Валентин Зорин, воскресенье, 20 июня
Сознание возвращалось с трудом – так, кажется, принято писать в романах про усталых суперменов вроде агента Фишера? Ко мне оно вернулось, по-моему, вообще из-под палки, работать не хотело категорически: то билось в черепе, словно юродивое, то принималось ныть и дуться. Я присел, помотав головой, и попытался оглянуться.
В комнате было почти темно – забившийся под потолок огонь святого Эльма трепетал так робко и жалобно, словно его вот-вот задует эфирным ветром. Окон не было. В наспех оштукатуренных стенах кто-то насверлил дырок, да так и оставил; мебели не имелось, если не считать за таковую два украденных из военной части (номерки еще не стерлись) колючих одеяла. На одном лежал я, на другом распластался неуловимый киллер Серов.
Зато в комнате – нет, в камере, понял я – была дверь. При виде ее я сразу вспомнил графа Монте-Кристо. Правда, у меня не было ложки, чтобы ковырять ей бетонный пол, но даже голыми руками я скорее вырою подземный ход, чем вышибу эту дверь.
Кафтан, который я за ужином набросил на спинку стула, валялся рядом, истоптанный башмаками. Спасаясь от холода, я поспешно натянул его. Пошарил по карманам – странно, даже часов не отобрали, паразиты. Правда, в тусклом эльмовом свете крошечный гномон все равно не отбрасывал тени, а покупать японский «Аматерасоник» с подсветкой я в свое время раздумал. Брючный ремень тоже на месте, как и шнурки – значит, я не в СИЗО. Мелочь, а неприятно. Кто у нас завел собственную тюрьму?
Еще раз оглядевшись, я пришел к выводу, что это все же не тюрьма, а карцер, где узников держат недолго, для острастки… или камера смертников, где тоже не задерживаются. Нет даже окошка или глазка в двери – подать баланду, глянуть, чем заняты заключенные. Потому нас и не обшмонали как полагается. Хотя на что мне ремень – удавиться?
Как мы здесь очутились? Я попытался собрать разбегающиеся мысли.
Мы беседовали с Кормильцевым… это я помню. Потом начали стрелять. Лампы погасли вмиг – кто-то перерезал домовой чаропровод. Черные тени, влетающие в разбитое окно, звонкие ноты эльфийской речи… я стрелял на слух, не успевая вглядеться в мельтешение темного на темном, и бледный «пламень верхнего мира» с печальным звоном разбивался о магические щиты, лишь отшвыривая нападающих. Вспышки выхватывали из черноты несуразные обрывки лиц, курток, разлетающихся тряпок, а потом что-то рухнуло с диким треском, и воздух наполнился зеленоватыми отблесками и многоэтажным матом… Больше ничего не помню.
– …Л-ля! – донеслось до меня.
Ага, значит, мой сокамерник очнулся.
Выражение на лице Невидимки, обозревавшего наше узилище, я сохраню в памяти на долгие годы. Пожалеть можно было только об одном – что из-за темноты я не смог разглядеть его во всех подробностях.
– Суки! – резюмировал «афганец».
– Позорные, – лениво согласился я из своего угла.
– Кто?.. – Серов вихрем обернулся ко мне, и тут же обмяк. – А, господство Зорин…
– Совершенно верно, – подтвердил я. – Я прихожу к выводу, что наши судьбы увязаны тремя старушками накрепко.
– Какими ста… – Киллер пристыженно замолк. Вне зависимости от того, предпочитаете ли вы называть этих почтенных дам на русский лад марами, или по-гречески – мойрами, внимания их лучше к себе не привлекать.
Следующий его вопрос оказался куда более осмысленным:
– Где мы?
– В подвале. – Я понимал, что изображаю пифию, но ничего более вразумительного на язык не просилось. – Дверь заперта, других выходов нет. Кто за дверью – не имею понятия.
– Сволочи, – высказал свое мнение Серов. Я даже удивился – как он, со своим темпераментом, работал киллером. Все-таки занятие это требует недюжинного терпения.
