Глава 9

Я рефлекторно вскинул голову и краем глаза заметил, как дернулись Новицкая и Аретку. И не только они — судя по тому, как остекленели глаза почти у всех службистов, передача велась на общем канале. Нет, на выделенном, но все мы слышали один и тот же отдающий металлом, как вода из ржавой канистры, голос. Я попытался погасить сигнал — не тут-то было!

— Не дергайтесь, — посоветовал он чуть презрительно.

Мысли неслись вскачь. Кто? Без предупреждения, без сигнала вызова, словно, шутя отодвинув бронированные коды, противник заглянул в святая святых моего аугмента, чтобы глумливо брякнуть: «Ку-ку!» Проклятье, да что ко мне сегодня все лезут в мозги, словно приглашенные?!

— Госпожа Томина? — выпалил я наугад.

Реальность отсекло мглистой пеленой. На белом фоне, словно на старинном киноэкране, прорисовались знакомые мне по видеоснимкам в досье черты, но какие-то условно-мультяшные. Ну да: не прямая передача, а синтез.

— Тоомен, — поправила она. — Линда Тоомен, к вашим услугам.

Оказывается, она финка. Очень подходит.

Мне казалось, что я помню ее лицо. И что снимок из досье похож на оригинал. Да ничего подобного. Лицо, представшее передо мною, могло послужить моделью для масок греческого театра: тех, что не лица изображают, а понятия. Абстракция омерзения и злобы. Фурия.

— Что вам нужно?

— Хочу вас предупредить. — Губы агента Ибар презрительно дрогнули. — Не дергайтесь. У меня осталось два прототипа.

Два?!А что сталось с третьим? Мелькнула в голове жуткая мысль: ощетинившаяся терморадиаторами конструкция медленно вкатывается в распахнутые двери лифта и исчезает в узле свернутого пространства, перетекая сквозь полсотни светолет на станцию «Лагранж-2»… Нет, это уже паранойя. По ту сторону некому будет принять адское устройство.

— Первый закопан рядом с лифт-станцией. В случае неповиновения с вашей стороны я без колебаний пущу его в ход. Последствия обрисовать или догадаетесь сами?

Еще как догадаемся! Мы будем отрезаны от метрополии. Лет на сто. Может, чуть меньше, если на Земле осталось достаточно т-физиков, чтобы воспроизвести последние работы спецов из Пенроузовского.

— Второй, — продолжала Тоомен, — находится у меня на борту.

Вранье, хотелось крикнуть мне. Коптер не унесет…

Но сквозь стены админ-центра, сквозь фоновую музыку и звуки ледяного мелодичного голоса пробивался непрерывный, раскатистый гром.

Мы разом, не сговариваясь, кинулись к окну.

Баржа проплывала над городом медленно. Верней, так казалось оттого, что неуклюжий, точно утюг, аппарат набирал высоту перед выходом на посадочную глиссаду. Хотя утюг по сравнению с орбитальными челноками последнего поколения — просто чемпион планерного спорта. Куцые крылышки вовсе не способны поддерживать пузатый фюзеляж; если двигатели откажут, баржа рухнет вниз камнем…

Стоп. Я судорожно попытался вызвать запись первой беседы с доктором Тоу; не вышло — все функции управления были перехвачены Ибаром, но и в естественной памяти у меня отчетливо запечатлелось, что безумный прекурсолог пытался выжать из подручных губернатора Торсона чуть ли не три человеко-месяца на ремонт этого чуда космической техники, законсервированного до лучших времен в дальнем углу наспех расчищенной посреди шельфового плато взлетной полосы… и не выжал.

Вот куда ушли Адитовы «взаимозачеты». Каким-то образом Тоомен удалось привести в порядок орбитальный грузовик, заправить и даже поднять в воздух. Для того она и угнала мой коптер, чтобы поскорей добраться до космодрома. Вот только зачем?

Мысли пошли бешеным хороводом. Тоомен поставила на уши колонию. Угнала баржу. Похитила — в этом я был уверен — Лаймана Тоу. Который мечтал починить баржу, чтобы отправиться на Самаэль. Искать там артефакты Предтеч.

— Скажите, госпожа Тоомен, — поинтересовался я, как мог, спокойно. — Вы правда верите, что найдете на Самаэле кларктехнологии?

Фурия лязгнула губами; наверное, это обозначало улыбку.

— Безусловно, — отозвалась она.

Баржа превратилась в пламенную точку на прозрачно-синем предутреннем небосводе. Коротко блеснули на развороте крылья, и машина легла на обратный курс.

— Я посажу челнок на плато у края обрыва, — объявила Тоомен. — Это позволит мне держать связь с городскими ретрансляторами лоса. Стоит хотя бы одному боечеловеку покинуть лифт-станцию, и я запущу движок. Это понятно?

«Откуда она знает?» — мелькнуло у меня в голове.

Троян. Другого ответа я не видел. У кого-то из подключенных к ирреальности подгружена в память крошечная программка, позволяющая видеть чужими глазами. Кто-то из нас — невольный шпион Ибара. Это не я и не Новицкая — иначе происходившее с нами теряло всякий смысл. Кто-то из ребят Аретку?

— Будьте разумны, — попытался отговорить я её. — Вы представляете, сколько боелюдей должно к нам прибыть в ближайший час?

— Не час, а полтора, — поправила меня Тоомен. — Ровно сто один человек. Это примерно два квадратных метра на каждого, если выставить из купола всех посторонних. Поместятся.

Я беспомощно развел руками.

— Теперь слушайте и записывайте. Мои условия таковы: если хоть один вертолет или коптер хотя бы направится в сторону лифт-станции, я взорву бомбу. Если любой аугмент приблизится к барже после посадки, я взорву бомбу. Если мне покажется, что вы задумали меня провести, я взорву бомбу. Не задумываясь. Это понятно?

Губы Аретку неслышно шевелились.

— Вы правда хотите, чтобы я продемонстрировала, на что пойду, старший лейтенант? — без особого любопытства спросила Тоомен. — Как вам кажется, если я пройдусь выхлопом по развалинам, которые сейчас с таким убогим рвением разбирают ваши подданные, — там будет кого спасать?

Я подал импульс на блокиратор блуждающего нерва. Не хватает еще забрызгать зал блевотиной. Космические челноки давно уже не на химическом топливе летают. Реактивная струя стелларатора сплавит глыбы песчаника в бутылочно-зеленый монолит.

