Доктор Сирон вбежал в «предбанник» морга и увидел: простыня, которой еще недавно было накрыто бездвижное тело, оказалась уже отброшенной в сторону, а само тело, свесив ноги, сидело и глядело на вошедшего хотя и мрачным, но совершенно осмысленным взглядом. То есть налицо были признаки не только возвратившейся жизни, но и сознания. Может быть, еще не вполне прояснившегося: об этом говорило то, что встречен был доктор не возгласом удивления и не вполне закономерным вопросом вроде «Где это я и что со мной?», но заявлением:

– Бардак тут у тебя, Мак, честное слово. Тут помрешь, а никто и не спохватится.

Доктор ухмыльнулся: тональность предстоящего общения была этими словами определена, и он постарался ответить в том же ключе:

– Опять нарушаем? Сюда, по-твоему, зачем людей кладут? Чтобы они шум поднимали? Вот посмотри: все лежат тихо, по правилам, а ты и тут отличился. Прямо скандал с тобой.

И, не выдержав все-таки, обнял воскресшего – достаточно осторожно, правда, чтобы не потревожить рану, на которую, впрочем (вернее – на которые, поскольку тут был и вход, и выход), была наложена соответствующая повязка: с телами неопределенного статуса полагалось обращаться так же, как с несомненно живыми.

Подвергнутый объятию похлопал Мака Сирона правой рукой по спине, скорее всего, чтобы убедиться, что с этой конечностью все более или менее в порядке; левая пока оставалась неподвижной – Лен Казус еще не рискнул опробовать и ее. Были и у врача, и у пациента дела и более важные и срочные. У врача в первую очередь:

– Как себя чувствуешь? О прочем – потом. Испытываешь боль?

– Это она меня испытывает, – ответил Казус. – Но в пределах допустимого – если память меня не подводит.

Врач его понял, потому что знал: у Казуса уже и до этого было три ранения, из них, правда, одно легкое. Так что у следопыта было с чем сравнивать.

– Головокружение, слабость?

– Да вроде бы все в норме. Как пуля прошла? Или сидит во мне?

– Навылет.

– Вы тут все замотали, ничего не пойму. Это вход?

– Вход в спине.

– Сильно промазали?

– Судя по месту – выстрел был профессиональный. На-ка, проглоти и запей.

– А ну тебя с твоей химией. Профессионально? Почему же я живой? Хотя… Долго я провалялся?

– Полсуток. Ты не заговаривай мне зубы, глотай. У тебя же сейчас все процессы пойдут в ход, а тебя по сути лечить и не начинали, ты же признан покойником. Чего доброго, начнется сепсис, тогда…

– Эй, эй, ты чего это?

– Не верти задницей, иначе не туда воткну. Да не кривись, это же безыгольный. Вот так…

– Садисты вы все, вот что.

– Да, это ты задал хитрый вопрос: почему ты жив. С этим еще разобраться нужно. Во всяком случае, в коме ты был прямо-таки образцовой, впору студентам демонстрировать. Когда тебя привезли, тут все поверили, что тебе хана. Дежурство не мое было…

Разговаривая, Сирон осторожно снимал повязку. Она не очень-то и присохла: кровотечения почти не было.

– А будь твое – ты, конечно, сразу бы все понял?

– Все – не гарантирую, но в смерти усомнился бы – зная твой пакостный характер. Так вот почему ты жив. Потому что пуля отклонилась – уже войдя в тело. Словно отразилась от чего-то, вместо того чтобы пробить или перебить. Вот посмотрим тебя на просвет…

– Это вряд ли, – сказал Лен Казус.

– Ну, ну. Сейчас вызову машину, доставят тебя в клинику – нашу, ведомственную, и там тобою займутся по всей программе.

– Доктор, я тебе сейчас скажу кое-что, а ты выслушай, пожалуйста, внимательно и крайне серьезно.

– Уже напугал. Слушай, а может, ты не ожил, а просто притворяешься?

– Угадал. Значит, так: никаких машин. Никаких клиник, программ, обследований. Это первое. Дальше: я не оживал, тебе померещилось. Наоборот, настолько недвусмысленно помер, что меня следует, ничего больше не ожидая, отправить в печку.

