ГЛАВА 6
Как произведение гроссмановых чисел зависит от порядка сомножителей, так и жизнь Мальгина в одномерном пространстве колеблющейся «сверхструны» зависела от порядка следования по «струне» его систем: сигнальной, нервной, парасимпатической, а также от уровня сложности управления телом. Не догадайся Мальгин вывести процессы управления метаболизмом на уровень сознания, он не дошел бы до конца пути целым и невредимым. Вернее, дошел бы, но в «урезанном», «отредактированном» виде, без многих органов и систем, если не вовсе без тела.
В моменты коротких остановок заработали и другие органы чувств, о которых Клим даже не подозревал, способные ориентироваться там, где пасовали основные и добавочные экстрасенсные чувства. Сознание взяло под контроль жизнедеятельность организма в форме «пачки информации» вплоть до клеточного уровня, и Мальгин впервые осознал, каков запас прочности у человеческого мозга! Его мозг сейчас включил на уровень сознания не два-четыре процента нейронов, как у обычных людей, и не десять-двенадцать, как у интрасенсов, а все сто!
Сложнейшая сеть «сверхструн» орилоунского метро в эпоху становления человечества рвалась от старости. Хранители Пути, спасая транспортируемого и выводя его в соответствии с желанием в нужную точку пространства-времени, бросали Мальгина от одного умирающего орилоуна к другому, и каждый бросок входа-выхода сопровождался ударом по организму. Выдержать эти встряски нормальный человек, хрупкий, медленно реагирующий на изменения среды, сосредоточенный на своих мелких желаниях, практически отключенный от космоса, не мог бы.
Геометрия пространства вне «струны» стремительно изменялась от броска к броску; сто одиннадцать измерений, двадцать шесть, двенадцать, десять, семьдесят семь, пять, снова сто одиннадцать… – так реагировал аналитический центр сознания Мальгина на его «падения вверх», в будущее. И наконец настал момент, когда в гулком коконе головы возникли цифры: три-четыре. С пронзительным медным звоном, потрясшим все тело, Мальгин выпал из «струны» в чрево орилоуна, который дожил до эпохи в сотни миллиардов лет после рождения человека.
Время остановило свой прихотливый стремительный бег из будущего в прошлое, как останавливает бег лесная дорога при остановке всадника. Несмотря на «встопорщенную» нервную систему, взбудораженный физиологический аппарат и дикие боли в сердце, могущие закончиться кардиогенным шоком, Мальгин был жив! Он видел, он чувствовал, дышал и двигался, руки, ноги, голова были на месте, кожа зудела и чесалась, но оставалась кожей.
Сначала ему показалось, что вокруг царит обычная пещерная тьма орилоунской утробы, слабо освещенной каким-то скрытым источником света. И хотя стены полости не светились даже в инфракрасном диапазоне, объяснялось это просто – орилоун наверняка был неимоверно дряхл и доживал свой долгий век в виде скелета, готового рассыпаться от дуновения ветра. Мальгин не сразу понял, что источником света является он сам. Руки сочились розовым свечением, ногти казались перламутровыми, а сосуды под кожей – алыми световодами. В общем-то нормальное явление после сресс-полета в «сверхструне».
Клим подождал, пока тело перестанет светиться, отдыхая и настраивая органы чувств, как оркестр – инструменты, возвращая власть инстинктов и подсознания над их деятельностью. И вдруг поймал себя на том, что боится выглянуть наружу. Нет, он боялся не вакуума или ядовитой атмосферы, и не мощных ионизирующих излучений, он боялся не увидеть ничего!
Воздух в полости орилоуна был неплотен и состоял в основном из смеси азота и гелия, кислород занимал едва ли десятую часть его объема, но для дыхания хватало. В принципе Клим спокойно мог перейти и на другой тип физиологических реакций, используя любые газы, или не дышать совсем.
Сила тяжести в пещере почти отсутствовала, из чего Мальгин сделал вывод, что орилоун с машиной метро внутри болтается где-то в космосе по воле инерции и межзвездных гравитационных полей.
– Хранитель, – позвал Мальгин мысленно.
Ответа не было.
– Хранитель, отзовись.
Молчание.
Клим понял, что орилоун как интеллект умер, и в этом обломке старой коммуникационной системы работает лишь механизм перехода на «струну». Почувствовав, как невольно участилось дыхание, хирург пощупал рукой шероховатую решетчатую стену, удивился – пахло искусственным сооружением, а не скелетом орилоуна. Включилось дальновидение, вернее дальночувствование.
То, в чем он находился, вовсе не было орилоуном, ни живым, ни его скелетом. Это был гигантский, километров пяти в поперечнике, искусственный объект, нечто вроде космической станции или города в космосе, смонтированного из полупрозрачных труб и сигар диаметром по сто метров, сквозь стенки которых угадывались очертания каких-то огромных, разной формы строений, баков, коридоров, лестниц, переходов и машин. Кое-где в оболочке станции зияли рваные пробоины, а корма или нос – кто разберет? – в километре от помещения метро была разрушена и оплавлена. И был этот объект очень стар. Клим не сразу смог определить его возраст: не менее миллиона лет! Кто его строил и зачем, куда исчезли строители, оставив на нем станцию метро, сказать с ходу было невозможно.
Второе потрясение ждало Мальгина, когда он вознамерился выйти за пределы объекта, которому дал название Спутник.
Ничто не говорило о том, что оборудование этой древней развалины способно функционировать, но оно работало! Правда, ее своеобразие натолкнуло Мальгина на мысль, что многие коридоры и полости Спутника должны были заполняться водой или еще какой-то жидкостью.
На выходе короткого коридора он обнаружил нечто вроде птичьей клетки, в которой мог бы уместиться слон. Как только Клим оказался в «клетке», она оделась голубым сиянием и запеленала путешественника в прозрачную тугую пленку, не стесняющую дыхания и движения. Еще один голубой просверк – и шею сдавил блестящий многогранный поясок, пустивший усики к ушам и затылку.
В голове прошелестел сухой ветерок, и следом раздался бесплотный пси-голос:
– Жизнеобеспечение рассчитано на два часа личного времени. Возьмите иног форс палли глайд… – Шелест, щелчки. – Лифт микро. Приятных видений. Если понадобится совет… – Щелчок и тишина.
