Но не это привлекло внимание Виктора Котлова. Чуть левее к деревьям подходит ровный дощатый зеленый забор, над оградой возвышается мансарда крестьянского дома.
Вдруг над округой пронесся истошный вопль. Не успели остановиться, как полный нечеловеческой муки крик оборвался. Поляки переглянулись. На лице Анжея появилась глумливая ухмылка.
– Кто это? – сдавленным шепотом интересуется Ринат.
– Немак, – щерится Марко.
К воротам они подошли не таясь. Дежуривший у калитки Кароль поприветствовал своих товарищей взмахом руки. Внешне все выглядело пристойно, но Виктор Николаевич уже понимал, что они увидят за забором.
Это не комендатура и не блокпост. Обычный фольварк. Крепкое хозяйство немецкого бауэра, перебравшегося в генерал-губернаторство в поисках лучшей доли. Трудно сказать, приехал он на пустое место, своим трудом поднял заброшенные пашни, поставил дом, от зари до зари вкалывал как проклятый, поднимал хозяйство или раньше на этой земле жили и работали поляки, а немец приехал на готовое. Тоже такое бывало – землю выделили под переселенцев, а местных попросили очистить территорию. Власти с поляками особо не цацкались, гражданами не считали.
А сейчас уже не имело значения, кто здесь жил раньше, что и как происходило на этой земле, на пустошь переселился немец или нет. Сегодня крестьянского хозяйства не стало. Семья бауэра тоже вычеркнута из списка живых.
Взгляд Виктора Котлова отмечает кровавый след на земле, свежие пулевые отметины на стенах дома, сорванную с петель дверь. А вон и сам хозяин. Еще не успели убрать. Не старый, крепкий, подтянутый мужчина лежал, прислонившись к углу веранды. Лицо человека даже после смерти дышало внутренней уверенностью в своей правоте, спокойное, чуточку усталое лицо занятого делом человека. Картину дополнял карабин в руках немца, обычный старый армейский «98 курц». Крестьянин так и не выпустил оружие, даже когда ему в грудь вошла очередь штурмгевера. Может быть, еще приподнял карабин, целясь в бегущих через двор повстанцев, да так и не успел нажать на спуск.
– Скоты, – процедил сквозь зубы Алексей.
Взгляд летчика застыл на лежащих рядом с сараем телах двух девушек. Совсем еще молоденькие. Лица изуродованы гримасой муки, стыда и боли. Одежда на обеих изорвана, ноги оголены, юбки задраны, бедра той, что помладше, еще пятнадцати не исполнилось, совсем еще ребенок, измазаны кровью.
Поляки гульнули от всей души. Не постеснялись. Виктор Котлов механически отмечает тела, следы пуль, пятна крови. На душе противно, тошно, хочется если не передушить всех уродов, так хоть самому застрелиться, чтоб не видеть этого. Близ колодца лежит крупная собака, овчарка. Из раскрытой пасти стекает струйка крови. Рядом брошен вцепившийся ручками в собачью шерсть труп ребенка. Нет, половина ребенка. Кто-то аккуратно рассек дитя пополам, да так и оставил умирать.
Партизаны тем временем наводили в фольварке порядок. Тела снесли в сарай, в доме вытерли кровь со стен и с пола. Зажгли свет. Окна закрыли ставнями. Часовые расположились у ворот и на сеновале, так, чтобы остаться незаметными, если кто ночью подойдет к забору.
– Проше, панове, до хаты, – капитан Ост приветственно махнул Котлову с крыльца.
– Кто хоть так кричал страшно? – спросил Виктор Николаевич. Говорил он по-немецки, специально чтоб его поняли все бойцы Оста.
– Паничка, – просто ответил Юрген. – Кляп выплюнула, когда ее добивали.
– Я думал, вы воюете против захватчиков. Защитники Польши! – сплюнул вице-адмирал.
– Да, против оккупантов. Или ты, адмирал, думаешь, что убивают только солдаты?
– Теперь я вижу, что убивают не только солдаты, но и бандиты.
– О чем говорите? – полюбопытствовал Черкасов.
– О жизни и смерти спорят, – умиротворяющим тоном пояснил Марко.
Рыжий хохол громко, заразительно зевнул и, вскинув автоматическую винтовку на спину, вразвалочку поднялся на крыльцо. Ни дать ни взять – вернувшийся с пахоты крестьянин, как будто ничего страшного не произошло, так себе, обычное дело, не стоит внимания.
