Те, кто знаком со мной, возможно, помнят, что перед тем, как начать выполнение очередного задания, я ухожу в глубокую медитацию. Не для того, чтобы получать какие-то инструкции: те, кто ведет каждого из нас с вами (независимо от того, знаем ли мы, что нас ведут, или об этом и не подозреваем, или подозреваем, но никак не желаем признавать), никаких инструкций не дают. Но помогают перед началом действия разобраться в самом себе и сделать какие-то выводы. Потому что успех или неудача любого предприятия зависит в первую очередь не от точного расчета или стечения благоприятных обстоятельств, но от того, как ты сам относишься к предстоящему действу – а вернее, не то, что обычно кроется за словами «я сам», то есть не рассудок, не здравый смысл и даже не эмоции, но подсознание, которому всегда известно больше, чем тебе, и которое выражает свое отношение к задуманному не в словах, но в интуитивных ощущениях, и ты невольно говоришь: «У меня такое чувство, что из этого ничего не выйдет» или, наоборот: «Чувствую, что все удастся как нельзя лучше». А подсознание делает свой вывод, сравнивая твой замысел с нормами Добра и Зла на схеме, доступной лишь Высоко Продвинутым. И если тебе повезет и во время медитации тот из них, в чьем круге внимания находишься ты, сочтет тебя достойным общения, он не только передаст тебе эту оценку, но и наполнит твое существо той энергией, при помощи которой только и достигается успех. Если же этого не происходит – никто не запретит тебе, разумеется, поступать по своему желанию, каждый человек обладает свободой воли; но если ты после этого даже и добьешься успеха, на деле он будет лишь кажущимся, иллюзорным, кратковременным и готовым вскоре обернуться к тебе своей тыльной стороной, и тогда никто тебе не позавидует. Сейчас я был уверен, что мое дело – самое достойное, но, может быть, так казалось только с моей точки, а с колокольни видно лучше?

Вот почему я направился не в рубку, а в каюту, и там прежде всего отключил всякую связь с «Триолетом»: сейчас никто не должен мне мешать. Записанные на кристалл мантры я всегда вожу с собой и сейчас был очень рад тому, что, собираясь на мнимую сушу, не взял их туда: они пропали бы, и пришлось бы восстанавливать их по мику, а я не мог поручиться за точность такой перезаписи. Я включил запись и начал, приняв позу, медленно выходить из связи с миром яви.

В первые мгновения мне – той части «меня», которая только и сохраняла активность, – сделалось не по себе. Если быть совершенно откровенным – я испугался. Потому что снова оказался в воде, только не в глубинах, а на поверхности. Шторма не было, дул умеренный ветер, но меня несло не по ветру, а в сторону, для чего сам я не делал никаких усилий: видимо, попал в течение. Волна была пологой, высотой до метра. Приподнятый ею в очередной раз, я огляделся. Неподалеку виднелся островок, заметно поднимавшийся над уровнем моря. Настоящая суша, и на ней, в самой высокой точке, я успел разглядеть башенку. На вершине ее дважды ярко блеснуло, но то не были выстрелы – работал проблесковый маяк. И это, и сама вода, в которой я плыл – светлее той, что была на Ардиге, и, как я успел почувствовать, не такая соленая, – все убеждало меня в том, что это другой мир, зачем-то именно сюда меня унесло, хотя мне хотелось почувствовать под ногами сушу, чтобы не тратить сил и внимания на необходимость держаться на поверхности. Ладно, суша, пусть ее и не так уж много, находилась в пределах досягаемого – надо было только до нее добраться. Плыть следовало почти точно по биссектрисе угла, образованного направлением ветра и течением; не самый лучший вариант, конечно, однако ничего не попишешь.

Я повернул и поплыл – брассом, на два гребка, неторопливо, чтобы экономить силы. Течение отпускало меня неохотно, а когда стало ослабевать, с курса сбивать принялся ветер. Не грубо, но настойчиво, ощутимо усиливаясь, свежея. Ничего, самое большее за час доберусь до берега, главное – чтобы там хотели меня увидеть и помочь, я редко прошу помощи, но на этот раз не вижу другого выхода. Какую-то надежду мне сейчас подают: если тебе приходится преодолевать какие-то препятствия, то это чаще всего бывает признаком того, что тебя хотя бы выслушают. Однако это вовсе не значит, что с тобой станут разговаривать. Моя – да и Лючаны – профессиональная деятельность никогда не вызывала у Продвинутых восторга, но им приходилось признать ее полезность – хотя бы в определенных случаях. Я надеялся, что сейчас отношение к этим делам будет более благоприятным, чем обычно: мы ведь не собирались делать ничего подобного, нас использовали втемную. Конечно, нас можно упрекнуть в том, что мы позволили так поступить с нами: при нашем опыте могли бы, серьезно поразмыслив, и просчитать ситуацию заранее. И все же…

Хорошо, что было над чем подумать сейчас: когда размышляешь в движении, оно происходит как-то незаметно, как бы само по себе, и когда ты снова оцениваешь обстановку, то с удивлением замечаешь, что продвинулся дальше, а устал меньше, чем предполагал. Так получилось и у меня сейчас: островок почти неожиданно оказался совсем рядом, дно здесь было очень пологим, и последнюю сотню метров я уже не плыл, а шел по приятному плотно-песчаному дну, вырастая из воды, на ходу обсыхая и воспринимая ветер теперь уже скорее с удовольствием, а не с досадой, как еще только что.