– Спасибо, – поблагодарил Мальгин неведомого гида. – Разберусь сам.
И наконец, третье потрясение ждало его после выхода через «клетку»-тамбур наружу.
В первые мгновения он действительно ничего не увидел. Ни звезд, ни их скоплений, ни галактик и сетчатой структуры, отличавшей Метавселенную человека от других метавселенных, ни единого пятнышка света! Великое Безмолвие обрушилось на уши. Великая Темнота – на глаза и Великая Пустота – на остальные органы чувств! Длилось это состояние недолго: совсем недалеко – по космическим меркам – отыскалась планета, по массе и размерам приблизительно равная Земле, а с другой стороны Спутника светила в инфракрасном диапазоне остывающая звезда, коричневый карлик с температурой поверхности около тысячи градусов. Мальгин вздохнул с облегчением, в другое время показавшимся бы смешным: звезды и планеты еще существовали в это время, просто плотность их распределения в пространстве в результате расширения вселенной стала мизерной. Но впечатление глухоты осталось. Космос был нем! Великое Молчание, бездонным океаном рухнувшее на голову человека, тщетно пытавшегося услышать радиоголоса и пси-переговоры разумных существ, заставляло напрягать слух до предела. Даже обычные фоновые излучения почти отсутствовали в этом удивительном пустом «плоском» пространстве, где в кубическом метре элементарные частицы можно было пересчитать по пальцам.
Луна и солнце побледнели,
Созвездья форму изменили,
Движенье сделалось тягучим,
И время стало как песок…
– Что? – спросил Мальгин пересохшими губами. Опомнился: он говорил сам с собой. Пробормотал: – Где они, эти созвездия? И каким образом, хотелось бы знать, я найду Вершителя, если здесь атом от атома находится не ближе, чем звезды от Солнца в мое время?
Никто не ответил. Мальгин был совершенно один, не считая полусдохших автоматов Спутника, на этом обломке, сиротливом памятнике какой-то технологической цивилизации, может быть, и человеческой. Он был один на многие миллионы световых лет, и, вопреки уверениям самого первого из Держателей Пути, никто не спешил к нему на помощь.
Тупик, подумал Мальгин с неожиданным спокойствием. Кажется, я достиг конца пути. Запас инерции удачи кончился. Финиш.
И снова никто не ответил ему. Молчал Спутник, молчал недалекий коричневый карлик – не Солнце ли на самом деле? Молчал космос. И молчала память, не человеческая – маатанская, память «черных людей», знавших множество удивительных вещей и не способных обратить их себе на пользу.
«Ладно, посмотрим, – сказал Мальгин неизвестно кому. – Я еще не умер, да и не все узнал, что хотел. Интересно все же, чей это след и почему он сохранился так долго».
Он имел в виду развалины Спутника.
За час он обследовал те помещения гигантского сооружения, которые посчитал главными, и сделал три вывода. Первый: Спутник был если не последним, то одним из самых последних искусственных городов, предназначенных для автономного обитания вне звездных систем.
Создан он был на пределе технологии, то есть на пределе технического совершенства, и являл собой яркий пример изделия, характерного для техногенной цивилизации, развивающейся в водной среде, которая подошла к эволюционному тупику.
Вывод второй: Спутник строили не люди. Гуманоиды – может быть, хотя вряд ли, но не люди. И последний вывод: цивилизация, которой принадлежал город, появилась гораздо позже исчезновения человечества, и относилась она к «третьей волне разума», по выражению Держателя Пути. Таким образом, заявление Держателя подтверждалось: закономерным финалом всех разумных видов третьей волны являлся эволюционный тупик. И какая была разница для Мальгина, отчего они погибали: в результате войн, экологических катастроф, генетического дрейфа, неконтролируемого роста мутаций и психических заболеваний, потери духовной связи со вселенной – главным была безысходность факта! И одним усилием воли было трудно справиться с этим сильным и страшным потрясением.
Шок продолжался долго, Клим потом не сразу смог вспомнить, что же его вывело из этого состояния. А объяснялось все просто: у пленочного скафандра, в который запеленала его здешняя автоматика, близкая по параметрам земной, закончился энергоресурс, и он испарился, исчез, превратился в пыль.
Мальгин очнулся окончательно, в нем проснулась злость, жажда деятельности и яростное желание бороться за жизнь.
Не найдя продуктов питания, годных для использования, он «пообедал» электричеством, которое еще хранилось в аккумуляторах полуразрушенного левиафана, и погрузился в медитацию, высвобождая от оков воли и психики все свои человеческие и нечеловеческие силы. Все же он не был чужим и для вселенной этого времени, обладая знаниями предшествующих поколений разумных существ, свободой выбора образа жизни и, главное, места жизни. В нем соединились три видения мира – человеческое, маатанское и видение будущего, присущее разумным существам данной эпохи, для которых их Метавселенная была ничуть не проще и не менее активной, чем Вселенная во времена бытия человечества для человека. Мальгин ощутил пространство вокруг как часть самого себя и сам стал космосом. Он заново открыл законы здешней физики, увидел потухшие галактики – большинство звезд в эту эпоху уже закончило эру излучения, – переставшие быть упорядоченными скоплениями светил: почти девяносто процентов звезд рассеялось в пространстве, а остальные образовали сверхмассивные «черные дыры», вокруг которых цвела непонятная жизнь. Воля эволюции образовала скопления нейтронных звезд со своим движением и жизнью и гигантские провалы в метрике – «прозрачные дыры» вывернутых измерений – там, где произошла декомпактификация древних реликтовых «суперструн».
Клим увидел и ощутил медленное угасание ядерных процессов внутри звезд и давно остывших планет и с новым интересом прислушался к далекому шуму иной жизни – на базе колоссальных скоплений элементарных частиц, излучений и волн избравшей места обитания возле «черных дыр», нейтронных систем и у других экзотических образований здешнего космоса. Пульс этой жизни бился по человеческим меркам чрезвычайно медленно, процессы информационного обмена протекали неторопливо, веками, и все же вселенная не пустовала, продолжая расширяться в пределах стенок-границ, отделяющих одну Метавселенную-домен от другой. До конца звездной эры оставалось еще немало времени, сотни миллиардов лет, и звезды пока кое-где светили, в основном карлики – белые, желтые, оранжевые, красные. Остальные давно прекратили существование: либо взорвались, либо сжались в «черные дыры» и нейтронные капли с размерами всего в десятки, сотни километров.
