ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ

Дмитрий Васильевич Завьялов занимал скромный пост референта у премьер-министра Михаила Сергеевича Краснорыжина, но был, естественно, в курсе всех проблем, решаемых Кабинетом министров.

Кабинет Завьялова находился на третьем этаже «черно-белого дома», как с девяносто третьего года прозвали Дом правительства, и проникнуть в него непосвященному, а тем более человеку с улицы, минуя три кордона внешней и внутренней охраны, было практически невозможно. Но этот посетитель в белом костюме, с виду – обыкновенный молодой человек, то ли студент последнего курса госуниверситета, то ли незаметный учитель одной из частных школ, проникал к Завьялову без труда. У референта давно сложилось свое мнение о способностях этого «учителя», в миру Горшина Тараса Витальевича, тридцати лет от роду – по паспорту, инженера по инбридингу локальных компьютерных сетей, но, вероятнее всего, охрана его просто не видела. Да и сам Дмитрий Васильевич заметил Горшина случайно, вдруг осознав, что в кабинете, кроме него, кто-то есть. Входил Горшин без стука, бесшумно, как дух. Впрочем, человек этот умел многое, что недоступно нормальному гражданину, и не впасть в мистику, узнав это «многое», было трудно. Завьялов, как и четверо его коллег по «кримкомиссии», относился к Горшину с уважением и изрядной долей пусть не страха, но – опасения. Впрочем, не боялся Тараса лишь комиссар-пять, Владимир Эдуардович Боханов, президент Центра нетрадиционных технологий Российской академии наук, экстрасенс, йог, мастер спорта по шахматам, который в Горшине видел лишь феномен и питал к нему чисто профессиональное любопытство, будучи ученым до мозга костей. Он готов был его даже препарировать ради того, чтобы узнать, как устроен Тарас внутри, и за это Завьялов скрепя сердце терпел Боханова. Он не любил людей, тем более ученых, чей ум был увлечен какой-нибудь проблемой, не имеющей ничего общего с интересами других людей. Для кого весь мир был всего лишь огромной лабораторией, а кто оказывался подопытным – кролик или человек, – не имело значения.

– Проходи, – кивнул Дмитрий Васильевич, сдавил глаза пальцами, отпустил. – Я как раз дошел до точки: ничего не вижу и не слышу. Выпьешь? – Вопрос был традиционным, потому что Завьялов знал отношение Тараса к спиртному.

Он достал бутылку «Фьюджи», налил в бокал на палец, посмаковал белую жидкость, проглотил.

– Это же кокосовый тоник, почти без алкоголя, попробуй. Его можно пить утром, днем и вечером.

– Мой сосед в таких случаях говорит: выпил с утра – и целый день свободен! – Горшин с улыбкой присел у стены, где стояли четыре деревянных стула. Глаза у него были прозрачно-желтые, но не «кошачьи», а скорее «птичьи», и стыло в них такое холодное всеобъемлющее понимание, что Дмитрий Васильевич поежился. У него при разговоре с Тарасом всегда появлялось ощущение, что тот видит его насквозь, знает все его мысли, чувства и желания.

– Мы теряем темп, – сказал Горшин, предваряя вопрос хозяина кабинета. – Нужны люди.

– Не просто люди – профессионалы, – уточнил Завьялов. – И не просто профессионалы, а друзья и соратники, преданные делу.

– К сожалению, друзья приходят и уходят, а враги накапливаются, как говорил один умный иностранец. Человечество вырождается быстрее, чем рассчитывала природа. Примеров тому хоть отбавляй. Вчера и меня прижали в подъезде какие-то подонки, видно, расслабился.

Завьялов с любопытством глянул на собеседника, от которого явственно повеяло угрюмым недовольством.

– Плохо верится, что можешь расслабиться до такой степени. В каком таком подъезде ты оказался?

– Был в гостях у приятеля, вышел, а они кого-то ждут. Потом уже сообразил, что попался случайно, а шли они «пощупать» коммерсанта этажом выше. Ни грана интеллекта – тупая, воинствующая наглость! Что ей увещевания, призывы к совести и справедливости? Ей понятны только кулаки и зубы.

– И как же удалось выйти из положения?

