Глава 13. Распад

Мне снился кошмар: снова я бежал по коридорам лунного Города, и тряслась земля, и трещины медленно змеились по стенам, взбухая бело-синими почками конденсата там, где теплый воздух соприкасался с ледяным камнем. И, понимая, что бежать поздно, я одновременно осознавал, что выхода из этой смертельной ловушки мне не будет, покуда не истощится снотворная мушка.

Действительность оказалась немногим лучше: капсулу сносило куда-то вбок. Тошнота ворочалась за грудиной, точно я проглотил какую-то склизкую тварь, которая пытается выбраться из кислотного озера моего желудка. Озеро было жутко кислотное — есть хотелось непереносимо. Если не брать в счет выпитой в полете колы, у меня крошки во рту не ночевало со вчерашнего… нет, уже позавчерашнего дня. Как и всякий лунарь, я никогда не испытывал настоящего голода; теперь довелось — беспозвоночная тварь отрастила коготь, противно шкрябая под ложечкой.

— Я провожу коррекцию, — пояснила Элис. Под глазами девушки залегли круги, даже кабель, соединявший ее с инфоразъемом, как-то устало провис. — Сбросовыми клапанами, — пояснила она, прежде чем я успел выпалить, что капсулы не оснащены реактивным двигателем. — Стравливаю атмосферу… эти идиоты позволили станции отойти от равновесной точки.

Я затравленно оглядел глухие, плохо заплесневелые стены. На баллист-капсулах не только обзорных экранов, но и радара не было. Мы мчались наугад, в пустоту: промахнешься — и будешь до-олго лететь в лучшем в мире саркофаге… если не превратишься в падающую звезду. Если мы минуем станцию, наша траектория пройдет через верхние слои земной атмосферы.

Элис сидела неподвижно, ремнями притянув себя к креслу и закрыв глаза; пальцы ее время от времени подергивались. Я мог представить себе, какой длины битстринги проносятся через ее мозг. Локаторы Лагранжа-2 и Луны считывали положение капсулы; компьютеры сателлит-контроля обрабатывали данные, и передавали обратно; а Элис по устаревшим на целые секунды векторам рассчитывала, какие команды подать на клапаны сброса. Мы выходили из гравитационного поля Луны, приближаясь к плоскости равнодействующей, в которой лежат точки Лагранжа, и скорость наша по отношению к лифт-станции неумолимо падала.

— Входим в зону контакта, — сообщила Элис, не открывая глаз.

Переменное ускорение вызывало неприятное чувство — казалось, что капсула хаотически вращается, а глаза отрицали это. Но мы уже попали в зону действия магнитных захватов. Теперь оставалось только ждать. Или мы в течение пяти минут окажемся на станции, или через несколько часов сгорим в стратосфере. В начале космической эры скептики утверждали, что промахнувшаяся мимо цели баллистическая капсула обязательно врежется в Землю, оставив кратер наподобие лунарских. На самом деле от нее даже пепла не остается — проверяли (не нарочно, разумеется).

Элис была спокойна, и это обнадеживало. Очевидно, сближение шло по плану.

И вот через оболочку до меня донесся первый звук — глухой лязг сомкнувшихся креплений. Слава Богу, долетели. Теперь остается мелочь — объяснить администрации Лагранжа, кто мы такие и откуда взялись.

Похоже было, что кто-то взял на себя этот труд раньше нас. Я даже догадывался, кто — после смерти Меррилла высшим чином Службы на Луне оставался Дэвро, и в его власти было скормить оставшемуся в метрополии начальству какую угодно версию. Когда капсула заняла свое место в причальных захватах, и отворился люк, в приемном шлюзе нас встречали шестеро — четыре станционных служителя в зеленых комбах, похожий на затравленную курицу администратор и голубец при полном параде. Вот и разрешился столь интересовавший меня вопрос о рядовых Колониальной Службы — бывают, оказывается!

— Михаил Макферсон? — рявкнул голубец, едва распахнулась дверь. — Вы арестованы за убийство, участие в противоправных действиях и неподчинение прямому приказу майора Колониальной Службы!

Ну еще бы, подумал я. Для тебя и майор — птица небесная. И откуда только берутся такие, прости Господи, лизоблюды? Что б ты сказал, наступи я генералу на ногу?

— Для начала вы обознались, рядовой. — Я постарался вложить в свой голос пару брикетов каменного льда. — Никакого Михаила Макферсона я не знаю. Судя по вашему тону — к счастью.

Голубец как на стену налетел.

— Представьтесь! — потребовал он.

— Начнем с вас! — парировал я.

Окружающие интерпретировали мое отчаяние не то как беспардонную дерзость и наглый блеф, не то как свидетельство высокого положения и больших возможностей. Колониальщик посинел под стать мундиру, но представился.

— Рядовой Колониальной Службы Игнасио Санчес!

— А я — гражданин домена Луны по праву рождения Миша Макферсон. Миша, прошу заметить, а не Михаил, — ответил я, после чего с наслаждением наблюдал за причудливой игрой оттенков на его щеках.

— Вы арестованы! — прогремел голубец несколько менее торжественно, чем прежде.

— За что?! — взвыл я.

Не знаю, что меня подначивало — никакой надежды вырваться я не видел, и сопротивлялся только по инерции.

— Взять его! — скомандовал голубец.