– Смешной ты, адмирал, – продолжил капитан Ост, перейдя на русский. – Все мы солдаты, все мы убиваем врагов. Ты думаешь, что это были мирные жители? Безобидные крестьяне? Нет. Польшу убивают не каратели, не расстрелы, не акции устрашения. Польшу убивают вот такие крестьяне, переселенцы. – Юрген перешел на крик. – Нас убивают спокойно, без шума! Нашим детям запрещают учиться, врачи не лечат поляков, а бесплатно раздают презервативы, делают аборты и учат детей разврату. Ты удивлен? На польском языке издаются только четыре газеты. В «Краковски час» публикуют официальную брехню. Три остальные тискают грязноватые шутки, советы, как хорошо жить, не работая, подсказки для женщин, как выгодно продаться богатому мужчине, как быть красивой и как готовить коктейли. По радио передают идиотские концерты, болтовню идиотов и продажных курв. В Польше есть специальный телеканал, только для поляков. Телевизоры стоят очень дешево, вышки почти везде понатыканы. Почему б не смотреть? Все на польском языке. И один изврат, проституция, реклама водки. Предатели с жирными мордами рассказывают, как хорошо работать на немцев и лизать им дупу. Вся программа – сплошное предательство, скотство и тупые комедии. В школах детей учат подчиняться немцам, прислуживать господам и вовремя раздвигать ножки. Математике не учат, физике не учат, химии не учат, биологии не учат. Только простейшая арифметика, немецкий язык, чистописание, закон божий и советы, как предохраняться от беременности и не дай божко заразить кого сифилисом.
– В школах?! Взрывать надо такие школы! – прорычал Дима Комаров.
Судя по интонациям, старший лейтенант успел забыть, как его минуту назад мутило от вида трупов изнасилованных девочек.
– Мы взрываем, когда можем, – на крыльцо вышел Марко, видимо, наскучило парню в доме, решил присоединиться к импровизированной дискуссии.
– А при чем здесь простые крестьяне? – не сдавался вице-адмирал Котлов.
– Ладно, не стой во дворе, поднимайся, – сказал капитан Ост.
За ужином Виктору Николаевичу кусок в горло не лез. Перед глазами стояли лица убитых партизанами крестьянина, его жены, детей. На свою беду, этим вечером в фольварке собрались гости. Две семьи, и детей с собой взяли. К сожалению, оружия у них было мало или не успели схватиться за карабины, когда во двор ворвались бандиты капитана Оста. Среди поляков ни одного раненого. Только Владу не повезло, овчарка располосовала ему руку. Честный пес до конца выполнил свой долг защитника, его смогла остановить только автоматная очередь в упор.
– Давай, жуй, старшой, – заметивший состояние Котлова Алексей легонько пихнул его в бок, – нам еще жить надо. Вырвемся, всех помянем. Пойду в первую же церковь, поставлю за упокой да молитву закажу.
– Подождем, пока водку не найдут, – предложил Халиуллин. – Может, перепьются до хрюканья.
– Надо говорить: до поросячьего визга или как свиньи, рожа ты татарская, – хохотнул Черкасов. – Да только не будет этого. Капитан не позволит. Ни капли не даст.
– Не похоже на поляка, – сказал Халиуллин.
– Он же не местный поляк, забыл? – злобно бросил Виктор Николаевич.
– А кто?
– Наш предатель. Вырос под Каунасом. Вырос, пошел родину предков освобождать, да видишь, в кого превратился.
– И Марко хохол галитчинский. Как он сюда попал?
– Странная парочка, – заметил Комаров. – Украинцы с поляками всегда были на ножах. Мне дед рассказывал, поляки до войны украинцев и белорусов людьми не считали.
– Вот видишь? А сам как полыхнул, когда тебя Ост на жалость развел, – Алексей Черкасов хитро прищурился.
Пока офицеры спорили, летчики наворачивали жареную картошку с мясом, да так, что за ушами трещало. Мясо было свежее, еще пару часов назад жевало жвачку в стойле и тянулось к мамкиному вымени. Повстанцы забили теленка и молоденькую свинку, решив, видимо, побаловать себя в награду за сегодняшние подвиги.
После ужина в выделенную под камеру комнату зашел лысый бородатый Збых и передал Виктору Котлову приглашение на разговор к пану командиру.
– Дженькуе, – буркнул в ответ Виктор Николаевич. Он не только разговаривать, но видеть Юргена Оста не хотел. Приходится. Не он, Котлов, назначал время и место встречи. Пока не он.
Капитан встретил Виктора Котлова в гостиной. Партизан вольготно расположился на стуле у камина. Горел электрический свет. На столе стояли чайник, вазочки с вареньем, горкой лежало печенье.
