– Привет! – повторил я, обращаясь к невольному соседу. Сказал на моем родном теллурианском, не задумываясь, просто, как говорится, на автомате, а может быть – и с подсознательной надеждой услышать ответ на том же самом языке. В том, что ответ будет, я не сомневался: звук здесь проходил вполне нормально, а обстановка заставит даже чело-века крайне необщительного поддержать разговор. Кем бы этот предполагаемый собеседник ни был, но сейчас у нас с ним одна и та же цель: выйти отсюда подобру-поздорову. А будет это – я уже хорошо понял – не так-то просто: клыки корабля, проглотившего нас, как кит – Иону, находились в угрожающей близости, а зеленый мусор сильно ограничивал свободу действий.

Хотя, откровенно говоря, сейчас я не очень понимал, какие действия я мог бы предпринять. Единственная успевшая возникнуть у меня идея – а возникла она, как только мусорщик прекратил всасывать воду вместе со всем, что в ней находилось, – заключалась в том, что надо бы удрать отсюда с такой же скоростью, с какой я сюда попал. Идея эта погасла уже через миг-другой, потому что сразу после выключения насоса всосавшая нас воронка с неприятным скрежетом закрылась – примерно так, как с наступлением темноты закрываются у нас на Теллусе некоторые цветы, – и побег стал совершенно невозможным. И не только побег, но вообще почти всякое движение: пространство, в каком мы находились, значительно сузилось, клыки сблизились, и, пожалуй, самым разумным сейчас было оставаться на месте в ожидании дальнейших событий.

Сосед, между тем, никак не отозвался на мое обращение. Однако он был, похоже, в порядке: об этом свидетельствовало хотя бы то, что после того, как воронка закрылась, он включил свою фару. Находилась она не на шлеме, как у меня, а на груди, и я смог наконец рассмотреть его более или менее успешно. Правда, легче от этого мне не стало.

Не стало потому, что в его внешнем виде не за что было уцепиться, чтобы определить происхождение – не человека, разумеется, но самого костюма; это могло бы оказаться той печкой, от которой я сумел бы начать танец. Могло бы – да не сделалось. Его глубинник – нет, все-таки это класс унискафов, – как я уверился сразу, не попадался мне на глаза нигде и никогда – ни в натуре, ни в каком-либо справочнике. Не ограничившись анализом собственной памяти, я запросил мик – но и он спасовал. Это можно было бы еще как-то понять, если бы костюм производил впечатление какой-то древности, давно вышедшей из цивилизованного оборота и потому не фигурировавшей ни в литературе, ни в практике. Ничего подобного, уже одного внимательного взгляда было достаточно, чтобы понять: это привет не из прошлого, но из недалекого будущего. Его можно было счесть следующим поколением после моего унискафа. Конечно, я не смог бы подтвердить это под присягой, но моя интуиция говорила именно так и основывалась, скорее всего, на том, что я узнавал в этом костюме главные черты моего, но видел и еще кое-что, отсутствующее в моем одеянии. Это было не скажу «загадочно», потому что не люблю этого слова, но, во всяком случае, не вполне понятно.

Как и то, впрочем, что ответа я до сих пор так и не получил.

Однако теперь, при свете, завязать отношения стало куда проще, во всяком случае, так я подумал. Костюм напротив – и сосед в нем, конечно, – медленно поворачивался, как бы знакомясь с помещением. И когда он повернулся ко мне фронтом, так что должен был неизбежно увидеть меня, я поднял руку и сделал движение, которое можно было принять за приветственный жест, да по сути дела таким и было.

И снова эффект оказался равным нулю. Сосед вел себя так, словно меня совершенно не видел.

О господи!

Только тут я сообразил, что он действительно не видел меня: в нервной обстановке последних минут я совершенно забыл о режиме незримости, в котором все еще находился. Это было нехорошим признаком: ослабление внимания в таких обстоятельствах – верный и короткий путь к грустному финалу. Тупеешь, Разитель!

Я немедленно велел унискафу выключить незримость – и не без волнения ожидал, что последует за этой командой: может быть, сотрясения и удары в нем что-то нарушили? Тогда… Но я не успел подумать, что будет тогда, потому что костюмчик доказал свою выносливость: уже через мгновение я стал видимым.

И тут же усомнился в том, что поступил разумно. Я просто не успел перед этим действием просмотреть его последствия с точки зрения оппонента, то есть представить, как бы повел себя я сам, если бы в такой вот обстановочке передо мной из ничего вдруг возник человек. Вернее всего – стал бы действовать так же, как он, хотя, впрочем, действовать, как он, я просто не смог бы. Потому что сосед мгновенно вытянул руку в моем направлении, а рука в его снаряжении была снабжена заметным утолщением примерно на уровне кисти, и одновременно с его движением из этой кисти вынырнули стволы сразу двух дистантов. Когда движение закончилось, оба ствола оказались направленными прямо на меня. Мне оставалось только поднять руки со всей быстротой, какую позволили теснота и обломки, и одновременно заорать:

– Эй, парень! Я уже сдался, убери свои пушки!

К счастью, на сей раз у меня хватило ума сделать это заявление не на теллуре, но на лингале, которым человек, обладающий таким костюмом и снаряжением, должен был, по моим представлениям, обязательно владеть. Мне повезло, так оно и оказалось, и вооруженная рука медленно опустилась, а до моего слуха донеслось:

– Ты кто: фокусник? Много себе позволяешь. Откуда ты взялся? А я уже решил, что начал слышать голоса, – даже испугался.

