Клеврец вышел навстречу Милову с таким радостным видом, словно в те давние времена, когда и тот и другой работали в одной конторе, они были закадычными друзьями и встретились, наконец, после долгой разлуки по горячему обоюдному желанию.

Только поцелуев, пожалуй, и не хватало; впрочем, у технетов они, кажется, не были приняты.

— Ну вот и подышали, — сказал сослуживец весьма удовлетворенно. — Давайте теперь вернемся к нашим делам. Итак, господин Милов найден, и мы будем иметь удовольствие поговорить с ним по душам?

Милов вздохнул:

— Увы — боюсь, что ничего не получится: названный вами господин чувствует себя слишком плохо.

Клеврец улыбнулся, и даже, как показалось Ми-лову, некое торжество светилось в этой его улыбочке.

— Представьте, я ожидал этого, — сказал он. — И не теряя времени успел соответствующим образом подготовиться.

— Вы намерены лечить его?

— Лечить? Можно назвать это и так. Его, вас — какая разница? Но довольно разговоров. Идемте.

И, не заходя больше в лабораторию, он размашисто зашагал, жестом пригласив Милова следовать за собой. Охранники тянулись за ними, словно на буксире. Пересекли дворик, направляясь к одной из дверей в глухой стене; она отворилась, словно бы в неё был встроен фотоэлемент, и немногочисленная колонна покинула прогулочное пространство и вышла на простор.

«Интересно, — думал Милов, оглядываясь. — Похоже, я тут уже бывал когда-то. Знакомые места, честное слово. Любопытно… Погоди, погоди — да это ведь… Ну конечно — сразу мог бы сообразить. Меня название это сбило с толку — База. А раньше это называлось Исправительно-трудовой колонией, вот оно как. И бывал я здесь не раз и не два по долгу службы. Только не в такой вот роли. Понятно… Ну, теперь вся география, кажется, становится на места. Это вот сооружение впереди налево было в те времена штрафным изолятором, а там, подальше — жилая зона, бараки. Если свернем направо, окажемся уже в другой зоне — рабочей; где же мы в таком случае только что находились? Ну понятно: в больничке, вот где; а в противоположной стороне остается, значит, ПКТ-ШИЗО. Так, свернули направо, значит — в заводскую. Это не худо. В свое время отсюда даже побеги совершались, по этой причине и приходилось мне сюда наведываться, совершенно верно. Ну что же, одним неизвестным стало меньше в нашей математике — хотя не знаю, может ли это мне помочь и каким образом. А куда же это мы идем? Да вроде бы прямо туда — в цеха. Что же у них там сейчас размещается? Если мои прикидки оправдываются, там должно быть это самое производство — секретное. А почему бы и нет? Ладно, хватит гипотез; сейчас надо настроиться на предстоящую работу…»

Но они вошли уже в рабочую зону; возглавлявший колонну Клеврец остановился. Охрана осталась в трех шагах, образовав вокруг них равносторонний треугольник; такая служба была для них, видимо, делом привычным.

— Сейчас вы подвергнетесь некоему процессу, — сказал сослуживец очень довольным голосом. — Воздействию, какое оказывается на всех в той или иной степени неисправных технетов. Вы ведь технет, не так ли? Вы утверждали это, ваши уверения зафиксированы, и мы не станем от них отвлекаться, чтобы не навлечь на вас новых обвинений. Мы вас вылечим. Но перед тем, как это приятное событие произойдет, хочу кое о чем предупредить и даже, может быть, предостеречь. Вы, не сомневаюсь, хорошо тренированы и можете некоторым образом и даже с небольшими успехами сопротивляться предстоящей операции. Так вот, категорически не советую делать этого. Мы сильнее; и в результате все равно настоим на своем. Однако попытки сопротивления значительно ослабят вас — а мы хотели бы, чтобы вы сохранили ту неплохую физическую форму, в какой находитесь сейчас. Будьте же благоразумны и, раз дело дошло до этого рубежа, примиритесь с фактом. Вы вступили в эту игру и выйти из нее сможете только с нашего разрешения — не раньше, чем игровое время истечет до конца.

«Игровое время? Уже не впервые он упоминает о времени. Значит ли это, что он в курсе — хотя бы в той же степени, как я? Или просто случайность, или привычный оборот речи?..»

Милов безмятежно улыбнулся и кивнул, а чтобы получилось еще убедительнее, сдублировал голосом:

— Договорились. Буду вести себя нежно. Как одуванчик.

Сравнение ему самому показалось смешным, однако Клеврец воспринял его как должное.

— Ваше поведение начинает меня радовать, — сказал он в ответ и, оглядев охранников, взглядом предупреждая их о необходимости быть наготове, нажал кнопку звонка у входа.

«Какое-то воздействие, — думал Милов, стараясь идти помедленнее, чтобы побольше времени оставалось до мгновения, когда придется вступить в серьезную схватку и победить или проиграть, тем определив и свое будущее, и наверняка будущее всей операции, ради которой оказался здесь. — Вторжение — в корку? В подкорку? Технецизация? Вполне возможно. Вообще-то уже только ради этой информации стоило огород городить. В Штатах будут очень довольны — если только информация эта когда-либо к ним поступит. Вызванный к доске ученик проявляет сообразительность и немалое усердие. Ладно, это потом. Сейчас важно представить, насколько успешно сработает блокада. Надо настроиться, понять, что же мне предстоит. Психическое воздействие, подавление воли, возможно — амнезия… Но ведь технеты ничуть не производят впечатления умственно неполноценных; они просто чужие — да, тут другого слова не подберешь: совершенно чужие, не дружественные и не враждебные. Во всяком случае, пока они не становятся толпой и пока разговор не заходит о восточных соседях — тогда они могут очень легко пойти вразнос. Да, хочешь не хочешь, придется признать, что ребята были правы, когда предупреждали меня… А прививка Эскулапа? Прививка с рекреационным сроком до недели. Ну, неделя — это уйма времени, у меня такого срока просто нет, мне отведено теперь меньше ста часов. Так что надо поторапливаться — если удастся».

— Простите, я прослушал, — сказал он извиняющимся голосом; уйдя на несколько мгновений в свои мысли, он и в самом деле пропустил мимо ушей то, что сказал ему Клеврец все в той же профессорской манере.

— Вы размышляете? Это хорошо, — произнес тот таким голосом, словно ничего другого и не ожидал. — Я говорю: вот мы и пришли. Разденьтесь, пожалуйста, до пояса…

Милов поднял голову и огляделся. И невольно поежился.

— Внушительная кухня… — проговорил он, стараясь, чтобы голос не выдал волнения.

— Ну конечно же. Неужели вы думали, что мы будем шаманить? Мы пользуемся новейшей аппаратурой…

— Многие, — сказал Милов, — дорого заплатили бы за удовольствие узнать то, что я уже знаю сейчас.

Клеврец усмехнулся:

— Если кто-то и узнает об этом, то не от вас. Будьте спокойны. Садитесь вот сюда. Расслабьтесь. Можете зажмуриться: все равно сейчас вам придется надеть этот вот шлем, он непрозрачен, и в нем нет отверстий для глаз. Постарайтесь, чтобы наушники прилегали как можно плотнее. Вы не ощущаете холода? Или, может быть, вам жарко? Температура здесь легко регулируется, она в нашей власти, здесь все в нашей власти — и вы в том числе, уважаемый технет по имени Милов — в полной нашей власти.

В дальнейшем постарайтесь не вертеть головой, в остальном сохранять неподвижность вам будет просто: сейчас мы зафиксируем ваши, так сказать, экстремальности — во избежание каких-либо недоразумений…

«Он по-старому любит щегольнуть словечком, кстати и некстати, — успел еще подумать Милов. — Старый шандарах…»

— … они возможны только в первое время, — продолжал Клеврец. — Потом мы будем управлять вашей моторикой сами. Ну что же — начнем?