Мне тоже хотелось выть и бегать по потолку, но я привык сдерживать себя – именно потому, что подобное желание посещало меня часто. По жизни.
– Стучать есть смысл? – поинтересовался Невидимка.
Я пожал плечами.
– Я не пробовал. Решил дождаться тебя.
«Афганец» кивнул.
– Тогда так… – пробормотал он, и с размаху впечатал каблук в окованную железом дверь. Грохот прозвучал до странности глухо.
– Бесполезно, – подсказал я. – На нее наложены чары.
– На железо? – усомнился киллер.
– На дерево, – объяснил я терпеливо. – С другой стороны. Поэтому у нас – слышно, а с той стороны – ни… чего.
Серов помолчал секунду, переваривая информацию.
– Интересно, если я на нее животом лягу, – спросил он в пространство, – чары спадут?
– Только целовать не пробуй, – мрачно пошутил я. – Не спадут. Железо не даст. Это типовая дверь тюремной камеры… А, да, ты же не попадался.
– Не попадался, – мрачно подтвердил Серов. – Так что – ничего не можем сделать? Сидеть и ждать?
– Вот-вот, – отозвался я. – У меня одна надежда – что нам принесут пожрать. Или хоть воды. Вообще не думаю, чтобы нас здесь собирались держать долго – ни шконок, ни параши…
Серова передернуло.
– Ты же вроде колдовать учился, – почти жалобно поинтересовался он.
– Учился, – подтвердил я. – Я даже могу вынести эту дверь. Только мне для этого нужны самое малое линейка и угольный карандаш. И три часа времени. А я не имею привычки таскать с собой чертежные принадлежности.
– Все равно бы отобрали, – буркнул Серов.
Я покачал головой.
– Нас даже не обыскали, – сообщил я ему. – В смысле, серьезно. Даже «зиппу» мою оставили.
Это лишний раз подтверждало мое предположение, что нас не станут мариновать в этой душегубке долго.
– У меня есть маркер, – с надеждой сообщил Серов, обхлопав себя по карманам.
– Боюсь, им будет затруднительно отчертить печать, – заметил я грустно. – Это всегда самое сложное. Базовый узор может быть выполнен грубо, лишь бы без ошибок, но если рука дрогнет на печати – перерисовывай наново…
Печать… Что-то билось в моем мозгу, требуя обратить на себя внимание. Печать.
– У нас есть печать, – прошептал я хрипло. – Готовая к употреблению.
И, когда Серов недоуменно глянул на меня, выдернул из кармана свою безотказную зажигалку.
– Осталось найти линейку, – пробормотал аквариумист.
– Сойдет и ремень, если его натянуть, – отмахнулся я. – Поможешь?
К сожалению, самые продуманные планы рушатся обычно скорее всего. Лязг ключей в двери застал меня с полуспущенными штанами.
– Быстро!.. – прошипел Серов, выхватывая у меня маркер.
Я только и успел спрятать зажигалку, как дверь распахнулась.
На пороге стояли двое головорезов; на вид – до того отпетых, что даже ладаном потянуло. Еще пара маячила в коридоре.
– На выход, – буркнул один, поигрывая кистенем.
– С вещами, – гыгыкнул второй.
Я ожидал, что нам хотя бы оденут наручники. Ничего подобного – заломили руки за спину, да так и повели. К счастью, недалеко. То ли нас вовсе не опасались, то ли Бог ума не дал. Поднимаясь по крутой лестнице, я прикидывал, как обезвредить громил, не перекидываясь. И так уже слишком часто за последние два дня я ходил в волчьей шкуре. Тем более что вокруг клубилась, покалывая кожу, сырая неоформленная сила, и во что могут вылиться мои попытки подстегнуть или, наоборот, сдержать непроизвольное превращение – один Господь ведает.