– Помог какой-то «крутой» парнишка, владеющий боем на таком уровне, какого я еще не видел. Хотя он почему-то пытался этот факт скрыть.

– Не преувеличиваешь?

Горшин пропустил реплику мимо ушей.

– Я не смог его прозондировать достаточно четко, парнишка далеко не прост и владеет пси-блоком, но попался он мне не случайно. Если я прав, он может быть либо нашим другом…

– Либо?

– Врагом, разумеется. Потому что работает он на команду контрданс.

– Как? Не понял.

– Он перехватчик, если пользоваться жаргоном военных профи, агент-индивидуал высокого класса, работающий на отечественную разведку «Смерш-2».

– Ого! А откуда тебе это известно?

– Мне многое известно, друг Горацио Дмитрий Васильевич. Попробую поработать с ним, встречусь пару раз, пощупаю поле возможных траекторий, поговорю. Заинтересовал он меня вельми.

– Я не всегда все понимаю, Тарас Витальевич. Что еще за «поле траекторий»?

Тарас улыбнулся. Дмитрий Васильевич Завьялов понял, что ответа не получит, и перевел разговор на другую тему:

– Ты знаешь, что в МВД по заказу Генпрокуратуры создана спецкоманда для борьбы с террористами?

– Знаю.

– Вероятнее всего, это по наши души. Рудаков и Чураго перестраховываются, поскольку ниточки от Жарова, Филина и других «гегеншабен» тянутся к ним. Поэтому за нами начинается охота с призывом «пленных не брать!».

– Масакра…

– Что?

– Дмитрий Васильевич, я как раз по этому поводу. «Фискалы» взяли нашего исполнителя. Его подставили: в квартире гаишника-майора, который наговорил на своего же подчиненного, переложив вину с себя на невинного, была засада. «Фискальный» спецназ – ДДО «Руслан».

– Кого взяли?

– Костю Ариставу.

– И он им дался?!

Глаза Тараса еще больше посветлели, став почти прозрачными.

Завьялова охватил ледяной озноб.

– Даже такой мастер, как Аристава, ничего не смог сделать против выстрела в спину.

– Он…

– Жив, но тяжело ранен. Давайте кумекать, как будем его выручать. У меня есть кое-какие мыслишки.

– Зачем Аристава ходил к гаишнику? Кто дал ему задание?

– Никто. Точнее, совесть. Он просто решил помочь другу, который рассказал ему о своем горе. А друг оказался провокатором, работающим на ФСК.

– То есть Аристава отправился на несанкционированную операцию, презрев законы «Чистилища», забыв о дисциплине, подставив тем самым всех нас.

– Формально все так, Дмитрий Васильевич, но мы забываем, что наши ребята живут не в вакууме, что у них есть семьи, родственники, друзья и элементарная порядочность, вынуждающая с ними считаться, душа, наконец. Кадры, как вам известно, подбирал я сам, я знаю их всех. Но ведь «Стопкрим» своих людей не бросает в беде? Да и пора дать кое-кому хороший урок.

– Кому? Ребята из «Руслана», что брали его… не виноваты.

– А я не про них говорю. Речь о начальниках, планирующих такие операции с подлянкой, и о тех из нас, кто возомнил себя демиургом. Подставили Ариставу не без помощи второго спикера.

Завьялов вздрогнул:

– Кравчука?! Не может быть!

– Может, – тихо сказал Горшин. – Кравчука предложил, кстати, комиссар-три, отметьте сей факт.

– Ну и что?

– Первый случай – случай, второй… Рыба гниет с головы, Дмитрий Васильевич. Но это к слову. Поживем – увидим.

Завьялов промолчал.

Матвей открыл мерцающую холодным голубым огнем дверь и оказался внутри огромного затемненного храма с каменными фигурами высотой с десятиэтажный дом, поддерживающими потолок. Дальняя стена храма напоминала зыбкую пелену тумана, и из нее вдруг выступила огромная фигура женщины в сверкающем звездами плаще.

На голове – золотая корона с семью лучистыми бриллиантами, в руках – раскрытая книга. Лица ее Матвей описать не смог бы, настолько оно было прекрасным, неземным и изменчивым.

– Читай, – сказала она певуче, протягивая книгу.