«Начнем», — повторил Милов про себя, имея в виду вовсе не то, что подразумевал его бывший милицейский коллега. И тут же понял, что не зря пристегнули его к креслу, словно к электрическому стулу: в голову словно ударило изнутри зубилом — такая возникла острая боль, что он невольно изогнулся, насколько позволяли ремни, и перестал что-либо соображать, слышать, видеть — только красная пелена была перед глазами и ровный шум — в ушах.

Далеко не сразу шум этот начал распадаться на отдельные слова.

— …технеты, — бубнил голос, — вовсе не являются чем-то новым в истории планеты — напротив, точно такие же живые роботы сопровождали первых насельников Земли, прибывших, как то доказывают последние изыскания (какие — об этом лектор умолчал), из другой звездной системы — или даже систем ~ и колонизировавшие уютную планету; технеты сопровождали их и играли выдающуюся роль в освоении этого мира; однако спустя достаточно долгое время, между живыми существами и технетами возникли разногласия, и большинство разумных устройств было уничтожено, за исключением той их части, что уцелела именно в этих краях и готова была уже создать собственное государство. Однако выдержать натиск куда более многочисленных людей было практически невозможно, и технеты, повинуясь своим мудрым руководителям, понемногу прекратили сопротивление, даже больше — притворились людьми, чтобы уцелеть. Но на самом деле были и оставались технетами на протяжении всех столетий, какие протекли с той поры и до наших дней, когда стало вновь возможно восстановить древние правила и установления и объявить себя тем, кем они и являлись на самом деле…

Доказательств тому имеется неисчислимое количество, — говорил далее лектор. — Возьмите хотя бы язык. Любой непредубежденный языковед даже после беглого анализа подтвердит, что наш язык — один из древнейших на Земле. Латинский, греческий, древнееврейский по сравнению с ним — дети малые, в нашем языке больше архаических корней, чем в любом другом; нам удалось сохранить его лишь потому, что мы всегда помнили, что мы — технеты, хотя внешне очень похожи на людей; да иначе нам и не уцелеть бы. И поэтому принадлежать к технетам — великая честь, которой может быть удостоен далеко не всякий человек, однако при желании и настойчивых стремлениях…

"Постой, постой. Да, именно так и сказал он: человек может быть удостоен…

Да, — с удовлетворением подумал Милов. — Неглупые все-таки у нас сидят ребята; недаром Мерцалов говорил…"

И невольно крепко стиснул веки — от нового сокрушительного удара дикой головной боли.

Боль опять налетала прибойной волной, накатывалась, захлестывала все, заставляя корчиться, выть, скрежетать зубами так, что искры летели, а потом, когда его освободили от ремней и позволили двигаться — кидаться наземь и перекатываться с боку на бок, едва лишь возникала даже не мысль, но хоть какой-то намек на нее; на мысль излишнюю, не разрешенную, вредную.

Зато от мыслей добрых и хороших боль отступала сразу же, далеко-далеко, так что ее вовсе не было видно. И начиналось блаженство, с которым просто невозможно было бы расстаться. И уж во всяком случае, по своей воле он не стал бы разрушать этого блаженства никогда и ни за какую цену.

Мысль, приносившая блаженство, была проста, чтобы она возникла, не приходилось напрягаться — она все время была рядом, на нее можно было надежно опереться.

Я — велик — вот в чем заключалась она. Эта мысль. Я — самое совершенное существо из всех живущих на Земле. Я выше всех. Только я понимаю, что такое жизнь и в чем заключается ее смысл и содержание.

Они — в том, чтобы сразу и наилучшим образом выполнять то, что мне приказывают. Приказывать мне могут Старшие Великие. Я — Маленький Великий. И в этом — блаженство. Самое лучшее в мире — быть маленьким великим. Потому что Старшим Великим приходится думать. А мысли причиняют боль. Думать — больно. Зато делать — совсем не больно. Исполнение приносит ощущение счастья. Маленький Великий не должен думать. Только выполнять. Но выполнять хорошо. Для того чтобы выполнять хорошо. Великий должен быть всегда исправным. Полная исправность создает ощущение «Все хорошо». Когда такое ощущение исчезает — значит, в тебе возникла неисправность, и ты должен обратиться к лучшим своим друзьям — тем Великим, что заботятся о твоей постоянной исправности. Они сделают так, что тебе снова станет очень хорошо.

Получать приказы и выполнять — вот главное и единственное, что есть у Великого. Только если он живет по этому правилу, он может получать и все другое, что помогает возникновению блаженства. Энергию в такой форме, принятие которой доставляет удовольствие. Общение с техналями, которое тоже приносит радость. И все остальное. Но только — если он хорошо выполняет главное. Выполняет постоянно, в единственно существующем и непрерывно развертывающемся «сейчас». Кроме этого «сейчас», не существует ничего. Великий не может думать о том, что якобы было — потому что в действительности ничего не было раньше, есть только «сейчас». Непрерывное «сейчас» — и все. И больше ничего не нужно.

Великий постоянно доволен. Довольство исчезает только тогда, когда он не получает приказов — или получает, но не в состоянии их выполнить. Тогда ему становится очень нехорошо. И он ищет приказов — или, если они есть, сокрушает все, что мешает ему их выполнить.

В мире нет более удовлетворенного существа, чем Маленький Великий…

— Собрат!

— Я собрат! Я слушаю!

— Ты доволен, собрат?

— У меня есть все, кроме приказа на действие. Мне не хватает приказа. Мне нужен приказ!

— Получи приказ, собрат!

— Я слушаю! Слушаю!

— Ты будешь запоминать каждое слово. И выполнять все только так, как тебе будет приказано.

Тебе ясно?

— Мне ясно! Ясно! Я запомню каждое слово!

— Если чего-то не поймешь, не станешь скрывать этого, но спросишь. Собрат ничего не может скрывать. Если он скрывает — он неисправен. Ты понял меня, собрат?

— Я понял. Я спрошу. Пока мне все понятно.

— Хвалю. Ты хороший собрат. Слушай приказ. Ты будешь находиться в Восточном конвое. Знаешь, что такое — Восточный конвой?

— Буду находиться в Восточном конвое. Нет, я не знаю, что такое Восточный конвой.

— Правильно. Тебе не надо было этого знать. Теперь нужно. Конвой — это машины. Грузовики. Много машин. Ты поедешь на одной из них. На первой.

— Много машин — конвой. Я поеду на первой. Я понял.

— Машины повезут груз. Они повезут его к Восточной границе. Знаешь, что такое граница?

— Конец мира технетов. Временный конец.

— Хорошо. Ты сделаешь все, что должен сделать, чтобы груз благополучно перевезли через границу. Когда вы окажетесь по ту сторону границы, машины конвоя оставят груз и уедут назад. Но ты останешься с грузом. Приедут другие машины, с той стороны, и заберут груз. Ты поедешь с ними и будешь находиться с грузом до тех пор, пока тебе не скажут, что вы достигли конца пути. Тогда ты вернешься сюда, к нам, и получишь новый приказ. Тебе ясно, собрат?

— Мне все ясно.

— Ты не хочешь ни о чем спросить? Например, о том — какой груз ты перевезешь через границу?

— Мне надо знать это?

— Нет, тебе не надо. И правильно, что ты не спрашиваешь о нем.

— Я рад, что поступаю правильно.

— А что ты должен сделать, чтобы груз благополучно перевезли через границу? Через пограничные и таможенные заставы?

— Я должен сделать все, что должен сделать…

— Да, да. Но-что именно ты должен сделать?

— Я должен остаться с грузом…

— Постой. Вот вы оказались на границе. Вас пропустили технетские пограничники и таможенники. Ты знаешь, кто такие — пограничники?