Коричневый карлик, вокруг которого кружил бесцельно город-Спутник отжившей цивилизации со станцией метро, был старым «родным» Солнцем, но планетная его семья поредела: оторвались и канули в галактические просторы внешние планеты – Плутон, Уран, Нептун, исчез Меркурий, то ли упал на Солнце, то ли был использован новыми хозяевами системы для своих нужд. Сатурн был разорван приливными силами, неосторожно приблизившись к Юпитеру, и теперь представлял собой три пояса астероидов. Не хватало и многих спутников больших планет, в том числе и Луны. Мальгин, по сути, прибыл на кладбище Солнечной системы, кладбище неухоженное и забытое, несмотря на несколько летающих развалин и оставленный кем-то у Солнца широкошумящий маяк – работать он перестал совсем недавно, может быть, сотни две лет назад.
И снова холодная волна тоски хлынула в мозг, сжала сердце, вызвала головную боль и слезы на глаза. Мальгин был единственным человеком, пережившим смерть человечества, а одиночество такого масштаба способно свести с ума кого угодно!
Впрочем, мелькнула спасительная мысль, не я один путешествую по орилоунской сети, где-то еще бродит Лондон, делают первые шаги Ромашин, Аристарх и Джума…
Если я не смогу вернуться, так, может быть, они появятся здесь?
Мальгин собрался с силами и бросил зов во вселенную, не слишком надеясь на ответ. Его не ждали здесь, да и услышав, могли не понять, поэтому рассчитывать на помощь в общем-то было неразумно, однако надежда – последнее, что умирает в человеке, и Клим продолжал время от времени подавать пси-голос. А когда пришел ответ, он не поверил.
Ответ был непрямым. Впечатление складывалось такое, будто где-то очень далеко проснулся неведомый исполин, отогнал рукой зудящую над лицом муху, но вдруг понял, что это не муха, и стал с недоумением оглядываться, искать причину беспокойства, прогибая при этом пространство. Однако Мальгин жил слишком быстро для этого существа и, чтобы оно его услышало и поняло, должен был звать непрерывно в течение длительного времени, а для этого ему не хватало ни энергии, ни терпения.
Через несколько часов пси-контакта он сдался, переключив нервную систему на «стохастический сон»: душа, повинуясь закону случайных чисел, извлекала из памяти самые разные воспоминания и монтировала причудливые видения, в которых сплетались события земной и маатанской действительности…
«Проснулся» он спустя полсуток более или менее бодрым и готовым продолжать поиск Вершителей или хотя бы тех, кто был с ними связан. Существо, с которым хирург вступил в кратковременный контакт, больше эмоциональный, чем информационный, все еще «прислушивалось» к себе и находилось слишком далеко, чтобы прийти на помощь быстро – в сотнях тысяч световых лет, возле ансамбля вращающихся «черных дыр». И все же оно нашло выход из создавшегося положения, оценив комариный писк зова Мальгина: позвало еще кого-то, кто мог разобраться в этом, и Климу вдруг ответил ясный и четкий пси-голос. Выглядело это – в пси-диапазоне – словно Мальгина осветил яркий прожектор, каждый луч которого имел свою спектральную окраску, и когда заговоривший спросил: кто зовет? (Мальгин понял это без труда) – лучи «прожектора» отыграли вопрос усилением свечения лучей в определенной последовательности.
– Человек, – ответил Клим, запнувшись; спрашивающий мог не знать, кто такой человек. – Разумное существо третьей волны.
– Нам это известно, мы хотим знать, кто именно. Личность. Имя.
– Клим Мальгин.
«Прожектор» задумчиво помигал всеми лучами.
– Мы предупреждены. Где вы находитесь?
Мальгин с некоторым замешательством сообщил название Солнечной системы; координат ее привязки – да и к чему, к какому объекту? – он не знал.
Один из лучей «прожектора» донес легкое удивление существа (или существ), вошедшего в контакт:
– Это древняя заповедная зона, в ней не устанавливались трансгрессы… ваш термин – метро.
– Сработала старая станция.
– Удивительная вещь! Сообщаем наши координаты и ждем вас.
«Прожектор» проиграл сложную цветовую гамму.
Мальгин замялся.
– У меня нет возможности. «Сверхструна» связи этого обломка порвалась.
Каскад лучей вошел в голову хирурга, осторожно просветил ее, погладил нервные центры, донес легкое вежливое удивление незнакомца.
– По нашему мнению, вы владеете структурным переходом. Трансформируйтесь, создавайте тонкую информационную структуру и уходите по линии пеленга…
– Не могу. – Клим сглотнул слюну. – Вернее, мне еще понадобится человеческое тело… во всяком случае, я надеюсь на это. Извините.
Удивление втянулось дымком в поток цветных лучей, сменилось легкой озабоченностью.
– Ваше право, мастер. Вам придется подождать, мы заняты и сможем прийти к вам только через некоторый отрезок времени, скажем, через двадцать два часа. Вас это устроит? Если хотите, могу предложить дружескую беседу с одним нашим знакомым, он находится в том же районе и может посетить вашу обитель в любой момент.
– Хорошо, – ответил Мальгин, взмокший от напряжения. – А… кто вы? Вершитель? С кем я разговариваю?
– Нет, не Вершитель. Вам все объяснят.
«Прожектор» погас.
Мальгин едва не потерял сознание от обрыва струны пси-связи, он еще не знал, как защищаться от такого резкого выключения сверхчувственного контакта, бьющего по всей нервной системе не хуже электроразряда. Навалилась усталость. Разочарование, что он снова говорил не с Вершителем, было столь велико, что хирургу все стало безразлично. Подумалось: да и с какой стати Вершители должны сидеть в этой эпохе? Ради встречи с неким человеком, нейрохирургом, пережившим свою цивилизацию? Чушь? Скорее всего они ушли так далеко в будущее, что с помощью орилоунского метро их уже не достать. А других путей проникновения в будущее в этом мире скорее всего не существует…
Кто знает их возможности? – робко возразил Мальгин-второй, романтик и оптимист. Может быть, они слышат и знают все, что творится во вселенной в любой момент времени.