Однако моя наглость и вовремя перехваченная инициатива оказали желаемое воздействие: служители переминались с ноги на ногу, прикидывая, в каком случае пострадают больше — если не подчинятся приказу колониальщика, или если им придется иметь дело вначале со мной (а синяки на моем торсе за время полета приобрели весьма угрожающий вид, и прекрасно сочетались с флюоресцентно-яркими фиксаторами), а затем с апелляционным судом. Двое шагнули было вперед, но под недоуменными взглядами товарищей остановились. Администратор впал в инфошок; глаза его остекленели.

— По какому обвинению арестовывают меня? — рявкнул я, почувствовав, что моральный перевес на моей стороне. — Что сделал мой однофамилец, уже ясно. А я при чем?

Объяснений я требовал не просто так: давно замечено, что тот, кто оправдывается, выглядит немного нелепо.

— Мне было передано, что некто Михаил Макферсон, убийца и саботажник, пытался бежать с Луны на баллистической капсуле, но из-за отключения питания в гауссовке капсула не смогла набрать скорости доступа. — Ага! Значит, Карел не догадывается, что Элис сняла его программные блоки. Или знает, но наврал Дэвро, чтобы не показаться полным лохом: это же умудриться надо, упустить схваченных и обезволенных пленников! — Не понимаю, как вам удалось…

— Так вот, — прервал я его, — во-первых, я не Михаил, а Миша. Это мое полное имя. Во-вторых, я не бежал, а был запихнут в капсулу и отправлен против своей воли. — Врать так врать. Все равно мои слова никто опровергнуть не сможет. — А в-третьих, вам изрядно налифтнули мозги, рядовой Санчес. Чтобы опровергнуть эти беспочвенные обвинения, я официально и при свидетелях требую судебного скенирования!

— Судебно-медицинское скенирование памяти, — с мрачной иронией заявил голубец, — на станции Лагранж-2 провести невозможно.

Можно подумать, я об этом не знаю.

— Так отправьте меня на Землю!

Это был ключ .

Лицо колониальщика на долю секунды утратило выражение носорожьей злобы. По нему промелькнули нерешительность… неуверенность… смятение… Я не был уверен, что рядовой Санчес знал о фазовом сдвиге. Невинный с виду вопрос помог мне в этом убедиться.

— Пока это невозможно, — пробормотал он с натугой.

— Почему? — осведомился я тоном оскорбленной невинности.

— По техническим причинам! — взревел, не выдержав, колониальщик. — А вы… господин Макферсон… не арестованы, а временно задержаны на станции Лагранж-2! До выяснения обстоятельств! Что находится в рамках моих полномочий как работника Службы! Проводить задержанного в свободные помещения! — распорядился он, взмахнув могучей дланью.

Возможно, мне следовало и дальше валять дурака, запускать репрограммы, устроить на Лагранже кровавую баню… но суток тяжелого, химического сна на голодный желудок явно не хватало, чтобы восстановить силы, да и немножко стыдно было мне пугать безответных техников. Только голубец, пожалуй, мог бы выстоять против меня — на то и аугментация. И все же я предпочел бы отдохнуть на тихой, уютной гауптвахте — вряд ли на станции оборудована тюрьма.

Правда, неизвестно, сколько времени у нас осталось. Кстати — что думает об этом миз Релер?

— Прошу прощения!

Я обернулся к своей спутнице… и замер. Элис в кабине не было. Совсем. Я с мучительным изумлением осознал, что выражение «как в воздухе растворился» — никакая не метафора.

— Ладно, — обреченно бормотал я, пока меня под конвоем вели, точнее, как принято говорить у орбитальщиков, «скольжали» (при этом человек не то плывет, не то летит по релинг-туннелю, придерживаясь за скобы) в обещанные «свободные помещения». — Хорошо. Отлично. Шизофрения…

Хотя прежде мне довелось пробыть на станции «Лагранж-2» ровным счетом восемь минут — четыре по пути на Землю, и столько же на обратном — строение ее я себе неплохо представлял по кадрам из информационных рассылок и учебных программ. Служебный блок, пьяной змеей навившийся на стопку токамаков, тонкая струна релинга соединяла с ажурной конструкцией, более всего напоминавшей гроздь пенных пузырьков, налипших на чью-то разлапленную пятерню. Каждый «пузырь» вмещал в себя два ТФП-генератора и две кабины перехода: Земля-Лагранж и Лагранж-колония. Таким образом эмигранты на станции не задерживались, переползая из одного лифта в другой и исчезая за многие световые годы от Земли. Но переходы между транзитными зонами существовали — для ремонтников (хотя если выходит из строя ТФП-генератор, то ремонтировать обычно нечего — надо новый лифтовоз посылать), для голубцов-дежурных.

Проползая через экранный сегмент туннеля (крайне неприятное ощущение, словно плывешь в вакууме), я обратил внимание на взблескивающие между титановыми «пузырями» искры. Сначала не понял, что это… а потом до меня дошло. Если «Лагранж-2» станет перевалочным пунктом для грузов со всего Доминиона, то нынешних переходиков мало будет. Надо строить новые соединительные туннели. И эта работа уже началась.

Гауптвахты на станции тоже не оказалось — по-видимому, нарушителей порядка тут принято было сразу шлюзовать, без вопросов. Меня запихнули, как и обещал голубец, в «свободное помещение», то есть в пустующую кладовку, куда специально ради меня приволокли связку ремней для принайтовки и санитарный блочок. Вообще-то в невесомости мебель как таковая не нужна — знай, ставь тубы на воздух, только следи, чтобы не уплыли, да и спать можно так же, но смотрелась моя камера совсем непристойно: голые стены с липким-покрытием. Зато меня искренне порадовали приспособленные к невесомости удобства (очень хитрая система; настолько хитрая, что в капсулах ею не пользуются, считая, что пассажир потерпит).