— Мне не говорили этого. И о таможенниках тоже.

— Но ты должен знать!

— Я не знаю. Это плохо? Пусть мне скажут, чтобы я знал, кто такие пограничники и таможенники.

— Тебе потом расскажут. Сейчас главное: скажи, что ты должен сделать, чтобы вас пропустили пограничники и таможенники на той стороне?

— Я должен находиться с грузом…

— Там, на пограничной заставе — что ты должен сделать? Что — сказать?

— Мне этого не говорили. Пусть мне скажут…

— Ты должен знать это!

— Я не знаю. Пусть мне…

— Ты должен! Должен! Должен знать сам!

— Я не знаю. Старший. Мне очень плохо, но я не знаю! Не знаю!

— Постой. Отдохни немного… Кстати: ты помнишь, как тебя зовут?

— Я — маленький собрат.

— Мы все собратья. Но как твое собственное имя?

— У меня есть имя? Мне не говорили. Пусть мне скажут мое имя.

— Обожди…

Собрат, забывший о том, что он — Милов, послушно расслабился. Он больше не говорил. Только слушал.

— Что за дьявол! Вы что — вычистили его до полной амнезии?

— Я не собирался. Полагаю, что такого эффекта не должно было возникнуть. Он же был совершенно нормальным, уравновешенным…

— Идиот! Человек его профессии всегда должен выглядеть нормальным и уравновешенным, иначе он просто не может работать. Однако на самом деле он никак не может быть таким! Не тот это род занятий, при котором человек может сохранить свою нервную систему в нормальном состоянии. Вы что, не учли этого? Тут надо было работать ювелирно, снимать слой за слоем…

— Я так и делал. И вроде бы ничто не указывало…

— Вы дурак! Дурак! Выскребли его память до дна! Ну, и что теперь прикажете с ним делать? Он не помнит ни слова пароля. То есть шансов миновать границу у него не больше, чем у нас с вами. Даже меньше.

— Я же говорю вам: ничто не указывало…

— Я вас спрашиваю: что теперь с ним делать?

— Ну, я думаю, далеко не все потеряно.

— Объясните.

— Вы ведь знаете: после нормальной превенции память нередко восстанавливается. Постепенно, но все же восстанавливается. В особенности, если содержать его в соответствующем режиме. То есть не подвергать перегрузкам и моделировать ситуации, подобные тем, в которых он оказывался ранее. Вызывать, так сказать, резонансные явления…

— Сколько это может занять времени?

— Трудно сказать с уверенностью…

— Бросьте ваши фигуры! День? Неделю? Месяц?..

— Ну, за день, разумеется, вряд ли что-нибудь изменится. Но через неделю, я полагаю, мы сможем уже сделать какие-то выводы относительно того — происходит ли восстановление и какими темпами.

— Дерьмо… Вы что, воображаете, что в нашем распоряжении — бесконечность? Эти проклятые торговцы не станут делать никаких скидок на вашу неумелость! Я уже не говорю о главной части операции: вы забыли о смене ветров? Хотите, чтобы неприятности возникли здесь? Да вы представляете, к чему это приведет? Соседям не к кому будет предъявлять претензии: от нас с вами просто ничего не останется, кроме, может быть, белых теней на почерневшем бетоне…

— Это было бы ужасно, но…

— Впрочем, для вас, быть может, до этого не дойдет. Вы поняли?

— Но послушайте… Я приложу все усилия… Я же не виноват в том, что он оказался… Когда я работал с ним вместе, он обладал очень устойчивой психикой. Кто мог предположить…

— Перестаньте завывать! Вы с самого начала наделали глупостей! Вам было ясно сказано: превенция — лишь в самом крайнем случае! Если все прочие подходы не дадут результата! А вы что — испробовали все? Да вы еще и не начинали как следует… Вы представляете, во что нам обошлась его доставка сюда, в Технецию? Кто возместит убытки — вы? Да вы со всеми потрохами не стоите и сотой доли, десятитысячной…

— Я сделаю! Сделаю! Восстановлю его память. Прошло очень мало времени, есть все шансы на успех.

— Начинайте действовать немедленно!

— Слушаюсь.

— С чего начнете?

— Я поставлю его на легкие работы здесь, в пределах Базы. Если заставить его бездельничать, будет хуже: он ведь технет, бездействие вредит ему. И буду создавать ситуации…

— Но ни в коем случае не спускайте с него глаз! И будьте внимательны. Потому что все это может оказаться еще и постановкой.

— Постановкой чего? Не понял…

— Спектаклем. Теперь поняли?

— Не беспокойтесь. Что-что, а уж внимание к нему мы проявим на высшем уровне… Собрат!

— Я слушаю, внимательно слушаю!

— Приказ отменен. Ступай за мной.

— Мне нужен приказ! Я не могу без приказа…

— Сейчас ты получишь другой.

— Я готов. Я выполню, хорошо выполню!

— Я и не сомневаюсь.

С метлой в руках он медленно сканировал плац — во всю его ширину справа налево, равномерными движениями метлы отгоняя мусор вправо; затем поворот кругом — и снова через все пространство, только на этот раз движения были справа налево. И еще поворот. И еще. Много раз. И еще больше придется сделать.

Прекрасная работа. Спокойная, безмятежная. И головная боль проходит понемногу. Хотя совершенно избавиться от нее не удастся еще долго. Пока совершенно не восстановится мышление. Да, воздействие было мощным, и если бы не предварительная подготовка — вряд ли удалось бы прийти в себя. Но как будто это получается. И теперь самое главное — не позволить никому заподозрить, что ты продолжаешь ясно и трезво оценивать обстановку и действовать по своему усмотрению, а не по приказу Старших.

Да, прекрасная работа — подметать плац. Чувствуешь себя почти свободным, даром что в стороне маячит другой технет — настоящий, вооруженный, который не позволит тебе реализовать свободу воли, которой ты теоретически сейчас вовсе не обладаешь. Но он не может — и никто не сможет помешать тебе видеть, оценивать, сопоставлять и делать выводы.

Во всяком случае, сейчас мы сделаем, чтобы ничто не помешало…

Милов, по-прежнему активно орудуя метлой, добрался, наконец, до того местечка, которое еще издали наметил для нужного ему действия. Здесь угол строения закрыл его от взгляда охранника; здесь можно было оставаться почти две минуты — примерно столько времени нужно, чтобы неторопливо и аккуратно подмести этот кусочек двора. Но это можно сделать и куда быстрее — и тем самым выгадать почти минуту времени…

Оглядевшись, Милов прислонил метлу к стене. Нагнулся. Подтянул штанину. Похлопал себя по икре ноги. Славная у него была нога, полная, с хорошей, рельефной мускулатурой; красивая нога, одним словом. А ведь еще несколько дней тому назад ему говорили о том, что ноги тонковаты… Милов усмехнулся, пальцы рук его тем временем быстро работали, отыскивая нужные места и нажимая на них. В результате через несколько секунд в руке оказались неизвестно где взятые мягкие капсулы — одна, две… три. Пока нужны только они. Быстро глотаем, оболочка растворится в желудке, средство начнет действовать через минуту-другую. Дело сделано. Хватаем метлу. Работаем…

Он уложился в отведенное время — судя по тому, что охранник оставался на своем месте, не пошел проверить, чем там занят технет. Так что пока все в порядке. Голова яснеет, яснеет, вот уже можно нормально воспринимать окружающее и по-человечески думать. Теперь осмотримся заново, оценим обстановку.

Милов продолжал перемещаться по двору, то и дело меняя направление, как того требовала работа.

