Я был на этот раз чистой воды американским шерифом – судя по шляпе, из Тексаса (как полагалось мне сейчас произносить это название), со звездой о шести лучах на груди, с двумя револьверами на поясе. На ногах я имел щегольские ковбойские сапоги – правда, почему-то без шпор. В каждом уважающем себя американском боевике непременно возникает такой шериф, хорош он или плох – другое дело, но он есть, и мы привыкли к ним едва ли не больше, чем к собственным милиционерам. Так что я не сомневался в том, что люди, с которыми мне предстояло разговаривать, не станут тратить время на выяснение моего статуса, но без лишних телодвижений начнут, как говорится на розыскном жаргоне, колоться.

Я не совсем точно рассчитал время, поскольку их домашний режим был мне неизвестен. Оказалось, что они ложатся спать намного раньше, чем я рассчитывал. Во сне каждый из них находился, конечно же, в разных континуумах, так что вытаскивать мужа и жену пришлось по отдельности. Это нетрудно, разумеется, но все равно тратишь время. Вообще-то я не люблю добиваться успехов при помощи насланных снов, потому что само присутствие насыла искажает подлинную картину. Но сейчас выбирать было не из чего.

Когда я очутился в том микроконе, где находился в тот миг сам Сорокопут, мне стало немного не по себе: он пребывал в Пространстве Сна не в одиночестве, а вдвоем с весьма выразительной девицей – как пишут в романах, застал я их в позах, не вызывавших сомнений относительно намерений парочки. От раздражения я чуть не сплюнул: мне основательно не повезло. Вырвать человека из романтического приключения означает – сразу же вызвать его крайне неприязненное отношение к себе и полное нежелание отвечать на вопросы. Меня, что называется, угораздило совершить крупную бестактность, чего в яви я себе, как правило, не позволяю. Хотя (подумал я, внутренне усмехаясь) увиденное давало мне лишний козырь в разговоре с ним – учитывая, что присутствовать и участвовать будет и его жена.

Итак, Сорокопут вскочил, разъяренный, даже не стараясь прикрыть свои гениталии. Девица (между прочим, крайне симпатичная и вовсе не на улице подобранная), как мне кажется, не успела даже толком удивиться: краткой формулой я услал ее – даже не знаю, куда, так что в каких краях ПС ее сон завершился – не имею представления, да и не хочу иметь. Что же касается его (при всей растерянности он через долю секунды оказался уже полностью одетым), то следующее сочетание слов и жестов перенесло нас в мой шерифский офис. На всякий случай я пристегнул свидетеля наручником к радиатору отопления (вообще-то там отопления не было, пришлось присочинить его) и приступил к допросу.

– Назовите ваше имя и фамилию, домашний адрес и место работы, – потребовал я тоном, не обещавшим ему легкой жизни.

Он, однако же, оказался не из робких.

– Потрудитесь сказать, что все это означает, – вопросил он достаточно хладнокровно – совсем как человек, не числящий за собой никаких грехов.

– Здесь спрашиваю я, – пришлось напомнить ему прописную истину.

– Это не значит, что я здесь отвечаю!

Таким вот образом. Каков гусь!

– Прекрасно, – сказал я. – Вы отказываетесь отвечать. Может быть, вам угодно вызвать адвоката? Не получится: обвинение вам еще не предъявлено. Да и вообще – никаких адвокатов тут не будет.

– Разговор тет-а-тет, – ухмыльнулся он достаточно нагло.

Чем дальше, тем менее нравился мне его характер. Ну, ладно. В два счета сделаю из тебя оперного певца. Соловья-разбойника я из тебя сделаю!

– Не совсем, – ответил я. – Даю вам несколько минут, чтобы подумать и избрать более пристойную линию поведения. На это время я оставлю вас одного. Но предварительно…

Не закончив, я принялся за дело: включил ящик и заказал клевую порнуху: пусть смотрит. Я сам не однажды прибегал, находясь в Пространстве Сна, к простому способу побега: выйти в Квадрат Сна, то есть уснуть, уже находясь во сне – и таким образом переместиться на второй уровень ПС, оставив удерживающих тебя с пустыми руками. А при таком зрелище на экране, соображал я, он будет делать, что угодно, но уснуть никак не сможет. Вырубить ящик ему не удастся: он прикован достаточно далеко. Все это была, понятно, перестраховка: чтобы пользоваться Квадратом Сна, нужно иметь определенную подготовку, каковой у него, по моим сведениям, не было. Однако же, как любил говорить один мой приятель, пережженного бок пережжет. У него был сильный финский акцент; я имею в виду приятеля, а не Сорокопута, который изъяснялся на южнороссийском диалекте.