Звуковая волна накрыла город второй раз.

— Надеюсь, вы не станете делать глупостей, — заметила Тоомен. — Мне бы не хотелось разрушать свои будущие владения. Я рассчитываю в ближайшем будущем занять пост бэйтаунского администратора, а это будет слегка затруднительно, если город будет лежать в руинах. — Она поджала губы и добавила как бы между прочим: — Хотя тогда я придумаю что-нибудь другое.

На мой взгляд, это был уже перебор. У нас и так поджилки тряслись.

Бэйтаунский администратор, надо же… Хозяева ошалевшей финки пообещали ей колонию. В полную власть. Руководителю единственного на планете города подчиняются и внешние поселения. Технически это лишь половина планеты… большая, как принято говорить, половина.

— Всего доброго, — оборвала монолог агентесса, глядя куда-то в сторону от камеры. — Не шевелитесь.

Легко сказать!

— Тихо! — Мощное контральто Новицкой перекрыло полуслышимый гам. — Без паники!

Если уже голубцам приходится напоминать о достоинстве, мир и правда перевернулся. Голоса смешивались, я запустил программу распознавания, и уже та вычленила из шума тихие, сдавленные всхлипы.

— Вы! — сорвалось у меня с языка. — Она подсадила троян вам!

— Нет… — прошептала ученая, стискивая кулаки. — Линда не… не могла… она… я знала…

— Боюсь, — произнес я чуть суше, чем следовало, — вы совсем её не знали.

— Её могли выме… — начала было адельфрау Фукс и осеклась. Репрография может поменять жизненные ценности человека, но если Томина-Тоомен представилась почтенному т-физику, как я предполагал, юной и наивной колонисточкой-рискуньей, то вживленной интелтроники, позволяющей вести беседы через вирт и тем более — самовольно подключаться к чужому аугменту, у нее быть не могло.

— Лучше подумаем, для чего ей нужны остальные два прототипа, — произнес я в обоих диапазонах: голосом и через сеть.

— Один, — поправил Асахита. — Госпожа Тоомен выдала, что движок номер три находится в грузовом отсеке баржи. Очевидно, чтобы послужить бомбой…

— Не доверяйте очевидному, — парировал я. — Лучше попробуйте представить, как вы его оттуда вытащите, чтобы сбросить в полете.

Японец озадаченно смолк. Я обвел взглядом зал.

— Вернемся к первому неиспользованному движку, — проговорил я, испытывая странное возбуждение. — Или к последнему — это как посмотреть. Ибар имел…а доступ к чертежам последних прототипов. Доктор Фукс, сложно ли переделать модели последних месяцев так, чтобы они заработали стабильно?

— Не очень, — пробормотала немка. Губы ее подрагивали. — Я не следила за деталями, но, кажется, проблема была не в т-физике — процесс давно изучен, — а в сдерживании полученной плазмы. Фактически, если образец выполнен тщательно, достаточно было заменить профили магнитных ловушек.

— Она, — я не стал уточнять, о ком идет речь, но все и так поняли, — убеждена, что найдет на Самаэле богмашины Предтеч. Установки, позволяющие изменять климат планет или даже светимость звезд. — Я сделал паузу. — Сколько она будет добираться до цели, если пойдет по баллистической траектории, на скорости чуть выше второй космической?

Габриэль — планета маленькая, скорость убегания у нее невелика. Перелет в том режиме, который предложил я, занял бы пару месяцев. Для орбитальной баржи — немыслимо большой срок.

— С постоянным ускорением до цели можно добраться за несколько дней, — продолжил я, не услыхав ожидаемого стука челюстей об пол — значит, никто еще не понял. — Если установить на баржу А-привод,

Общее мнение выразила Катерина Новицкая:

— А не безопаснее сунуть себе петарду в зад и так лететь?

Я пожал плечами.

— Значит, у нашей противницы нет выхода. Вообще-то я не верю в могущественные артефакты и намекал совсем на другое. При желании Ибар может использовать выхлоп как прицельное оружие. Даже если у нее не останется больше бомб. На термоядерном приводе у нее не хватило бы топлива на подобную акробатику. Это во-первых. А во-вторых… Асахита-сан только что повторил очевидное. Последняя бомба находится на борту баржи. Это не устройство самоуничтожения — им может послужить маршевый двигатель, стоит сбить фокусировку. — Мне доводилось видеть — нет, не взорвавшийся челнок, а то, что осталось от переоборудованного под рудовоз танкера-гиганта, когда там лопнуло фокусирующее кольцо на токамаке. Чистая случайность, что камера со спутника поймала лежащий на дне остов корабля в тот миг, когда воды ещё не сомкнулись после взрыва. Глубина в том месте была — метров тридцать.

— Где она намерена ее применить? — спросил я, обводя зал взглядом, и, когда молчание затянулось, сознался: — Я тоже не представляю.

— У кого есть идеи? — поинтересовалась Новицкая.

Аретку отвел взгляд.

— У меня, — неожиданно подал голос Корнеев.

— М? — Я обернулся к нему, всем видом выражая интерес, какого на самом деле не испытывал. Свои идеи я держал при себе — все они, если отбросить шелуху, представляли собой исключительно надежные способы самоубийства. Этому парню легче — не он полезет к тигру в пасть…

— Надо ее уничтожить!

— Кажется, повторять очевидное здесь считается хорошим тоном, — заметила Новицкая. — Как?!

— Два-три аугментированных бойца могли бы…

— Во-первых, аугментированные бойцы здесь — это я и госпожа Новицкая, — уточнил я. — Потому что сотрудники администрации, невзирая на все наращения, извините — не бойцы… — Аретку надул было щеки, потом видимо обмяк. Асахита не стал и пыжиться — потомок самураев понимал, что схватка требует особого состояния ума, которое никакими боевыми программами и репрограммной подготовкой не обеспечить. Остальные усиленно делали вид, что их тут вообще нет. — А парни равата Адита — бойцы, но безнадежные натуралы. Разве что служба безопасности Мвифане…

Асахита покачал головой.

— Тоже сипаи.

— Понятно. — Я нахмурился. — А во-вторых, как вы предлагаете приблизиться к барже, если к ней запрещено приближаться как воздушным судам, так и любому, у кого стоит имплант в черепе?

— Второе как раз не проблема, — отмахнулся Корнеев. — Не забывайте — наращения мозга очень трудно засечь, если они не излучают.