Внешне тут действительно мало что изменилось. Те же строения: жилые бараки, цеха, склады. Большие склады. Интересно: они пусты? Или здесь что-то производят? Кроме, разумеется, основной продукции, какой тут являются технеты. Желательно выяснить. Если производят, то хранят на складе или сразу вывозят? Заезжает ли сюда конвой? А если производство не ведется, то чем заполнены склады? Они вряд ли пустуют: даже отсюда, издалека, можно разглядеть часовых. Никто не станет охранять пустоту. Кто живет в бараках? Только охрана? А те, кого доставляют сюда в качестве сырья? Надолго ли они здесь задерживаются? А те, кто попадает сюда только для ремонта, наладки и переналадки? В чем заключаются их неисправности, в частности — много ли тех, кто страдает самопроизвольным возвращением памяти?

Это — одна группа вопросов. А вот и другая: что, собственно, со мной сделали? Какому воздействию подвергли? Что перед тем впрыскивали? Милов помнил точно, что сделали ему два укола; то была память тела, не ума. Все это тоже нуждается в выяснении. Догадки не нужны, надо увидеть и запомнить.

Для этого — оказаться в том самом помещении, где на него воздействовали, оказаться, обладая свободой действий. Сложно в этой обстановке. Но сложно — не значит невыполнимо. Придется постараться.

Вопросы, вопросы, вопросы… И на них, если не на все, то на большинство, надо ответить — пока ты находишься здесь и, в общем, не состоишь на подозрении. Пока тебе поверили. Да и, собственно, подыгрывать тебе пришлось самую малость. Ты и на самом деле ощутил себя технетом, и лишь как бы издалека, со стороны наблюдал за происходившим Милов-человек. А если бы не подготовка — человека этого вообще не было.

Двигайся, двигайся, не забывай, что ты — технет и к работе относишься очень серьезно, если даже у тебя в руках всего лишь метла. Подметай аккуратно. Это тоже надо уметь.

Жаль, что подмести тебе приказано только плац. А цеха находятся на отлете, склады же еще дальше; к ним от самых ворот ведет специальный проезд, который хорошо просматривается и отсюда, и от проходной у ворот. Так что невзначай подойти туда, прогуливаясь, не получится. Не говоря уже о том, что прогулки не входят в здешний распорядок дня. Да и охранник тебе не позволит. Так что нечего и пробовать. И в то же время надо найти способ пробраться туда, и достаточно быстро. Цеха обязательно надо осмотреть, но только после того, как ты разберешься с той лабораторией, где обрабатывали тебя. И если окажется, что в цехах находится то же самое или похожее оборудование, если и там ты найдешь те же самые химикаты — можно считать, что классную работу ты выполнил, самое малое, на четыре с плюсом. И на все — одна ночь. Вряд ли ты засидишься тут надолго, в этом никто не заинтересован, и прежде всего — ты сам.

Быть может, ночью, когда темно и большинство технетов не проявляют активности, удастся не только взять информацию, но и ускользнуть?

Собственно, а нужно ли ускользать?

Милову не пришлось долго думать, чтобы ответить утвердительно.

«Если я не восстановлюсь, — думал он, — то есть не вспомню (для них), что именно надо мне сделать на границе, чтобы меня пропустили вместе с грузом, если в памяти не возникнут ключевые слова и действия, то меня с конвоем не отправят, и я ничего не смогу сделать из того, что сделать необходимо. В этом варианте оставаться здесь не имеет смысла. Если же я все вспоминаю, и меня отправляют с конвоем, то сто против одного, что меня постараются ликвидировать сразу же, как только груз окажется на российской территории. Там я им не только не нужен — там я опасен, и все они прекрасно понимают это. Тем больше причин сбежать отсюда. Вопрос только в том — как сделать это побыстрее и с наименьшим риском. В моем возрасте уже не хочется рисковать чрезмерно…»

Милов еще не знал, в каких условиях будет проводить ночь, но заранее усомнился в том, что план побега можно будет привести в исполнение без забот и — что еще хуже — без потерь, без драки и крови… Сказано ведь, что с него не будут спускать глаз. Надо полагать, это относится не только к дневному времени.

Вот если понадобится какая-то работа близ расположения складов или хотя бы цехов… Несомненно, на складах должны быть кладовщики и грузчики. Если не первые, то вторые, во всяком случае, живут вместе с прочими маленькими технетами; надо узнать их, завести знакомство — насколько это вообще принято у технетов — и попытаться…

"Интересно: я уже твердо знаю, что принято у технетов и что — нет. Основательно все-таки меня обработали…

Когда боль налетает особенно резко, ни в коем случае нельзя ни морщиться, ни потирать виски, вообще как-то показывать, что у тебя что-то не в порядке. Смешно, однако это сейчас — самая сложная задача.

Давай-ка чуть быстрее. Хорошо сделанная работа выполняется не только тщательно, но и достаточно быстро. Охранник внимательно следит за тобой. Он еще не привык к мысли, что от тебя не надо ждать никаких неприятностей, ты — добрый, смирный собрат, думающий только о работе. Вот тебе и еще одна задача: расположить к себе охрану. Потому что он — не единственный, кто станет приглядывать за тобой. Да, нужно заручиться их доверием. И нет времени для того, чтобы делать это постепенно, естественно. Нужна какая-то ситуация — из тех, в которых сразу раскрывается сущность человека ли, технета ли. Опять-таки такого стечения обстоятельств можно ожидать долго, очень долго — и все-таки не дождаться. Вывод? Ситуацию надо создать.

Ничего себе задачка — для того, кто не пользуется даже свободой передвижения и не вооружен ничем, кроме собственной головы.

Значит, придется орудовать головой. Тут охрана бессильна.

Вот и работа закончена, плац подметен — хоть пробуй его носовым платком, как вычищенную лошадь.

Возвращаемся к исходной точке — к месту, где расположился охранник. Только не надо метлу волочь за собой. Возьми ее на плечо — как боевое оружие. И шагай четко, как на параде. Без малого строевым шагом. Охраннику это наверняка понравится.

Раз-два, раз-два. Левой!..

И помни, все время помни: для всего на свете у тебя остается менее ста часов".

…Он аккуратно пристроил метлу там, где брал ее; технет не мог оставить инструмент кое-как, это сразу вызвало бы подозрения. Прошагал мимо своего охранника, чтобы войти в бывший изолятор, откуда его и выпустили на работу. Но тут же остановился: охранник удержал его, положив тяжелую руку на плечо.

— Не туда, — сказал он. — Туда только по вызову. Шагай в жилой барак. Я покажу.

Милов послушно повернулся и направился за своим телохранителем.

Барачный интерьер мало изменился за минувшие годы; разве что на нарах лежали более или менее пристойные тюфяки. Сейчас на них спали наработавшиеся за день технеты; ровный шум от их дыхания не раздражал, наоборот, действовал успокаивающе. На столе, что находился между рядами нар, охраннику и Милову был оставлен ужин: намазанный свиным жиром хлеб и-в алюминиевых кружках — липовый чай. Против такой трапезы Милов ничего не имел бы и на воле. Они уселись на лавках друг против друга.

— Ты чего чухаешься? — спросил охранник подозрительно, видя, как Милов, согнувшись и упрятав руки под стол, растирает правую ногу. — Кусают, что ли? Надо доложить немедля.

— Свело ногу, — объяснил Милов.

— А, вон что. Ничего, обойдется. После ремонта многим бывает не по себе, — равнодушно успокоил охранник. — Поспишь, и ладно будет.

— Мое место где?

— Свободных хватает, выбирай любое, — сказал охранник и зевнул.

— Где-нибудь поближе к тебе хотелось бы, — пояснил Милов.

— К чему? Мне все равно не ложиться до утра. Я к бараку приставлен, а с тобой — так, дополнительно. Устраивайся, где не дует. До побудки не так уж много осталось.

