– Суд приступает к установлению личности обвиняемой. Обвиняемая, назовите ваши имена – первое и родовое.

– Я Зора Мель, ваше достоинство.

– Ваше первое имя – Зора?

– Совершенно верно, Ваше достоинство.

– Имена обвиняемой установлены. Обвиняемая, вы имеете право выразить недоверие составу суда и ходатайствовать о его замене – лично или через вашего защитника.

– Ваше достоинство, я полностью доверяю составу суда и не намерена просить его замены. Что касается защитника, то я буду осуществлять свою защиту сама.

– Зора Мель, знакомы ли вы полностью с уголовным делом, рассмотрение которого только что начато нами? Понятна ли вам сущность выдвинутого против вас обвинения?

– С делом знакома, хотя на внимательное изучение документов у меня не было достаточного времени. Тем не менее сущность обвинения мне понятна.

А именно: меня обвиняют в заранее обдуманном убийстве промышленника Рика Нагора, совершенном с применением особо жестоких способов.

– Признаете ли вы себя виновной в предъявленном вам обвинении?

– Ни в коем случае.

– Обвиняемая, отвечайте внятно: да или нет. Признаете или не признаете. Изящные обороты речи тут, я полагаю, неуместны.

– Разумеется, ваше достоинство. Нет. Не признаю.

– Обвиняемая, я хотел бы, чтобы вы не отвечали столь скоропалительно, но обдумали бы свой ответ как следует. Напоминаю вам, что чистосердечное признание если и не уменьшает вины преступника, то, во всяком случае, позволяет суду более благосклонно отнестись к той мере наказания, какая будет объявлена в приговоре.

– Только в том случае, ваше достоинство, если суд признает меня виновной.

– Разумеется. Я имел в виду именно такое положение вещей. Конечно же, вряд ли кто-нибудь сомневается в том, что суд примет свое решение лишь после объективного и тщательного исследования доказательств и других аргументов, какие пожелают выдвинуть обе стороны, участвующие в процессе.

Только в таком случае.

– Именно на такое расследование, ваше достоинство, я и рассчитываю.

– И не ошибетесь.

– Ваше достоинство, хочу заявить следующее: я не убивала Рика Нагора и потому невиновна. Тем не менее, если аргументы обвинения покажутся мне достаточно убедительными – я, возможно, признаю себя виновной.

– Я не вполне понял вас, обвиняемая. Как прикажете это воспринимать?

– Буквально, ваше достоинство. Поверьте, я сказала эти слова по причине моего искреннего уважения к суду и к вам лично, а также полного понимания той нелегкой ситуации, в которой суд в данный момент оказался.

– Вы намерены оскорбить суд? Поверьте, это никак не облегчит вашего положения.

– О, что вы, ваше достоинство. Но я не сказала ничего обидного для суда, во всяком случае, я так думаю. Я лишь искренне изложила мою мысль. Вы понимаете, я более чем уверена в том, что господин обвинитель, а также та служба, которая занималась предварительным следствием и потратила немало труда, чтобы породить на свет такое количество записей, снимков и всего прочего – я вижу тут даже предметы моего личного гардероба, – все они, вместе взятые, просто не могли не собрать такого обилия доказательств и аргументов, вполне качественных, какое неизбежно произведет на суд требуемое впечатление. Так что и вы, и весь состав суда уверится в необходимости признания меня виновной и вынесения соответственного приговора, я полагаю – весьма серьезного. Но если я при этом буду настаивать на собственной невиновности и вообще непричастности к этому преступлению – разве что в качестве потерпевшей, и буду делать это совершенно искренне и чистосердечно, то и это обязательно найдет отклик в вашей душе. Да и не только в душе, потому что, ваше достоинство, ваши седины свидетельствуют о богатейшем опыте, а ваш молодой, острый взгляд – о глубокой проницательности. Иными словами – вы умеете определять виновность или невиновность подсудимого не только по материалам дела и показаниям свидетелей, но и по собственному впечатлению, которое у вас неизбежно складывается, хотя порой вы сами этого и не ощущаете. Так вот, такое впечатление у вас сложится, уверяю вас. И после того, как вы вынесете мне приговор – а он может оказаться и смертным, – а еще более – после того, как он будет приведен в исполнение, вас начнет, с каждым днем все глубже, терзать мысль о том, что я все же была ни при чем и оказалась лишь жертвой рокового стечения обстоятельств. И оно надолго, а может быть, очень надолго испортит вашу жизнь – в первую очередь потому, что вы перестанете верить в себя как в носителя справедливости, верить так убежденно, как вы верите в это сейчас. А ведь эта вера – главное, что есть у вас в жизни, и самое дорогое. Будь я обижена на вас или просто рассержена тем, что мне, невиновной, приходится стоять перед судом и отражать нападения, я бы сказала себе: «Ну, пусть так и делается, и это будет твоим приговором твоим судьям». Но я испытываю к вам, ваше достоинство, самые теплые чувства, и потому так и решила: если я в конце концов признаю себя виновной, то вам это принесет облегчение, и в ответ на угрызения не столько совести, хотя она у вас вероятно есть, но подсознания вы сможете возражать самому себе: «Но ведь в конце концов она созналась, вынуждена была сознаться – и, следовательно, никакой судебной ошибки не было, и быть не могло!» Вот чем было вызвано мое заявление, ваше достоинство.