Черт! А ведь парень прав. Если отсечь вживленные узлы от лоса, запретить аплинк-контурам откликаться на призывный сигнал ретранслятора, то отследить мое местоположение через вирт будет невозможно. Правда, на кадрах со спутника все видно, но разрешение у них аховое, тем более вдали от экватора, где они висят невысоко над горизонтом. Может, и получится…

— А первое… — Он стыдливо замолк. — Ведь так близко эта баржа, хоть рукой достань!

Я обернулся к окну. Белое крыло выступало над краем верхней ступеньки обрывистого склона над городом, будто дразня недоступностью. С помощью зрительного аугмента я мог различить даже трещины в абляционной пене. Если бы первый взрыв не уничтожил дороги…

И тут меня осенило.

— Хоть рукой… — повторил я. — Помогите, госпожа Новицкая: сколько тут — километров пять по прямой?

Жалко, меня лазерным дальномером не оборудовали…

— Приблизительно, — согласилась империалистка, прищурившись. — Из них полтора вверх.

— По прямой и пойдем, — заключил я. — При первой нашей встрече вы, кажется, приглашали меня на восхождение? Я согласен.

Новицкая решительно кивнула.

— Приглашения не снимаю. Иначе не успеть.

— Господин Аретку, — по выделенной линии обратился я к шерифу, — оставайтесь здесь. Делайте вид, что все в порядке. Свяжитесь с головным могом, как только прибудет лифт, и хоть мытьем, хоть катаньем, но уговорите аугвардию не вылезать из-под купола. Броня им не поможет, а я вдобавок не уверен, что кто-нибудь уцелеет в лагере для новоколонистов. Далеко от станции вы его разбили?

— Слишком близко, — мрачно отозвался румын. — Полтора километра.

— Тогда никаких шансов. — Секретарь проанализировал данные, которые сбросил мне Адит. Бомба, взорванная на дороге, была самой слабой из трех.

— Когда восхождение начнется, связь мы по необходимости потеряем. Если придется — действуйте по обстоятельствам. И… — Я сбился, не зная, как высказать то, что думаю, не показавшись напыщенным, и процитировал девиз с герба Службы: — «Долг превыше».

— Юбер аллес. — Я с облегчением заметил, что Аретку улыбнулся. — Удачи вам, герр Михайлов.

— Станислав, — поправил я.

Шериф судорожно кивнул и прервал связь. Лицо его обмякло с уходом в глубокие слои ирреальности, под сомкнутыми веками билась живая синь.

Сборы отняли немного времени. Альпинистский пистолет висел у Новицкой на поясе; тот, что я забрал у неё дома, остался в коптере, так что пришлось позаимствовать один у ее супруга, до сих пор не очнувшегося после удара. Штатный гипнург уверял меня, что снять репрограмму будет просто, раз уж мы смогли добыть запись контрольных сигналов.

Труднее оказалось добыть за четверть часа четыреста метров каната и страховочную упряжь. В конце концов проблему решили грубой силой: ограбив, то есть реквизировав, необходимое оснащение у четверых рискунов, имевших несчастье проживать ближе остальных к админ-центру. В результате мы оказались гордыми хозяевами полного комплекта всякой ерунды, без которой ни один уважающий себя альпинист не полезет даже на забор. У меня возникло подозрение, что даже самые безобидные на первый взгляд предметы из этого набора могут спасти мне жизнь, когда я буду болтаться на веревке не толще моего мизинца между землей и небом. Поэтому, следуя примеру Катерины Новицкой, все, что возможно, я нацепил на себя или развесил по карабинчикам на поясе, а остальное — запихал в рюкзак. Лишних пять-десять килограммов для наращеных мышц — не нагрузка.

Дебора Фукс испарилась куда-то, чтобы вернуться вскоре с таким же рюкзаком на спине — я не стал спрашивать, откуда она взяла его.

— Я иду с вами, — заявила она без тени сомнения.

— Зачем? — поинтересовалась Новицкая. — У вас, конечно, есть пара аугментов, но…

Это было некрасиво и нечестно — в моем теле искусственных органов немногим больше, — но Фукс зашла слишком далеко, чтобы обижаться.

— Я хочу остановить это, — объяснила она. — Эту… тварь, которая сожрала Линду. Мне кажется, будто я сумею разбудить в ней человека.

Я хотел было отказать ей, объяснить, что маской была та Линда Томина, которую Дебора знала и любила, — конструкция из гипнургически внедренных черт личности, приспособленная, чтобы открыть дорогу в постель т-физика с неклассическими склонностями. Но потом подумал: какого черта? Ибару достаточно было один раз застать доктора Фукс во сне, чтобы взломать защиту ее мозговых наращений и получить доступ к паролям нижнего уровня, чтобы потом без посредников проникать в лос Пенроузовской Академии. Если они встречались долго и регулярно, возможно, их отношения затронули базовую личность агента, как бы нелепо это ни звучало.

А кроме того, меня преследовало странное ощущение, будто раскручивалась взведенная моим прибытием пружина, все, кто встречался мне в колонии, потом, как обнаруживалось, играли свою роль в безумном спектакле, поставленном неизвестным мне режиссером на пустынной сцене. Хотя, судя по той сумятице, которой ознаменована премьера, эту пьесу писал не иначе как комитет. Если адельфрау Фукс готова выйти на сцену — кто я такой, чтобы ее отговаривать?

— У вас стоит троян, — напомнила Новицкая.

Дебора Фукс смерила империалистку холодным взглядом.

— Я его убрала.

— Хорошо, адельфрау, — кивнул я. — Но имейте в виду: если придется, я убью ее. Не вздумайте подворачиваться под руку.

Новицкая странно покосилась на меня, но возражать не стала.

Перед тем как отпустить нас, Аретку услал куда-то одного из подручных — имени его я так и не успел запросить в базе данных, — и тот вскоре вернулся с парой штуковин, которые я с первого взгляда принял за лазерные пистолеты. Секретарь, еще не потерявший связи с ирреальностью, поправил — лазерные коммуникаторы.

— Остались со времен основания колонии, — пояснил шериф. — Очень удобно для связи на средних дистанциях, и луч почти невозможно перехватить.