— А тот, что около двери стоял? — спросил Милов. — Он чего не ложится?

— Какой — около двери?

— Ну, был снаружи, когда мы входили. Ты что — не заметил?

Охранник ничего не выражающим взглядом окинул Милова, еще секунду подумал, но все же поднялся, неспешно прошел до двери, на секунду-другую скрывшись за блоком нар, выглянул; недовольно вернулся обратно.

— Ну, что он? Охранник хмуро глянул:

— Это у тебя в голове еще не улеглось. Мерещится. Нет там никого.

— Наверное, мерещится, — с готовностью согласился Милов. Допил чай и поднялся. — Тогда я спать пошел.

— А чего тебе еще делать, — согласился охранник, устраиваясь на лавке так, чтобы хорошо просматривалась дверь.

Раньше, конечно, никто из охраны не стал бы нести вахту внутри барака; но ведь туг не арестанты жили, а свои, такие же, ни в чем не виновные, ничем не наказанные и бежать никуда не собиравшиеся. Так что вообще вахты эти были данью прошлому, не более чем формальностью. А от формальностей всегда неприятности, подумал Милов, укладываясь на место, с которого можно было наблюдать за охранником. По миловским расчетам, наблюдение должно было продолжиться всего-навсего несколько минут, и это было очень хорошо, потому что до начала активности оставалось и в самом деле не так уж много времени.

Милов медленными движениями, как бы почти не сознавая, что он именно делает, не вставая, свернувшись в клубочек, приняв позу новорожденного, долго гладил все те же свои ноги, толстые, с набухшими венами, которые, конечно, неудобно было показывать другим, — они свидетельствовали о возрасте и беспомощности, о необратимых изменениях, — гладил и ощупывал, и, как и во дворе, нашарил нужную точку и нажал. Тонкое одеяло, ему полагавшееся и которым он прикрылся, позволило Милову укрыть свои действия от любого наблюдателя — тот, надо полагать, немало удивился бы, и еще более — встревожился, заметив, как разошлась, без единой капли крови, кожа, открывая пустоту в том, что извне представлялось мускулами, но на самом деле было лишь накладкой, контейнером, так удачно прилаженным, что Милов и сам порою забывал, что это не его плоть; он давно уже привык к этому снаряжению и не ощущал от него даже и малого неудобства. Сейчас он действовал, не размышляя, все действия с контейнерами были доведены до полного автоматизма еще давно, в других местах, задолго до того, как он оказался в Технеции. Опыта у него хватало… Раскрыв левый контейнер, достал оттуда — не флакончик, но мягкий пластиковый мешочек с жидкостью, наглухо запаянный, емкостью в пять кубиков; вложил в рот, растер зубами и проглотил, ощутив резкий, но в чем-то даже приятный вкус жидкости; это нужно было, чтобы окончательно закрепить сознание, и означало, кроме прочего, что произошедшее с ним было в какой-то мере предусмотрено, хотя полной уверенности у снаряжавших Милова людей и не было. Милов тщательно закрыл контейнер, левый контейнер; правого он во дворе не касался: не требовалось, потому что если в левом находились средства, что могли ему понадобиться для предохранения самого себя от всяких неприятностей, то в правом, напротив, содержалась всякая всячина, предназначенная для причинения неприятностей другим. Теперь вот, похоже, наступала и их очередь.

Правда, охранник должен был уснуть куда быстрее: минут через десять, самое крайнее.

Вот он зевнул — длинно, сладко…

Милов лениво поднялся с нар. Шаркая ногами, подошел к охраннику. Присел рядом. Тоже зевнул. Охранник покосился на него.

— Спать надо, не полуночничать.

— Привык перед сном выкурить последнюю…

— Бросать надо. — Охранник посмотрел внимательнее. — У тебя и сорт какой-то… У нас такого не курят. Это для Старших. Забудь.

— Придется, как видно, — согласился Милов. — Последние остались две штуки. Давай: одна мне, другая тебе — и все с ними.

Охранник поколебался.

— Не полагается… — пробормотал он, хотя рука его по-технетски точным движением уже схватила предложенное. Милов поднес огонька. Душистый дымок на несколько мгновений окутал их. Охранник затянулся. Милов спокойно наблюдал за ним. Барак спал. Милов вытянул руки, чтобы принять на них тяжесть бессильно опускавшегося на лавку охранника. Помог улечься. Охранник дышал мерно, глубоко, разинув рот до предела. Все было в порядке.

Двор был безлюден, но все-таки Милов не стал пересекать его, а обошел по периметру, стараясь все время оставаться в тени, какую бросали строения, освещенные яркими фонарями. Без происшествий приблизился к двери, из которой его тогда вывели, чтобы вручить метлу и тем самым включить в реализацию великого технетского смысла. Инструмент для диалога с замком был у него уже в руке — из того же правого контейнера извлеченный. У двери он обождал немного. Никто не появлялся, в окнах было темно. Милов нашарил замочную скважину. Вложил щуп инструмента, нажал едва выступавшую кнопку на рукоятке. Больше ему ничего не надо было делать — инструмент прилаживался к замку сам, такой техники пока в блатном мире не было; хотя, надо думать (пришло ему в голову), долго ждать не придется: обзаведутся и они. Но это сейчас Милова не очень-то волновало.

Дверь отворилась бесшумно; за нею была темнота, что несколько удивило Милова: обычно в такого рода помещениях оставляют с,вет даже и в нерабочее время, а кроме того, помимо электронной защиты, ставят и охранника, вооруженного и решительного. Здесь ничего подобного вроде бы не было; возможно, над этим следовало задуматься. Жаль только, что времени на размышления не оставалось. Лучше бы мне, пожалуй, вовсе не знать об отсчете времени, промелькнуло в голове, куда легче дышалось бы…

Дверь из тамбура в коридор была закрыта неплотно; медленно, сантиметр за сантиметром Милов отворил ее, каждое мгновение ожидая какой-то внезапной опасности, необратимой, как взрыв; ничего, однако же, не было. Он бесшумно двинулся по коридору, протянув руки вперед и чуть в стороны, словно готовясь заключить кого-то в объятия. К счастью, пока вроде бы некого было. Через каждые несколько шагов останавливался, вслушивался. Было тихо, но он не доверял тишине. Поэтому остановился, пригнулся, снова раскрыл контейнер — левый, извлек слуховую капсулу, вложил в ухо. Настала очередь фотоаппарата размером с бульонный кубик, заряженного пленкой, рассчитанной на сто двадцать кадров и смонтированного в одном блоке с фонариком-вспышкой — отечественным, дававшим необычно яркий луч, но рассчитанным лишь на немногие секунды действия. Им можно было и просто светить. Из правого контейнера хотел было достать хранившийся там нож-шпрингер с надежным стопором, но передумал и не стал вынимать его. Пошел дальше, на ходу восстанавливая в памяти расположение помещений и мысленно считая шаги. Теперь, держа фонарик в левой руке, правой он легко вел по стене; капсула передавала этот звук — в ее интерпретации шорох звучал, как работающее точило. Потом глухо ударил барабан; это пальцы перескочили на дверь. Милов застыл. Память подсказала, что именно эта дверь и была ему нужна: отсюда его вывели нынче вечером, послали бороться за чистоту — ничего не соображавшего восторженного технета. Ну что же, двор он подмел чисто, краснеть за свою работу не приходилось.

Снова несколько секунд ушло на прислушивание. Разных шумов доносилось немало: стучали где-то механические часы, в другой стороне падали капли из недовернутого крана, временами что-то шуршало под полом, потом что-то скрипнуло — дерево о дерево, — и Милов невольно напрягся. Но продолжения не последовало; видимо, какие-то естественные процессы происходили в стенах здания — что-то оседало или, наоборот, какие-то поверхности слегка расходились, деревянная конструкция, как и всегда, жила по своим правилам. Этого бояться не стоило.