– Проходи, адмирал, угощайся, наливай чаю, сахар рядом, – Юрген Ост кивнул на сахарницу. – Извини, я на тебя накричал. Не сдержался. Наболело. Тут все огнем горит, – капитан приложил руку к сердцу.
– Шнапса или домашнего вина не нашли? Хлебнуть бы, – Виктор Николаевич надеялся личным примером втянуть Оста в пьянку. А там и остальные потянутся за командиром.
– Нашли. Да больше нету. Две бочки вылили в выгребную яму. А чему ты удивляешься? Это на Неметчине не принято больше трех кружек пива за вечер уговаривать, это немцы рюмочку шнапса закусывают кильцем колбасы толщиной в руку. Вы, русские, привыкли ставить на стол бутылку водки, пропускать по паре рюмочек, а недопитое убирать в холодильник, до следующего застолья. Через месяц, – со злобой выдохнул Юрген.
Виктор Николаевич спокойно налил себе чашку чаю и запустил ложку в вазочку с клубничным вареньем. Капитану нужно выговориться. Не удалось напоить, так пусть хоть исповедуется. Для того и пригласил, зараза. Котлов чувствовал себя опустошенным, как в душу нагадили. А пропади все оно пропадом! После сегодняшней расправы с крестьянами он не мог смотреть людям в глаза. Не виноват, а чувство вины есть. Ощущение причастности к мерзости. Как будто провалился в очко солдатского сортира и плаваешь там.
– А поляков считают пьяницами. Нам с детства по телевизору и радио, в газетах, с плакатов внушают: пей, славянская морда! Жри вудку, напивайся до смерти.
– В отряде сухой закон? – Котлов удивленно приподнял бровь.
– Иначе нельзя. Только по большим праздникам, и ничего крепче настоящего вина. Я когда увидел, как поляки пьют, ужаснулся. Их же специально спаивают. В Берлине и Бранденбурге бутылка шнапса стоит пять марок, а здесь от шестидесяти пфеннигов до трех марок. Да еще все самопляс гонят. Полиция не запрещает.
– У нас в деревнях тоже гонят, – усмехнулся Котлов.
– Не путай! Жил я в России, видел, как этот самогон пьют, сам пил. Один день погуляют от души, закатят пир на всю деревню, утром квасом похмелятся и месяц все трезвые. Ты бы видел, как поляки пьют!
– Встречался я с поляками, в Плимуте на нашей улице поляк лавку держит. Хороший человек, вежливый, пару раз я его видел подшофе, так это за пять лет знакомства, – Котлов незаметно втягивался в разговор.
Сыграло обычное человеческое любопытство. За свою жизнь Виктор Николаевич видел много разных людей. Чаще встречались хорошие, порядочные. Но бывало, попадалась такая дрянь, что оторви да брось. Сталкивался он и с подлецами, циничными, беспринципными людишками, способными мать родную продать. Видел, и не один раз, как крепкий, бойкий парень при виде опасности враз бледнеет, забивается в угол и плачет, закрыв лицо руками.
Жизнь – штука сложная. Все люди разные. Но вот такого, чтоб человек час назад хладнокровно руководил расправой над беззащитными людьми, смотрел, как его бойцы насилуют малолетних девочек, душат и рубят топорами младенцев, а потом разглагольствует, что людей водкой спаивают! Вот такого вице-адмирал Котлов за всю свою жизнь еще не встречал.
– Английские поляки, русские поляки, американские поляки, – продолжал Ост, – все они как все. А у нас люди спиваются. Жаль, в этом доме только немецкое телевидение, я тебе как-нибудь покажу польский телеканал. Сам все поймешь.
– По телевизору учат пить водку? – недоверчиво хмыкнул Котлов. Весь его жизненный опыт бунтовал против такого насилия над реальностью. Не бывает такого! Не бывает!
– Рассказывают, какая вудка вкусная да полезная, от радиации спасает. Да кто в Польше эту радиацию видел? Ближайшая атомная станция под Остравой. Внушают, что все мужчины пьют вудку бутылками, кто больше выпьет, тот и самый настоящий. Вот наши и пьют. А кто телевизор не смотрит, пьют от безысходности, душа на свободу просится, о свободной Польше мечтает, а свободы нет. Свобода только на дне бутылки.
– Жуткие вещи, – согласился Виктор Котлов.
Он пил уже вторую чашку чая с вареньем. Рассказы капитана Оста вице-адмирала не трогали. Не тот сегодня день. Стоило закрыть глаза, и перед внутренним взором представал Анжей, волочащий за ноги труп пожилой женщины, и Марко, брезгливо отшвыривающий ногой мертвого ребенка.