– Я требую тишины в зале! Пристав, озаботьтесь, наведите порядок. Гм. Подсудимая, суд выслушал ваше заявление с сочувствием, но поскольку вы в нем ничего не требуете, рассматривать его не будет.

– Ваше достоинство, позвольте задать подсудимой вопрос.

– Советник, сейчас мы перейдем к судебному следствию, и вы, как обвинитель по делу, получите полную возможность сделать это.

– Мой вопрос касается только что сделанного ею заявления.

– Хорошо. Разрешаю.

– Подсудимая, если ваши чувства к суду действительно таковы, какими вы пытались их изобразить, почему бы вам не осуществить ваше намерение, не откладывая на какой-то срок? Иными словами: почему бы сразу, вот сейчас, не признать себя виновной? Вы бы сэкономили всем – и суду, и нам, да и себе самой – много времени и сил, а вы ведь не единственный, к сожалению, преступник в нашем прекрасном мире Неро, нашего внимания ожидают и другие. Ответьте, пожалуйста: вы согласны?

– Господин обвинитель, позвольте на ваш вопрос ответить моим: а вы что, любите получать деньги, не работая? Такой солидный мужчина, как вы, просто не может быть халявщиком. Не должен. Поэтому мой ответ: нет, не согласна. Вы сначала докажите суду – и мне тоже, кстати, – что у вас действительно имеются серьезные основания считать меня виновной. Признаюсь, среди материалов дела я таких не обнаружила. Но, может быть, я оказалась невнимательной? Вот и хочу, чтобы вы доказали это всем нам.

– Вторично требую полной тишины в зале! В противном случае публика будет удалена. Представителей средств информации прошу сделать свою деятельность менее активной, обилие вспышек мешает сосредоточиться. Благодарю. Переходим, наконец, к судебному следствию. Обвинитель, можете приступить к допросу свидетелей. Подсудимая, обращаю ваше внимание на то, что со стороны защиты, то есть с вашей стороны, в списках свидетелей нет ни одного имени. Возможно, вам отказывали в возможности привлечения к делу свидетелей с вашей стороны?

– Ваше достоинство, я очень тронута вашей заботой, но никто мне ничего не запрещал, потому что я ни о чем не просила. Но я хотела бы назвать моих свидетелей несколько позже, после того, как дадут показания свидетели господина советника.

– Право же, подсудимая, вы все делаете как-то странно, вопреки установившейся практике судебного рассмотрения…

– Ваше достоинство, я надеюсь, что не выхожу за законные рамки уголовного процесса?

– Собственно, пока – нет.

– Обещаю вам и впредь быть паинькой.

– Советник, приступайте.

– …Итак, свидетель, вы сказали, что звонок был получен по вашей линии в три часа двадцать семь минут…

– Виноват, только звонок пришел не по нашей линии, а по пожарной. Потому что там сработала пожарная сигнализация, когда она его жгла…

– Ваше достоинство, протестую. Разве свидетель был там, когда тело жгли? И разве он видел, что это делала именно я?

– Протест принят. Советник…

– Итак, свидетель, вы получили сигнал от пожарных. Что вы предприняли после этого? Подробно, пожалуйста.

– Ну, группа, как положено, дежурный покойник скомандовал – и мы…

– Пристав! Удалите публику из зала. Я предупреждал вас, дамы и господа. Сможете вернуться после перерыва – при условии соблюдения полнейшей тишины. Вы не в комедии! Свидетель, как понимать, что дежурный покойник скомандовал? У вас там что – покойники дежурят?

– Уж извините, ваше достоинство, я сдуру… Понимаете, мы сами себя – всех, кто работает в Службе покоя, называем покойниками, так издавна повелось. Те – пожарники, хотя правильно – пожарные, мы – покойники, привычка такая…

– Продолжайте, свидетель.