Но кто эти парни? Точно не серки – эти, помешанные на секретности, не допустили бы презренных «последышей» в свое логово. И не инквизиторы Городницкого – подвалы святой службы куда основательней выглядят. Люди Кормильцева? Если так, то его охранное агентство – чистой воды липа, потому что профи так не работают. Когда б я еще мог вспомнить, что случилось во время нападения…
Нас привели на вешалку. Подземную, как сейчас модно, чтобы не вывешивать дорогую тряпочку под дождь и солнце на крыше. Судя по размаху, тут могло поместиться с полдюжины ковров, но сейчас на раме покоился только один черный с люрексом «Мерседес»; переливчатые нити вырисовывали строгий узор – гномья трехлучевая звезда Изенгрим и руна «600».
Уже при взгляде на этот ковер я понял, чего ожидать. Кому в Коврове нужна тряпочка, способная пролететь из одного конца города до другого за три минуты, понятно без слов. И хозяин сего великолепия, восседавший на слегка продавленном кожаном кресле в дальнем конце вешалки, только подтвердил мои ожидания.
Несомненно, этого человека Макс и называл Горбатым. Не то, чтобы бедолагу совсем перекорежило, как нескольких излишне впечатлительных ребят, пытавшихся сделать пиратскую копию известного мюзикла «Собор Парижской богоматери», но правое плечо его стояло отчетливо выше левого. Бог, как известно, шельму метит. А то была первостатейная шельма! С первого взгляда я подумал, что передо мной сидит эльф. Не чистокровный, конечно, но тип с явной примесью древней крови. Такое тонкое, устало-суровое лицо, такое благородство черт редко встретишь среди простых людей. Вот только выражение этому лицу не подходило совершенно. Оно попросту не выражало ничего, кроме тупой злобы ко всему на свете, и жадно глумилось надо всем, что не могло этой злобы избежать.
Как мы.
Вокруг Горбатого толпились какие-то сявки-шестерки, но я их в тот момент не очень-то разглядел. Помню только, что двое или трое держали на виду жезлы огневого боя. Головорез, что толкал меня, заломив руку, остановился, не доходя до хозяина пяти шагов.
– Ага, – выдал бандит, потирая заросший подбородок. – Привели.
Второй головорез что-то буркнул.
– Ну, муфлоны, – поинтересовался Горбатый, окинув нас презрительным взглядом, – где бабки-то?
Я опешил, не зная, что ответить.
– Ты че, – парировал Серов – паришь, или сам с дуба рухнул? Какие бабки?
Бандит осклабился.
– Отмазаться хочешь? – спросил он риторически. – Не выйдет. Ладно, кореш твой, – он кивнул на Серова, – хирдом своим прикрылся, под крышу не пошел. Но когда на моей земле начинают гнилые стрелки забивать и разборки устраивать – тут уж, извини, попали вы, как фраер на зону.
Я попытался скрыть зевком – отнюдь не наигранным, потому что забытье после удара по голове сна не заменяет – нервный смех. Воровское арго явно не было для Горбатого родным говором; проскальзывали в его речи следы высшего образования. Но ради своих подручных он вынужден был вести беседу в понятных им выражениях – а Серов вслед за ним. Два интеллигента ботают по фене…
– Какие разборки, Горбатый? – наигранно изумился Серов. – Мы чуть копыта не откинули, а ты про разборки! Что у тебя ушастые с жезлом, как с батоном ходят – твои проблемы!
– Очки не втирай! – прикрикнул главарь шайки. – Наших ушастых – кот нассал. А когда из столицы чуть не взвод егерей на коврах с перешитыми номерами мчится – это уже называется, блин, конкретная разборка! Так что я, блин, в натуре, хочу знать, за какие бабки такая пальба в моем городе! И ты, блин, муфлон стриженый, мне об этом расскажешь. Кто такие?! Под кем ходите?!
Мы с Невидимкой ошарашенно переглянулись. Похоже было, что мы категорически недооценили Таурнила, или как его там. Едва узнав об исчезновении наблюдателя у мастерской, главарь серкелуин бросил все свои силы на штурм дома… а бандюганы Горбатого ударили им в тыл, решив, от большого ума, что все дело в деньгах – не понимают они иных причин. И пока серки хозяйничали в подвальных этажах, нас двоих отбили и увезли… Но что же сталось с Мариной и Ариной, с Шаром и Максом?
