«Что-то не так, – понял Гер. – В доме нет порядка. А это значит, что Вирга оказалась под угрозой».

Голос, раздавшийся только что за запертой дверью, не был Геру знаком. В этом он мог поручиться: и слуховая, и зрительная память у него, как опытного полицейского, были в полном порядке. Он помнил голоса всех, снимавших у Вирги комнаты, во всяком случае, в этом году, да и раньше тоже. Будь этот голос услышан им раньше хоть однажды, Гер, может быть, и не сразу смог бы назвать имя его обладателя, но, во всяком случае, определил этот голос как знакомый. И уж во всяком случае этот голос не принадлежал никому из тех шести человек, кого он сам проводил почти до обители Моимеда. Это был чужой голос, совершенно чужой, и уже по одному этому подозрительный.

В таком случае он мог принадлежать только кому-то из новых клиентов, съемщику, завербованному Виргой сегодня в городе. В этом не было бы ничего ни странного, ни опасного, если бы не одно обстоятельство: клиентам было строго-настрого запрещено – и это являлось одним из непременных условий соглашения – не то что впускать или не впускать кого-либо, но и вообще откликаться на стук, на чей угодно голос снаружи; только хозяйке принадлежало это право, исключительно ей. Конечно, если она попросила подойти к двери кого-то другого… Но это могло произойти разве что в случае, если бы она сама лишилась возможности передвигаться в доме, если бы ее разбил паралич, например (подумав так, Гер невольно покачал головой, сам того не замечая: нет, приключись с нею такое – он бы обязательно почувствовал, да и она в таком случае прежде всего сообщила бы о случившемся ему, ее коммик был в полном порядке, а уж у него и подавно). Не могла отойти от плиты, где что-нибудь выкипало или зажаривалось? Нет, тут же отверг он такую возможность, в эти часы Вирга никогда и ничего не готовит, у нее существует давно сложившийся распорядок, и она от него не отступает, помня, что если сделаешь хоть одну малую уступку, то потом только и останется, что шаг за шагом отступать с позиций полноправной хозяйки, пока не окажешься в положении безропотной прислужницы своих клиентов, а тогда можно дойти и до… Очень далеко можно дойти, одним словом. Нет, это было на Виргу совершенно не похоже.

А кроме того, думал Гер дальше, медленно направляясь к калитке, ничуть не укрываясь от возможного наблюдателя, напротив, давая понять, что ничуть не обеспокоен тем, как его встретили, и намерен продолжить поиски ночлега где-нибудь в другом месте, кроме того, голос, им услышанный, был достаточно характерным и легко поддавался анализу. Может быть, не будь Гер полицейским, он ничего подобного не подумал бы, но он был и давно уже прошел необходимый курс подготовки. Знал, следовательно, что каждый человек, разговаривая, тем самым предоставляет слушателю обильную информацию, и вовсе не содержанием сказанного, но голосом, манерой, интонациями – да всем на свете. Подобно тому, как физиономисту очень многое о наблюдаемом субъекте становится ясным при анализе органолептики, той микромимики, какая самим субъектом чаще всего никак не контролируется, так и акустологу при анализе голоса становится известным и понятным то, что говорящему, может быть, никак не хотелось бы обнародовать: характер, намерения, опыт… И, медленно затворяя за собой калитку, Гер уже знал, что человек по ту сторону двери был хорошо физически развитым мужчиной где-то на середине третьего десятка лет жизни, решительным, жестким, может быть, даже жестоким, уверенным в себе и (это тоже проявилось в обертонах резковатого баритона) рассчитывающим в случае осложнений на поддержку со стороны других таких же, как он. А это позволяло предположить, что в доме оказалась целая группа, и не просто с целью ночлега (в этом случае они уже просто спали бы), но для проведения каких-то действий. И люди эти не старались скрыть свое пребывание, а значит – были уверены в собственной безопасности, а кроме того, представляли опасность для всех, кто в чем-то попытался бы им помешать. Вывод был простым и однозначным: Вирга попала в переделку, а люди, занявшие ее дом, должны представлять серьезный интерес для полиции, во всяком случае Державной. Следовательно, нужно было как можно скорее поставить в известность о происходящем хотя бы свое начальство, в особенности учитывая, что сейчас в столице ведутся поиски и каких-то сбежавших, и других незаконно прибывших людей.