Воспользовавшись упомянутым блочком и обтираясь влажным одноразовым полотенцем (процесс, по большей части заменяющий в свободном падении мытье), я смотрел в зеркало. На меня глядело чужое лицо. Щеки впали, глаза горели неуместным черенковским огнем из окольцевавших их темных пятен. На смуглой коже проступали лилово-бурые синяки и выделялись почти черные царапины. Ничего удивительного — сколько раз за последнюю неделю я входил в боевой режим? И не сосчитать. За год столько не набирается при спокойной жизни. А каждая минута репрограммы оплачивается втройне, вчетверне — и не только силами, но и невосполнимыми нервными клетками.

Вздохнув, я оглядел свои апартаменты, и понял, что делать мне абсолютно нечего. Даже сетелевизора не было — новости посмотреть… а я, между прочим, на добрые сутки выпал из информационного потока. Оставалось только жрать, тем более, что снисходительные мои тюремщики оставили мне целый поднос туб — правда, микроволновки не принесли, испугавшись, надо полагать, что я перемонтирую ее в лучевую пушку. Выбирая из нелепого набора — похоже, охранники сгребли, что на камбузе поближе летало — все, что можно съесть холодным, я набивал желудок, покуда брюхо мое не начало явственно надуваться, а злодейское шкрябание под ложечкой не сменилось тупой, сладостной болью. Потом лег и попытался задремать без помощи мушек. Не тут-то было. Даже принайтовленный к надежной стене, я пытался беспокойно ворочаться. Перед глазами мелькали лица, сцены, уши ловили каждый шорох, каждый скрип креплений. Я лежал с закрытыми глазами и не мог заснуть — то ли сказывался стресс, то ли обманутая химикатами нервная система решила, что еще раннее утро, хотя я под страхом смерти не сказал бы, который идет час по местному, станционному времени. В конце концов я не выдержал, и налепил часовую мушку, чтобы отойти в царство тревожных видений. Я то всплывал из кошмарных глубин к ясной глади бодрствования, то, налепив очередную мушку, тонул вновь, но даже в полусне меня преследовало мучительное чувство уходящего, вытекающего из ладоней времени. Я опаздывал, опаздывал… опоздал.

Разбудило меня прикосновение руки, решительно сорвавшей мушку с моей сонной артерии. Я дернулся всем телом, и только ремни не позволили мне полететь кверх тормашками.

— Т-шш! Это я! — резко шепнула Элис у меня над ухом.

— А почему шепотом? — полусонно отозвался я.

— Не знаю, — вполголоса призналась девушка. Я заметил, что шов у нее на затылке открыт по-прежнему; на вплетенном в косу переливчатом шнуре болтался портативный сетевой хаб, похожий не то на экзотическое украшение, не то на боевой кастет.

Снотворное еще не вымылось из крови; глаза решительно не желали оставаться открытыми — веки неуклонно опускались, пока очередной спазм не вскидывал их в рабочее положение.

— Как тебе… куда ты девалась из капсулы? — поинтересовался я, наощупь расстегивая ремни.

— Глаза им отвела. — Еле слышно рассмеялась Элис.

Я почел за благо промолчать. Наслышан об этой технике — ей пользуются иногда боелюди Службы, чтобы не привлекать внимания. А кроме них… да никто больше, пожалуй. Уже не первый раз ловлю свою спутницу на программах секретного комплекса. Большие связи были у Ноя Релера.

— Что дальше? — поинтересовался я машинально, и только потом осознал, что уже не сам руковожу событиями, а безответственно прошу совета.

Элис рассказала. Из ее сбивчивого повествования я уяснил, что дела обстоят еще хуже, чем мне представлялось. До сдвига оставались не дни — считанные часы. Строго говоря, в некоторых районах мутации уже начались, и только скрытый карантин не позволял заразе распространиться, но эта мера была лишь временной, позволявшей за оставшееся время вывезти с обреченной Земли еще несколько десятков тысяч человек.

Я представил себе лихорадочную спешку там, наверху, на вокзалах Кито и Кенийята. Снуют стальные кубы лифтов, как челноки, пронизывающие ткань Доминиона — рабочий цикл шестьдесят секунд, вместимость десять человек — томительно медленно движется бесконечная очередь. Наверное, процесс под каким-нибудь немыслимым предлогом ускорен, двери распахиваются раз в пятьдесят секунд, в сорок… уже не пятнадцать тысяч человек в час покидают Землю, а двадцать две… если наступление сдвига удастся задержать на сутки, это спасет полмиллиона человек. Древний образ всплыл в памяти: насыпная плотина, сдерживающая натиск моря, и рабочие, в бешеном темпе заделывающие бреши, зная, что не смогут продержаться, пока эвакуируются окрестные селения. Плотина рухнет.

Сведениям Элис можно было доверять — она подключилась непосредственно к лосу станции. Через три часа вывоз населения с обреченной Земли будет остановлен. На станцию Лагранж-2 прибудет Координационный совет Колониальной службы в полном составе (за исключением уже отбывших в домены). А сразу же после этого лифт-связь с Землей будет прервана. По-видимому, навсегда.