– Ну, значит, мы прибыли. Вошли, все было открыто, потому что пожарные уже там были, все погасили, вонь стояла такая – не приведи господь. Да вы знаете, наверное, как бывает, когда человечину жгут. Ну, и все заляпано кругом пеной, конечно. Вошли и видим: посреди комнаты лежит на ковре тело, то есть то, что от него осталось – огарок, в общем-то. Ковер, можно считать, погиб, дорогой такой ковер, толстый… Ну, мы пошли дальше – и нашли девушку, спящую вроде бы… Аппетитно так лежала, все наружу… Ну, разбудили. Препроводили к телу… Она увидела – и ну реветь, вся в слезах и в пене…

– Свидетель, скажите, видите ли вы эту девушку в этом зале?

– Вижу, совершенно точно. Вон же она – на скамье подсудимых, как это называется. Она самая.

– Это ее вы увидели там?

– А кого же еще? Ну, не только ее, понятно: там еще двое пожарников было, обрабатывали углы – так, на всякий случай, знаете ли. Так полагается.

– Продолжайте. Что вы делали дальше?

– Ну, я стал составлять протокол осмотра места происшествия, потому что был старшим в группе, а ребятам приказал девушку задержать. А потом прибыл вызнаватель Смирс, и мы девушку передали ему и стали искать свидетелей. Они нам объяснили, что эту девушку хорошо знают, она, значит, давно уже жила с убитым – то есть тогда, когда он был еще живым и здоровым. Была, в общем, его любовницей…

– Хорошо, этих свидетелей суд еще допросит в дальнейшем, не надо пересказывать их показания. Советник?

– Благодарю, у обвинения вопросов больше нет.

– Подсудимая, желаете ли задать свидетелю какие-либо вопросы?

– Да. Оказывала ли я какое-то сопротивление, когда его спутники уводили меня?

– Свидетель, ответьте.

– Ну, чтобы сопротивляться, так сказать, физически – этого не было. Но все время повторяла, можно сказать даже, кричала: «Рик, Рик! Это Рик!» Но это уже Смирс потом проводил с нею опознание, он бы мог рассказать – если бы был еще жив.

– Подсудимая, ответ вас удовлетворяет?

– Вполне, ваше достоинство. Еще один вопрос: а в спальне или на мне были какие-нибудь следы пепла? И чем его сожгли – чем-то облили горючим, или как-то иначе?

– Мне отвечать? Ну, таких следов не обнаружено, это же видно из протокола осмотра. А сожгли его, конечно, из дистанта, он же сжигает насквозь, а если облить горючкой – обугливается сверху, а нутро сырое, это надо долго поджаривать, чтобы… Хотя вообще-то это не ко мне вопрос, а к лаборатории. Только могу заранее сказать: она ничего другого не даст, потому что это и так видно. Дистант, точно. Только на месте происшествия его не оказалось.

– То есть, может быть, дистанта и вообще не было?

– Я ведь сказал: это не ко мне вопрос.

– Свидетель, назовите вашу должность.

– Я – судебно-медицинский эксперт Главного департамента Службы покоя нашего мира.

– Являетесь ли вы тем лицом, которое проводило осмотр, опознание и вскрытие тела Рика Нагора, обнаруженного…

– Да, ваше достоинство, я производил осмотр и вскрытие останков, а также присутствовал при их опознании.

– Кем было опознано тело?

– Лицом, которое является подсудимой на этом процессе.

– Других опознающих не было?

– Были, конечно, сослуживцы, прислуга… Но никто из них не смог ответить на поставленный вопрос сколько-нибудь определенно. Это и не удивительно: состояние, в котором находилось тело, практически исключало такую возможность. Оно же не позволило и прибегнуть к идентификации по отпечаткам пальцев или по сетчатке глаз: все это сгорело безвозвратно. Тело было, по сути дела, более чем наполовину кремировано уже на месте преступления. Однако мне удалось добиться достоверного результата при анализе генетического материала. И это несмотря на то, что у жертвы не нашлось не только родителей или потомства, но и вообще никаких родственников ни по одной линии. Возможно, причина в том, что Рик Нагор не являлся уроженцем Неро, и нет даже точных данных о том – когда и откуда он сюда прибыл. Но его генетическая формула все же была однажды снята – когда он регистрировал учрежденную им компанию «Маргина Гравин», и себя – в качестве ее президента. Эти данные имелись как в базе памяти компании, так и в соответствующей базе Службы покоя. Мне удалось выделить генетический материал из останков – и они совпали с компьютерными данными.

– Таким образом, вы уверены в том, что останки принадлежат именно Рику Нагору?

– Безусловно. Думаю, что это ясно видно из моего заключения – оно имеется в деле.

– Благодарю вас за точный ответ. Теперь скажите вот что: позволили ли осмотр и вскрытие тела определить способ, каким жертва была лишена жизни? Иными словами – каким именно образом этого человека убили? Был ли он сожжен живым, или сначала лишен жизни, а потом уже предпринята попытка сжечь его?

