Это никак не была просто гигантская куча песка.

Уже при подходе я обратил внимание на странную, ритмическую форму верхней части этого холма, которая становилась все яснее по мере приближения. Возвышения чередовались с провалами, седловинами, и расстояние, разделявшее их, оставалось одним и тем же. Я насчитал четыре таких вершины. Вряд ли это могло быть простой случайностью.

Склоны возвышения были крутыми. Я попытался взобраться наверх; но песок осыпался подо мной, я соскальзывал и после нескольких попыток оказался в том же месте, откуда начинал.

Тогда мне пришло в голову обойти эту формацию и поглядеть на нее со стороны моря. Тот склон – торцевой – отсюда казался совершенно отвесным, подняться там наверняка было невозможно. Но я подумал, что песок там, постоянно орошаемый брызгами от набегавших волн, должен быть твердым. Я подобрал двустворчатую раковину, чтобы ею вырезать в склоне ступеньки; может быть, такой замысел и увенчается успехом. Я бы с удовольствием прихватил с песка и еще что-нибудь; например, какую-нибудь старую тряпку, чтобы соорудить хотя бы набедренную повязку: я не нудист и нагишом даже в полном одиночестве чувствую себя не лучшим образом. Но тряпок в этом мире, увы, не было – как не было и тех, кто их производит.

Вооружившись раковиной, я стал обходить холм, раздумывая о том, что брызги от накатывавших волн почему-то были значительно меньше, чем должны бы, учитывая массу воды и скорость. Сейчас она понемногу увеличивалась: с моря задувал бриз. Это означало, что близок вечер. Об этом же говорило и солнце, неудержимо продвигавшееся по своей траектории, как баскетбольный мяч, в последнюю секунду игры брошенный от противоположного щита через все поле.

Когда я наконец вышел к торцу возвышения, причина несоответствия выяснилась, и я швырнул в воду не нужную более раковину.

Здесь не было склона. Была арка – заостренная кверху, словно готическая, доходившая почти до самого гребня и открывавшая доступ в глубь холма. Нанесенный волнами песок перекрывал вход не выше, чем на три метра, в то время как сама арка имела в высоту – я прикинул – не менее тридцати.

Без особого труда я взобрался наверх и попытался увидеть хоть что-нибудь в открывшемся пространстве.

Сразу это не удалось: как, впрочем, и следовало ожидать, там было темно – во всяком случае, при взгляде отсюда, со стороны света. Возможно, если бы солнце стояло напротив, то оно осветило бы хотя бы ближайшую часть темного пространства; но оно уже миновало нужную точку и сейчас находилось – по отношению ко мне – значительно левее. Озаряло оно только правый от меня край арки. Туда я и направился.

Песок, даже и влажный – не цементный раствор, если и удержится на вертикальной поверхности, то очень ненадолго. Поэтому я сразу же смог убедиться в том, что арка эта была, без сомнения, рукотворной конструкцией.

Из какого материала эта конструкция состояла, я так и не понял. Ни одно название из моего небогатого списка – дерево, металл, бетон, пластик, любым способом обработанная глина – не подходило для обозначения того, что я увидел и потрогал. Правда, сооружение это было покрыто достаточно толстым и плоским слоем соли: видимо, за конструкцией не ухаживали уже очень давно. Годы и годы. Пришлось, проклиная самого себя, снова спускаться, вооружаться раковиной – и, вернувшись, соскребать соль. Когда удалось, наконец, добраться до поверхности, очистив кусочек примерно десять на десять сантиметров, я удивился первозданному блеску открывшегося материала, и мне пришло в голову, что это, может быть, просто стекло, или, вернее, какое-то очень непростое, но все же стекло. Что же, во сне, как говорится, все бывает… А вернее – в Пространстве Сна.

Но ничего более существенного здесь, стоя у входа, узнать было нельзя. Надо было входить в темноту.

Ну что же: самое время было прибегнуть к формулам, которые не раз уже выручали каждого из нас в Пространстве Сна.

Я не замедлил сделать это, и уже в следующую секунду ощутил себя одетым. Кроме рубашки, брюк и легких туфель, я обзавелся сильным фонарем; при мне оказался и мой любимый девятимиллиметровый «магнум», подаренный мне три года тому назад коллегой из Чикагского бюро.

Снарядившись таким образом, я стал спускаться по противоположной, более крутой стороне нанесенного бархана.

Там было не совсем темно, но с каждым моим шагом сумерки все сгущались. Под ногами хлюпала вода – наверное, часть брызг сюда все-таки долетала. Туфли сразу промокли. Но чем дальше я уходил, тем воды становилось меньше, а потом под ногами оказалась и совершенно сухая поверхность. Возможно, она имела легкий уклон в сторону выхода.

Выйдя на сухое место, я включил фонарь и медленно повел им вокруг, по спирали – с каждым оборотом все выше.

Сначала мне показалось, что я ничего не понимаю и, вероятно, никогда не пойму.

Я ожидал увидеть высокие, полого сходящиеся в свод или купол стены – вероятнее всего тоже из стекла, но может быть, и сооруженные из какого-нибудь другого материала.

Не оказалось ничего подобного.

Как бы просыпаясь от прикосновения луча моего фонарика, там, где предполагались стены, засветились и задвигались, одно за другим, какие-то…

Я просто не знал, как это назвать. Не окна, нет. Не экраны. Не выходы куда-то. Не, не, не…

Я словно стоял в центре обширной круглой сцены. А там, где полагалось быть кольцеобразному зрительному залу, по всему периметру сцены располагались – скажем так – выгородки, в каждой из которых были свои декорации и свои персонажи и происходили свои действия, начала которых я не застал и вряд ли смог бы представить себе конец. «Так бывает, – подумалось мне мельком, – в съемочном павильоне киностудии, где по соседству могут репетироваться и сниматься в одно время сцены из современного, исторического и фантастического фильмов».