Может быть, я и не гений. Во всяком случае, лавры Уилсона и Пенроуза мне не светят. Но чтобы предугадать последствия, не надо быть гением. Колониальная служба останется единственной серьезной силой в ойкумене, которая есть Доминион. Не будет ничего удивительного в том, что под маркой борьбы с хаосом голубцы возьмут власть если и не повсеместно, то на большинстве обитаемых миров — после чего подчинение оставшихся станет вопросом чисто техническим. Возьмут? Да им на блюдечке принесут власть, в любом количестве. Прав был циник Карел. Мы приучены искать над собой правительство, чтобы оно нам обещало свободу от себя самого.

Надо остановить их. Любой ценой.

Нет. Не любой. Но — почти.

— Мы должны опередить их, — закончила Элис, вновь сбиваясь на шепот.

Я кивнул.

— Всю… станцию?

Слова не шли на язык. Но я понимал — чтобы избавить Доминион от заговорщиков-голубцов, мало оборвать связь иных миров с Землей. Большая часть колониальщиков уже, вероятно, покинула метрополию, и только самые верные или высокопоставленные — те, чье отсутствие немедля вызовет панику — эвакуируются, как принято говорить, последним рейсом. Пускай этот рейс не прибудет на конечную — на место сгинувших генералов встанут амбициозные полковники, и все начнется по новой.

Чтобы отвести от своей шеи железную пяту, мы должны были уничтожить лифт-связь как таковую. Рассеять в пространстве сорок населенных людьми миров. Даже если на нескольких колониальщики возьмут верх — это не станет катастрофой для всего человечества.

После распада Доминиона населенным мирам потребуется добрая сотня лет, чтобы кое-как наладить первые связи — а, может, и больше. Я сужу по нашей Луне — маленькой и неплохо развитой промышленно, способной довольно быстро наладить производство лифт-станций, но ведь есть и такие планеты, где все силы колонистов уходят на выживание. Таких немало, от Афродиты до Соледад — уже не говорю о каторжных поселениях вроде Миктлана или Аверна. А через век-другой обычаи и привычки жителей разных доменов станут разниться настолько, что единообразие перестанет грозить культуре надолго. В этом мире едва ли возникнет новое Ядро.

И все же, хотя я не мог найти иного выхода, меня охватывала дрожь при мысли о том, что мы безмолвно уговорились сотворить. За годы работы в полиции я привык расходовать людей, спокойно и без угрызений совести — но сейчас я своим решением обрекал на смерть тысячи, может быть, миллионы человек. Тех, кто не выживет без биопрепаратов, без интелтронных схем, без эвольвентного софтвера, поставляемых с более развитых миров.

Я взвесил в уме эти жертвы, и невольно спросил себя — а стоит ли? Может, не такая уж паршивая это штука — рабство? Рабов, говорят, кормить принято регулярно… И сам себе ответил: враки. Колониальщикам придется контролировать свою паству. В переводе это означает: немножко убивать.

— Твой хаб на выделенке? — поинтересовался я, отводя глаза.

— Нет, — ответила Элис с явным облегчением. Похоже было, что нам обоим легче как бы забыть на время о конечной цели, не упоминать, как будто этим мы снимали с себя часть вины, укрывшись от всевидящего ока Господня — или совести.

— Здесь совершенно параноидальная система безопасности — из общедоступного лоса невозможно выйти на системы внутреннего, а к тому не подключиться через дистантный хаб. Нужно найти терминал внутренней сети…

Желательно, добавил я про себя, в укромном месте, чтобы никто не побеспокоил нас, покуда Элис ломает защиту… хотя времени осталось так мало, что скрытность уже не играет роли. Можем хоть вышвырнуть всех из первой же подходящей комнаты и забаррикадироваться.

Во время своих блужданий по станции Элис достала где-то пару контакт-сандалий, позволявших ходить, несмотря на невесомость — к сожалению, только одну пару, которую я и экспроприировал. Босиком в свободном падении далеко не уйдешь. Элис забралась ко мне на спину, вцепившись руками и ногами, и мы вышли из комнаты, напоминая пару крупных приматов.

Я опасался, что меня будут стеречь, или хотя бы установят инвок слежения. Параноик. С точки зрения рядового Санчеса, бежать-то мне некуда. До ближайшего твердого тела сорок три тысячи километров, занятых почти идеальным вакуумом. Можно воспользоваться лифтом — но для этого надо преодолеть контроль на входе в пересадочную зону. И не привлечь внимания своим костюмом (на Луне одеваются очень легко; иммигрантов шокирует с непривычки). Так что коридор, куда мы выглянули, был пуст и тих.

Мое чувство времени стерлось совершенно; без подсказки Элис я и не осознал бы, что наступил вечер четверга. Со дня установления карантина прошла ровно неделя… всего неделя. Но время суток не имело значения — как ни мало внимания обращают на него лунари, но лифты и вовсе работают круглосуточно, а, значит, и станционные служащие трудятся в три смены. По счастью, комнатушке, куда меня запихнули «до выяснения», располагалась в безлюдном месте, в стороне от основных тоннелей, соединявших жилой блок с гроздью ТФП-модулей. Тут размещались склады, пустующие ячейки и те служебные помещения, куда персонал станции за отсутствием острой нужды заглядывал редко — вроде медкабинета.