Это я знал. Угол рассеивания в рабочем режиме невелик, и практически обнаружить ласкер можно только в те доли секунды, когда два коммуникатора захватывают местоположение друг друга, и максимально широкий луч мечется перепуганной бабочкой.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Во время восхождения, думаю, нам будет не до разговоров, но если найдем подходящий уступ или когда доберемся до плато, сразу же попытаемся связаться с вами.

— Я оставлю человека на крыше, — пообещал Аретку. — С богом.

Новицкая украдкой перекрестилась. Я, как агностик, потупился.

Как заявила агентесса, вероятно, желая меня ободрить, взбираться на обрыв Ласточек было бы труднее. Тот являл собой почти ровную стену километровой высоты, и передохнуть во время восхождения можно было, только приколотив страховочные ремни к скале и повиснув на них. Я бы в таком положении вряд ли сумел бы расслабиться — разве что аптечка вкатит мне лошадиную дозу транквилизатора.

Стена, отделявшая шельфовое плато от долины Узкого моря, была выше пресловутого обрыва раза в полтора, но, как и стены Большого каньона на Земле, не была совершенно отвесной. Хватало и осыпей, и уступов. На мой взгляд, это только усложняло задачу. На обрыве Ласточек направление было одно — вверх. Пробираться в предрассветной мгле между предательски ненадежными осколками песчаника — занятие, которое я бы с радостью уступил любому мазохисту, если бы мог найти подходящего для такой работы за оставшийся мне срок.

А времени у нас было ровно семьдесят восемь минут — так подсказывали внутренние часы. После этого мои полномочия, как в известной сказке, превратятся в тыкву. А сам я, надо полагать, — в крысу.

— Начали, — проговорил я. Слова уже не расплывались в морозном воздухе редкими облачками — они таяли, едва слетев с губ. Стылые пальцы поднявшегося перед рассветом ветерка лезли в каждую щель, никакие нагреватели не помогали. Я и не представлял, что в колонии может быть настолько холодно, если это, конечно, не каторжная планета. Обычно заселение начинается с наиболее уютных широт. Страшно даже подумать, что творится ночами ближе к полюсу и как не трескаются от мороза палубы траулеров. — Аплинк прерван.

Я заблокировал контур связи. Поле зрения немного расчистилось: теперь секретарь выводил на роговицу только системные индикаторы. Мутное небо не давало света. Пришлось задействовать ночное видение, и передо мною нарисовалась синей акварелью стена.

Первые двести метров мы одолели без особого труда. Очевидно, в какой-то момент вымерзание планеты приостановилось, и волны Узкого моря не просто срезали песчаник стены, а разбили обломки в каменное крошево, сцементированное высохшей солью. Приходилось пробираться между валунов, обходя опасные трещины, пробуя подошвами землю на каждом шагу, но это было проще, чем лезть по обрыву.

Мир сузился до предела. Все мое внимание сосредоточилось на вещах простых и близких: песок под ногтями, ледяной ветер под курткой, крошащиеся выступы под пальцами. При каждом рывке боль в сломанных ребрах пробивала выстроенную наркотиком броню вокруг сознания, заставляя хватать ртом хрусткий от соли воздух. Вбить костыль, закрепить страховку, проверить, подтянуться еще немного и повиснуть на кончиках пальцев, пока ноги шарят в поисках опоры. Где-то внизу сияли городские огни, грохотал бульдозер, пугающе беззвучно сновали роллеры, а мы взбирались все выше и выше, туда, где последние звезды гасли в небесах. Гемма скрылась за стеной, Арктур стоял почти в зените, постепенно истаивая. Мне пришло в голову, что к тому времени, когда мы доберемся до края плато, край солнца выйдет из-за горизонта. Мы выбрали для восхождения самое неудачное время — перед восходом, когда рассеянный свет не даёт толком воспользоваться ночным зрением. Стоило переключиться на сумеречный режим, мир вокруг тонул в потоках сапфирного огня; выключишь — и вокруг снова прозрачная мгла, в которой ориентируешься скорей на ощупь, нутряным чутьем, и есть только одно направление — в небо.

Добравшись до первого уступа, я рухнул навзничь и пару минут пытался отдышаться, выключив все аугменты. Здоровенный булыжник пытался проковырять мне бок, ноги свешивались в пропасть, но все это было неважно по сравнению с блаженным чувством покоя и твердой опоры.

— Ну что, — спросила Новицкая, тяжело дыша. Прищурившись, я разглядел, что она улыбается. — Продолжим?

— Мгм, — буркнул я, поднимаясь на четвереньки. — Сейчас… батареи подзаряжу…

Индикаторы питания и в самом деле колыхались у опасной черты. Похоже было, что запас гликогена в печени я уже исчерпал.

— Держите. — Агентесса сунула мне в ладонь что-то мягкое и, кажется, липкое, хотя сквозь перчатку не разберешь. — Суньте в рот и медленно жуйте, не глотая. Глюкоза всасывается через слизистую.

Я послушно запихал за щеку комок клейко-сладкой массы.

— Што ето такое? — удалось мне продавить сквозь тут же заполнившие рот слюни.

— Мазурик по-польски, — созналась Новицкая. — Вообще-то сухофрукты в сиропе, но Тась считал, будто так звучит внушительней. Замечательно поддерживает уровень сахара в крови.

— Спасибо. — В голове и правда перестало шуметь. Я запил приторный мазурик водой из фляги, протянул бутыль своим спутницам. Обе отказались.

— Берегите воду, — посоветовала империалистка. — Ближе к вершине она нам пригодится. И больше пользуйтесь аугментами. Что толку беречь энергию? Если сорветесь, она вам не понадобится.

Мне столь фаталистический взгляд на мир не был свойствен, однако совет я принял к сведению. Следующий обрыв дался мне легче — во всяком случае, одолев его, я не лег пластом, а только посидел минуту на краю, болтая ногами. Хронометр показывал пятьдесят девять минут до срока. Неужели эта пытка продолжалась всего треть часа? Тогда сколько же нам осталось до вершины?

Я рискнул поднять голову. Тут же накатило острое головокружение: казалось, будто смутно видимая в сумерках громада не то кренится, готовясь рухнуть нам на голову, не то вовсе стоит под немыслимым углом, и как мы держимся на ее уступчике — непонятно. Получалось, что мы одолели примерно треть пути. Я бы не поверил, что это вообще возможно; думаю, лишенный наращений альпинист такими темпами уже выдохся бы или сорвался в спешке, теряя драгоценные секунды на то, чтобы вновь закрепиться на скале. Но пока что времени хватало. Как пойдет дальше?..