– Смотрите и думайте, – напутствовал я его. – Вернусь не более чем через полчаса. Надеюсь, этого времени вам хватит, чтобы прийти в разум.

На самом деле, конечно, ни о каком получасе и речи быть не могло: если считать временем Производного Мира, тут все совершается за считанные секунды. Но большинство людей в ПС бессознательно приравнивает то кью-время, то есть квази-время, в котором они находятся в данный миг, многоканальное и эластичное, к окостенелому Производному времени, которое только и существует наяву. Сейчас я собирался отсутствовать никак не более двух-трех секунд. Но пусть он считает, что у него времени навалом и можно позабавиться зрелищем и заодно придумать, каким способом слинять отсюда, не дожидаясь моего возвращения.

Отправился же я, как всем уже ясно, за его супругой, заранее боясь, что и ее потревожу не в самый удобный для знакомства момент.

Тут, однако, все оказалось в порядке. Мадам Сорокопут, дама весьма видная и чинная, занималась, когда я ее увидел, тем, что руководила каким-то – не могу определить точно, что это было такое: заседание, собрание, конференция, съезд… Народу было много, главным образом – пристойно упакованные женщины, и сидевшая в центре президиума Лариса Савельевна выполняла свои председательские обязанности умело и с удовольствием.

Возможно, это являлось ее любимым занятием, которого наяву ей недоставало; сужу по тому, что она не очень обрадовалась, когда окружавшее ее великолепие растаяло и она очутилась в моем шерифском офисе, на не очень удобном стуле, лицом к лицу с собственным супругом.

Меня, впрочем, больше интересовала его реакция; я не ошибся: он был неприятно удивлен и окатил меня взглядом, словно ведром воды из проруби. Я постарался ответить тем же – с той только разницей, что моя воображаемая жидкость была не столь чистой, не такой холодной и вовсе не из проруби.

– Итак, – сказал я ему, – если вы по-прежнему не намерены отвечать на мои вопросы, мне придется адресовать их даме, которую вы видите перед собой. И, разумеется…

Я не стал разъяснять, что именно «разумеется»: он и так понял. Что касается жены, то она при этих словах несколько насторожилась.

– Спрашивайте, – проворчал он с таким видом, словно я был зубным врачом и, поигрывая бором, предложил ему открыть рот.

Я повторил заданные ранее вопросы. Он ответил; ничего удивительного: в них никакой опасности не было. Но он наверняка предполагал, что за ними последуют и другие – такие, на которые отвечать будет уже не столь просто. Я имею в виду – отвечать правдиво.

Дальше допрос шел примерно так:

Я: Вы являетесь первым заместителем господина Груздя на фирме, если не ошибаюсь?

Он: Вы не ошиблись.

Я: С какого времени?

Он: Последние четыре года.

Я: Какими были ваши отношения с господином Груздем?

Он: Хорошими. Деловыми. Иначе я там и не работал бы.

Я: В какой степени он доверял вам?

Он: Не было признаков того, что он мне в чем-то не доверял. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

Я: Следовательно, можно полагать, что вы были в курсе всех его дел?

Он: Если говорить именно о делах – то, пожалуй, да. Но это никак не относится к его, так сказать, частной жизни.

Я: Вы, разумеется, в курсе всего, связанного с, если можно так выразиться, исчезновением его сознания? С тем, что мы называем его уходом?

Он: Всего – это слишком сильно сказано. Я вообще не могу судить об этом, поскольку мне известен только сам факт – но не причины, его породившие. Предупреждая ваши дальнейшие вопросы, скажу сразу: я ничего не знаю о том, намеренный ли это уход, или следствие какой-то патологии, хотел ли и сделал ли это он сам – или его заставили, применили, так сказать, насилие… И, наконец, если он действительно пребывает здесь, в мире сна, то у меня нет ни малейшего представления о том, где именно он может находиться. Могу, однако, категорически утверждать, что причиной того, что произошло, не могли и не могут быть никакие столкновения с законом, финансовые или иные деловые проблемы и тому подобное. Все налоги аккуратно уплачивались и уплачиваются, средства в пенсионный фонд вносятся, жалованье и премиальные все получают с точностью до минуты, аудиторская проверка не выявила никаких нарушений. Документация в идеальном порядке. Вот все, что могу сказать по этому поводу.