Двери на Лагранже-2 не запирались — от кого? — но на диафрагме медкабинета стоял кодовый замок. Я отковырнул пломбу и выдернул блок-чип; после этого Элис не составляло труда открыть дверь через вирт. Запереться изнутри оказалось куда сложнее, но и эта проблема была решена при помощи нескольких кусков имплакожи, заткнутых в щели диафрагмы. Преодолеть сопротивление этого импровизированного клина было бы легко и ребенку — на Луне или Земле; но невесомость с ее глубоким пиететом к третьему закону Ньютона не дает приложить усилия — можно в два счета врезаться головой в (условный) потолок и не получить никаких результатов, кроме сотрясения серого и белого вещества.

Терминал лоса красовался на столе. Совершенно неуместная штука на орбитальной станции — стол, — но привычки остаются с человеком даже в самых невероятных условиях. Мы носим одежду в кондиционированном воздухе куполов, предпочитаем маскировать искусственную пищу под натур-продукт и ставим столы в невесомости. Я отсоединил выходной блок и протянул Элис разъем.

— Как ты собираешься это сделать? — спросил я.

— Эффект бумеранга, — коротко отозвалась Элис.

Да, это могло сработать. Для поддержания «линии жизни» — струны перестроенного пространства — требуется колоссальная мощность, и часть энергии, пожираемой ТФП-генераторами, при обрыве связи возвращается внутрь аппарата. Словно лопнула натянутая резинка — бац!

— Много у нас времени?

— Не знаю. В пределах двух-трех часов, но точней сказать не могу, пока не вскрою.

— Начинаешь?

— Да.

Медлить нельзя. Неизвестно, сколько ей придется летать, прежде чем подастся защитная система.

Элис перемкнула хаб на разъемы терминала и замерла, повиснув над столом, в полетном ступоре. Я раскрыл сейф с медикаментами — тут же зазудел сигнал тревоги. Я сплюнул, поймал плевок в полете и зачем-то погрозил голому «потолку».

Внезапно Элис выдернула шнур из разъема и грязно выругалась.

— Выхода нет, — пробормотала она.

— Что? — Я запустил обе руки в ящик с одноразовыми инъекторами, отбирая те препараты, которые могут пригодиться. Нейюрин ввел себе сразу, а остальное рассовал по карманам шорт, уже изрядно оттопыренным. Удивительно, сколько барахла накапливается в багаже, покуда спасаешь человечество. Вот кончится эта заваруха — разберусь и выкину все лишнее, без жалости.

— Нет выхода, — повторила Элис. — Реакторы вообще не подключены к локальной опсистеме. Как и ТФП-генераторы. Каждый управляется отдельно, с собственного входа.

Мы переглянулись.

— Вход в реакторную недалеко, — проговорила девушка.

Зашуршал принтер, выплевывая распечатку план-схемы. Я впился в нее глазами.

— Пошли! — бросил я. — Хотя… нет, секунду…

В дурном боевике я, конечно, нашел бы в столе скальпель. К сожалению, современная медицина изрядно продвинулась со времен Амбруаза Паре — даже скарификаторы в медпункте были одноразовые и пластмассовые. В конце концов пришлось признать, что оружия не будет, и ограничиться мотком бинта.

Мы снова выползли в коридор, свернули направо — собственно, можно было и налево, все переходы служебной зоны загибались кольцами, пересекаясь в разных точках и стискивая в осьминожьих объятьях цилиндр реакторной. Элис, по-видимому, держала связь с локальным лосом, одновременно отслеживая, не движется ли кто нам навстречу, и просматривая новостные рассылки с Земли. Судя по всему, если агония человечества еще не стала достоянием гласности, то меры, принятые Службой, чтобы сдержать распространение фазового сдвига, сами по себе вели к катастрофе. Транспортная система рухнула; карантинные заграждения отсекали регион за регионом, и только интелтронная связь соединяла осколки еще вчера железной рукой объединяемого мира — хотя и они давали сбои, потому что все больше стран и областей попросту выпадало из сети. То ли выходили из строя сервера, то ли рвались кабели и рушились башни орбитальной связи, но ни из Центральной Африки, ни из Малайзии, ни почему-то из Канады не поступало вообще никаких известий, а попытки снестись с тамошними абонентами кончались негативным пингом. Индия объявила об «особых противоэпидемических мерах» на восточной границе — следовало полагать, что Янгон все-таки подвергнут, вслед за Карачи, ядерной бомбардировке. Страны Ядра в основном держались, но я знал — это ненадолго.

На дверях реакторной — тяжелых, раздвижных — стоял все же не простой кодовый замок, а биометрический. Сложнее всего было расковырять панель, не повредив тончайших интелтронных пленок под ней; после этого Элис взломала защиту за несколько секунд, с помощью, как она признавалась потом, простейших алгоритмов подбора. Створки бесшумно разъехались.

На этом везение наше кончилось. В реакторной находился человек.