Это можно было бы сделать за считаные мгновения: взять да позвонить в дежурную сеть и официально доложить. Гер уже расстегнул было футляр коммика на поясе. Но в следующее мгновение вновь защелкнул кнопку.

Два соображения заставили его отказаться от этого замысла. Первое заключалось в том, что пока у него существовало лишь сильное подозрение, можно даже сказать – уверенность, но из фактов было только то, что его не впустили в дом, куда он привык входить беспрепятственно. «Ну и что? Твоя подружка решила отказать тебе от дома? – скажут ему ко всему привыкшие ребята из дежурки. – Но это еще не повод для вызова усиленного патруля, коллега. Какие у тебя факты? Никаких?» Так вот, сперва раздобудь хоть парочку убедительных, а потом уже гони сообщение. Так ответят ему; точно так же он и сам ответил бы, случись ему принять на дежурстве такое донесение. Действительно, факты нужны, нужны факты.

А второе соображение было даже важнее. Если там действительно окопалась какая-то серьезная шайка, то при появлении полицейских они способны принять самые крутые меры. Мокрети не испугаются. И, как чаще всего и бывает в таких случаях, первой жертвой окажется человек, находящийся к ним ближе прочих, возможный свидетель. Сейчас ближе всех к ним находится Вирга, и, значит, именно она пострадает первой. Вот этого Гер никак не желал, больше того – не мог допустить.

Это и определило план его действий.

Вход в дом контролируется. То же самое наверняка относится и к черному ходу, и к любому окну, даже не только первого этажа. То есть доступ в дом перекрыт. И тем не менее надо попасть внутрь – иначе не будет ни фактов, ни доклада, ни… ни вообще ничего.

Однако не только по-настоящему безвыходные положения случаются куда реже, чем принято думать, но и, так сказать, безвходные. Нужно только знать обстановку лучше своих противников и как следует подумать. Гер был уверен в том, что обстановку он знает намного лучше: за минувшие годы успел изучить этот дом не хуже, а может быть, даже лучше, чем собственное жилище. Оставалось только хорошо поразмыслить.

Двери и окна исключены. Это, можно сказать, официальные входы. А какие еще есть? Предпочтительно – такие, о каких противник еще не узнал или не догадался.

Первое, что пришло в голову, – гараж. Еще один дополнительный вход. Он хорош тем, что его ворота и узкая дверца в одной из створок не просматриваются из жилых помещений, да и из кухни тоже. Из ванной второго этажа – да, но там окно – узкая горизонтальная щель под самым потолком, и вряд ли там выставлен постоянный наблюдатель. И все же этот путь не годится, потому что и гаражные ворота, и дверца оборудованы сигнализацией (кому и знать это, как не ему: Гер ее своими руками устанавливал еще в самом начале знакомства, Вирга тогда рассчитывала вскоре обзавестись хотя бы простеньким агриком, жаль, что доходы оказались ниже предполагавшихся; ничего, теперь он обязательно подарит ей такую машинку, то есть – сразу же после свадьбы). Да, сигнализация существовала, и включалась она автоматически с закатом, и трудно было рассчитывать на то, что противник, укрепляясь в доме, вдруг решил отключить ее; скорее наоборот, будь она даже вырубленной, ее активировали бы. А сигнал вторжения – это тревожное мигание ламп и сирена, которая и покойника разбудит. Нет, этот вход закрыт.

Что еще? Разумеется, вентиляция. Ее шахта не очень, правда, широкая, но протиснуться можно, выходит, естественно, на крышу. Ниже, на уровне чердака, начинаются вентиляционные каналы, уходящие вниз и в стороны, так что ни одно помещение не остается без вентиляционного выхода. Но лишь один канал настолько широк, что им можно воспользоваться: кухонный. А впадает он в большой вытяжной колпак над плитой. Так что если даже удастся беззвучно протиснуться по нему, единственным результатом станет, что сверзишься на плиту. Будет много шума и еще больше – нежелательных последствий.