(Я обратил внимание на то, что он применил совершенно непрофессиональное выражение «мир сна». Возможно, он и на самом деле был – что касалось его знаний о ПС – не более чем заурядным обывателем, простым снивцем.)

Я: Как по-вашему – физически в последнее время он чувствовал себя хорошо? Или существовали какие-то признаки неблагополучия?

Он: Я не думаю… Нет, пожалуй – нет. Вообще он не относится к людям, которые, как говорится, сжигают себя. Он никогда не забывал о здоровье и соблюдал определенные, так сказать, нормы.

Я: Прибегал к услугам врачей?

Он: Я имел в виду прежде всего не это. Образ жизни. Не забывал о динамических нагрузках: регулярно плавал, бегал. Упражнялся с отягощениями. Играл в теннис. И, по-моему, все это делал с удовольствием.

Я: Замечал ли он женщин? Я говорю о женщинах вообще, не имея в виду какие-то определенные имена.

(Неожиданно в разговор вступила Лариса Савельевна, хотя я не приглашал ее ни словом, ни движением, ни взглядом.)

Она: Замечать – это не то слово. Он их видел, понимаете, что я хочу сказать? Видел и ощущал.

Он: По-моему, к тебе не обращались. К тому же после твоих слов у шерифа может сложиться мнение, что Николай Савельевич был, так сказать… женолюбом. Но ты же знаешь…

Она (перебивая): Шериф не обратился прямо ко мне, во-первых, потому, что он человек воспитанный. И во-вторых, они тут, у себя, могут просто не знать, что Николай – мой родной брат. Хотя мне казалось, что это всему миру известно. И я знаю о нем куда больше, чем все его сотрудники, весь аппарат, и даже чем ты. А то, что ты тут говорил относительно бабника, то это полная чепуха. С молодых лет женщины привлекали его преимущественно эстетически, как произведения искусства… Хотя, судя по всему, он был, что называется, нормальным мужиком.

Он: Собственно, я и хотел сказать то же самое.

Я: Иными словами, он не производил впечатления человека, которому его тело стало – или становится – в тягость?

Он: Ни в коем случае.

Она: Он был жизнелюбом – вот вам точное определение.

Я: Всегда и при всех условиях?

Он: Н-ну… где-то года три тому назад был период, когда он, по-моему, немного нервничал. Хотя никаких поводов для этого ни в его научной деятельности, насколько могу судить, ни тем более в хозяйственной не было. Может быть, очень незначительное замедление темпа. Он тогда как раз заканчивал разработку первого варианта, самого первого… Вот и все.

Я (к ней): Вам, как его сестре, может быть многое известно о его семейных делах. О взаимоотношениях…

Он: Лара, я бы посоветовал тебе…

Она: Да, я прекрасно знаю, что ты посоветуешь. Но мы же не за чашкой чая, насколько я понимаю. И если шерифа, представителя закона, это интересует, то почему бы мне не ответить ему?

(Такое бывает только в Пространстве Сна, где людей нимало не удивляет ни то, что они вдруг перенеслись из Москвы куда-то в окрестности Далласа, ни даже то, что их допрашивает шериф в Техасе об интимных делах человека, не имеющего к Штатам вроде бы никакого отношения. В ПС существует все, кроме одного: кроме удивления.)

Я: Полностью с вами согласен.

Она: Так вот. Отношения в семье у Груздей самые нормальные. С учетом, конечно, возраста и всего прочего. Днем, разумеется, у каждого свои дела, но вечера они проводят вместе – если у него выдается свободный часок. Проводят, как правило, дома: с годами он стал домоседом. Но свободные вечера у него бывают не так уж часто. При мне они ни разу не ссорились: дома он во всем полагается на Нину.

Я: А вне дома? В делах?

Он (пытаясь перехватить нить разговора): Нина Витальевна никогда не позволила бы себе… Кроме того, ей достаточно и собственных забот. Ее издательский дом «Золотой Век»…

Я: Да-да, мне известно. Сколько, вы сказали, лет они женаты?

Он: Около пятнадцати, по-моему.

Она: Если хотите точно – восемь с половиной.

Я: Ему, если не ошибаюсь, пятьдесят шесть. Опасный возраст, не так ли?

Он: По-моему, пора расцвета.