Какой-то техник висел, уцепившись фалом за проходивший вдоль помещения канат, вниз головой перед вскрытым сектором огромного кольцевого распредщита — одного из многих. Собственно, в реакторной и не было ничего больше, кроме этих щитов — кольцо за стальным кольцом, словно вывернутый наизнанку кольчатый червь уходил в глубину-высоту-даль, туда, где на другом конце реакторной мерцал огнями старинный пульт управления. Видно было, что за двести лет существования станции здесь ничего не менялось. Заполнялось кольцо за кольцом, словно наращивал членики червяк, по мере того, как достигали цели лифтовозы, и к станции «Лагранж-2» прилеплялся пузырь очередной телепортационной установки. Но пульт распределителя уже в те годы строился с расчетом на тысячелетия. В нынешнем реакторном отсеке не было, вероятно, ни одной детали, которую за прошедшие века не заменили бы хоть раз в ходе планового ремонта, когда отключался ярус за ярусом скрытых за стенами токамаков, однако энергия продолжала литься неистощимым потоком в разверстые пасти ТФП-генераторов — ведь если бы эта ниагара иссохла бы хоть на долю мгновения, все звездные колонии Земли остались бы отрезаны от нее до тех пор, пока другие лифтовозы на предельной скорости в половину световой заново не доплетутся до звезд.

Двери растворились беззвучно, но по замкнутому пространству прошла воздушная волна, подхватив разложенные педантичным ремонтником на воздухе скрепы. Техник нервно обернулся: могу себе представить, каково это — менять предохранители в музее истории космонавтики. И тогда Элис прыгнула.

Я не успел выскочить из липучих сандалет, чтобы проскольжать вдоль осевого каната к неудачливому ремонтнику, и девушка использовала мои плечи в качестве опоры, так что меня завалило куда-то к стене-полу, и я с трудом разглядел, как под ногами у меня пролетает розовая молния, и пришнурованный к золотой косе хаб не хуже моргенштерна врезается технику в переносицу. Беспомощно поднятый илют отлетел в сторону, выписывая неровные зигзаги в полном соответствии с третьим законом Ньютона. Элис уцепилась за страховочный фал станционщика и плавно погасила инерцию, буквально навившись телом на осевой канат.

— Посторожить дверь? — выдохнул я, пробираясь к ней. Створки двери затворились за мной сами.

Подсознание мое никак не желало определиться — находится пульт надо мной или внизу, то ли я лезу наверх, то ли пытаюсь сползти по канату головой вниз, отчего желудок вяло взбрыкивал.

— Не стоит, — Элис чуть заметно покачала головой. — Лучше помоги мне разобраться с пультом.

Мы поплыли дальше. Реакторный отсек был залит неестественным, тусклым синеватым светом, сочившимся из стыков между щитами-кольцами; только открытая секция, над которой трудился техник, сияла, словно фонарь, да перемигивался сам с собою пестрыми индикаторами пульт. По дороге я подхватил инструмент; массивная рукоять илюта в руке придавала абсурдной уверенности, хотя умом я понимал, что эта безинерционная отвертка с красивым именем сойдет в лучшем случае за очень неудобный кастет.

— Интересно, — подумал я вслух, — тут вообще есть разъем или хаб?

— Должен быть, — откликнулась Элис. — Первое, что должны делать при каждом ремонте — менять внутреннюю интелтронику реактора, она обычно сдает первой…

«Ну да, — мелькнуло у меня в голове, — сколько не кричи о безопасности термоядерной энергетики, а фонит тут сильно; даже архаичные кремниевые чипы чувствительны к радиации, что уже говорить о молекулярных пленках?».

Внезапно Элис остановилась, верней, попробовала это сделать; руки ее вцепились к канат, но тело продолжало двигаться по инерции. Я машинально ухватил ее за щиколотку, чтобы девушку не перевернуло кверх ногами — если только можно считать, что мы лезем наверх, — и затормозил сам, ловко зажав толстый канат между лодыжек.

— Миша… — Голос ее прервался. — Открой, пожалуйста, двери. Скорей.

— А что случилось?

Не разворачиваясь, я толкнулся вниз.

— Хаб почти не ловит сигнала, — объяснила она. — Я по-прежнему подключена к здешней локалке… но даже дешифратор не помогает, такие тут наводки. Происходит что-то странное…

В невесомости опасно разгоняться — инерцию легко набрать, но на удивление трудно гасить. Однако у меня нашелся превосходный способ обойти эту трудность. Я от души пнул пятками дверной сенсор, и отправился в обратный полет едва ли не раньше, чем двери раскрылись снова.

Элис склонила голову к плечу, будто прислушиваясь к биению электрических импульсов.

— Мы опаздываем, — проронила она.

— Что происходит? — поинтересовался я, усилием воли подавляя признаки информационной «ломки».

— Я поймала последнюю рассылку новостей — Девушка подтянулась к пульту, вгоняя искрящиеся кончики шнуров в разъемы. — Сейчас… запущу программу взлома, и перескажу.

Лицо ее сменило несколько выражений — раздражение, сосредоточенность, отрешенность — но не подряд, а с паузами, во время которых ее мимические мышцы словно бы охватывал вялый паралич.

— Новости Метрополии, — произнесла она хорошо поставленным дикторским голосом. Я сообразил, что она просто воспроизводит записанную в аугмент памяти рассылку, вырезая ненужное — это было заметно по кратким паузам. — Индия нанесла отграждающий ядерный удар по приграничным территориям Мьянмы, несмотря на отказ Колониальной службы задействовать метеорологические спутники для контроля за распространением радиоактивных осадков… Катастрофа в Нидерландах: в ходе стихийной демонстрации деконтроллеров была повреждена взрывом система приливных стен Амстердам-Роттердам. В подвергшихся затоплению районах Голландии и северогерманских земель работают спасатели КОХК… В результате неполадок временно выпали из сети северные провинции Китая и российский Дальний Восток… В очередной раз прорвана блокада в районах арбор-карантина в Центральной Америке и подмандатных территориях Юго-Западной Африки; стерилизация угрожаемых районов не дала результата. В связи с этим руководство Колониальной службы объявляет о временном прекращении работы лифт-терминалов Кито и Кенийята до того момента, когда инфекция будет взята под контроль.