Клим невольно усмехнулся этой попытке успокоить душу. Шанс встретить Вершителя все же оставался, и паниковать пока не стоило, хотя трезвым рассудком он понимал, что встреча с Вершителем – еще не гарантия решения всех личных проблем. Мальгин расслабился, пытаясь добиться состояния безмятежности, душевного покоя, но снова нахлынули воспоминания, затронули сердечные струны, всколыхнули омут черной тоски и безысходности.
Проклятый Паломник! Зачем он бросил эту кость – возможность найти мир, где есть Купава, но нет Даниила? Ведь ясно же, что это не альтернатива. Купава, какую знал Мальгин, была единственной на все вселенные! Впрочем, как и Карой. И возвращение к ним неизбежно…
– На каком языке ты разговариваешь со мной, о память?
– На языке вечного возвращения.
– На каком языке ты разговариваешь со мной, о любовь?
– На языке вечного сомнения.
Мальгин закусил губу до боли, вкус крови вернул его к реальной жизни. Кто-то переступил порог помещения, где он нашел временный приют, деликатно кашлянул.
– Простите, вы чем-то заняты?
– Созерцанием сердца, – машинально ответил Мальгин и окончательно пришел в себя. Вопрос был задан мысленно, а создание, которое задало его, вероятно, и было посланником того неведомого великана, с которым он общался недавно.
В дверном проеме, то есть в квадратной дыре, его заменявшей, возникла тень, и в помещение вплыло существо, самое странное из всех, что видел когда-нибудь Мальгин.
Больше всего странный гость походил на сплошь заросшего черной, блестящей, густой шерстью тролля из древнеевропейского эпоса Земли, но тролля добродушного и вежливого. Кроме внешнего сходства с троллем, гость имел множество отличий, главными из которых были разбросанные по всему телу глаза (обескураженный Мальгин насчитал двенадцать пар!) и металлические на вид пояски, пряжки, ромбы, чешуевидные полосы и мигающие зеленым и желтым светом звездочки. Рост гостя достигал трех с лишним метров, и почти такой же ширины – метра два с половиной! – были плечи. Что-то в нем было не так, какое-то несоответствие формы и размеров, подчеркиваемое глядящими совершенно индивидуально, с разной долей любопытства, глазами. Мальгин отметил это мгновенно, но сообразил, в чем дело, сразу.
– Может быть, мы не вовремя? – с настойчивой учтивостью продолжал «тролль».
Мальгину показалось, что говорит не голова (хотя разговор шел в пси-диапазоне), а туловище.
– Нет-нет, проходите, – быстро сказал Клим, – располагайтесь, как дома. Прошу извинить за неуют.
Гость оттолкнулся от притолоки, проплыл вперед и… рассыпался на двенадцать фигурок разного облика, роста, ширины, но одинаково укутанных в блестящую черную шерсть. Вот тогда только до Мальгина дошло, почему гость говорил о себе «мы»: это было коллективное существо, целый прайд, каждая особь которого способна была жить самостоятельно. В нужный момент они собирались в единый организм для решения более важных задач, а каждая в отдельности занималась своей деятельностью в зависимости от уровня интеллекта. Две из них размерами с ногу хирурга сразу умчались в недра Спутника, возбужденные исследовательским зудом и тайнами древней летающей крепости. Еще две, посовещавшись накоротке, вернулись на свой корабль, напоминавший «динозавролет» маатан; Мальгин после встречи убедился в этом и оценил возможности космолета, побродив по его палубам благодаря любезному приглашению существа. Имен у каждого из двенадцати личностей путешественника не было, и Клим просто присвоил им порядковые номера, дав всем общее имя – Кузьма-негуман. Почему он решил назвать существо именно Кузьмой, хирург особенно не задумывался, сработала какая-то из ассоциаций: то ли вспомнился Косма Индикоплов со своей оригинальной концепцией Вселенной, то ли дал о себе знать образ великана-медведя, поразившего когда-то душу юного Мальгина. Сам гость отнесся к наречению имени спокойно, хотя юмор ситуации понял раньше Клима.
Остальные восемь личностей Кузьмы-негумана расположились вокруг Мальгина, приняв участие в беседе. Отвечали они на его вопросы по очереди, в зависимости от сложности и уровня темы, а также установившейся вертикальной иерархии – от Кузьмы-первого с его зачатками разума и сложнейшей эмоциональной сферой, вернее эмоционально-инстинктивным аппаратом, до Кузьмы-двенадцатого, чей интеллект Клим оценил равным своему. Правда, когда объединялись все двенадцать субъектов (во время беседы), получался разум на порядок-два мощнее, а главное – совершенно иной, не человеческий, со своими оценками, восприятием, способами обработки информации, видением мира и реакцией на него. В такие моменты Мальгину становилось не по себе, хотя, по сути, он тоже сейчас представлял собой коллективный разум, в котором соединились человеческий, маатанский и орилоунский типы личностей.
Жил этот монстр в другом биологическом времени, быстрее, чем хирург, и ему трудно было сосредоточиться и удерживать членов коллектива на месте. То один, то другой то и дело срывались с места по каким-то неотложным делам, чтобы появиться через минуту, десять, полчаса, однако меньше шести особей никогда не оставалось (пол-Кузьмы, как однажды пошутил про себя Клим).
Впоследствии, на Земле, Мальгин не раз вспоминал фрагменты беседы и снова переживал ее удивительную необычность и эмоциональность.
…Кузьма-негуман был завзятым путешественником, как и Паломник, только возможности его были поскромнее – в пределах метагалактического домена, потому что о существовании орилоунского метро в эту эпоху уже никто не знал, да цели попроще – насмотреться чужих красот да порадоваться жизни.
Передвигался же он действительно на маатанском проникателе. Как оказалось, фабрики-планетоиды по выращиванию проникателей сохранились по сию пору, настолько был велик запас их жизненной активности, и продолжали поставлять «сверхструнные» машины всем, кто хотел ими пользоваться. Правда, девяносто процентов проникателей из-за генетических нарушений были непригодны к перевозке пассажиров, они самостоятельно уходили в космос и пополняли молчаливый мрачный флот «шатунов», остальные ждали команд, старели и умирали в ячеях-доках матки, и лишь единицы находили хозяев.