Зачеркнуть и этот путь. Что же остается?

А вот что: коммуникационная труба. Последняя возможность.

Что это такое? Она состоит из толстых твердопластовых секций, внутренний диаметр – восемьдесят сантиметров. В ней проходят: силовой кабель, противопожарная труба, труба канализации, ВЧ-кабель (для периодической дезинфекции дома), оптокабель – информационный, еще всякая мелочь. Места остается достаточно, чтобы пролезть человеку. Собственно, для такого домика труба великовата, но это уже плоды стандартизации: точно такая же ведет и к башне на тысячу квартир… хотя нет, если больше шестисот, кладут две трубы. Восемьдесят сантиметров – стандарт. Слава стандарту!

У трубы, естественно, два конца. Один, дальний, берет свое начало в уличной вертикальной шахте, которая находится очень близко, там же начинается и вторая такая же труба, что ведет к дому по ту сторону улицы, в дальнем углу обширного сада. Так что попасть в трубу – не проблема. Второй же конец – под домом – кончается, как ни печально, тупиком: его замыкает толстая плита из того же материала, что и все трубы, и кабели там расходятся каждый в своем направлении, проходя через эту плиту. Для труб очень удобно, а вот для человека нет: пробить лаз в этой плите можно только направленным взрывом, и это даже не обсуждается.

Значит, и тут – облом. Но, однако, ноги ведь зачем-то привели полицейского именно к крышке уличного люка и заставили, согнувшись и напрягаясь, поднять его, открывая вход в колодец?

Как говорится, дурная голова ногам покоя не дает. А вот хорошая память, наоборот, заставляет руки, ноги и все на свете выполнять полезную работу.

Потому что память вовремя вытаскивает из своего запасника очень нужную информацию о том, что труба, уже под домом, проходит, в частности, под гаражом. Гараж же оборудован всем, что требуется для его нормального функционирования, в том числе и смотровой ямой. И труба не только граничит своим правым боком со стенкой ямы, но между ними имеется и отверстие, закрытое, правда, дверкой, открывающейся из ямы, а не из трубы, но это уже детали. Дверка служит для того, чтобы весь мусор, какой неизбежно скапливается в такой вот яме, можно было смыть прямо в трубу, откуда он проследует туда, где ему быть и полагается. Дверца не очень широкая, но если постараться, пролезть можно. И окажешься в гараже, миновав всякую сигнализацию. И даже если в гараже сидит какой-то, скажем, дежурный, то он – если не очень шуметь, конечно, не спохватится: яма накрыта крышкой, пластиковым щитом соответствующих размеров, поскольку по назначению она не используется. Останется лишь прислушаться, и, если чье-то присутствие не подтвердится (а человек, даже ведущий себя тихо, постоянно издает множество звуков, уловимых острым, хорошо тренированным слухом), можно будет сдвинуть пластик в одном углу, там, где ступеньки, настолько, чтобы оказаться собственно в гараже. А оттуда дверь ведет в подвал; но пока достаточно и вот этого плана – оказавшись перед той дверью, можно будет развивать его дальше, обстановка покажет – как.

«Бедный мой мундир, – мельком подумал Гер, утвердившись в колодце на скобтрапе и не без проблем возвращая круглую крышку на место. – Если и не порву, то для чистки он уж точно созреет, а в чем я выйду на службу? Придется надевать тот – третьего срока… Не парадный же? Да ладно – обойдется как-нибудь».

Никогда раньше Гер не позволил бы себе такое вот поверхностное отношение к бытовым проблемам. Вот как неожиданные обстоятельства изменяют человека – быстро и неожиданно.

Вниз, скоба за скобой. «Ага, вот вход в трубу. Восстановить ориентировку, не то поползешь вовсе не в том направлении. Мне – на север. Где он? Вот.

Ничего, пролезть можно. Значит – вперед, время уходит, а они там…»