Постепенно усиливая нажим, он попытался открыть помещение: не удалось. Нашарил замок и опять пустил в ход свое приспособление, суперотмычку на микросхемах. На этот раз — через капсулу-он хорошо слышал, как механизм работал, быстро играя своей гребенкой, анализируя, выдвигая, закрепляя. Когда шорохи кончились, Милов повернул инструмент в замке, отворил дверь и вошел.

Да, это было то самое помещение. Здесь было куда светлее, чем в коридоре: через матовые стекла окон проходил свет наружных фонарей, тени от решеток лежали на полу. Пока можно было даже не включать фонарика. Затворив за собой дверь, Милов запер замок и почувствовал себя в безопасности. Осмотрелся. При виде кресла, на котором он сидел, пристегнутый, пока его обрабатывали — технецизировали, — ему сделалось немного не по себе, и он отвернулся. Кресло его не интересовало. По-прежнему не издавая шума, он медленно переместился на то место, где тогда стоял Клеврец: перед приборным пультом. Стал вглядываться. Некоторые приборы он узнавал, с другими встретился впервые. Ни один не был изготовлен здесь, за это можно было поручиться; два или три показались ему сделанными в России, но большинство было иного происхождения, хотя трудно было сказать точнее. Милов начал фотографировать пульт. Вспышки были настолько мгновенными, что таз почти не успевал их заметить; успевал аппарат. Классное упражнение выполнялось успешно.

Закончив снимать приборный иконостас, Милов продвинулся в глубь помещения — туда, где стояли больничного вица стеклянные шкафчики с инструментами и медикаментами. Стал открывать одну дверцу за другой, фотографировал инструменты, потом стал читать сигнатуры; названия были незнакомыми, собственно, это не были принятые в фармакологии наименования, но какие-то условные, понятные лишь специалистам: утрин, затвор, отвод — и прочие в таком же духе. Милов сомневался, что может запомнить все это, — пришлось снова снимать на пленку, хотя ему хотелось оставить побольше кадров на цеха, в которых (он не сомневался) будет не меньше всяких интересных вещей, а, пожалуй, даже больше. Теперь оставался только сейф — большой, по виду неприступный, стоявший не у стены, а едва ли не посреди лаборатории; там должно было храниться, наверное, самое интересное. С этим сооружением пришлось провозиться минут двадцать, но и его замки в конце концов уступили. Внутри не оказалось, однако, никаких препаратов, инструментов, инструкций или наставлений — только толстая кипа бумаг с множеством фамилий. Переснять все это было бы невозможно, и Милов, после кратковременного колебания, сунул бумаги себе под куртку, сразу заметно потолстев; вообще-то его правилом было — не оставлять следов, но тут иного выхода просто не было.

Наконец он закончил; вся операция заняла минут сорок. Можно было уходить. Тогда вспыхнул свет — яркий, беспощадный, из многих источников. И Клеврец проговорил безмятежно:

— Бог в помощь, коллега. Отработал? Давай теперь поговорим…

Он появился откуда-то из глубины лаборатории, и нельзя было сказать — то ли находился здесь все время, то ли, предупрежденный какой-то все же существовавшей здесьсистемой, вошел через, другую дверь так же бесшумно, как делал это и сам Милов. Сейчас он стоял, наполовину скрытый сейфом, вытянув руку с пистолетом, направленным на Милова. Лицо Клевреца не выражало ни угрозы, ни даже уместного в этой ситуации негодования; на нем виднелась лишь несколько ироничная улыбка. И это подсказало Милову тональность разговора, в который неизбежно приходилось вступить.

— Что это тебе не спится, коллега, среди ночи, — сказал он безмятежно, словно бы его не застали на месте преступления, словно он сидел у себя дома и на огонек заглянул проходивший мимо приятель. — Блохи заели? Или совесть?

— Нахал ты, Милов, — ответил Клеврец, как бы принимая предложенную манеру. — Тебе бы надо сейчас падать на колени и молить о прощении, а ты шутки шутишь.

— Дурная привычка, — сказал Милов и сделал шаг по направлению к сейфу. — Когда на меня глядят через прицел…

— Шаг назад! — предупредил Клеврец. — Эта машинка шуток не понимает. Сядь. Я сказал ведь: надо поговорить. Да тебе ничего другого и не остается.

Милов кивнул. Сесть было некуда, кроме того кресла, которое он уже занимал однажды. Милов выполнил приказание.

— Теперь выгружай все, что у тебя там есть, — скомандовал Клеврец. — Удивляться, поднимать брови не надо. Я тебя видел с того момента, как ты вошел в тамбур. Мы тут пользуемся инфравидением, этого ты не учел, а и учел бы, все равно не помогло. Так что я с интересом наблюдал все твои действия. Распахивай свои гадюшники. Вынимай вещи по одной. Клади на пол и двигай ко мне. Шутить не пробуй.

Милов и сам понимал, что для шуток сейчас не время. Послушно засучил штанины, открыл правый контейнер. Вытащил нож, пустил его по полу с таким расчетом, чтобы оружие оказалось где-то в шаге от Клевреца. Суперотмычку, которую только что успел спрятать. Микрорацию размером с зажигалку, с радиусом действия до ста километров. Клеврец удовлетворенно кивал с появлением каждой новой веши. Милов вынул и пустил по полу круглую баночку, вроде тех, в какие фасуется вазелин. Баночка скользнула к кучке уже сданных предметов. Милов крепко зажмурился. Ослепительный свет, возникший в миг бесшумного взрыва баночки, пробился даже сквозь опущенные веки. Одновременно Милов бросился на пол и прокатился в сторону. Открыл глаза. Ослепленный Клеврец невольно поднял руки к глазам, в правой по-прежнему он держал пистолет. Милов метнулся, расстилаясь в воздухе. Ударил. СУТО — назывался этот удар внешней частью ребра ладони. Ударил не чтобы убить, но основательно вывести из строя. Обмякшего, закатившего глаза Клевреца подтащил к креслу, на котором только что сидел сам. Тщательно пристегнул. Пусть посидит; часа два еще будет находиться в отключке. Разговор? Конечно, любопытно было бы поговорить, но не в этой обстановке. Сейчас — мало времени и очень много работы. Цеха. Склады. Необозримо много работы.

Видимо, в системе производства и сбыта продукции что-то на технетской Базе разладилось; Милов решил так, добравшись наконец до складских эллингов, светлых металлических полуцилиндров, видом своим наводивших на мысли о чем-то неземном, космическом, почти сказочном. Хотя на деле то были вполне реальные сооружения, воздвигнутые туг в колониальные времена, как и все прочее, и с тех пор вряд ли обновлявшиеся.

Здесь, однако, не было так пусто и спокойно, как ожидал Милов, когда, использовав остаток пленки в цеху, выбрался оттуда, осторожно проскользнул мимо накрепко вырубленного из активной деятельности очередного охранника и потом, пользуясь еще не рассеявшейся темнотой, с оглядкой стал двигаться мимо цехов по направлению к этим самым складам. Не было покоя, несмотря на глухой ночной час; это Милов понял, едва миновав полдороги от цеха (где его предположения подтвердились: там было все то же, что и в лаборатории, но повторенное многократно, так что была возможность обрабатывать не менее двухсот пациентов; работа на потоке — иначе это не назвать было. Снимки, которые он там сделал, служили, по сути дела, разве что для очистки совести), — итак, Милов обнаружил неожиданную активность вблизи складских сооружений: справа — в той стороне, где находились ворота, сейчас скрытые от его взгляда старым сборочным цехом, — уже тогда послышался негромкий, но оттого не переставший быть внушительным голос мощных моторов, не однажды уже им слышанный. Все-таки отчаянно везло ему: успел к самому интересному, а именно — к визиту Восточного конвоя, вряд ли случайно состоявшемуся в час, когда всем полагалось спать: конвой явно не нуждался в успехе у зрителей.