Конечно, мир, в котором оказываешься, погрузившись в медитацию, не настоящий в том смысле слова, как мы его обычно понимаем, то есть – не изменяющийся согласно нашим пожеланиям; чтобы изменить его, нужно произвести определенную работу. С нашей точки зрения, мир медитации виртуален, хотя те, кого мы там встречаем, уверены в обратном: для них виртуален как раз наш мир – или условен, если угодно. Так или иначе, если ты достаточно регулярно медитируешь, то этот, другой, мир становится почти таким же привычным для тебя, как тот, в котором ты родился и живешь, и законы, по которым этот, другой, мир существует, точно так же делаются привычными и уже не вызывают удивления. Поэтому я, взобравшись без особого труда наверх (ноги, правда, немного дрожали, но это просто потому, что я не успел еще, видимо, восстановиться после вынужденного купания в штормовую погоду), не стал удивляться тому, что никакого маяка там не увидел. Передо мной открылось обширное плато, оно казалось слишком большим для такого маленького островка, каким он выглядел с моря. Плато напоминало запущенный парк, в котором деревья росли вроде бы по какой-то системе, но за ними давно уже никто не ухаживал, не формировал их кроны, не убирал валежник и опавшую листву; парк средних широт Теллуса, одним словом. В общем, это было естественно: тебя принимают в той обстановке, какая для тебя привычна, – если только ты не высказываешь каких-то особых пожеланий по этому поводу. Для меня сейчас обстановка не играла никакой роли, мне нужно было, чтобы меня выслушали и, может быть, помогли советом; на другую помощь я рассчитывать не мог, мне это давно дали понять: операции такого рода, какими мне приходилось заниматься, наверху (как я уже говорил) никогда не одобрялись. Но мне вполне могли подсказать, как найти и выручить Лючану; а взамен я был готов пообещать немедленно вместе с нею покинуть этот мир, предоставив Ардиг его собственным заботам. В конце концов, никакого контракта ни с кем я не подписывал и никаких обязательств на себя не брал. Итак…

Я шел по заросшей травкой тропе, петлявшей между деревьями; такие тропы прокладывают не для того, чтобы создать кратчайший путь между двумя точками, но ради самого процесса гуляния. Воздух был приятно сухим, хотя для островка это могло показаться странным; но в этом мире странность была нормальным явлением. Метры превращались в минуты; когда их набралось, по-моему, достаточно много, я слегка забеспокоился. Уже настало время, чтобы со мной заговорили, но ни единого импульса не возникало в мозгу, не говоря уже о звуках. Как правило, Продвинутые объясняются с нами, не сотрясая воздух, и это для них естественно. Однако на этот раз никто ко мне не обращался, звуки были всего лишь обычными звуками леса, а в голове суетились только мои собственные мысли.

Все бы ничего, если бы время, проходившее здесь, стояло на месте в реальном мире, но оно – и только оно – в обоих мирах было равно самому себе, а в том мире время меня поджимало. Так что я решил совершить определенную бестактность, а именно – заговорить первым. И для убедительности послал не только мысленный сигнал, но и вслух произнес громко и четко:

– Высший, я прошу только одного: хоть намека на то, где сейчас находится моя жена. Ей грозит беда, а она ни в чем не виновата, и вообще – да ты ведь знаешь все лучше, чем мы сами. Мы не собираемся сотворить здесь ничего плохого, вообще ничего, мы сразу же улетим домой – сразу же, как только я верну ее. Неужели в этом есть что-то, заслуживающее осуждения?

По-моему, сказано было достаточно. Но ответа не последовало. Никакого. Как я должен был понимать это? Полное недовольство? Почему?

Я даже остановился – от растерянности, наверное: таких случаев, когда тебя впускают, но с тобою не разговаривают, в моем опыте не было. Сейчас я был готов даже к самому крутому выговору, к ка-кому-то наказанию – только не к такой вот равнодушной тишине. Есть ли смысл идти дальше? Похоже, что нет. Надо возвращаться в реальность и найти решение там. Поскольку тут мне не собирается помочь никто хотя бы потому, что здесь никого нет.

Или… кто-то есть?

Так я подумал, потому что впереди среди деревьев возникло какое-то движение.

То был человек. Я торопливо зашагал навстречу. Женщина. Лючана? Они прислали мне Лючану? Прости меня, Высший, я тут напустился на тебя совершенно напрасно, на самом деле ты совершил лучшее из всего, что мог. Я бегу, уже бегу!

И я действительно побежал к ней что было сил.