– Боюсь, что полная ясность в этом вопросе не может быть достигнута. Видите ли, скелет – а это и есть более или менее сохранившийся материал – не носит выраженных следов какого-либо насильственного действия. Нет следов применения холодного или огнестрельного оружия, нет переломов – в частности, череп не носит следов каких-либо ударов и иных поражений, ну, и так далее. Однако все мы понимаем, что и нож, и пуля могли пройти сквозь мягкие ткани, не задевая костей; это было бы совершенно естественно, если бы оружие находилось в руках опытного субъекта, профессионала. Равным образом человек не был повешен, в таком случае почти неизбежен перелом шейных позвонков. Однако он мог быть удушен, скажем, при помощи подушки – которая, судя по протоколу, на месте преступления не была обнаружена; человек мог быть отравлен – хотя найденные в соседнем помещении остатки блюд и напитков не содержали никаких следов ни одного из известных нам ядов; в воздухе, также подвергнутом анализу – я имею в виду образцы, изъятые на месте преступления, содержатся следы табачного дыма, очень много веществ, входящих в состав противопожарной пены, следы сильно пахнущих веществ, входящих в состав как женской, так и мужской парфюмерии – но никаких агентов, вдыхание которых могло бы вызвать смерть. Вот почему, советник, я затрудняюсь определить способ, каким убийство было совершено – если человек был умерщвлен до сжигания.

– Однако вы уверены в том, что это именно убийство, а не, скажем, скоропостижная смерть вследствие остановки сердца или чего-либо подобного?

– Я, ваше достоинство, склонен считать это именно убийством по, так сказать, косвенным признакам. Конечно, более точной формулировкой являлось бы просто «смерть по неустановленной причине», однако согласитесь: если с близким вам человеком случается, скажем, сердечный приступ, вы вряд ли станете пытаться сжечь его тут же на месте, рискуя вызвать пожар. Вы, скорее всего, вызовете медиков – в надежде спасти его, и если это не удастся, то остается ведь еще «срок надежды» – в нашем же морге. А если человеку, находящемуся рядом или во всяком случае поблизости, вовсе не хочется, чтобы умирающий возвратился к жизни, то вряд ли он, находясь в здравом уме, станет проделывать что-то, подобное сожжению: ведь если человек умер естественной смертью, то его тело послужит лучшим свидетельством отсутствия чьего-либо злого умысла или действия. Если же по каким-то причинам тело нужно все-таки ликвидировать, то ведь известно немало способов сделать это, не оставляя следов: вывезти и где-нибудь закопать или утопить, или поместить в ванну и растворить в кислоте, не поднимая никакого шума – человек в таком случае будет считаться находящимся в безвестном отсутствии достаточно длительное время, которое злоумышленник сможет использовать в своих интересах…

– Свидетель, хочу напомнить вам, что вы не должны читать лекцию о способах совершения преступления: на людей с неуравновешенной психикой ваши наставления могут повлиять не самым лучшим образом.

– Ваше достоинство, я хотел лишь, чтобы у суда возникла полная ясность по поводу того, что, строго говоря, нет достаточных оснований считать происшедшее именно убийством – я имею в виду прямые основания. Что же касается косвенных, то хочу сказать следующее: именно попытка, глупая, наивная и логически необъяснимая уничтожить тело путем его сжигания свидетельствует о том, что лицо, обвиняемое в убийстве, действовало в то время в состоянии невменяемости. Необходимо проведение психиатрической экспертизы подсудимой для определения степени вменяемости подсудимой. Потому что если она была невменяемой – а сделанное ею тут заявление, да и все поведение, свидетельствует об определенном нарушении психики, – то она подлежит не наказанию, а лечению, и…

– Свидетель, выносить подобные суждения и принимать решения – прерогатива суда, а не свидетелей. Лучше ответьте вот на какой вопрос: каким способом подсудимая – или другое лицо – сожгло тело жертвы? Надеюсь, это вы можете установить достоверно?

– Разумеется, ваше достоинство. Попытка была предпринята при помощи военного дистанта первого класса, работающего на полную мощность. Это оружие обеспечивает испепеление трупа без помощи каких-либо горючих жидкостей или иных легковоспламеняющихся составов.

– Однако такое оружие на месте преступления, как и вообще где-либо, обнаружено не было. Не могло ли применяться какое-либо иное средство для сожжения?

– Отвечаю с уверенностью: не могло.

– Благодарю вас. Подсудимая, есть ли у вас вопросы к свидетелю?

– Разумеется, ваше достоинство. Скажите, эксперт, что я такого сделала, чтобы вы сочли меня сумасшедшей?

– Свидетель, на этот вопрос можете не отвечать. Суд объявляет перерыв до завтрашнего утра. До этого времени подсудимая побеседует с психиатром.