Матвей перевел взгляд на страницы, мерцающие призрачно-зеленым светом, и, похолодев, понял, что этого языка он не знает. Написано как будто по-русски, но каждая буква – символ, раскрывающий одну из тайн бытия.

– Тебе предстоит познать зло и добро, – продолжала женщина. – Готов ли ты изменить свои убеждения?

– Я н-не… знаю… – выговорил Матвей, с болью понимая, что вошел в храм неподготовленным.

Лицо женщины как бы погасло.

Сердце Матвея замерло от чувства, более глубокого, чем страх. Он не мог вымолвить ни слова, ощущая, как перед ним разверзается бездна, отделившая его от храма, от женщины, олицетворявшей собой Истину. Ему казалось, что он вот-вот узнает, кто она такая и что хотела сообщить, но видение таяло, оставляя острое сожаление, от которого слезы навертывались на глаза и жгли кожу лица…

Проснулся он с мокрыми глазами, будто и в самом деле плакал. Подробностей сна, как всегда, вспомнить не удалось. Сохранился лишь смутный образ женщины и эмоциональное состояние от пережитого. Но Матвей чувствовал, что если бы сумел сохранить в памяти страницу книги иероглифов-букв, то узнал бы, кто приходит к нему во сне, чего ждет от него и куда зовет.

Вообще говоря, сны не доставляли ему каких-то хлопот, не вызывали отрицательных эмоций и не создавали дискомфорта, а лишь заставляли задумываться и заниматься поиском разгадки тайны и причин ее возникновения. В них прослеживалась какая-то система, которую Матвей не понимал, но интуитивно ощущал и которая со временем должна была вылиться в нечто осязаемое, в поток бытия, принадлежащий какому-то параллельному миру.

Матвей покосился на стопку книг на столе, среди которых находились труды Гермеса Трисмегиста, Лосева, Блаватской, Успенского, Андреева, Рериха и многих других философов и эзотериков современности, а также древних времен, пожал плечами и прямо из постели прыгнул в угол спальни на ковер, где по утрам занимался китайской гимнастикой чигонг-о.

В девятом часу утра он подходил к машине, принадлежавшей ему по легенде, – «Таврии» последнего выпуска с четырехдверным салоном, которую оставил на открытой неохраняемой стоянке возле универсама напротив, и почти сразу же обнаружил группу угонщиков, «щекочущих» автомобили. Мимо двоих из них, стоявших «на атасе», он только что прошел, еще двое стерегли дальний выезд, поглядывая по сторонам, а трое пытались вскрыть «жертву». Делали они это быстро, почти не таясь, один работал с отмычками, двое помогали открыть дверь силой. Если не удавалось сделать это сразу, они тут же спешили к соседней машине, но выбирали не иномарки, а отечественные, вазовские.

Они уже подходили к его машине, и Матвею ничего не оставалось, как сделать вид, будто он ничего не понял и просто идет к своей темно-вишневой «Таврии» с номером «277». Однако выйти из положения с наивной простотой не удалось. Тройка занялась его машиной в тот момент, когда он оказался от нее в пяти шагах.

Стоявшие «на атасе», видимо, не приняли его всерьез, считая, что справиться с парнем в черной безрукавке и джинсах, не сильно мускулистым, в меру высоким, обыкновенным интеллигентным «лохом», смогут и «щупали», поэтому сигнала к отступлению не дали, и самозабвенно трудившаяся троица среагировала лишь на деликатное «привет» Матвея.

– Ребятки, это моя машина, – тихо добавил он, не обращая внимания на вытащенные из карманов ножи и пистолет – «макаров» с облезлым дулом, еще довоенный. Тоскливо заныло под ложечкой: обычные пацаны, потрошители машин, такого оружия иметь не могли. Но, с другой стороны, и на профессиональную засаду ситуация не тянула. И все же что-то это да значило: четвертая стычка за три дня явно выходила на уровень статистического узла, вероятность которого превышала вероятность случайного события.

Если бы угонщики слиняли, извинившись, сделали вид, что ошиблись стоянкой, Матвей не стал бы вмешиваться в их судьбу, «светиться» ему не хотелось до зубной боли. Но старший группы подельников, здоровенный громила с набрякшим лицом дебила, пошел по другому пути.

