Его высокопреосвященство, приор обители, еще и еще раз перечитывал текст, несколько минут тому назад полученный от его святейшества омниарха, главы Храма – Единой Веры в мире Альмезот. Текст был кратким, и в нем все было понятно, однако при этом ничего не было ясно.

На немолодом лице приора, обычно спокойно-замкнутом, возникло выражение самого искреннего удивления. Но тут же его сменило другое, свидетельствующее о хмурой озабоченности. Потом на губах возникла хотя и слабая, но, несомненно, ироничная улыбка. И в заключение губы вытянулись, чтобы издать протяжный свист, совершенно несовместимый, казалось бы, с высоким саном иерарха.

Над посланием поневоле пришлось задуматься.

Все было бы совершенно просто, если бы в обитель прибыла одна группа из шести человек. То есть все и было просто: группа объявилась накануне ночью, и поскольку уведомление омниархии было к тому времени уже получено, к людям отнеслись со всем уважением и благожелательством и сегодня с раннего утра дали им возможность ознакомиться с обстановкой, в которой защитникам веры предстояло выполнять свое задание. И разговор, что состоялся между приором и командиром прибывшей шестерки, был проведен именно так, как его и следовало провести с таким собеседником. А что он именно таков и люди его таковы, какими посчитал их приор, у него не возникло ни малейших сомнений: очень уж хорошо все совпало: откуда-то с давних времен знакомая омниарху шестерка псов Господних, а может быть, и не Господних, об этом лучше было не думать, – именно так и должна была, по мнению иерарха, выглядеть. К чему же тут можно придраться? Приор отлично знал, что омниарх Примул его недолюбливал, слишком уж расходились их взгляды на Церковь, ее сущность и назначение. Но сместить его Примул не решался – в Храме приор пользовался авторитетом; у самого же настоятеля имелись веские причины быть довольным своим саном и местом, и он не хотел рисковать ни тем ни другим – до поры, во всяком случае, если, конечно, не возникнет жизненной необходимости в этом.

Но вот появилась еще и вторая группа, пока еще ожидающая допуска в стены обители; и оказалось, что одна из них является на деле как раз теми, кого следует опознать и то ли просто задержать, то ли уничтожить прямо здесь. И опять-таки все было бы ясно и понятно – если бы знать, кто из них: первая шестерка или вторая? Ни на тех ни на других этого не было написано. Однако определить, сделать выбор следовало безошибочно. И не только потому, что личная судьба его зависела от результата; она, конечно, была приору дорога, однако важнее было другое: служение Творцу. Вот перед ним провиниться было бы самым ужасным. Но и возможный гнев омниарха тоже никак не назовешь подарком судьбы.

Ох, омниарх Примул, твое святейшество…

Невольно стало вспоминаться, как легко – не в смысле нагрузки, но духом – совестью легко служилось при старом омниархе, старце Курофаге, добром, но недалеком. Власть Храма тогда еще далеко не была столь сильной, какой быстро сделалась при новом омниархе Примуле, личности, которую многие почитали загадочной. Он взялся как бы ниоткуда; то есть брат Примул известен был давно, но очень немногим, принадлежал он к братии обители пресвятого Иркола и ничем среди окружающих не выделялся. Тихий был брат и скромный, занимался в обители всякими мелкими хозяйственными делами, даром слова не обладал и потому говорить вообще не любил и уж подавно – на высокие темы. И вдруг неожиданно для всех выступил с прокламацией, посвященной только что завершившейся Ассартской войне. На Альмезоте о таком мире – Ассарте, как и о других участвовавших в этих событиях мирах, никто толком и не знал, уж очень далеко это было, почти никаких отношений с ними Альмезот не поддерживал, а что там воевали – так где-нибудь всегда воюют, так уж устроен мир. Но брат Примул ухитрился на этом примере показать, к каким бедам и несчастьям приходят миры и народы, где не признают церковной власти, ею пренебрегают, и предупредил, что и Альмезоту грозит такая же судьба, поскольку и в нем Храм всерьез никем не принимается, и что последний срок настал, чтобы исправить положение. Не успели еще прочие власти прийти в себя и должным образом оценить такую диверсию, как за спиной брата Примула выстроилась уже немалая когорта его сторонников, и не только из духовного сословия, но и людей мирских, как ни странно – не из бедных, а располагавших очень даже серьезными средствами. Так что буквально в считаные дни власть Храма, до той поры причислявшаяся к власти общего плана, то есть стоящей где-то позади всех, перемахнула через средний план и, энергично работая локтями, возникла уже на плане первом. Это как раз совпало с кончиною омниарха, его святейшества старца Курофага, на место которого срочно собравшийся капитул единогласно (правда, после достаточно бурной дискуссии) избрал именно брата Примула. Одно время люди, интересующиеся политикой, довольно оживленно толковали о том, что брат Примул был инициирован Высшими силами, иначе бы ему и за три жизни не пробиться на столь высокий уровень. Однако предполагать, конечно, никому не запрещается, но порой предаваться этому занятию настоятельно не советуют, так что разговоры на эту тему пригасли достаточно быстро. Новый же омниарх сразу показал себя человеком, способным не только принимать крутые решения, но и добиваться их реализации, так что сейчас власть Храма была, как уже упоминалось, самое малое – одной из трех главных, успешно соперничая даже с Авторитетной, а по мнению многих экспертов, фактически стала первой. Его высокопреосвященство приор обители некоторое время чувствовал себя очень неуверенно, поскольку был человеком Церкви, а по нынешнему своему положению был вынужден реализовать дела, направленные не к укреплению и воспитанию в людях Духа, а скорей наоборот. Эта его нерешительность была замечена омниархом, после чего последовал совершенно недвусмысленный окрик. В смысле: или ты делаешь как надлежит, или снимешь свою красивую шапочку-кораблик и в лучшем случае вылетишь за стены, а в худшем – пойдешь рядовым братом чистить свинарники без всякой надежды на повышение до конца жизни. Намек был усвоен, и с той поры отец приор, отбросив сомнения, истово выполнял все, что требовалось, и даже чуть больше, а рвение никогда не проходит незамеченным. Иными словами, все опять пошло хорошо и так катилось до недавних времен, когда пришлось самому лично решить очень серьезную задачу, а именно – сделать выбор между двумя линиями жизни, и выбрать безошибочно: приор понимал, что будет его ожидать в случае, если он определится неправильно. Иерарх задал себе вопрос: «Можешь терпеть?» – и сам же ответил: «Могу». – «А ради чего?» – «Уповаю на мудрость и милость Божию». Тут ему бы очень помогло обращение к Высшим силам, как он не раз делал раньше; жаль, что такой возможности у него не сохранилось: по соглашению всех властей Альмезота после провала затеи с универсальным оружием и новым заводом всю планету закрыли мощным полевым экраном, сквозь который могли пробиться лишь сигналы самых мощных установок, каких в обители не было, или же излучения людей, наиболее продвинутых, а к таким приор, увы, пока еще не причислялся. Так что пришлось смириться и, как стало при омниархе Примуле модно, Высшей силой в мире почитать деньги, как, собственно, считало и все прочее население этого мира, а теперь и духовенство, да и всех других миров, как говорили, тоже.