Еще через двадцать минут я решил, что зря задавал себе этот вопрос. Не иначе как сглазил. На первых порах казалось, будто фортуна повернулась к нам лицом — выше отвесного обрыва склон образовывал нечто вроде лестницы: череду ступеней высотой четыре-пять метров. Подниматься по ним было одно удовольствие — прыгнул-подтянулся-выпрямился-прыгнул. Но чем дальше, тем ниже становились ступеньки, пока не слились, засыпанные щебнем, в крутой склон, где камни так и норовили уйти из-под ног, ссыпавшись маленькой лавиной, угрожая затянуть за собой в долгое падение. Я начал понимать, почему альпинисты при восхождении на обрыв Ласточек брали с собой парашюты. Вот только у меня за спиной болталось девять кило всякой ерунды, не способной к полету.

Тяжелей всего дались последние шаги перед очередным обрывом. Дебора Фукс все же сорвалась, и, если бы не страховка, наша троица недосчиталась бы одного человека — а был миг, когда я думал, что недосчитается всех троих, потому что осколок песчаника, на котором я балансировал, начал угрожающе пошатываться, будто проверяя меня на прочность. Но всё обошлось. Когда я вцепился в неровную поверхность скалы и свободной рукой спустил курок, грохот раскалывающего скалу костыля показался мне сладкой музыкой.

Потом стало еще хуже. Обрыв тянулся бесконечно, мне казалось, что до самого края плато нам так и придется карабкаться, будто мухам по стене, отыскивая на ней мельчайшие неровности. Когда на нашем пути попался очередной уступ, моих сил не хватало даже на то, чтобы выдавить воздух из груди. Голова невыносимо раскалывалась. Мысли шевелились медленно-медленно. С трудом я сообразил, что состояние мое усугубляет недостаток углекислоты в воздухе, но поднять руку, чтобы вытащить из кармана на поясе маску, требовало нечеловеческого напряжения, и я ограничился тем, что задал секретарю принудительно поддерживаемый ритм дыхания. Хронометр перед глазами методично отнимал секунды от золотого запаса времени. Тридцать восемь с половиной минут.

— Если так пойдет дальше, мы не успеем, — прохрипела Новицкая, валясь рядом.

Я запустил виртуальные пальцы в гору видеозаписей, отбирая самые первые, сделанные еще при дневном свете. Пусть я не могу черпать информацию из баз данных, но собственной памяти у меня никто не отнимет.

— К… — Я попытался сплюнуть соленую пыль и не смог — комочек застыл на губе. Вот теперь я осознал, почему более опытная альпинистка советовала беречь воду. Страшным усилием мне удалось поднести флягу к губам. Я сделал два жадных глотка, потом натянул маску. — Кажется, тут есть более удобная дорога. Я проанализировал снимки стены, и если я не напутал ничего с нашим местонахождением, то в двух десятках метров правее и выше начинается расселина, довольно широкая. По ней можно добраться до следующей ступеньки. По-моему, это легче, чем штурмовать очередную стену.

— Попробуем, — решила агентесса, тяжело поднимаясь на ноги. Чувствовалось, что держится она только на аугментированных мышцах — данные природой давно исчерпали ресурс. Дебора Фукс неразборчиво хмыкнула что-то.

— Погодите, — остановил я ее. — Сейчас самое время…

Я вытащил из рюкзака ласкер и остановился в недоумении. У меня совершенно вылетело из головы, что подключить прибор к интербрейну без помощи аплинка мне тоже не удастся. Что ж, придется действовать по старинке.

Из рукоятки коммуникатора я вытянул оптоволоконную шину с тускло искрящимся разъемом на конце.

— Помогите, — скомандовал я, отдавая Новицкой рюкзак. — Попробую подключить через реальный порт.

Большинство аугментов старается поставить обязательный стандартный разъем где-нибудь поближе к самому интербрейну — желательно под скальпом, чтобы не так заметно. Я поступил проще: все равно, чтобы заправлять аптечку, нужен многоразовый шов. Одним движением я раздвинул края застежки, вогнал оконечник шины в разъем и захлопнул разрез, оставив только узкую щель.

— Сигнал пошел, — пробормотал я, когда диагностика порта сообщила, что периферийное устройство подключено к моей нервной системе.

Ласкер поймал невидимый луч второго коммуникатора почти сразу — у меня ушло больше времени на то, чтобы вызвать на связь Аретку.

Ситуация в городе почти не изменилась. Мне пришлось напомнить себе, что прошло всего сорок минут с той поры, как мы покинули шерифа. Это нам они показались особенно долгой вечностью. Боелюди продолжали прибывать, толпясь под хрустальным куполом станции. Среди колонистов в лагере начиналась паника. Аретку направил уже три отчаянных запроса в Директорат, но ответа не было. Каждые десять минут двери лифта открывались, выпуская еще два мога, но ни единого файла, способного как-то направить действия местной администрации, из центра Шайен не пришло. Оставалось дожидаться прибытия полковника Мейера — впрочем, тогда это перестанет быть моей проблемой.

— Вперед, — скомандовал я, убирая коммуникатор. Отключать его от разъема не стал, пропустив шину под курткой. Острый край ленты натирал шею. — Вперед и вверх.

В узкой трещине, будто в дымоходе, слабый ветерок обретал ураганную силу. Казалось, будто, если подошвы соскользнут или усталая спина не выдержит натуги, я не полечу вниз, раздирая одежду, кожу, мышцы об острые сколы камней, а зависну на воздушной подушке. Но это была лишь иллюзия. Чем выше мы забирались, тем острей я сожалел, что вообще ввязался в эту безумную авантюру. Нет чтобы препоручить дело боелюдям. У них, говорят, есть тактические алгоритмы на любой случай и программы подчинения ирреальности. Я представил себе, как волна, подобная той, что шутя поставила на колени защиту наших интербрейнов, катится в обратном направлении — из переподчиненных камер наблюдения в куполе, от интелтрона к интелтрону, пока не доберется до мозговых наращений агента Ибар. О, сладкие мечты…

Уперевшись лопатками и подошвами в стенки расселины, я раскорячился поудобнее, чтобы сунуть в рот еще кусочек мазурика. В голове звенели колокольчики. Даже усиленная биоконтроллерами эндокринная система не справлялась с поддержанием уровня глюкозы в крови. Проклятые аугменты жрали сахар, точно лошади, оставляя мозговые клетки задыхаться без пищи. В крови накопилось столько лактат-иона, что тошнотворный запах молочной кислоты преследовал меня даже в промороженном до потери вкуса воздухе — она раздражала обонятельные рецепторы изнутри, через капилляры. Дурацкая система — она рассчитана на кратковременные нагрузки, после которых можно отдохнуть, а не на штурм Эвереста. Едва ли не половина организма перешла на кибер-управление; одна за другой подключались резервные системы — водитель сердечного ритма, распределитель кровотока. Ампулы со стимуляторами показывали дно.