– «Крутой», что ли? – хрипло прошипел он. – Наделаю дырок, если хоть слово вякнешь! Давай ключи, если это твоя машина. Покатаемся – вернем.

– А болт с левой резьбой и мелкой насечкой тебе не нужен? – вежливо поинтересовался Матвей.

– Чего?! – изумился верзила, одетый с подчеркнутым инфантилизмом – в красные слаксы с бахромой, шлепанцы на босу ногу и в ярко-желтую рубаху с нашитыми розочками. Его дружки были одеты не хуже: в яркие цветастые рубахи с нашивками типа «СС», «КГБ», «НКВД» и другими, в обтягивающие их тощие зады колготки и ботинки на толстой подошве. Наряд угонщиков подчеркивал полное отрицание культуры, это были представители нового поколения «хиппарей», привыкших жить по волчьим законам и признающих только силу. И только у дураков бывает такая убежденность во взгляде, в голосе, такая непререкаемость во взорах, вспомнил Матвей слова Салтыкова-Щедрина.

Длинным скользящим шагом Матвей обошел троицу, обхватил пальцами слоновье запястье старшего, сжал и отобрал у него пистолет точно так же, как сделал это в Рязани, – все это в доли секунды, ребята даже не двинулись с места, для них он просто выпал из поля зрения. Затем пришел черед ножей – пружинных, добротных, как и пистолет, не укладывающихся в аксессуары законопослушных граждан. И лишь спустя секунду Матвей «вошел в контакт» – дал всем троим по морде, чтобы запомнили именно этот последний штрих схватки. Как вся группа «делала ноги», он уже не видел, подумав, что такие попугаи попали на стоянку не для того, чтобы красть автомобили, а для какой-то разведки – уж очень они были заметны. И еще он подумал, что творится что-то странное, каким-то образом связанное со снами и с тем заданием, ради которого его вызвали.

Через полчаса он въехал во двор частной автомастерской, принадлежавшей старому, еще со школьной скамьи, другу Илье Шимуку по прозвищу Муромец.

Прозвище свое Илья заработал по праву: уже в десятом классе он рвал руками цепи, поднимал мизинцем двухпудовую гирю и гнул из гвоздей толщиной в карандаш разные узоры. Матвей вспомнил случай в автобусе, происшедший с Ильей лет пять назад.

Толпа на остановке в тот момент стояла приличная, все хотели уехать – стал накрапывать дождик, поэтому никто, кроме Ильи, не пропустил женщину с ребенком. Но компания молодых людей, растолкав толпу, влезла в автобус, загородила вход и пропускать больше никого не хотела. Тогда Илья взялся за подножку и рванул автобус вверх так, что ребята посыпались в салон, правда, вместе с пассажирами – по молодости лет Муромец этого не учел. Пропустив женщину, Илья сел сам, и компания тут же пристала к нему. И отстала.

– Мужики, отвяжитесь, а то я вас маленько озадачу, – проникновенно сказал Илья Муромец (рост под метр девяносто, косая сажень в плечах, вес девяносто восемь килограммов) и для эффекта сжал поручень автобуса так, что смял двухдюймовую трубу, как пластилиновую.

Хозяина мастерской Матвей нашел под новым «Линкольном», висевшим на подъемнике. В промасленном комбинезоне, с черными руками, со всклокоченной бородой и шевелюрой, Илья имел устрашающий вид сбежавшего из тюрьмы насильника, а не мастера, хотя Матвей знал, что у него руки не только железные, но и золотые.

– Ё-моё! – прогудел Илья, узрев, кто перед ним. – Никак Соболев собственной персоной! Неужто вспомнил старого кореша?

Они обнялись, пробуя силу друг друга. Илья крякнул.

– А ты не меняешься: с виду хлипкий интеллигентик, а мои сто тонн выдерживаешь. Какими судьбами? На минуту заскочил или есть время?

– Полчаса наскребу, но вечером свободен, можем встретиться у меня или у тебя, а хочешь, на нейтральной территории.

– Годится. – Илья вытер руки ветошью, крикнул в глубь мастерской напарнику, возившемуся возле бежевой «Волги»: – Коля, я в контору, буду минут через сорок. – Кивнул на дверь за подъемником: – Айда посидим чуток. Видишь, какие аппараты чиним? Директора одной мало-мало иностранной фирмы.