Она: Что вы хотите сказать? Ах, вы имеете в виду…

Я: Вот именно. Как вы полагаете: не могло ли получиться так, что он – ну, увлекся, скажем так, некоей женщиной, встречаться с которой наяву было бы достаточно затруднительно – и вот он нашел способ пробыть с нею определенное время в уединении… Ну, вы понимаете.

Она: Кто она?

Я: Кто?

Она: Я спрашиваю: кто эта женщина? Вы просто обязаны ее назвать. Юля Козловская? Это, простите, бред.

Я (невольно обороняясь): Да не знаю я никакой «ее». Я всего лишь…

Он: Шериф всего лишь высказал предположение. В их работе, как в науке и в бизнесе, это вполне допустимо.

Она: И все-таки я настаиваю…

Я: Ваш муж совершенно прав: я не имел в виду ничего конкретного. Никакой Юли Козловской или еще кого-нибудь. Это просто версия. Не более.

Она (категорически): очень глупая версия. Николай никогда не позволит себе ничего подобного. Не потому, что… а просто он очень дорожит своей репутацией – в особенности накануне завершения работы, когда все поставлено на карту – и не только его будущее, но и всего мира, может быть.

Я: Благодарю вас. Теперь скажите вот что: при всем уважении господина Груздя к своему здоровью – не был ли он в последнее время чем-то болен? Вполне понятно, что он не стал бы этого афишировать, но вы оба достаточно близки к нему, чтобы если не знать, то хотя бы догадываться. Может ли кто-либо из вас сказать что-то по этому поводу? Такие вещи ведь не обязательно высказывать вслух. Однако у человека меняется настроение, он может как-то по-иному вести себя, иногда даже случайно вырвавшееся слово, полслова могут подсказать многое, непроизвольный взгляд может выдать затаенные мысли или опасения, случайно написанная фраза или сделанный в момент мрачных размышлений непроизвольный рисунок – и многое другое. Может быть, вы видели или слышали что-то такое, но в то время не придали этому значения? Попытайтесь вспомнить, очень прошу вас.

Пауза длилась недолго. Сорокопут кашлянул:

– Право же, не могу припомнить ничего похожего. У него всегда, до самого, как вы говорите, исчезновения оставалось все то же ровное, деловое настроение, он был энергичен, охотно, как всегда, смеялся, слушая анекдоты – он любит, чтобы ему в свободную минутку рассказывали анекдоты, так что все мы заботимся о постоянном обновлении нашего репертуара… Не для того, чтобы угодить руководителю, просто чтобы сделать приятное человеку, которого все мы уважаем. Нет, мне кажется, что он ни в чем не изменился, был таким, как всегда. Если не считать того недолгого времени, о котором я упоминал. Но ведь то было почти три года тому назад! Вряд ли это могло откликнуться сегодня. Как ты считаешь, Лара?..

Она слегка приподняла и опустила плечи.

– Получилось так, что как раз последние две, пожалуй, даже три недели я с ним почти не встречалась. Правда, раза три… Да, три раза мы разговаривали – я ему звонила, просто так, у нас это своего рода традиция: убеждаться, что у другого все в порядке.

Я: Когда вы разговаривали в последний раз?

Она: Сейчас вспомню. По-моему… Да, накануне… накануне того дня, когда… Ах, нет. Простите. Не накануне, а за день до того. Потому что потом он еще проснулся.

Я: Не совсем понял вас.

Она: Мне показалось, что это было вечером того дня – ну, после которого наутро он не проснулся. Но теперь я вспомнила точно: на другой день он еще был у себя. Ты ведь помнишь: ты был в кабинете, когда я звонила, и еще попросил спросить у него – только я не помню, что именно.

Он: Постой, постой… Верно. Назавтра были назначены переговоры с людьми из «Юнайтед Физикс», но днем мы еще не решили, кто будет вести их: он или я. Вот я и спросил – через Лару. Чтобы не пропустить – что-то такое было на экране…

Она: Правильно. И он сказал, что проведет сам.

Я: И провел?

Он: Нет. Вел я.

Я: Почему – если он в то утро еще не…

Он: Рано утром он позвонил мне и сказал, что передумал, что займется другим вопросом.

Я: Каким – не помните?

Он: По-моему, он не назвал конкретно, чем хочет заняться.

Я: И потом?

Он: А что – потом? Я поехал в «Президент-отель», поскольку мы договорились провести переговоры, условно говоря, на нейтральной почве, и…

Я: Он? Что он?