Кузьма-негуман принадлежал к шестой волне разума или к пятой биологической, о которой Мальгину никто ничего не говорил, даже Держатель Пути и Строитель. Скорее всего судьба всех органических цивилизаций, вступивших на технологический путь развития, была одинакова, и Кузьма знал это, но природный оптимизм и жизнерадостное мироощущение позволяли ему переносить сей факт безболезненно – его век принадлежал ему, и путь он выбирал сам. К тому же скучать не приходилось, все члены его коллектива-тела были достаточно индивидуальны и интересны. Они казались детьми, непоседливыми, азартными и непосредственными, отличить их издали друг от друга поначалу было невозможно, однако вблизи различия каждого бросались в глаза. Правда, Мальгин хорошо разглядел лишь троих: самого маленького и подвижного, похожего на Чебурашку, самого длинного, напоминающего обросший мехом корявый сук дерева, и самого неактивного, наиболее молчаливого, вызывающего в памяти образ замшелого валуна.
Цивилизация Кузьмы вообще была уникальна, по мнению Мальгина, неведомым ухищрением эволюции она приспособилась использовать достижения технологии… других цивилизаций, не создавая своей! Это была своеобразная раса космических цыган, не имевших постоянного пристанища и редко вспоминающих родную планету, вернее остывшую звезду. За свою жизнь – триста человеческих лет – Кузьма успел побывать во многих удивительных уголках своей вселенной, сменить пять кораблей и встретиться с дюжиной представителей других цивилизаций, в большинстве своем существ странных и устремленных к достижению не менее странных и загадочных целей.
– Говорят, что существуют очень простые дороги из прошлого в будущее и обратно, – с нотками огорчения сказал «валун» – Кузьма-двенадцатый. – Но этими дорогами ходят только боги.
Конечно, мысленные фразы-псиологемы «звучат» и читаются иначе, не так, как языковые фразеологемы, но Мальгин и путешественник прекрасно понимали друг друга, обрабатывая чужие ответы и вопросы в соответствии с собственным словарным запасом.
Мальгин уцепился за слово «бог», и Кузьма, соединив аж десять своих глав, после размышления пояснил, что в его понимании «бог» – существо совершенно иного склада мышления, а не какое-то абстрактное высшее существо, способное творить чудеса.
– Он настолько далек от наших проблем и забот, насколько я или вы далеки от проблем одиноко странствующего в вакууме электрона.
Образность перевода фразы принадлежала самому Мальгину, но ответ Кузьмы тем не менее его озадачил.
– Вы имеете в виду Вершителей? – спросил он в замешательстве.
Теперь уже Кузьма погрузился в недоумение, снова призвал на помощь своих братьев, вымолвил осторожно:
– В каком-то смысле Вершители, какими вы их видите, тоже боги, но не главные. Среди них нет важных и второстепенных, каждый может все, но по-разному. И вообще все они разные.
– Но ведь Вершители пришли в эту Вселенную первыми!
Кузьма сделал мину (с эмоциональным эхом), которую человек охарактеризовал бы как «вытаращился».
– Кто вам сказал?
– Держатель Пути… еще Строитель… «Проекции» Вершителя на нашу Вселенную… понимаете, о чем речь?
Кузьма понять пытался, но знал только то, что говорил: по Вселенным изредка проходили «боги», в том числе и Вершители, и были они равны во всем, кроме отношения к разумным существам. Вершители же были…
– Помягче, что ли, – сформулировал Кузьма-восьмой, но двенадцатый его поправил:
– Просто они появляются чаще, особенно если случается что-нибудь неординарное. Такое впечатление, что они что-то или кого-то ждут и этот «кто-то» независим от них. Знаете, мы даже спрашивали себя: не является ли наша вселенная продуктом чьего-либо преднамеренного плана? То есть не имеет ли она конечную цель?
– И что же? – отозвался Мальгин живо.
– У нас нет ответа, – грустно закончил Кузьма-двенадцатый; видимо, из всей компании он был штатным философом. – А что касается Вершителей… образно говоря, Вершитель – это Некто в конце бесконечности. Все знают, что он существует, но достичь его не представляется возможным.
– И тем не менее Вершители – только равные среди равных, – пробормотал Мальгин. – Жаль…
– Чего жаль? – опешил Кузьма.
– Мечты. Все-таки возможности реально существующего Бога греют душу. А тут их много…
– Кстати, среди них есть и люди, – добавил похожий на волосатого многонога Кузьма-восьмой, все время играющий какими-то камешками.
– Не совсем люди, – уточнил двенадцатый. – В ваше время уже появились их предки, вы называете их интрасенсами. Человек обычный, хомо ординарис, не стал полностью космическим жителем, хотя и пытался превратить космос в свою биосферу. Он строил оболочки, поддерживал внутри гомеостаз, но себя перестроить не мог. Интрасенсы же создали свою гармониосферу, Неошамбалу, ускорили развитие и ушли с Земли поодиночке, ассимилировались с другими, подобными себе существами. Кстати, Паломник – кажется, вы его знаете? – потомок таких переселенцев. – Кузьма подумал и добавил: – Хороший мужик… царствие ему небесное!
Мальгин грустно улыбнулся. Налетело черное, тоскливое чувство, окунуло в болото душевных переживаний и мук. Человечество исчезло, хотя память о нем сохранялась, и осталась от него небольшая горстка разбежавшихся по вселенным его детей. Откликнулся бы кто-нибудь?!
– Вот почему «черные люди» не желали общаться с нами, – вслух проговорил Мальгин. – Они знали, что человек – временный жилец на этом свете. А мы-то, ничтоже сумняшеся, называли его «венцом творения»!
Кузьма сочувственно молчал.
– А мы-то возвеличивали научные и технические достижения, как панацею от всех бед. И ничего не осталось!
– Кое-что осталось, – «тихо» сказал Кузьма-двенадцатый. – Памятники культуры и искусства, они в музее Духа Поколений, могу показать. Музей существует миллиарды лет, говорят, его тоже построили Вершители.
Мальгин повернул к нему голову. Слезы подкатили к горлу, мешали беседовать и думать.