– Через двое суток, не раньше.

– Через час, не позже. Ну, хотя бы по ошибке; бывают же у вас ошибки? Или вы тут все совершенно безгрешные?

– Знаешь что, Лен? Давай-ка все клером. Втемную я с молодости не играю. Похоже, мотивы у тебя не шуточные. Вот и колись, как вы говорите.

Лен Казус помедлил не более секунды.

– Ладно. Все очень просто. Ты и сам видишь, что меня не машина сбила, не балкон упал и не собаки загрызли. То есть несчастный случай никак не предполагается, пулю в меня всадили, очень ясно представляя, кого выцеливают, и, безусловно, имея на то серьезные причины. Следовательно – что? Торопились, и даже организовать наезд на улице у них не было времени. Иначе они…

– Секунду. Кто – они?

– Сообщу тебе по секрету, как только узнаю. Не перебивай. Иначе, сказал я, они постарались хотя бы ради приличия создать несчастный случай, скрывшегося водителя, угнанный возок и все согласно лучшим традициям. А почему они так спешили?

– Давай, твори дальше.

– Творю. Спешили они, скорее всего, потому, что испугались: видимо, в том месте, где я находился, имелось нечто, чего мне никак нельзя было найти, а если уже нашел – воспользоваться. От других предположений пока воздержусь.

(«А ведь это может быть, если подумать, и привет с Теллуса. Если так, то… ладно, об этом пока – ни слова».)

– И ты знаешь, что это такое? Чего тебе не полагалось найти?

– Догадываюсь. Но об этом говорить не будем. Считай, что это – тайна следствия, а вообще-то сейчас главное не в этом. Объясняю: если я сейчас окажусь живым, да еще у людей на виду, что последует в самом ближайшем будущем?

– Понял. Но не все. Например: если тебя нет, то, значит, и заниматься хотя бы этим же самым расследованием ты никак не сможешь. Или я ошибаюсь и у вас уже и покойников привлекают к сотрудничеству?

– Ничего невозможного в этом не вижу. Но это мое личное мнение, практики же такой, насколько знаю, не существует. Все впереди. Ты прав в том отношении, что я не смогу вести расследования – официального, будучи представителем закона, работником Службы и так далее. Но это вовсе не значит, что я не смогу вести его как некое частное лицо. Совершенно другое.

– По-моему, это уже скорее фольклор. Или чтиво.

– Определения меня меньше всего волнуют.

– А почему ты так вцепился в это расследование? Такое уж оно важное и необходимое? Ну, замочили еще одного денежного мужика – так не первого же и не последнего, в чем же фишка? Или ты у нас такой рыцарь без страха и упрека, что не можешь допустить обвинения женщины в том, что она не делала? Лен, так скорее всего это все же она его и завалила, с дамами такого рода, искательницами приключений, так бывает, у них моральный уровень, как говорится, ниже нуля…

– Вот не знал, Мак, что ты эксперт по этой категории женщин.

– Да это все знают. Так вот: тебе надо лечь в клинику, там, надо думать, начальство обеспечит охрану, а пока тебя будут приводить в полный порядок – попросишь тебя от этого дела отстранить, или как там это у вас оформляется, не знаю. И от тебя отстанут, отсохнут, оставят в покое. Не лучше ли так, чем уходить в подполье?

– В логике тебе не откажешь.

– Сделай так – и порядок. Я звоню?

– Ты не звонишь, а делаешь так, как я сказал.

– Слушай, нельзя же быть до такой степени упертым!

– Можешь говорить что угодно, можешь смеяться – но я сам не могу этого объяснить не то, что тебе, но и себе самому. Срабатывает интуиция – вот единственное, что я знаю. А я привык не только верить интуиции, но и подчиняться ей. Почему? Потому, что если мне что-то удавалось в работе, да и не только в работе, то лишь тогда и потому, когда я шел и поступал по интуиции, а не по логике. А сейчас интуиция говорит, что там – за этим заурядным вроде бы убийством, за женщиной, которая может пострадать, – что-то совсем другое, очень и очень значительное. Кстати, если говорить о той женщине, то я ее едва успел увидеть, да и то со стороны, и потому она для меня сейчас – лишь условный знак, не более, так что – ничего личного. А вот дело, которое я ощущаю, хотя еще и не вижу… Ну что с меня взять, я от природы – легавый и, похоже, таким и останусь если не навсегда, то, во всяком случае, пока сил и желаний хватит. Вот и все, Мак, на эту тему, теперь давай конкретно. Итак: восьмая лежанка освобождается, поскольку ты меня отправил в печку. Урночку оформишь как полагается…

– Лен, я же в печку не отправляю, на то есть другие люди, я только даю заключение…

– У тебя тут наверняка кто-то уже вылежал срок?