Он: Ага, понял. Он провел тот день в нашем головном институте. У него там шел эксперимент, и он, видимо, решил что-то в связи с ним – может быть, придумал какие-нибудь изменения условий, в этом роде. Мне трудно сказать определенно: я ведь не компьютерщик и не физик вообще, я экономист и занимаюсь, так сказать, прозаической стороной вопроса…

Я: Эксперимент? Не помните?..

Он (перебивая): Я ведь сказал: это не моя игра. Даже если бы я и услышал что-то, какую-то формулировку, вернее – формулу, увидел или даже держал в руках схему – то ничего не понял бы и в следующую секунду забыл.

Я: Понимаю. Скажите, а переговоры были важными?

Он: С моей точки зрения – очень. Но, с вашего позволения, распространяться не стану: это коммерческая тайна, а коммерческая – следовательно, и политическая, и стратегическая…

Я: С моего позволения? А если я такого позволения не дам?

Он: Обойдусь без него. Тут уже я опираюсь на закон, а не вы.

Я: Хорошо. Не стану выпытывать. Какой, вы сказали, это был институт?

Он: Повторяю: наш головной институт. Он называется ПИОН.

Я: В смысле – пи-мезон?

Он: Не знаю, в каком смысле. Не задумывался. Может, просто в смысле цветка. Он так назывался и раньше, когда мы его купили, и мы не стали менять вывески.

Я: Понятно. Скажите: а кто еще мог бы достаточно подробно рассказать вот об этом – на сегодня последнем – рабочем дне вашего шефа? Кто-нибудь, кто в тот день был рядом с ним, а не на переговорах?

Он: Н-ну… Сразу трудно сказать. Зурилов скорее всего.

Я: Кто это?

Хотя я уже хорошо знал, кто это. Но лишняя проверка никогда не мешает.

Он: Директор института, конечно, – другого там нет с такой фамилией. Он был важным лицом в Проекте.

Я: Что значит – был?

Он: А вы что – не знаете? Он свалился в тот же день, когда Груздь не проснулся. Инфаркт миокарда. Вот он за собой совершенно не следил, сколько его ни уговаривали. Хронический трудоголик. Был. Как же вы не… А, ну да, тут же Америка – откуда вам знать такие вещи… Да, лежит в клинике. Почти все время в отключке. Врачи не очень-то обнадеживают. Так что поговорить с ним вам уже не удастся.

Я: Вы полагаете?

Он: То есть как? (Кажется, тут до него доходит, что мы собеседуем не наяву, а в Пространстве Сна.) Ах да… Понимаю. Ну что же, увидите – передавайте привет от меня.

Я: А сами не хотите участвовать в разговоре?

Он: Нет. Плохая примета – видеть во сне покойников, так я слышал. И потом – чувствую, что мне уже пора вставать – там, наяву. Работать-то надо, кто бы там и что бы…

Но у меня оставался в запасе еще один вопрос.

– Скажите еще вот что: кто из людей вокруг Груздя, кроме Зурилова, может лучше и больше всего рассказать о его делах? Я ведь здесь для того, чтобы найти его. Вы, надеюсь, не желаете, чтобы он – там, наяву – умер? Вы ведь хотите по-прежнему работать с ним?

Его взгляд показал, что – хочет.

– Кто же?

Он совсем немного подумал.

– Минаев, наверное. Его шофер. Шеф ездил только с ним. И в тот день в ПИОН – тоже.

В это я поверил. Шоферы обычно знают о своих хозяевах все.

– Где мне лучше всего искать его – здесь, в ПС? В каких палестинах?

Сорокопут ответил без промедления:

– Где-нибудь, где много деревьев. В лесах. Это его увлечение. Шофер, как вы понимаете, – не кабинетный деятель. Сам Груздь – да, он и тут наверняка сидит в четырех стенах. Может быть, вам покажется странным, но мне почему-то думается, что он и скрылся-то для того только, чтобы ему не мешали думать: может быть, у него родилось что-то, еще более сумасшедшее – идея или конструкция… Да. А Минаев – в лесу. Мы его так и зовем: «Леший». Больше ничего сказать не могу…

– Ты и так наговорил слишком много, – упрекнула его супруга. – И вообще: пора вставать. Я слышу будильник. Хотя ты можешь еще подремать минут десять, даже пятнадцать…

Он: Нет уж. Лучше я все-таки встану.

Похоже, им не очень нравилось мое общество.

Да и мне их компания успела достаточно надоесть.

Хотя над словами относительно творческого уединения, пожалуй, стоило подумать. Но не сию минуту.