– Блин, ты прикинь, Горбатыч, какие суки неблагодарные, – пророкотал один из подручных, неверно истолковав затянувшееся молчание. – Мы стараемся, шкуры их поганые спасаем… а они молчат. Может… того?..
– Че «того»? – передразнил его хозяин. – «Того», блин, ты прикинь лучше, как мы Лелика от судзнахэксперта отмазывать будем! Три стрелы в грудь, блин, герой Матросов!
– Да за Лелика я им вааще… – Громила качнулся было вперед, но Горбатый несильным толчком отправил его обратно.
– Не гоношись, – посоветовал он. – Ну че, колоться будем, или по-плохому начнем?
Он прищелкнул пальцами, и головорезы синхронно, как в кино, врезали нам с Невидимкой по почкам.
– Так что за бабки, в натуре? – ласково поинтересовался Горбатый, когда я перевел дыхание.
– Да не в бабках дело, – прохрипел Серов. – Ты же все равно не поверишь, падла…
– За «падлу», – утвердительно проговорил бандит, и мой товарищ получил еще раз.
– Дело, – пояснил Горбатый, – всегда в бабках. Даже если кажется по-другому.
Я понял, что нам не жить. Этот придурок пустит нас на пергамент для гримуаров, но не поверит, что перестрелка устроена не из-за крупной суммы в заокеанских талерах.
– Компромат, – еле выговорил Невидимка, разгибаясь. – Такое слово знаешь?
– Трындит ведь, – решил кто-то из шестерок, и остальные согласно закивали.
– На кого? – глумливо осведомился Горбатый. – На Хозяйку Медной горы, что ли? Вот что, – он ткнул пальцем в одного из подручных, – Акакий, займись этим… неразговорчивым пока. Может, у его кореша язык развяжется.
Зревший у меня в мозгу пузырь гнева лопнул.
– Вы арестованы, – прорычал я, поднимая голову.
– Че-его?! – Горбатый изумленно уставился на меня.
– Господство Зорин, отдел особо грешных преступлений Московского благочиния, – отрезал я. – Все вы арестованы.
Мелькнула мысль – не показать ли корочки, но доставать растрескавшийся документ из внутреннего кармана одной рукой было неудобно.
Свора взорвалась ржанием.
– Никак к нам ангелы спустились? – выдавил главарь сквозь смех.
– С песьими хвостами, – равнодушно заметил тот, кого назвали Акакием.
Я пригляделся. Это был не рядовой «спортсмен». И одет он, под стать хозяину, в малиновый камзол от Урманова, и цепь золотая свисала из кармана такая, что хоть Македонского на нее сажай. Причина тому была очевидна: в руке бандит сжимал волшебную палочку. Не сводя с него глаз, я ногтем прочертил на собственном кафтане печать второго зрения.
Аура у колдуна была черная. Не сплошняком – по эфирному телу перетекали, повинуясь вялым движениям умирающей души, багровые струи ненависти, грязно-желтые – двуличия, буро-зеленые – усталости и омерзения. Но перед нами стоял темный маг, и я вдруг понял, что недолго осталось Горбатому верховодить в банде.
– Этот, – Кончик палочки нацелился в грудь Серову, – теневик. Где таких с руками отрывают – сам знаешь. Не по моим зубам белая кость. А вот ангел-молчун, – Акакий мельком глянул на меня, – он волкодлак. Тут можно поработать.
Горбатый глянул на него с жадным восторгом ребенка, попавшего в цирк. Аура его, и без того неяркая, ощутимо потемнела.
– Обернуть… – Колдун начертал на воздухе замысловатую фигуру. Та померцала синим и погасла. Сколько я мог судить, никакой другой функции у нее не было. – Обернуть в волка, да так и оставить. Правда, цепь придется ковать крепкую. Оборотни, они ведь и в серой шкуре знаю, кто и что с ними утворил. Все-все понимают. – Он нехорошо хихикнул. – Только сказать не могут.
По своре бандитов прокатился сдавленный смешок.
– Пожалуй, – протянул он, – так мы и поступим. Да-а…
Резкий, цепенящий запах ударил мне в ноздри, и только потом я понял что так пахнет мой насыщенный флюидами страха пот.