– А это кто? – скосил глаза на молодого человека Матвей. – Ты ж всегда один работал.

– Ленивый стал, – улыбнулся в бороду Шимук, – не успеваю. Взял парнишку из одного КБ: лет десять занимался проблемой изменения формы унитаза, пока не понял, что стране его продукция пока не нужна. Толковый отрок вообще-то, и руки приделаны куда надо.

Они поднялись по узкой лестнице на второй этаж и очутились в «конторе» – уютной комнатушке с одним окном, в которой умещались двухтумбовый стол, сейф, этажерка и два стула.

– Держу кое-какие дефицитные детали, – кивнул Илья на сейф, сел на стул, жалобно скрипнувший под его тяжестью. – А ты действительно не меняешься, Соболь, разве что раздался чуть да бреешься чище. Чем, кстати? Станком или электробритвой?

– Тебе-то зачем это знать?

– Хочу сбрить бороду, чешется, проклятая, и есть мешает.

Матвей подумал.

– Один мой знакомый брился телефонной трубкой.

– Ну и?.. – заинтересовался Илья.

– Получалось медленней, чем бритвой.

Мастер засмеялся с гулким уханьем.

– Пожалуй, топором полегче. Ну, докладывай, как живешь, где, с кем работаешь или вообще не работаешь. – Он достал из сейфа литровый пакет с молоком и, надорвав, выдул в три глотка. Заметив взгляд Соболева, пожал плечами: – Люблю молоко, особенно топленое и можайское. Хотя вообще-то люблю все молочное: творог, сливки, сыр, сметану, молочные железы.

Матвей улыбнулся его последним словам, уловив их смысл. Илья снова громыхнул глыбой смеха:

– Я не женат, так что не казни за аморальный образ жизни. Сам-то женился?

– Не получилось, – с неохотой ответил Матвей. Поразмыслив, достал из сумки отнятый на стоянке пистолет: – Спрячь эту игрушку у себя.

– Какой раритет! – прищелкнул языком Муромец. – Старая отечественная машинка, да еще тридцать девятого года выпуска. Давно таких не видел. Где взял?

– Где взял, где взял… Купил, – проворчал Матвей и рассказал эпизод на стоянке.

Илья почесал затылок, бороду, грудь под расстегнутым комбинезоном, хмыкнул.

– Я что-то не пойму. Угонщики, по идее, никогда не действуют без двойного прикрытия, если не дураки. Но они могут тебя найти, чтобы вернуть пистолет, тем более что сделать это легко – по машине.

– Машина записана на владельца с другой фамилией, – спокойно сказал Матвей, – а засад типа той, на стоянке, я не боюсь.

– Ой ли, – прищурился Муромец. – Не хвались, идучи на рать, хвались, идучи с… обратно. – Он поднял вверх громадные ладони: – Все-все, не буду, я ведь знаю, чего ты стоишь. Что касается меня, то новостей мало. Вкалываю каждодневно, семьей не обзавелся, квартира та же – двухкомнатный «полулюкс», хотя денег хватило бы и на пятикомнатную. Что еще? Машину себе сделал: купил сильно побитую «десятку» и сделал из нее конфетку, вернее, бронеход. У тебя-то что?

– «Таврия-2110».

– Не густо.

– А мне и нужно понезаметней. Правда, кое-что хотелось бы переделать. Можешь сварганить из нее подобный бронеход? Но чтобы бегал прилично, под двести.

– Таких движков у меня нет.

– Покумекай – надо, Ильша.

– Ладно, попробую, но на скорый… – Илья не договорил: в контору без стука вошли четверо парней во главе с зашитым в кожу, несмотря на жару, здоровяком с гипертрофированно накачанными мускулами.

По правде сказать, Матвей услышал их давно, но не придал шуму особого значения, это могли быть и клиенты автомастерской. Однако они оказались «клиентами» другого рода.

– Выметайся, – коротко бросил верзила Матвею. – А тебя, гнида, мы предупреждали. – Палец вошедшего направился в грудь Ильи. – Ты что о себе возомнил, падла? Тебе же русским языком было сказано: плати, если хочешь жить спокойно. А теперь мы тебя слегка поучим, чтобы запомнил надолго и другим рассказал.