Мы вывалились из жерла расселины, точно отрыжка гор, и растеклись по неровному скату. Эта ступенька оказалась сильно скошенной в направлении обрыва.

— Кажется… — Слова давались с неимоверным трудом. — Я немного переоценил свои силы.

— Ничего, — попыталась ободрить меня Новицкая, непослушными пальцами заталкивая в пистолет новую обойму костылей. — Хорошо идём.

Если мы не сбавим темп, то к моменту встречи с Ибаром та перешибет любого из нас плевком. А если сбавим, то не успеем к сроку. Что в лоб…

— Чуть помедленнее, — попросил я, — к-кони.

Новицкая странно покосилась на меня — похоже, эта часть культуры Серебряного века тоже оставалась неизвестна жителям Российской империи.

— Чуть помедленнее, — повторил я. — Остался последний обрыв. И двадцать четыре минуты.

Мы пустили по кругу флягу с водой, разделили остатки мазурика.

— Последний рывок, — выдавила Дебора Фукс, поднимаясь на ноги.

Ощутимо светлело. Уже не требовалось включать ночное зрение, чтобы различить темные полосы в слоистом песчанике, трещины и провалы. Сполохи полярного сияния, еще двумя уступами ниже застившие небо, сгинули под напором холодного, бестеневого спета. Море казалось стальным листом, оно отражалось в небесах, и в череде зеркал терялась линия горизонта. Меня захватила, принуждая вцепиться в камень и замереть, жуткая иллюзия — будто мир встал на ребро и отвесная стена, по которой мы ползем, — на самом деле неровная поверхность планеты, а расплывчато-сизое ничто впереди — на самом деле «сверху». Предупреждающе заморгала еще одна иконка в череде предупреждающих символов. Перегруженный информацией мозг готов был свалиться в фугу.

Вот чего я никак не мог допустить! Еще хорошо, если сознание покинет меня во время восхождения — придется повисеть на страховочном канате, обидно, но не смертельно. Однако я успел убедиться, что фуги захватывают меня в самый неподходящий момент из возможных. В практическом приложении это значило: когда я буду держать Линду Тоомен на прицеле.

Я поднял тяжелый пистолет, прицелившись в относительно ровный участок стены. Вогнал костыль, поставленным на макрокоманду движением закрепил шнур в карабине, нащупал над головой едва заметную неровность, подтянулся — перчатки уже протерлись до дыр, застывшие пальцы не чувствовали боли, — нашарил подошвой удачную приступочку, скосил взгляд — рядом жалась к обрыву Катерина Новицкая, оскалившись от напряжения…

По глазам ударила вспышка.

Небо полыхнуло холодным синеватым огнем. Это не было похоже на аннигиляционный взрыв — ни радужного плеска флазмы, ни выжигающего глаза белого сполоха. Мне показалось даже, что свет возник сразу на зрительном нерве, миновав сетчатку и защитные механизмы аугмента, потому что, когда он схлынул, зрение вернулось ко мне мгновенно, заставляя усомниться в увиденном.

— Вы… заметили? — почему-то шепотом спросил я.

— Если эта тварь взорвала бомбу… — процедила Новицкая. — Сейчас придет ударная волна!

Я покачал головой:

— Нет. Скала даже не дрогнула, это было что-то иное…

А мы отрезаны от ирреальности. Проклятие, как все неудачно…

Я попытался вытащить ласкер из рюкзака, не отлепляясь от скалы. Разумеется, не получилось. Пришлось потратить еще один костыль, чтобы закрепиться, и только тогда, повиснув на канатах, я смог выцедить коммуникатором смутно видимую внизу крышу админ-центра.

Вместо Иона Аретку мне ответил Денис Корнеев.

— Шериф нефункционален, — объяснил он. — Мы потеряли связь.

Сознание вздыбилось, будто испуганная лошадь. Неудивительно, что Аретку сдал…

— Лифт-связь? — уточнил я вслух и краем глаза заметил, как напряглась Новицкая.

Парень отрывисто кивнул.

— Это не был А-взрыв, — уточнил он. — Канал схлопнулся с той стороны. Станция, разумеется, уничтожена…

Ну ещё бы. При разрыве струны перестроенного пространства, соединяющей ТФ-генераторы, высвобождается колоссальная энергия, уходившая прежде на то, чтобы сделать эквивалентными точки пространства, разделенные полусотней световых лет. Если бы не то, что большая ее часть рассеивается весьма необычными способами, в плато зиял бы небольшой кратер.

— Связаться с боелюдьми мы пока не можем, — продолжал Корнеев. Я мысленно поставил ему высший балл за способность к преуменьшению. Даже самый наращенный киборг не выживет близ точки схлопывания. Помимо всех прочих эффектов, разрыв ТФ-канала сопровождается самопроизвольным переходом вещества в экзотическую материю. — Лагерь для новоколонистов, кажется, не пострадал, но там царит паника. Большая часть прибывших — молодые женщины, и…

— Стоп! — Я прервал парня отчасти потому, что судьба нескольких тысяч новиков волновала меня сейчас куда меньше, чем всей остальной планеты, но больше оттого, что пытался собраться с мыслями.

Мы отрезаны от Земли. Сама идея была настолько чуждой моему мировосприятию, что с трудом просачивалась сквозь барьеры, выставляемые психикой один за другим. Покуда на орбитальных заводах не построят новый лифтоносец, покуда тот не доползет через нормальное пространство до хи Геркулеса… не меньше чем на сто станд-лет мы предоставлены самим себе.

За всю историю колонизации еще ни одна колония не оставалась отрезанной от метрополии. Даже когда вышел из строя самый первый ТФ-передатчик в альфанской системе, к Антее уже приближался второй лифтоносец, и дело ограничилось несколькими месяцами паники. А сейчас…

Я не заметил, как машинально сформировал запрос секретарю, прежде чем тот поправил меня. Второй катастрофический сбой в работе лифтов произошел чуть больше суток тому назад.