– Ну, само собой. Вон тот – в конце, у задней двери. Убедительно созрел, уже запашок пошел.

– Ну и чутье у тебя! Только это не тот запах: гарью несет до сих пор. Ага: это и есть жертва? Можно взглянуть?

– Не знал, что ты мазохист. Хочешь – гляди.

Казус подошел к телу. Откинул полотнище с лица. Поморщился. Снял покрывало целиком. Постоял целую минуту, сканируя тело глазами. Покачал головой. Что-то проворчал под нос. Снова накрыл. Вернулся на свой лежак.

– Ну, этого ты не тронешь: сохранишь для процесса. А в том углу – кто?

– Неопознанный. Ему уже срок выходит. Через три часа.

– Вот и сдай его, как меня. Чуть раньше – ну и что?

– Подведешь меня под монастырь… Ну а ты – что, куда, как?

– Туда, где меня искать не станут. От тебя требуется только… Где мое шмотье? Меня же сюда не голым доставили?

– У нас в кладовке, таков порядок. Потом выдаем родным, если хотят. А не хотят – уничтожаем, понятно.

– Выдашь мне, поскольку я – самый близкий себе человек. И еще одна просьба. Мое жилье вместе со всей начинкой завещано тебе, поскольку, как ты знаешь, человек я одинокий. Кажется, есть какая-то седьмая вода на киселе – на Лиане, в другом конце Галактики, но кроме этого я о них ничего не знаю и не знал никогда. Просьба вот в чем: наследство прими. И сохраняй. Я ведь не навсегда исчезаю – надеюсь, во всяком случае…

– Умеешь ты нагружать людей дополнительной работой.

– Не говори, прямо талант такой у меня. Так вот, хоть раз в неделю – в тот день и час, когда мы с тобой обычно играли партию-другую, появляйся там. Объясняю, зачем: там у меня – кое-какая нештатная аппаратура, так что со своим домом я всегда смогу связаться – даже если мне будут сильно мешать.

– Да уж чувствую, что придется. Теперь, надеюсь, все?

– Рано обрадовался. Ты говоришь – пуля во мне отклонилась.

– Ну, вскрытия, как я уже намекал, не производилось. Но по схеме – впечатление именно такое. Хотя возникает некоторое недоумение: там вроде бы натыкаться ей было не на что, потому что между ребрами она прошла без помехи…

– Ладно. Итак: никакая пуля не отклонялась. Никакой схемы ты не видел по той причине, что такой схемы – с отклонением – компьютер не выдавал. А дал нормальную: пуля вошла, поразила, что надо было, и вышла. Надо тебя учить, как такую схему получить?

– Обойдусь.

– Мак, прямо хоть плачь – такой ты безотказный. И если только все обойдется по-хорошему… А сейчас – тащи мое барахло. Нет, я с тобой пойду, там сразу оденусь.

– Ну-ка, я посмотрю, как ты на ногах держишься. Вон в ту дверь.

Казус пошел. Медленно, не очень уверенно. Врач покачал головой:

– Далеко ли рассчитываешь так уйти?

– Мне далеко не надо. Только не спрашивай: все равно не скажу.

– Тебе виднее, ты мальчик взрослый…

– Да, еще вот что: пожертвуй мне твой коммик. Мой коллеги унесли – как и все прочее. И немного денег.

– Еще чего! Как же я без связи?

– Тут у тебя связь есть, казенная. А как только навестишь мою келью – в столе, в левом верхнем ящике лежит мой новехонький, купил себе в подарок и выдерживал до дня рождения. Бери и пользуйся.

– Тебе только женщин уговаривать: срабатывало бы без осечки.

– Спасибо за совет. Попробую при случае.