Это прозвучало тоже на лингале. Я напряженно вслушивался, пытаясь проанализировать произношение: лингал – язык, ни для кого не являющийся родным, не существует классического, нормативного его произношения, и потому в каждом мире он звучит несколько иначе, со своим акцентом, так сказать. Поэтому я и старался определить, на каком именно диалекте изъясняется сосед. Но хотя акцент и был, достаточно легко ощутимый, я не смог определить его происхождение. Хотя – спорю на что угодно, – где-то когда-то мне его приходилось слышать. Быть может, если бы я находился в спокойной обстановке и располагал временем, я вспомнил бы достаточно быстро. Но на этот раз пришлось смириться с тем, что идентификация не произошла. «Ладно, это не смертельно», – подумал я в утешение себе.

– Да я все время тут был, – ответил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее и непринужденнее. – Ты меня просто не заметил в темноте.

– Теллус, – сказал мой сосед. – Терпеть не могу это произношение. Как-то уж очень самоуверенно у вас звучат слова.

– Да? – спросил я несколько обиженно: до сих пор мне казалось, что у меня вообще нет никакого акцента – во всяком случае, прежде никто не говорил мне ничего подобного. – А ты откуда?

Это не очень вежливое «ты» должно было сразу показать человеку, что я и на самом деле в себе уверен и ничуть не считаю его хоть в чем-то превосходящим меня. Он ведь не знал, что, в отличие от него, я сейчас безоружен.

– А я, – ответил он неторопливо, – оттуда, где меня больше нет. Любопытство – опасная болезнь, запомни.

Нет, скорее всего, его голос не был мне знаком. Напоминал кого-то, но никак не вспоминалось – кого именно.

– Только не лей мне воды в уши насчет «все время был». Тебя и на дне близко не было.

Ага. Вода в ушах – этот оборот был мне знаком. Симона, старая добрая Симона. Возможно, я все-таки пересекался там с ним? Если так, то он, скорее всего, не местный. И на Ардиге находится примерно по тем же причинам, что и я. Не в смысле отдыха, конечно. Должно быть – коллега, во всяком случае, манера держаться, отсутствие растерянности подсказывают, что человек опытный – тертый калач, что называется.

– Плохо смотрел. А я тебя видел отлично. Как ты плыл по линии. Над трубой.

Сказано было с расчетом, что он ответит: «Да какая труба! Это…» – и выложит, что это такое на самом деле. Но он на мой крючок не клюнул. Сказал:

– Значит, пользуешься незримкой. Зря. Обстановка этого не требовала, а пинс-батарея при этом садится быстро. И скиснет в самый крутой момент.

На Симоне, да. Но выговор у него не тамошний. Значит, и он тоже был там по делу. Не резидент. Полевой оператор. Хорошего класса. Незримку знает куда лучше моего. То есть ставит меня на место. Если он окажется противником, будет не очень приятно. Но сейчас совершенно незачем обострять отношения. Оба мы попали в одно и то же варенье и, пока не выберемся на волю, должны быть союзниками. А когда выберемся…

Сосед – хотя в данном случае скорее сокамерник – прервал мои размышления словами:

– Ну вот что, мужик. Не знаю, как тебе, но мне тут болтаться ни к чему. Ты как хочешь, а я собираюсь отсюда выйти.

– Присоединяюсь. Только надо еще придумать – как. Заглотили нас крепко.

– Думать некогда. У нас времени – не более десяти минут. Пока этот живоглот меняет режим.

– Ты уверен? – Этот оборот речи всегда приглашение к большей откровенности. Сосед коротко рассмеялся: понял мой нехитрый прием. Но не стал отмалчиваться:

– Вижу – ты тут новичок. Сейчас он набьет зоб тем, что скосил, и начнет пережевывать: не зря тут такие зубищи. Все это пространство заполнится довольно плотной пастой. И шансов остаться неприкосновенными у нас будет меньше нуля. Уяснил ситуацию?

– Без усилий. Только выхода не вижу. Хотя… если, как только он остановит пилы, сразу рвануться на выход – на полной скорости…

– Мертвый вариант. Тут, внутри, скорость не разовьешь, а пока доберемся до выхода, он уже включит свою механику. Нам против нее не выгрести – это ты должен был уже понять. Наверное, ведь сопротивлялся, когда тебя втягивало?

Я кивнул.

– У него моторчик посильнее моего. Ладно, если не так – то как же?

– Естественным путем, – сказал он и снова коротко хохотнул. – Путем съеденных. Через анальный выход.

– Если он есть.

– Сейчас эта машина работает на автомате, потому что будь в рубке люди, они бы нас заметили и захотели познакомиться, а автоматы не так любопытны, они знают только свое дело. Но люди, когда возникает необходимость, входят внутрь не через челюсти, как ты думаешь?

– Но вряд ли они сообщаются: эта пасть, брюхо и дорога экипажа.

– Сообщаются. Я эти модели знаю. Между рубкой и механизмом есть ремонтный ход – там дальше, за крыльями насоса.

– Что там ремонтировать?

– Мужик, – сказал он, – я к тебе не нанимался и за тебя работать не собираюсь, хочешь знать – потей сам. И на этом все, я пошел, а ты – как угодно.

– Я с тобой. Хотя видит бог, как я сопротивлялся.

– Остряк, – заявил он. – И правильно: держи хвост морковкой, не куксись. Шагай за мной.

– Принято.

Сосед медленно, раздвигая руками обломки, двинулся в сторону, противоположную раструбу, углубляясь во все сужающееся пространство. Я следовал за ним, пропихивая обломки за спину.