– Кто это? – с любопытством глянул на Илью Матвей.

– Рэкетиры, кто же еще, – усмехнулся в усы Муромец.

– Пошел отсюда, тебе говорят! – рявкнул вожак в кожаном костюме.

Илья вдруг перегнулся через стол, сгреб его за отвороты куртки, приподнял и бросил к двери, сбив с ног стоявшего сзади. Затем схватил за руку второго здоровяка, белобрысого и безбрового, в зеленых штанах и в майке, который выхватил нож. Раздался хруст костей, и белобрысый отскочил в сторону с детским воплем:

– Ой-ой-ой! Руку сломал, гад!

Матвей засмеялся, привстал было, но Илья цыкнул на него:

– Сиди, я сам.

Верзила в коже неплохо знал карате, потому что ударил хозяина автомастерской в стиле каляри-ппаяту – в голову кулаком и в живот ногой, но результат был такой, будто он попал в скалу: Илья даже не отшатнулся. Пока его противник дул на пальцы, он снова сгреб его ладонью за куртку и сдавил так, что у того глаза вылезли из орбит. Одновременно Илья отмахнулся от выпада ножом третьего незваного гостя, отчего тот врезался головой в стену, сам себе порезав руку. Четвертого, достававшего из широких штанов обрез (как он его там крепил?!), Матвей все же успокоил точным уколом в нервный узел за ухом.

На этом рэкет и закончился.

Илья одного за другим вышвырнул гостей за дверь, предварительно отобрав оружие, и снова уселся за стол.

– Мы еще встретимся, паскуда! – донеслось с лестницы.

Муромец пожал широченными плечами:

– На лай бешеной овцы не отвечаю. Так и живем, не скучаем. Эти уже третьи, желающие полакомиться дармовой выпивкой. Ничего, держусь.

– Смотри только, чтобы не подстрелили.

– А я поздно домой не хожу. И тебе не советую. Машина твоя где? Здесь? Тогда загоняй, «линк» подождет. Через пару дней заберешь.

Матвей поднялся.

– Ну и здоровый же ты бугай, Ильша! Держишь удар, как профессионал мукки-бази. Тебя подучить – великолепный ганфайтер получится.

– Кто-кто? – подозрительно прищурился Илья. – Это что еще за новое ругательство?

– Это не ругательство, а высший титул короля рукопашного боя. Ну, бывай. Вечером созвонимся и договоримся о встрече. Давно не сидел с друзьями за чашкой чая. Кстати, свой бронеход на время не дашь? Отвык я по метро да автобусам мотаться.

Илья покопался в верхнем кармане комбинезона, бросил ключи Матвею.

– Вечером пригонишь сюда же. Права возьми. Не провожаю, буду завтракать.

Матвей на прощание поднял сжатый кулак.

К неприметному пятиэтажному зданию на Фестивальной улице, недалеко от Речного вокзала, Матвей подъехал после обеда. Раньше здесь была школа, а теперь здание занимали штук двадцать разного рода МП и СП. Одно из них служило прикрытием отделения ГУБО, вернее, явочной квартирой высокого начальства, где Соболева должен был ждать сам начальник Главного управления по борьбе с организованной преступностью. Задание от своего непосредственного начальника, полковника Ивакина, Матвей уже получил.

На деревянной двери малого предприятия «Дилерский центр Лоцмана» висела табличка: «Умным и слабоумным вход разрешен». Матвей улыбнулся, оценив юмор «губошлепов», как в среде профи называли работников ГУБО. Постучался, вошел. В приемной его ждали два сюрприза: красивая длинноногая шатенка с высоким бюстом, обтянутая чем-то, напоминающим рыбью чешую, и громадный черный с подпалинами дог.

Матвей сказал «здрасьте», поглядел в глаза девушки, потом собаки. Он давно заметил: собаки понимали его мгновенно и сразу отступали, почуяв силу. Но этот дог не отступил, напротив – оскалил клыки, мол, ты хорош, но и я не промах.

«Тихо, тихо, – мысленно ответил ему Матвей, – не будем поднимать шума, давай хотя бы уважать друг друга».