– Меня и так городские ангелы стерегут, – отмахнулся Горбатый, – а этого, поди, самого стеречь придется. Хотя ты подумай, да. И эти пусть подумают. А сейчас, для затравки…
Мне опять врезали по почкам, но я едва обратил внимание на боль, завороженный открывшейся под моими ногами бездной. От ужаса я едва мог дышать.
Хлопок прозвучал неожиданно. Вся банда насторожилась разом, даже громила, упорно пинавший меня под ребра, прервал свое занятие.
– Жора, разберись, – скомандовал Горбатый вполголоса.
Боль слегка отступила, и я услышал в отдалении другие звуки: густой мат и звонкое пение русалки, видимо, заменявшей здесь сирену.
– Этих двоих, – главарь раздраженно мотнул головой, – в подвал. Акакий, работай заклятие…
– Ммм, – пробурчал колдун. – Часа два уйдет. У меня где-то был подходящий ошейник… Да, Верку пришлите ко мне кто-нибудь! Нужна кровь шлюхи.
Нас грубо вздернули на ноги и повели-потащили обратно, в камеру.
– Блин… – выдохнул Серов, когда дверь камеры за нами захлопнулась. – Какие козлы…
– Помоги, – скомандовал я, с трудом поднимаясь на ноги. Меня трясло. Кажется, сломано было два ребра.
– Как? – Невидимка попытался повторить мой подвиг и схватился за бок. – Зараза…
– Молись, – коротко ответил я.
– Что?
– Молись! Если не забыл как это делается! – огрызнулся я.
За свою жизнь я всего два или три раза проделывал этот трюк удачно. Обычно я срываюсь. Но ритм привычных слов позволяет сознанию удерживаться на краю, на грани…
Я поднял голову, глядя в потолок, сквозь перекрытия и балки, туда, где плывет по небу невидимка-Луна. Потянулся к зверю, позвал его – но не позволил завладеть собой, как ни манило темное облако, нависшее над домом, облепившее угольной ватой стены. Тело трепетало и рвалось на части, раздираемое противоположными стремлениями. Заживали раны, отступала усталость и проходила боль.
Усилием воли я вытолкнул из себя волка и закрыл глаза, обессиленный.
– Мне следовало догадаться, – пробормотал Серов. – На оборотнях все заживает моментально, так?
– Кроме ран, нанесенных серебром, – согласился я. – Жаль, что я не чистокровный перевертень…
– А почему было просто не перекинуться туда и обратно? – полюбопытствовал он.
– Боялся сорваться, – объяснил я. – Здесь такая аура…
Меня передернуло.
– Ты поэтому так дернулся, – с сочувствием спросил Невидимка, – когда этот… ну, предложил тебя навсегда оставить волком?
– Ты не поймешь, – нахмурившись, отрезал я с напускной уверенностью.
– Просто… – Киллер смешался. – Я думал, оборотням уютнее в звериной шкуре.
– В том-то и дело, – вздохнул я. – В этом, блин, все дело…
Уютнее – ха, ничего себе словечко подобрал мой товарищ поневоле! Найти бы слова, чтобы передать чувство непередаваемой силы, ловкости, легкости, что струится по жилам обернувшегося… но даже не в этом кроется ловушка. Когда серая шкура покрывает тебя, взамен ты сбрасываешь человеческие чувства. Их заменяют звериные, несравненно более простые, а значит – сильные. Голод. Жажда. Похоть. Власть. И когда ты оборачиваешься назад – чувства не исчезают, потому что человеческая ипостась тоже подвержена им. Я годами подавлял в себе несравненную свободу быть зверем, потому что слишком хорошо понимал, в какие бездны может увести подобное искушение и более сильного, чем я, человека.
– Ладно. – Я встряхнулся, отгоняя раздумья. – Сейчас попробую навести на тебя печать Асклепия – надолго не поможет, я не целитель, но станет полегче. И попробуем все же вырваться отсюда, покуда банду что-то отвлекло. Если чернокнижник не обманул, на все про все у нас два часа.