— Подождите, — прохрипел я то ли преданно глядящему на мое изображение Корнееву, то ли болтающейся рядом Новицкой. — Подождите…

Станция «Лагранж-5» была уничтожена каскадной реакцией — когда вышел из строя один альфанский лифт, остальные дублирующие каналы связи последовали за ним, превращая неустойчиво подвисшую в пространстве гроздь ТФ-генераторов в сплавленную массу. Теперь каждый из сорока миров Доминиона Земли связывала с метрополией одна-единственная ниточка.

Как случилось, что я ничего не слышал о катастрофе таких масштабов?

Я попытался вызвать из естественной памяти сводку пережитого. Все верно — я сам отсек от того новостного пакета все сообщения, в которых не было ссылок на планеты Адоная. Просмотрел только новости Земли и местный пакет… хотя у меня все равно недостало бы ума связать взрыв на «Лагранже» и мятеж на Габриэле.

И снова — стоп. Я упустил из виду самое главное. Если разрыв уничтожил терминал лифта по эту сторону канала, то что же случилось с тем, который находился на станции «Лагранж-2», в точке между Землей и Луной? Невзирая на многочисленные предупреждения, Служба предпочитала складывать титановые яйца ТФ-передатчиков в одну корзину — точней, в три, но «Лагранж-4» объединял каналы, ведущие к безжизненным или вовсе лишенным планет системам, открытые в счастливые десятилетия сразу после начала экспансии, когда человечество еще могло позволить себе посылать звездолеты к заведомо бесперспективным светилам вроде Проциона или Глиезе-876… или же каналы к тем мирам, которые не оправдали научно обоснованных надежд. Инструменты астрономов все еще не настолько точны, чтобы увидать землеподобную планету хотя бы за пару светолет, корабли посылаются, в сущности, наугад — туда, где вероятность найти пригодный для жизни мирок по текущим воззрениям максимальная, и ключевое слово здесь — «по текущим воззрениям». Никто не ожидал найти в двойной, совсем по галактическим меркам молоденькой системе альфы Центавра даже не одну, а две планеты с примитивными, но все-таки биосферами — и еще не раз более перспективными становились кратные системы: эта Кассиопеи и Мундо-дель-Парадизо, дзета Сетки и миры-близнецы Фрейр и Фрейя, кси Волопаса и прелестная Ирида… Зато половина звезд из пресловутого «списка Тернбулл» при ближайшем рассмотрении оказалась пустышками, как не столь уж далекая Хайре, где по безумно эксцентричным орбитам крутилось несколько горстей космической гальки.

В гроздь «Лагранжа-5» были сведены дублирующие передатчики, связывающие метрополию с хорошо известными мирами — с Геей и Антеей, двумя обитаемыми планетами альфы Центавра, с Тянь-шэ, Зарей и Афродитой. Уже с четверть века шел разговор о том, чтобы отправить второй лифт к Новатерре и Мундо-дель-Парадизо, но каждый раз отправка лифтоносца откладывалась, то в пользу пси Козерога, то из-за перспективной звездочки на хвосте Южной Рыбы…

Все остальные лифты — для большинства миров единственные — стояли на «Лагранже-2», Лагранже-центральном. Там поток колонистов, перебрасываемых с наземных лифт-терминалов Кито и Кенийята, разбивался на сорок ручейков. И если со станцией случилось то же самое, что с хрустальным куполом на плато…

То Доминиона больше нет. На протяжении многих лет Директорат Службы последовательно подавлял любые попытки превратить централизованную систему лифтов в рассеянную. Контроль над лагранж-станциями означал контроль над Доминионом. Обмен информацией, товарами, людьми между доменами происходил только через метрополию. Но если вырвать паука из паутины, та безвольно обвисает на ветру.

Одни. Крошечная колония на краю освоенного человеком пространства. Оазис бунтарства и научного прогресса, подавленного все той же Колониальной службой.

— Срочный запрос, — скомандовал я, отсекая изображение и весь канал лазерной связи передавая под файловый обмен. — Лос Пенроузовской Академии. Количество и состав переданных в метрополию данных за последние… нет, с момента первого успешного запуска А-привода.

Секунды тянулись долго. Все усиливающийся ветер мотал меня по бугристой стене, словно маятник. Наконец диаграмма развернулась перед глазами. Общий объем — восемнадцать терабайт… негусто… как, в обе стороны?!

Этьенс не передал в метрополию характеристик действующей модели привода — сообщил только об успешном итоге опыта. Значит, в ближайшие десятилетия ни один из миров Доминиона не сможет воспроизвести работы т-физиков Башни. Тайна в наших руках.

Обточенный закатным ветром песчаник под ладонями обернулся шершавой броней шаи-хулуда. Старик-вечность оседлан и закрюкован. Отсель мы править станем миром…

Нет. Есть еще один человек, которому известно, как создать ракетный двигатель, на порядок превосходящий по эффективности даже термоядерные приводы нынешних лифтоносцев, . — Линда Тоомен, она же агент Ибар. И в нынешней ситуации у нее есть все шансы захватить власть на планете.

Мурашки, пробежавшие у меня по спине, ничего общего не имели с задувающим под куртку ледяным ветром. Перед рассветом здесь, должно быть, холоднее всего. Странно даже подумать, что, когда я вышел из ховера на площади перед имм-контролем, мне показалось, будто на Габриэле жарко.

А потом я сообразил, что можно не торопиться. Полковник Мейер не прибудет следующим рейсом. Все полномочия остаются при мне.

Я коротко пересказал свои выводы Катерине Новицкой.

— Боюсь, — заметила та, — как бы Ибар не запаниковала.

— Почему? — не понял я. — Потеряв связь с заказчиком?

— Нет, — объяснила агентесса. — Потеряв бомбу. Если та была заложена под купол, то коллапс ТФ-поля должен был ее повредить. Наша противница только что лишилась козыря — возможности угрожать не только связи с Землей, но хотя бы переселенцам в лагере.

— Я думал, их судьбы вам безразличны, — заметил я.

— Теперь — нет, — резко отозвалась Новицкая. — В такой маленькой колонии на счету каждый ген.