Я обхватил голову руками. Элис была права — мы опаздывали, если еще не опоздали.

— Час, — пояснила девушка, поймав мой взгляд. — У нас осталось не больше часа. Потом колониальщики эвакуируются, и все окажется… напрасно.

Пронзительно заныл сигнал тревоги; по огромной панели пробежала волна алых искр, и тут же погасла.

— Я в системе, — с облегчением вышептала она. — Теперь осталось подчинить управляющие контуры. Это недолго…

Но спустя двадцать минут Элис все еще висела перед пультом, скрестив ноги, принайтовленная к терминалу оптонным кабелем; выражение ее лица было до жути сосредоточенным. Механически жужжал зуммер — наподобие метронома, каждые три секунды. Напряжение нарастало.

— Готово, — внезапно произнесла девушка странным, чужим голосом, и я ощутил короткий толчок — всем телом, точно при сбросе давления, но разгерметизации не было.

Элис аккуратно отсоединила шнуры и потянулась к осевому кабелю реакторной.

— Началось.

Я в который уж раз подивился ее стойкости. Мы торопливо спускались по канату к распахнутым дверям, а синее мерцание вокруг нас меркло, угасало, сменяясь тревожным багровым заревом.

Снова толчок, мягкий удар по ушам, легкая дрожь стен. И только тогда уныло взревела тревожная сирена, ударила пару раз по ушам и стихла, точно забившийся в угол от страха зверь.

— Пора бежать, — пробормотал я, подхватывая Элис на закорки.

И мы побежали.

Переходы станции были полны народа, паника мгновенно охватила всех, и пробираться по узким проходикам было непросто. В суматохе никто не обращал на нас внимания, принимая, видимо, за работников другой смены, пойманных тревогой в неглиже.

Бег в контактной обуви — вид спорта, который я включил бы в программу профессиональных Олимпийских игр. Чуть замешкался, и коварная инерция отрывает тебя от ненадежной опоры, отправляя в недолгий полет. Пару раз я терял равновесие и тратил уходящие секунды на то, чтобы вновь перейти в вертикальное положение..

Всякая по-настоящему крупная катастрофа происходит медленно. Я видывал документальные съемки разрушения плотины Гувера и тарлиннской аварии, но взрыв станции «Лагранж-2» превосходил их, как лифтоносец — баллистическую капсулу. Мне казалось, что мы бежим по кругу, по дорожке без конца и начала, хотя на самом деле до входа в релинг было не больше сотни метров по прямой. А по пятам за нами рвался звук.

Я никогда в жизни не слышал ничего подобного. Станция «Лагранж-2» пела. Перехватывая руками скользкие от чужого пота скобы, мы скольжали по релинг-тоннелю — через прозрачные фуллеритовые стенки груда ТФП-модулей, похожая на фрактальную скульптуру, видна была целиком, и эта немыслимая гора, двести лет звездной эры в металле, рассыпалась. Первыми не выдержали самые старые блоки, железные. Их голос был низок, и в то же время пронзителен, в нем слышалась невыносимая мука и одновременно — угроза. Воздушные столбы релинг-тоннелей разносили лебединую песню стали по всем помещениям и модулям Лагранжа, а потом к ней присоединились молодой и ясный голос титана, надтреснутый, точно чашка, фальцет керамита, мелодичный свист утекающего воздуха.

Модули пели, светясь изнутри — поначалу багровым, потом ало-пламенным, потом апельсиновым и червоно-золотым, — а потом белый свет пробивался изнутри тонкими лучиками, и один за другим они лопались, как странные бутоны технологии, выпуская синеватую пыльцу замерзшего воздуха. Станция умирала, рождая чудо немыслимой красоты.

Рвались ТФП-каналы, одна за другой отрывались от единого стебля станции далекие миры. Никому еще не удалось связать приемник и передатчик трансфокального переноса через межзвездные расстояния. Стоит нарушиться нити перестроенного/повернутого/измененного пространства, соединяющего кабины, и вновь запустить лифт невозможно. А вслед за «Лагранжем-2» начнут лопаться и остальные пересадочные станции, одна за другой в Солнечной системе и за ее пределами. Вот-вот взорвутся вокзалы в Эквадоре и Кении, на орбитах Геи и Мундо-дель-Парадизо, Софии и Тянь-шэ — всех сорока миров, потому что именно эти лифт-каналы для удобства Колониальной службы были сведены на станции «Лагранж-2», а остальные, те пустышки, что не оправдали надежд, куда зря были отправлены лифтоносцы, дороги к тем мирам, что представляли интерес только для планетологов — они останутся в неприкосновенности, эти двери, которыми некуда бежать… Я наблюдал, как созданная за два века империя рушится во спасение тех счастливчиков, кого угораздило оказаться в доменах, когда носитель фазового сдвига начнет корежить хромосомы… начал.