Взгляд «секретарши МП» был примерно такой же, как у собаки, – она привычно, не по-женски профессионально оценила посетителя и вопросительно вскинула безупречной формы брови:

– Вы к кому?

– К бугру, – сказал Матвей грубовато, но, заметив опасный блеск в глазах девушки, улыбнулся, отчего худое неподвижное лицо его совершенно преобразилось. Видимо, это подействовало не только на «русалку» в чешуе, но и на дога, потому что тот дернул щекой, словно удивился.

– Передайте ему, – добавил Матвей, вспомнив табличку на двери, – что пришел полный кретин.

– А имя у него есть? – без улыбки осведомилась секретарша. – У кретина?

– Матвей Соболев.

Девушка нажала кнопку интеркома, сказала негромко:

– К вам Соболев.

Ответ «бугра» отразился на дисплее, что Матвея удивило, но девушка уже отвернулась к печатной машинке «Касио», кивнув на дверь в кабинет начальника. Печатала она с пулеметной скоростью, положив ногу на ногу, успевая при этом курить, и смотреть на нее было приятно.

То, что явка начиналась с приемной, Матвея совершенно не удивило: видимо, вход секретарше в секретный «подвал» был запрещен и открывался лишь для приглашенных, скорее всего, девушка даже не знала, кто был на связи, какого ранга начальник. Не удивило Матвея и то, что за дверью, где должен был находиться кабинет начальника МП, был короткий коридор. Не просто коридор – тоннель камеры магнитоскопии, где проверяли наличие оружия. Лишь за второй дверью оказался собственно кабинет, то бишь оперативный бункер ГУБО, где руководители управления или его старшие инспекторы могли контактировать с агентурой.

Матвея ждали двое: молодой человек, подтянутый, стройный, хорошо развитый, узколицый и кареглазый, и уже пожилой мужчина, накачанный, круглый от мышц, видимо, бывший спортсмен, скорее всего борец-вольник в прошлом, с лицом тяжелым, волевым, сильным. В этой компании он явно был главным, судя по взгляду и манерам. Молодой носил модную прическу – волосы до плеч, у тяжеловеса блестела плешь от лба до затылка, а виски серебрились сединой. Но главное, что оба Матвею сразу понравились, особенно тяжеловес, которому наверняка стукнуло не меньше полувека. Он и оказался начальником ГУБО Медведем Михаилом Юрьевичем, а длинноволосый – его заместителем Зинченко Николаем Афанасьевичем.

Некоторое время все трое молчали, изучая друг друга. В глазах Зинченко мелькнуло разочарование, и Матвей улыбнулся в душе: редко кто угадывал в нем профессионала, мастера шестой категории русбоя, способного справиться с любым, вооруженным до зубов, противником. Именно контраст между «быть» и «казаться» и был главным его преимуществом. Как говорил Ивакин, контрразведчик должен быть еще более незаметным, чем разведчик, но по физическим кондициям превосходить его.

Начальник ГУБО смотрел на гостя иначе. Не без сомнений, но с интересом, прикидывая, соответствует ли данная агенту характеристика первому впечатлению. Перед ним на экране дисплея светилась страница личного дела Матвея Соболева, где, в частности, было написано: «Идеалист. Лишен чувства страха. Уверен в себе. Не теряет надежды в безнадежнейшей ситуации. Не терпит контроля. Свободен от шаблонов мышления. Сдержан. Вынослив. Склонен к риску. Чем сложнее проблема, тем смелее действует. Интуиция развита до экстраспособностей. Любит смотреть на огонь и дождь».

Ивакин, конечно, дал не полную информацию о своем человеке, но вполне достаточную, чтобы его оценить.

– Присаживайтесь, – кивнул на кресло в углу кабинета Зинченко. У него был интеллигентный баритон, в отличие от хрипловатого баса начальника управления.

Все трое уселись вокруг журнального столика с пепельницей. Начальник ГУБО был одет в итальянский летний костюм песочного цвета и кросс-туфли, а его заместитель – в серо-коричневую пару: узкие брюки и рубашку на «молнии» и кроссовки «Адидас». Сам Матвей не одевался броско, и судить по одежде о работниках спецслужб не стоило.