Милов упал и затаился, ожидая, пока машины не одолеют расстояние от въезда до площадки перед складскими зданиями, и, только когда они проехали мимо, позволил себе приблизиться — осторожно, применяясь к местности; так это называется, когда ты, растянувшись на земле, делаешь вид, что плывешь, подныривая под волны. Здесь, правда, применяться было почти не к чему, но рисковать он совершенно не хотел. Лучше на десять минут позже, уговаривал он сам себя, чем вообще никогда. Тут не вокзал, и конвой вряд ли ограничит стоянку тремя минутами, как опаздывающий поезд.

У второго, если считать справа, эллинга головная машина конвоя остановилась, за ней притормозили и остальные, и можно стало наблюдать, как шофер первой машины затеял разговор с технетом, что ведал, надо полагать, этим складом. Не сразу, похоже, они пришли к соглашению, но наконец договорились; ворота эллинга почти беззвучно расступились, машины одна за другой въехали в обширное помещение и заглушили моторы по мановению руки складского начальника, который после этого вместе с повылезавшими из кабин шоферами медленно направился в глубину склада, отыскивая, вероятно, место для нового груза.

Милов уже чуть было не направился за ними, но вовремя отпрянул в сторону, где на него не падал свет из распахнутых ворот, прижался к округлой металлической конструкции: позади слышались шаги, шла группа, которой не надо было скрывать свое приближение. Они поспешно протопали мимо; грузчики — предположил Милов, но оказался не прав. То оказались медики, судя по белым халатам и тому инвентарю, что они тащили с собой: врачи и санитары, наверное; похоже, кому-то тут не повезло. И только двое не принадлежали к благородному сословию, а были, судя по виду, рядовыми технетами. Они прошли, почти пробежали мимо, не оглядываясь по сторонам, иначе Милову вряд ли удалось избежать их взглядов. Двое из них тащили санитарные носилки.

Он замер, прислушиваясь. Все-таки много информации мы воспринимаем через слух, хотя принято считать, что посредством зрения куда больше. Зрение, однако же, хорошо при должном освещении, а вот слух в темноте работает даже лучше. Тут, правда, не темно, однако что в этом толку, если ты все равно ни одного обитателя в лицо не знаешь? Казалось бы, к чему они тебе — с ними детей не крестить и помощь их тебе сейчас ни к чему. А кому же она понадобилась? О чем они? Переговаривались шедшие приглушенно, но снова Милову помогла капсула.

— Симптомы странные, судя по их словам…

— Да что странного, доктор? Опять картина лучевого поражения, как и в тот раз, помните?

— В самом деле… Идиоты, неужели так трудно было принять меры предосторожности?..

— Да кто станет этим заниматься… К счастью, теперь, похоже, мы избавимся от этой напасти.

— Давно пора бы…

Продолжение разговора заглушили более зычные голоса обоих немедиков, что шли в этой группе последними:

— А такие вот тягачи водить приходилось?

— Запросто…

— Учти, дорога будет всякая — и получше, и похуже. И вообще…

— А платят как?

— Никто не жалуется.

— Тогда — порядок.

— В этот раз съездишь — тогда увидим, порядок или нет. Если бы не срочность-Дальше было не разобрать: металлические звуки, донесшиеся из глубины склада, заглушили.

«Ты прав был, — похвалил себя Милов, — среди них и на самом деле лиц знакомых нет. А вот голоса… Во всяком случае, один голос ты уже вспомнил. Верно? Голос того, что хвалился своей водительской умелостью».

Милов действительно вспомнил. Вернее, не вспомнил — он и не забывал его, — но опознал. Уверенный в себе голос, выговаривающий слова с некоторой шепелявостью — по старой тюремной манере. Тот самый голос, что в строю звучал где-то за его спиной… Он? Совершенно точно. Тот самый технет-урка, что не так давно обещал свести счеты с Миловым, когда судьба столкнет их на узкой дорожке. Может, и столкнет, но сейчас это было бы крайне некстати. И лучше будет не попадаться ему на глаза. Это дело терпит. Конечно, очень полезно было бы увидеть его в лицо, чтобы при случае не ошибиться. Но сейчас это было бы неоправданным риском. Он-то тебя наверняка опознает…

Но все же из-за этой мнимой или действительной опасности никак не следовало отступить без хотя бы маленького, но все же успеха. Теперь в помещении было уже вполне достаточно народу, чтобы можно стало рискнуть и тоже возникнуть там — не стараясь попасться на глаза, но и не очень избегая этого, поскольку для грузчиков он мог принадлежать к конвою, а для шоферов — к местному персоналу. Риск, безусловно, по-прежнему сохранялся, однако слишком важной была информация, какую он в случае удачи мог здесь получить, да и обычное любопытство все еще не покидало его. И он медленно двинулся вдогонку вошедшим, посматривая по сторонам и запоминая.

Судя по внутренности склада. Базе сейчас до процветания было далеко: если бы производство тут кипело, это непременно отразилось бы на количестве товаров — и привезенных, и приготовленных для погрузки на трейлеры и отправки в другие города и веси; в минувшие времена в таком складе и ступить было бы некуда, а сейчас тут и в футбол, пожалуй, можно было бы сыграть…

Лжетехнет шагал, стараясь не вертеть головой, но тем не менее замечать и запоминать все, что могло пригодиться. Вот две объемистые кучи: лом цветных металлов. Происхождения явно не местного, скорее всего, украдено за той же восточной границей и переправлено сюда для перепродажи дальше, за валюту. Это хотя бы ясно, никаких сомнений не вызывает. А вот тут что? Интересно, интересно…

Он с удовольствием остановился бы, но не мог себе позволить этого и лишь замедлил шаг до возможного предела. Внимание его привлекли ящики, даже не ящики, нельзя было назвать их так, и не контейнеры тоже в привычном, стандартном смысле этого слова, но какие-то конструкции из дерева и металла, чьим назначением явно было — скрывать в себе нечто, отличающееся весьма крупными габаритами. Пожалуй, на специальную железнодорожную платформу можно было бы погрузить не более одного такого сундука — и то лишь при помощи портального крана. Хотя, прикинул он на глазок, необычайно длинные полуприцепы Восточного конвоя тоже вроде бы в состоянии были вместить такое вот устройство. Теперь, когда, проходя мимо, он смог впервые по-настоящему разглядеть этих автомобильных левиафанов, он понял, что не зря возникли у него некоторые представления относительно груза, который до сих пор все к нему причастные избегали назвать по имени: то, что он имел в виду, вполне могло уместиться в этих машинах. Да, и эти сверхконтейнеры тоже уместились бы — кстати (констатировал он, подняв на миг голову), и портальный кран наличествовал тут, раньше в такой технике просто не было надобности. Значит, они совместимы — контейнеры и машины. Очень, очень любопытно: что же таят они в своем чреве?

Не оглядываясь по сторонам (ни в коем случае!), безмятежно шагая, Милов изменил направление своей прогулки и, не убыстряя шага, приблизился к ближайшему из четырех заинтересовавших его саркофагов.

Когда-то на борта этого сооружения была нанесена необходимая маркировка — иначе никто не принял бы подобный груз к перевозке. Однако сейчас от нее остались только следы: местами надписи были замазаны черной краской, другие — соскоблены. Следовательно, груз был неофициальным, в чем-то незаконным; в противном случае никто не стал бы заметать следы. Хотя незаконность эта явно была скорее показной. Секретность из вежливости — вот что это такое.