Предательская мыслишка, копошившаяся на задворках сознания, прорыла путь на поверхность. Корнеев сказал, что в лагере подавляющее большинство — молодые женщины. Вот что показалось мне странным. Обычно избавляются в первую очередь от мужчин — заводил, бунтарей, коноводов. Если в колонию начинают перебрасывать женщин детородного возраста… Ведь действительно, на Габриэле сейчас на счету каждая здоровая хромосома, каждая матка, способная выносить дитя, потому что, если численность населения упадет ниже определенной границы, поддерживать технологический уровень станет невозможно — а без техники колонисты скатятся в каменный век, низведенные к положению полудиких рыбаков на краю полярной шапки.

Могло ли быть так, что Директорат предвидел катастрофу? Мысль нелепая, но факты ей не противоречат… Но и не укладываются в рамки гипотезы так, как следовало. Что-то я упускаю. Оставим пока. Сейчас главное — обезвредить Ибар.

— Не думаю, чтобы Тоомен особенно беспокоилась из-за этого, — медленно проговорил я. — Меня больше волнует, как бы ей не вздумалось поиграть в Наполеона.

Я убрал ласкер и вновь припал животом к скале.

— Поехали.

Верхняя кромка обрыва не совпадала с краем плато — между ними тянулся ступенчатый спуск вроде того, который мы уже одолели на полпути в гору. Там, спрятавшись среди поглоданных эрозией валунов, мы устроили привал. Я еще раз воспользовался коммуникатором, чтобы связаться с Корнеевым. Ибар не выходила на связь и никаких новых требований не предъявляла. Все штатники Службы в городе, кроме отключившегося Аретку и Торсона, так и не вышедшего из комы, находились в ирреальности, пытаясь наладить работу городских систем. Я посоветовал Корнееву связаться с баржей и уговорить Тоомен пропустить вертолеты к лагерю. Не то чтобы я особенно рассчитывал на успех, но если парню удастся отвлечь агента — тем лучше.

Выглянув из-за валуна, я сфокусировал взгляд на барже. До нее оставалась всего пара сотен метров вдоль кромки плато. Баржа стояла у самого края, выставив крыло над пропастью. Обшивку покрывали комья свежей, не обгоревшей еще абляционной пены; только черные линзы сенсоров выступали над бугристой шкурой, придавая орбитальному челноку сходство с загадочной снежной гусеницей. Что-то в его контурах показалось мне странным, но что — я не сообразил сперва, а когда понял — выругался вполголоса.

— В чем дело? — хмуро спросила Дебора Фукс.

— Контейнеры, — объяснил я. — Под крыльями, вроде поплавков.

Одновременно я вызвал из памяти отчет равата Адита о сработанных в мастерской Башни приспособлениях, накладывая схему «геодезического купола» на закрытые створки грузового отсека. Да… все верно; листы складывались не в покрышку, а в цилиндрический бак со скругленными торцами, продавленный снизу выступом маршевого стелларатора. Для межпланетного перелета нужен не только двигатель, пусть даже самый совершенный, но и реактивная масса — выражаясь по-простому, топливо. Скорей всего это, как мы с Адит Девом и предположили, вода. Жаль, я не знаю, каков расход массы на единицу импульса; наверное, это можно было бы выжать из технических данных привода, но я слишком плохо знаю т-физику, чтобы правильно задавать вопросы, а искать вслепую или вслух консультироваться у доктора Фукс — так я до второго пришествия провожусь.

Но если грузовой отсек полностью занят топливными баками, то для бомбы-прототипа места в нем уже не остается. Подходящий размер имели навесные контейнеры; для обычной баржи они составляли резерв грузоподъемности, переоборудованная, полагаю, могла поднять на орбиту и большую массу. Вот только контейнеров этих было два.

— Нас поймали на грандиозный блеф, — объяснил я на случай, если кто-то из моих спутниц не понял. — Тоомен и не собиралась взрывать лифт-станцию. Обе бомбы прицеплены к барже… и держу пари, контейнеры висят на отстреливающихся заклепках. Приспособлены для воздушной бомбардировки.

Еще бы понять чего.

Я отсоединил ласкер и убрал обратно в рюкзак. Все лишнее сунул туда же, оставив только кобуру от «хеклер-коха» на поясе и бесполезные блиссеры вместо напульсников. Рифленая рукоять пистолета скользила в мокрых от крови ладонях.

— Вперед, — скомандовал я, запуская пакет боевых программ.

Равнину расцветили причудливой формы цветные пятна — зоны видимости обзорных камер баржи, — и ноги сами несли меня по извилистой линии, огибающей их, точно в детской игре «не-наступи-на-камешек»…

Прямо на алую линию, прочерченную тактическим анализатором поперек поля зрения за долю мгновения до того, как игла тазера вонзилась мне в шею.

Засада.

Мускулы свел судорожный паралич, тело замерло в неустойчивой позе, прежде чем статуей унизительно завалиться набок. Наращенные мышцы попытались преодолеть сопротивление естественных, но, пока я пытался переключиться на режим кукловода, вторая игла вогнала дозу обезволивающего препарата в кровоток.

Лежа на плоской, обветренной поверхности скалы, я мог лишь наблюдать беспомощно, как поперек неожиданно синего неба проплывают ноги в легких брючках. Я отрешенно подивился стойкости противника — биоконтроллеры уже предупреждали меня, что пальцы рук повреждены морозом необратимо и требуется регенеративная терапия. На большее меня не хватало. Даже отдать неслышную команду секретарю казалось немыслимым усилием. Я мог воспринимать окружающее, осмысливать, но вот действовать — нет. Какое там! После такой дозы я стоять не смог бы, даже если прислонить меня к стенке. Хочется спокойно разлечься, пусть даже камень холодный и жесткий, и мечтать, мечтать…

Дьявольски сильные руки подхватили меня, будто ребенка, потащили-понесли мимо распростертых на земле тел моих спутниц, потом перевернули, зашарили в рюкзаке. Несколько секунд спустя ласкер глухо хлопнулся оземь, подкатившись к ногам державшего. Я тупо пялился на пару недоступных в колонии туфель земного производства, теперь ободранных и запыленных.

Туфли сделали шаг, потом другой. Ноги мои волочились на земле, взгляд безвольно уткнулся в землю. Мелькали трещины, щебенка, редкая поросль лишайника. Затем чьи-то ледяные пальцы ловко налепили мне на загривок пару мушек, и я успел только подумать, что это уже перебор, когда сознание покинуло меня окончательно.