– Вас поставили в известность о характере работы? – задал вопрос начальник ГУБО.

Матвей молча кивнул.

– И все же я напомню основные узлы материала. За последние три месяца в работе управления наметился сбой: произошло четыре крупных провала и несколько странных эпизодов, позволяющих говорить о контроле над деятельностью управления. Есть подозрение, что один из наших сотрудников довольно высокого ранга работает на Купол. Или на небезызвестную всем организацию «Стопкрим», которую чаще называют «Чистилищем». Хотелось бы выяснить, кто именно. Кроме того, деятельность «Чистилища» на грани нарушения закона. Если его не остановить, может произойти нечто, напоминающее тотальное истребление инакомыслящих, виновных и невинных. Причем вину берется определять само «Чистилище», что приводит к абсолютной узурпации власти, к тирании самосуда, суду Линча. – Медведь выжидающе глянул на Соболева, но тот по-прежнему молчал.

– Добавлю, что ситуация складывается чрезвычайная. Если цель Купола – абсолютная власть – корыстна, то цель «Стопкрима» – всеобщая справедливость – благородна. Однако достичь ее террором, ликвидацией скомпрометировавших себя чиновников или мафиози невозможно, история знает подобные примеры.

Матвей и на этот раз промолчал.

– Ваша же цель, – продолжал начальник ГУБО, – в отношении «Чистилища» – выйти на его руководство, определить возможности, связи, планы, методы работы и сообщить нам. Мы же предадим все это огласке, дабы и другим неповадно было. Помощь окажем любую, только попросите. О связи и конкретных шагах договоритесь с моим заместителем, которому я доверяю больше, чем себе. Контактировать будете только с ним. На расходы для оперативных нужд вам выдадут десять «лимонов». Что касается оплаты ваших услуг, назовите сумму.

Матвей поднял брови:

– По закону Русакова, думающий получает меньше делающего, а делающий – меньше пользующегося. К какой категории вы относите меня?

Руководители ГУБО переглянулись, Медведь хмуро улыбнулся:

– Вы подходите под все три.

– Вот и оцените сами. Я не чистый идеалист, как написано обо мне в рапорте, просто существуют определенные нравственные нормы, которые я уважаю. Конечно, живем мы в реальном мире, где профессионализм не всегда оплачивается по достоинству, но хотелось бы все это изменить.

– Ясно. Позиция вполне приемлема, мы договоримся. – Медведь глянул на зама: – Николай Афанасьевич, ознакомьте его с подробностями дела. Будьте добры предоставить любую дополнительную информацию по требованию, независимо от грифов секретности.

Зинченко кивнул.

Начальник ГУБО еще раз прошелся взглядом по фигуре Матвея, попрощался, собираясь уйти, но Матвей его остановил:

– Хочу все же предупредить. О моем участии в работе управления никто не должен знать, кроме вас. В случае утечки информации я буду знать, что виноваты вы оба.

Зинченко с иронией глянул на Медведя. Начальник ГУБО хмыкнул.

– И что тогда?

– Я выйду из игры, уничтожив источник утечки.

Слова Матвея произвели впечатление, только не то, какое он ждал. Впрочем, ему было на это наплевать.

– Вы не переоцениваете себя? – мягко спросил Зинченко.

– Боюсь, это вы недооцениваете меня. Вы оба мне симпатичны, и я надеюсь на хороший контакт. Теперь к делу.

Руководители управления обменялись взглядами, и Медведь ушел, не сказав больше ни слова.

Через сорок минут контору «малого предприятия» покинул и Соболев. Он узнал достаточно, чтобы начать действовать. Интуиция подсказывала, что работа с «губошлепами» окажется непредсказуемой по результатам, зато интересной: светил выход на высшие эшелоны власти, защищенные многими и многими хитроумными службами и комбинациями юридически безупречных поправок к законодательству. Плюс прибранная к рукам прокурорская рать и исполнительная власть. Плюс развитый кретинизм толпы, которой можно скормить любую ложь и которая терпит и любит тиранов больше, чем умных и добрых руководителей.

Отвратительное время и отвратительная правда об этом времени, вспомнил Матвей слова отца. В чем-то старик был прав, хотя жил в иные времена и в иных условиях.