– Отчего же мы… люди… исчезли? Там сказано?
– Вы знаете ответ. Прекратилось накопление исторической памяти и духовной энергетики ушедших поколений – единственная спасительная черта хомо сапиенс. Наступил распад культуры, потом сложившихся структур и…
– Понятно, – кивнул Мальгин. – Деградация и вымирание…
– Как и у всех стереотипных эгоцивилизаций. Это касается и нашей, увы, – добавил Кузьма-седьмой.
– Увы, – печально изрек Кузьма-двенадцатый. – Ничто не вечно под звездами, даже нация путешественников, даже сами путешествия. Мужайтесь, мой друг. Жизнь не есть бесконечная последовательность дыхания, как пытались доказать ваши и наши философы. Этот закон писан не нами, но для нас. Итак, наш интерес удовлетворен, и мы удаляемся, дорога ждет нас. Может быть, есть какие-то просьбы?
– С кем я говорил? До вас я с кем-то контактировал…
– Сначала вы пытались заговорить с сегодняшником, так мы называем существ седьмой волны, обживающих свой, по нашим меркам голый, космос. Потом вас услышал… – Кузьма замялся. – Вы знаете, мы его ни разу не видели, это один из Живущих-за-Пределами, и о них ходит… дурная слава. Даже не знаю, почему он вдруг решил заговорить с вами.
– А вас он как нашел?
– Для него подобные контакты не составляют труда. – Эмоциональное состояние Кузьмы соответствовало улыбке. – Итак, мастер?
– Покажите мне Землю.
Кузьма понял, о чем подумал собеседник, но с ответом не торопился.
– Она выглядит… в общем, иначе, понимаете? Совсем не так, как вы ожидаете. После людей разум – популяция четвертой волны – появился у кошачьих, а потом у пресмыкающихся, мы находимся на их городе-спутнике, и они окончательно изменили облик планеты. Вообще ваша Земля – уникальный уголок Природы! За время своего существования она взрастила пять волн разума – ваша была третьей! Сначала в архее – разумные стрекозы, потом в мезозое – гиганты-головоногие, потом люди…
Мальгин ждал.
– Хорошо, – раздался вздох, – следуйте за нами. Но я предупредил.
Кузьма собрал все свои «руки-ноги», превратился в одно косматое, глазастое, жутковатое существо и первым выплыл наружу, направляясь к своему не менее жуткому кораблю, пристыкованному к Спутнику.
ГЛАВА 7
Президент Совета безопасности, он же заместитель председателя Высшего координационного совета Земли Савва Баренц славился ровным сдержанным характером, жесткой волей и умением находить верные решения в самых безвыходных ситуациях. Он был интрасенсом, и возраст его не поддавался оценке – на вид лет сорок, не больше, хотя поговаривали, что ему за девяносто.
Широкоплечий, стройный, с копной русых волос, он являл собой идеал мужской красоты в понимании Бояновой, и особенно впечатляющей деталью этого идеала были прозрачно-голубые глаза, буквально сияющие на коричневом от загара, гладком и твердом лице с прямыми, не тонкими, но и не слишком выдающимися губами.
– Никогда бы не подумал, – сказал он звучным баритоном, в котором иногда проскальзывали хрипловато-басовые нотки. – Ландсберг – и генерал Ордена? На меня он всегда производил впечатление целеустремленной волевой натуры, пекущейся о благе человечества.
– Факты – упрямая вещь. Последней каплей был звонок отца Клима Мальгина. Мы разговорились, и он вспомнил одну любопытную вещь: оказывается, он как-то встретил Ландсберга в компании Гзаронваля и юных функционеров из среднеевропейского «эскадрона жизни». Факт дополнил нашу картотеку, и дальнейшее было делом техники.
Баренц вздохнул.
– Не рано вы начинаете?
– Один мой знакомый, – комиссар сухо улыбнулась, – говаривал: кто не успел, тот опоздал. Нет, не рано. Мы проверили все кибзаводы сложной техники и выявили еще три, выпускающие секретную для непосвященных продукцию. Связи однозначно указывают на существование единого координационного центра, в функции которого входят накопление, систематизация, обработка информации, выдача заданий и рекомендаций, обучение «групп террора» и тому подобное.
– Орден?!
– О нет, конечно, он – лишь исполнительный центр, один из многих. Орден существует уже более трех столетий, и выйти на его руководителей не удалось еще никому, в том числе и моим предшественникам. Были частые победы, выигранные «шахматные партии», но и только. Орден жив и хочет «странного». Иногда мне кажется, что его руководители нарочно шевелят массы, общество, чтобы оно не выродилось окончательно, чтобы начинало бороться с агрессией, ибо жизнь человека – борьба. Это закон.
Помолчали. Потом Баренц вспомнил о предмете разговора.
– И где же находится этот ваш исполнительный центр?
– Где-то в Чернобыльской глуши.
– То есть в зоне площадью в тридцать тысяч квадратных километров. Как же вы начинаете операцию, не зная точных координат центра?
– У нас появились неожиданные помощники. – Боянова сдвинула брови. – На Меркурианском заводе был захвачен математик Аристарх Железовский, а моя сестра… она интрасенс…
– Я знаю.
– Она влюбилась в него, хотя я совершенно не понимаю… впрочем, не о том речь.
Баренц прикусил губу, скрывая усмешку.
– Короче, она каким-то образом установила, где он находится, не пожелав сообщить об этом мне, и сейчас она и двое ее добровольных помощников, – голос комиссара стал еще более мрачным, – Ромашин и Хан, ищут Железовского. Думаю, он содержится на базе центра. Динамическая информационная модель ситуации уже разработана, и Умник ведет дело к финалу. А исполнители у нас такие, что…. – Лицо Бояновой просветлело, потому что она имела в виду Столбова.
– Пограничники тоже участвуют в операции?
– Налицо трагическая пограничная ситуация, и погранслужба обязана работать. А что? – Глаза Бояновой сузились. – У вас есть какие-то сомнения? – Комиссар имела в виду личные отношения с Тороповым, и Баренц ее отлично понял.
– Нет-нет, насчет участия пограничников сомнений нет. Однако речь о другом: аргумент силы всегда был внелогичным и вненаучным аргументом в спорах любого ранга, а мне кажется, ваши отношения складываются именно таким образом. Милослав был у меня и потребовал справедливости.