Осмыслить увиденное мне в первые мгновения показалось невозможным.

Ко всему прочему эти куски времен и пространств, обрывки действий и, возможно, осколки судеб, помимо собственного, внутреннего движения, обладали еще и другим – относительно той площадки, на которой находился я: медленно вращались, не строго по горизонтали или вертикали, но как бы по диагонали, поднимаясь слева снизу в направлении вправо-вверх; вероятно, в это же время за спиной у меня другие подобные же снижались и уходили за горизонт, каким являлась ограничивающая сцену окружность.

Впрочем, может быть, вращались вовсе не они, но та плоскость, на которой стоял я. На собственные ощущения тут, в Пространстве Сна, к тому же не в первом слое, полагаться не следовало: в них слишком много от яви, существующей в узкой рамке того, что мы называем законами природы, и что здесь имеет не большее значение, чем русская грамматика при изучении языка индейцев майя.

Движение, которое я наблюдал, сопровождалось не очень громкими, зато строго подчинявшимися ритму звуками – сухими, не столь глухими, как если бы то был барабан, и никак не звонкими, как звучал бы гонг. «Деревянные звуки», – пришло мне в голову. Одновременно я сообразил, что они не доносятся извне, но как бы рождаются во мне самом и ведут отсчет какого-то времени. Жаль, что я не имел представления – какого именно. Времен здесь могли быть миллионы. Потому что я оказался не где-нибудь, но в Узле, откуда равно достижимы любые макроконы Пространства Сна и в который я хотел попасть уже давно.

Не меньше двух минут я оставался в неподвижности, позволяя двигаться лишь глазам. Я следовал мудрому совету, давным-давно полученному на шоферских курсах от инструктора по вождению: «Если не знаешь, что делать, – остановись и тогда думай».

Я стоял, а в двух десятках шагов передо мною по заснеженной равнине продвигалась воинская колонна. Похоже, это был мотострелковый полк на марше. Полк времен моей юности.

Почему-то в тот миг мне вспомнился комдив Борисов, в последний раз встреченный мною здесь, в ПС, совсем недавно…

Солдаты, кто в шинели, кто в бушлате, нахлобучив ушанки, сидели лицом по движению, нахохлившись, удерживая между коленями «АК» и «СКС». Дула их были заткнуты тряпочками: шел снег, и надо было предохранять каналы стволов от хлопьев, которые потом станут водой. То один, то другой из сидевших время от времени смахивал матерчатой варежкой снег с лица.

Прошла пулеметная, потом – минометная рота, каждый расчет со своим оружием располагался на боковых лавках уральского «козлика», станкач или «миномет-82» – посредине.

Затем – полковая батарея-57, орудия на автомобильной тяге, зачехленные, со снятыми, конечно, прицелами.

Сохраняя дистанцию, своим ходом пролязгал танковый батальон, расходуя драгоценный моторесурс. На одной из башен я заметил номер машины, он был 203.

Я не знаю, откуда они шли, куда и зачем. Похоже, то было время, когда уже закончилась корейская война и не успела начаться ни одна другая. Впрочем, комдив Борисов погиб задолго не только до корейской, но и до Большой войны. Здесь, однако, было Пространство Сна, в котором он с успехом мог бы командовать и римским легионом.

Когда я провожал взглядом хозроту и кухни, исправно дымившие, пространство, в котором это движение происходило, оказалось уже так высоко, что я невольно испугался: на таком подъеме колеса могли и заскользить, и всю колонну снесло бы прямо на меня. Потом улыбнулся: для них там плоскость оставалась плоскостью. И снова опустил глаза.

Легкий катамаран скользил по спокойной воде, лениво поднимавшейся и опускавшейся, словно грудь крепко спящего человека. Солнце светило справа. Катамаран был полинезийский – трое сидели только в одном челноке, вторую опору составляло, как мне показалось, заостренное спереди бревно. Один был вооружен, похоже, острогой, но может быть, то был просто шест. Двое гребли. Да, верно: то был шест, и третий сейчас налаживал парус. Идиллия была полной. Вплоть до мгновения, когда из воды вырвалось сразу несколько – три или четыре – щупалец. Одно вцепилось в борт, второе, а затем и третье обхватили заднего гребца. Он закричал – я явственно услыхал крик. Двое бросились к нему, но ближнему пришлось самому вступить в единоборство с четвертым щупальцем, тому же, что был в носу, просто нельзя было сразу добраться до заднего, слишком узким был челнок. Я напрягся. Неожиданно ощутил в руке что-то вроде гарпуна. И кинулся вперед. Плоскость слегка пружинила под ногами, помогая разбегу. Уже подбегая, я понял, что опоздал: они поднялись слишком высоко, такой прыжок был мне не под силу, разве что с шестом – но для такой цели мое оружие не годилось. Я сделал то единственное, что оставалось: размахнувшись на бегу, метнул гарпун, подражая копьеметателям из олимпийской сборной. Гарпун беспрепятственно влетел в тот микроконтинуум, на миг завис над катамараном – и это было последним, что я смог там увидеть: не успев погасить скорость, я с разбегу влетел в следующее пространство, занявшее тем временем место морского простора.