Вновь Милов позволил себе незримо для стороннего взгляда улыбнуться; последний вопрос, заданный им самому себе, был чисто риторическим, на самом же деле он, едва завидев эти гробы, уже знал, для какой поклажи они предназначены. Такое везение бывает редко, очень редко… Только что ведь возникла возможность перейти от классного занятия к домашнему заданию — и вот сразу появились и нужные условия.

Он остановился, едва не упершись в контейнер. Загрузка его, по миловской догадке, должна была производиться сверху, потом крышка опускалась и закреплялась накидными болтами. Да, верно, вон они видны отсюда — края скоб. Для того чтобы окончательно убедиться в своей правоте, нужно бы забраться наверх: только так и можно заглянуть в нутро. Но сейчас об этом нечего было и думать, с таким же успехом можно было бы сдаться первому же стражнику, какой попадется на пути. Нет, и речи быть не может. И тем не менее очень, очень интересно было бы увидеть всю эту картину сверху. Настолько интересно, что ради этой цели, пожалуй, будет смысл задержаться внутри склада еще на некоторое время — хотя первоначально Милов собирался покинуть его так скоро, как только позволят обстоятельства. Во всяком случае, такой вариант следует обдумать. А сейчас — повернем назад, пока никто еще не заинтересовался нашей несколько, пожалуй, затянувшейся прогулкой. Столь же неспешно вернемся к воротам и там задержимся и внимательно, хотя и ненавязчиво, рассмотрим, насколько серьезно запираются ворота эллинга, нет ли там признаков охранительной сигнализации — ну, и так далее, и тому подобное…

Стройный этот план реализовать до конца, однако, не удалось. Милов едва успел приблизиться к воротам, а сзади, около машин, только еще началась возня, сопутствующая, как правило, погрузочно-разгрузочным работам (хотя сейчас вряд ли было что разгружать — это можно было понял" даже при беглом взгляде на рессоры трейлеров: на этот раз они привезли сюда всего лишь людей, сырье), как в обширном прямоугольнике ворот нарисовалась фигура, показавшаяся Милову знакомой. Он ощутил нехороший холодок под ложечкой: то был его охранник, которому, по миловским расчетам, следовало сладко спать еще часа два. Сомневаться в действенности зелья, которым Милов угостил своего телохранителя, не было оснований; значит, охранники здесь тоже были подстрахованы от происшествий такого рода, и этот пришел в себя едва ли не быстрее, чем Милов после минувшей обработки. Так или иначе, сейчас не было времени размышлять об этом — нужно было что-то предпринять, чтобы страх не поднял шума, потому что тогда легенде о смирном технете Милове грозил полный крах. Зашевелятся, обнаружат вырубленного Клевреца, которому так и не удалось поговорить по душам — если только он этого действительно хотел…

Изобразив радостную улыбку, шагая навстречу своему аргусу, Милов в последний раз оглянулся, чтобы запечатлеть в памяти картину склада. И успел заметить, что неподвижный прежде кран теперь сдвинулся и медленно выезжал из глубины склада всеми своими четырьмя ходовыми тележками; наверху крановая тележка одновременно перемещалась влево — а там, взобравшись на один из так заинтересовавших Милова контейнеров, уже готовились зачалить стропы грузчики. Значит, именно этот груз и собирается забрать конвой. Без участия Милова? Или же, что куда более вероятно, именно в этой связи его стали искать, не нашли, обнаружили зато спящего охранника, растолкали… Следовательно, груз уплывает в неизвестном направлении, а самому Милову грозит — впрочем, лучше и не думать о том, что ему грозит, но найти способ как-то зацепиться за груз, не упустить его из вида — охранник между тем был уже рядом. И выражение его верхней панели не предвещало ничего хорошего.

МАВАСИ СУТО УТИ, подумал Милов, выполняя именно этот удар. А теперь ТЕЙСО УТИ — и МАЕ ГЕРИ. Хлипковат оказался охранничек… Он вообще не тренирован был, скорее всего, на боевые единоборства, хотя в наше время нельзя полагаться на одно лишь оружие: все стали умными — прогресс как-никак…

«Этот выбыл, значит, — подумал Милов, оставив позади недвижное тело, — не сразу придет он в себя, можно поручиться, а если и придет, тони слова не сможет сказать о том, куда же это я подавался. И станут меня искать где угодно, только не там, куда я сейчас намереваюсь направиться…»

Он был уже на плацу. Остановился, чтобы пропустить немногочисленную колонну — технетов с полсотни, — пересекавшую плац по направлению к воротам, за которыми кончалась База. Прислушался. Со стороны склада доносилось высокое гудение электромоторов крана и отрывистые возгласы. Погрузка шла полным ходом.

Планы приходилось ломать на ходу. Сейчас главное — получить свободу действий. Оказаться за воротами. Обождать, когда выкатится конвой. И-да хоть уцепиться за что-нибудь там, как в мальчишеские годы…

Они тебе уцепятся, урезонил его здравый смысл. Из пулемета.

Ну и наплевать. Но нельзя же упускать! Лови потом ветра в поле!

Колонна медленно дефилировала перед ним. Ее сопровождали два охранника, судя по их облику, не ожидавшие никаких осложнений в выполнении своей миссии.

— Куда это их? — спросил Милов, не рассчитывая на осмысленный ответ. Но ошибся.

— А это — прошедшие ремонт и превенцию технеты, — благодушно ответил охранник. — Сейчас их погрузят в машины и отправят в распределительный центр, а оттуда разошлют по местам их новой деятельности. Чтобы выполняли свой основной смысл…

— Ах, вот как, — проговорил Милов без видимого интереса, глядя вслед миновавшей их колонне, что становилась уже почти неразличима в наступившей темноте. — К местам новой деятельности… Погоди: а распределительный центр — это там, где Круг, что ли?

— Территория одна, — сказал охранник, которому давно, видимо, ни с кем не приходилось поболтать. — Но подчинение другое. Круг же — это люди, сам понимаешь, невозможно же технетов подчинять людям.

— Никак невозможно, — согласился Милов. Его не удивила дружеская манера охранника: у самого Милова через плечо висел автомат того собрата, что сейчас, валяясь подле склада, в темном углу, куда Милов успел оттащить его от нескромных взглядов, вряд ли успел прийти в себя.

— Как насчет закурить? — поинтересовался охранник.

— Водилы раскурили, — Милов пожал плечами, кивнув в сторону склада. — Конвой, а своих не имеют. А тут ночью, понятно, не достанешь.

— В Круге разживутся, — сказал охранник уверенно. — Наши говорили — отсюда они снова туда направятся. Чтобы полностью груз сформировать. Что-то тут, что-то там — порядочки, словом. Поэтому мы народ и отправляем ночью: чтобы узкие места проехать до них, они же с грузом медленно потянутся..,

— Ну да, в Круг, — согласился Милов спокойно. — Я тоже слыхал. Счастливо тебе.

Колонна прошла. Милов обождал несколько секунд. Вздохнув, бережно положил автомат в траву радом с дорогой. Жалко было расставаться с оружием, но сейчас ничего другого не оставалось.

Мягким, размашистым бегом он догнал удалявшуюся колонну и пристроился к предпоследней, неполной шеренге.

— Эй, это кто там еще? — окликнули его.

— Технет номер…

И он браво, раскатисто проскандировал цифры.

— Тебя что — вдогон послали?

— Так точно!

— Всегда у них все в последний момент… — пробормотал спрашивавший — другой охранник, замыкавший колонну. — Повтори номер раздельно — я запишу…

«Нет, все-таки порядки у них не те, что были в этих местах раньше, — подумал Милов, вышагивая в одном ритме со всеми. — Хотя это ведь и не заключенные, не арестанты… Просто свободные и здоровенькие технеты следуют к местам своей работы. Только и всего».