Стараясь не обращать внимания на волнами окатывающий тело певучий гром, я перебирал руками, все быстрее и быстрее скольжая в нагревающемся воздухе. Скобы били по пальцам, инерция заносила меня то вправо, то влево. Мимо пролетали сорвавшиеся со стен тараканы, били по воздуху атрофичными крыльями. Надо же, подумал я не к месту, и на орбитальных станциях водятся, проклятые, и никакие катастрофы их не берут — ни радиация, ни разгерметизация, ни невесомость…

Если мы не успеем залезть в спасательную капсулу до того, как станция превратится в груду шлака, нам конец. Это вроде бы очевидно. Если капсула не готова к полету, нам тоже конец. И если у нас кончился запас удачи — опять-таки хана.

По счастью, вселенная не оскудела перестраховщиками. Несмотря на хваленую надежность станции, способ эвакуации персонала все же был предусмотрен. Вдоль служебного блока висели на кольцевой балке спасательные капсулы, снабженные запасом топлива для аварийной посадки. Аварийной — значит, что две тысячи триста восемьдесят метров в секунду, набираемые любым предметом, падающим из эль-точки на поверхность Луны, гасятся не полностью, а ровно настолько, чтобы пассажиров не расплющило, несмотря на амортизаторы, гасители и скафандры, которые приходится одевать, чтобы добраться до упомянутых капсул.

Нам предстояло всего-навсего, не обращая внимания на панику, добраться до скафандров (если мы найдем свободные… скорее всего, найдем — кто-то из персонала станции обязательно оказался в момент взрыва там ), вылезти наружу, залезть в капсулу и отстрелиться.

У шлюза было почти пусто. Трое станционных рабочих, не обращая на нас никакого внимания, помогали друг другу влезть в скорлупы. С полдюжины ячеек уже пустовали. Вдоль стены дрейфовал труп рядового Санчеса; по временам от него отделялись крупные, медленно уплотняющиеся капли крови и пускались в свободный полет.

Я запихал Элис в скорлупу, проверил запас дыхательной смеси, исправность генераторов, потом втиснулся в скафандр сам. На мое сложение создатели сего инженерного чуда не рассчитывали. Лунари — даже нормаформные — склонны вымахивать под два метра. Лопатки упирались в горб теплообменника, плечи сворачивались в трубочку.

Не стану рассказывать, как мы карабкались по сотрясающемуся каркасу наружных конструкций, добираясь до кольцевой балки, как лезли в капсулу, как меня подташнивало от ужаса при мысли, что стоит мне сорваться — и я несколько часов буду лететь вниз, чтобы моя скорлупа на три метра ушла в камень… Но молился я только об одном — чтобы станция не сошла с орбиты слишком рано. Если на Луну — или Землю — упаду я, хуже станет только мне самому. А вот если «Лагранж-2» ухнет в Атлантический океан… или прихлопнет Лулвабур… или хотя бы размажется по Синус Централис…

Модули продолжали лопаться; пересадочный рег медленно превращался в каплю расплавленного металла, покрытую кое-где неровной трещиноватой коркой. Жестокое, бешеное солнце подсвечивало ее сбоку, и казалось, что по теневой стороне бродят смутные багровые призраки. Время от времени из темноты прорывались бледно-зеленые вспышки, и тогда изображение на обзорном экране скафандра смазывалось на миг под электромагнитным ударом, и все гуще становилось окутавшее станцию облако газа и пыли. Обернувшись, я с ужасом заметил, что сапфировые жгуты разрядов уже бродят по оконечности цилиндра, вмещавшего батарею реакторных колец. А это значило, что в любой момент могут сдать распредщиты, и тогда все, что осталось от станции, просто испарится под давлением звездной плазмы… и мы вместе с ней.

Скорлупы ползущих к другим капсулам лагранжевцев выглядели осколками раскрашенных яиц, вывешенными в причудливом беспорядке на паутинно-тонких по сравнению с тушей станции крепежных балках. Пока я смотрел, две капсулы одна за другой оторвались от фиксаторов; вспыхнули в солнечных лучах облачка пара — выхлоп направляющих ракет, — и цилиндры медленно двинулись в сторону лунного полумесяца.

В наушниках царила противоестественная тишина. Когда мы выбирались из шлюза, у меня не было времени настраиваться ни на волну скорлупы Элис, ни на общий канал.

Моя подруга забралась в люк, я последовал за ней. Мы заняли места в амортизаторах, я пристегнул скафандр к ложу и только после этого изо всех сил дернул за рычаг отстрела. Капсула дернулась. Из невидимых патрубков полилась, мгновенно застывая, гасящая силиконовая пена. Когда через несколько часов мы врежемся в поверхность Луны, она нам здорово пригодится.

Я поймал губами упрямо ускользающий мундштук от баллона с питательным раствором. Кроме питательности, раствор не отличался никакими достоинствами, но я глотал его так, словно то был нектар пополам с амброзией. Напившись, я включил шлемофон, прошелся по всем каналам, пока не услышал ровное дыхание Элис.

— Вот мы и победили, — прошептал я, чувствуя, как сведенные от хронического напряжения мышцы постепенно расслабляются. Шлем выдавал мне на экран полетные данные — скорость, ускорение, расстояние до поверхности. Лететь предстояло еще долго.

— Мы победили для других, — ответила Элис хрипловато. — А для себя?

Для себя — еще нет. Это я понимал. Но следующее сражение начнется лишь через несколько часов. Я установил внутришлемный зуммер, чтобы тот разбудил меня за полчаса до посадки, закрыл глаза и постарался отключиться. Ловите момент, господин Макферсон — когда еще вам выпадет время вздремнуть?