Но вот угодно стало Небу сделать так, что возникла необходимость определиться окончательно и бесповоротно. И он сделал выбор. И облегченно вздохнул, полагая, что самое трудное позади.

Однако снова что-то потребовалось сделать немедленно. Первая из прибывших групп, раскассированная по парам и работающая в разных точках города, еще не вернулась и появится здесь не ранее, чем к трапезе. Но доклады братьев, возглавлявших пары, по связи поступали регулярно – и, судя по ним, люди из первой шестерки вели себя так, как и ожидалось: спокойно, уверенно, с усердием просматривали всех окружавших их людей в поисках скрывающихся врагов порядка (приор при этих словах невольно усмехнулся), попутно выслушивали объяснения, но не задавали никаких вопросов, способных пробудить подозрения. А ведь ведущими в парах были люди опытные, хорошо умеющие по самому ничтожному отклонению от нормы в поведении своих спутников создать полную картину его тайных мыслей и намерений. Сам омниарх постоянно заботился о том, чтобы в братию обители направлялись профессионалы самые способные и натасканные. Нет, люди первой шестерки, начиная с человека, возглавляющего ее, никаких подозрений пока не вызывали.

Что же, это позволяет сделать предварительный вывод: люди первой шестерки ни в чем вредном не замечены, и поводов, чтобы посчитать их враждебной группой, нет.

Можно считать, что половина работы сделана. Но остается другая: проанализировать и вторую группу, до сих пор ожидающую под бдительным присмотром то ли разрешения на вход в обитель, то ли…

С ними придется разговаривать самому. Есть две возможности: пригласить, как и в первом случае, их старшину сюда или же самому выйти туда, к ним. Если предположить, что именно эти люди являются врагами, то в какой обстановке они будут чувствовать себя более уверенными и, следовательно, чуть менее собранными, напряженными, готовыми к психическому или физическому маневру: в стенах или на природе, вне стен? Снаружи, конечно: там в случае обострения гораздо больше возможностей для успешного отхода, сопротивления, для чего угодно. Значит, как ни неприятно, но придется выйти к ним. Еще и потому, что ведь обо всех своих действиях доведется подробно докладывать, и совсем неплохо прозвучит, что вот, мол, не считаясь с риском, пошел на личные контакты в неблагоприятной обстановке – ну, и так далее.

Хотя, по правде говоря, риск минимальный, практически его вообще нет: братьев-стрелков – и видимых, и располагающихся скрытно в гнездах – на порядок больше, чем шесть, и стреляет каждый из них прекрасно.

Но не в этом же дело, не в этом! Легко ли станет – дать сигнал к уничтожению? Не приведи Господь…

Но решение принято, и медлить больше нельзя.

Отец приор вызвал дежурного брата. Спросил отрывисто:

– Мое сопровождение?

– В готовности, ваше высокопреосвященство.

– Передайте: к главному подъезду. Я выхожу.

И – неторопливо, плавно, прямо-таки величественно направился к двери.