Боянова вздохнула.
– Я понимаю, потребность в справедливости все острее в нашем обществе неумеренности и невоздержанности, но это не тот случай, Савва. Безопасность никоим образом не подменяет погранслужбу, просто ваш сектор кризисных ситуаций плохо определил границы наших зон ответственности, вот Милослав и срывается. Кстати, подводят его к этому специально, хитро и не без помощи Ландсберга, который хочет превратить тревожные службы в толпу. А толпа, как вы знаете, не имеет ни сознания, ни ответственности, и самое страшное – она агрессивна.
– К сожалению, знаю. – Баренц помрачнел. – Идеология агрессивности ведет к извращению нравственных ценностей, фанатизму, нетерпимости и озлобленности. Зло безнравственно и бесплодно. Кто этого не понимает, того надо лечить.
– Лечение бывает разное, а безопасность – не профилактическое учреждение. Да и не к каждому социально больному применимы гуманные принципы нашей медицины.
– Не врачу определять, имеет ли жизнь больного ценность или нет. Безопасники тоже врачи, и ответственность их тем выше, чем более неповторимы человек и ситуация. Я не спорю с вами, Власта, я просто размышляю. В истории человечества уже были периоды, когда, как сейчас, намечалось смыкание правительственных структур, правоохранительных органов, органов правосудия с преступным миром, когда вырождалось искусство, разменивалась духовность, опошлялось культурное наследие и умирала этика. И что же? Какие режимы помогли человечеству преодолеть эпохи мракобесия, инквизиции, фашизма, псевдосоциализма? Только не тоталитарные, не охлократические, не режимы «всеобщего равенства» и жестокого командования всем и вся. Не надо заигрывать с неформалами, но не стоит и предавать их анафеме, призывая на помощь Чернобога.
Боянова подняла голову.
– Чернобог? Не слышала о таком боге.
– Бог, обитающий в аду, из мифологии язычества. Древние славяне приносили ему кровавую жертву, справляли печальное моление и делали страшные заклятья, чтобы отвратить от себя его ярость.
Помолчали. Потом комиссар взглянула на часы – разговор шел по видео, с разверткой КПР – и сказала:
– Я никого не призываю на помощь, я просто делаю свое дело. Савва, бунт группы истероидов страшен, я уже научена горьким опытом и знаю, какая нужна подстраховка. Ни в одной из социально тревожных групп молодежи не действует закон сохранения духовной энергии, и эта тенденция заведет человечество в тупик, если мы не сможем справиться сами с собой. Позвольте уж мне использовать весь арсенал средств, имеющихся в распоряжении службы. Скупой платит дважды.
Баренц знал гораздо больше, чем было положено ему как президенту Совета безопасности, и больше, чем думала Боянова, он знал все, что знали интрасенсы вместе, в том числе и Железовский, и Лондон, побывавшие в Запределье, но оперировал знанием в разговоре очень редко. К тому же он обладал видением будущего, вот только влиять на него не мог. Так, как хотел бы.
– Ландсберг имеет мнение, что молодежи необходима стальная закалка, свободный творческий поиск, конкуренция, возможность самовыражения, чем обладают только неформальные объединения, и если лишить общество подобных объединений, оно выродится.
Боянова упрямо сжала губы.
– Сталь нельзя закалять на крови, а необузданная погоня за удовольствиями не есть свободный творческий поиск.
– Здесь я с вами согласен. «Сын сумерек» ушел от вас?
То, что разговор переключился на другое, не сразу дошло до Бояновой, она готовилась защищать необходимость своих требований и практических шагов, а смена темы означала согласие Варенца.
– Он на Меркурии и никуда не денется. По всей видимости, его чем-то привлекает «сфера Сабатини», а это означает, что рано или поздно он появится возле нее.
– Чем ученые объясняют вылет из сферы увеличенных земных предметов?
– Связью сферы с орилоунским метро. Последние три предмета были копиями вещей, принадлежавших Климу Мальгину, а он, как нам известно, нашел выход в метро и где-то путешествует. Час назад из сферы выбросило светокопию его перстня… величиной со спейсер! И еще нас очень беспокоит богоид, этот «многоглазый» орилоунский автомат. Складывается впечатление, что он дежурит у сферы и чего-то ждет. До сих пор нет достоверных данных о его назначении, только предположения и вероятностные прогнозы.
И Баренц, и Боянова были включены в информационные сети своих зон ответственности и ежеминутно получали порции данных, часто пересекающиеся или одни и те же, но у Баренца был еще один канал связи, независимый от официальных коммуникаций, и он первым получил сообщение о событиях в тридцатикилометровой зоне Чернобыльского «черного социума». Он сказал: «До связи, Власта», – и выключил канал. Боянова осталась одна в обманчиво тихом кабинете, заполненном пульсирующим радиошумом постоянных переговоров инков отдела и работающих бюро. Сообщение Умника об освобождении Железовского поступило к ней только через три минуты.
Над старым контрольным постом, установленным в зоне Чернобыльской катастрофы недалеко от здания АЭС, Забава остановила галион и некоторое время вслушивалась во что-то, полузакрыв глаза. Ромашин и Джума Хан ей не мешали, разглядывая с двухсотметровой высоты серое здание древней электростанции с демонтированным оборудованием и черный купол Саркофага третьего поколения, в котором были надежно похоронены четвертый и третий разрушенные блоки.
Дискуссия о том, что делать с ними, утихла, и, хотя мнения о транспортировке Саркофага с Земли к Солнцу преобладали, купол так и остался на своем месте, как памятник человеческой некомпетентности, дилетантству, разгильдяйству и преступной секретности.
Здания остальных блоков и купол были обнесены прозрачной стеной полуметровой толщины, непробиваемой и непроницаемой для радиации, хотя такая перестраховка была уже не нужна. Стену приказал установить начальник местного отделения экологического надзора, воспользовавшись отсутствием здравого смысла у исполнительного комитета.
В двухстах метрах от мрачного здания админкорпуса образовалось глубокое озеро, вода в котором, ярко-желтого цвета, вечно дрожала мелкой тошнотворной дрожью. Берег озера густо зарос травой в рост человека – красного, оранжевого и ядовито-желтого цвета и всевозможных форм, а из этой поросли торчали высокие черно-зеленые растения с гигантскими колючими шарами и пучками шипов по стволу: это был мутировавший чертополох.
– Ценофобы, – кивнул на них Джума, заметив остановившийся взгляд Ромашина. – По закону преимущественного выживания вредоносных форм здесь выжили только сорняки.
– Юдоль скорби и печали, – пробормотал Ромашин, не в силах отвести глаз от угрюмого пейзажа. – И ведь до чего все просто: следуй законам экологии, их всего четыре, и не придется разгребать последствия катастроф. И все равно находится кретин, стоящий у власти, кому глубоко наплевать на законы.
– Что за законы? – оглянулся Джума.
– А? – Ромашин очнулся. – Да в общем-то… разве ты не помнишь школьного курса? Все связано со всем – раз. Все должно куда-то деваться – два. Ничто не дается даром – три, и природа знает лучше – четыре. За дословность не ручаюсь, но смысл верен.
Джума кивнул, заметил в траве спину какого-то животного, схватился за бинокль.
Животное длиной в метр напоминало полосатую кошку с головой летучей мыши с громадными розовыми ушами, а хвост тянулся метра на два, чешуйчатый, узкий, длинный, как хлыст.
Ромашин тоже заметил животное, проводил его окулярами своего бинокля. Тихо сказал:
– Крысокроль. Попадаются экземпляры в два метра ростом. Мутантов в здешнем лесу до сотни видов, а самое жуткое – мутагенез продолжается, как среди животного мира, так и среди растительного. Я видел участки леса, создающие впечатление скопищ живых существ, но страшнее всего гигантские паучники – это нечто вроде муравейников, но строят их пауки-гиганты. Близко к паучникам подойти невозможно.
– Приходилось заниматься?
– Некоторое время я работал в здешних краях инспектором лесонадзора. Эта должность у нас называлась «надсмотрщик Чернобыльского средневековья».
– А птиц что-то не видать.
– Практически все покинули район бедствия в радиусе трехсот километров. Встречаются редкие экземпляры, случайно залетевшие, но, как правило, птицы здесь не селятся.
– Мутантов среди них нет? Говаривают, что видели гигантских воробьев с размахом крыльев до метра.
– Насколько мне известно, все их мутации нежизнеспособны, так что не верьте в сказки.
– А люди?
– Что люди? Ты спрашиваешь, есть ли среди местных жителей мутанты?
– Нет, ушли отсюда или продолжают жить?
– Живут, – неохотно проговорил Ромашин и замолчал, заметив жест Бояновой.
– Он здесь, – прошептала девушка. – Под озером – лабиринт, пустоты, бетонный каркас, машины… и мощный компьютерный комплекс. Аристарх здесь, и он жив.
– Центр? – поднял вопросительный взгляд Джума. – И никакой защиты? Мало верится.
– За нами наблюдают, я чувствую. – Боянова закрыла глаза, лицо ее побледнело, на лбу засветилась сеточка жилок, похожая на розовую паутинку. – Кругом люди… много зла… опасность.
– Так, может быть, вызвать безопасников? – спросил Ромашин.
– Боитесь? – Забава в упор взглянула на эксперта. – Если наш вызов перехватят, безопасность опоздает. Цена задержки – жизнь Аристарха.
– Тогда почему мы медлим? – Джума взвесил в руке «универсал», проверил счетчик зарядов. – Как пойдем и куда?
– Вход в подземелье – под избушкой поста, кодовый запросчик, электронная защита, энергобарьер. Запросчик я обойду, но вход откроется всего на несколько секунд, нужно успеть проскочить внутрь.
– Я продублирую «Джорджа». – Джума имел в виду кибпилота машины. – Итак, вперед, рисконавты?
– Только прошу вас… – Забава посмотрела на оружие в руках мужчин. – Обойдитесь без стрельбы. Стрелять в самом крайнем случае, если не справлюсь я. Хорошо?
Мужчины переглянулись.
– Кроме этого, – Боянова кивнула на «универсал», – у вас ничего нет? Спрячьте, я захватила гипно. – Она достала два пистолета необычной формы.
Ромашин взял один, кивнул.
– Красивая игрушка. «Василиск-2». Насколько мне известно, гипноиндукторы этого типа хранятся лишь на оружейных базах погранслужбы, да и то не на всех. Но доступ к ним имеют только «эполеты». – Ромашин имел в виду начальников высокого ранга. – Вы случайно не кобра безопасности?
– Пора, – вместо ответа произнесла Боянова. – Отведите машину на пару километров отсюда, потом разгоните и по моей команде спикируйте на башню поста. Вход увидите сами.
– Готов, – коротко сказал Джума Хан.
Столбов держал «пакмак» с десант-обоймой над Припятью на десятикилометровой высоте и прислушивался к тихим переговорам Умника и наблюдателей. По желанию он мог вмешаться в действие системы в любой момент или переключить каналы видения на любой участок подконтрольной зоны. Умник выдавал ему синтезированное изображение всей зоны в логарифмическом масштабе, то есть движущиеся объекты выделял укрупненно да изредка выхватывал подозрительные квадраты с излучающими источниками.
Десант – тридцать пять человек в пяти коггах с полной экипировкой – ждал команды, зная и видя все, что знал и видел командир. Поскольку операция была по-настоящему опасной, с возможным переходом «тихого захвата» в открытый бой, все оперативники были одеты в ЗСК с трансформацией формы, обладающие многодиапазонной аппаратурой анализа внешней обстановки, способные поддерживать гомеостатическое равновесие внутри почти при любых изменениях внешней среды.
Галион с тремя пассажирами, Бояновой, Ромашиным и Джумой, наблюдатели вели со времени его старта, и Столбов все внимание переключил на его маневры, понимая, что обязан вмешаться в действия не раньше и не позже момента, когда троица начнет осуществлять свой план.
Зона была блокирована надежно, и едва ли кто-нибудь мог помешать операции, просчитанной на десять ходов вперед, хотя Дмитрий и понимал, что те, кто организовал Центр, обладали и силой, и умом, и необходимым вычислительно-информационным потенциалом, чтобы не допускать ошибок. Но допускали. В этой технобиологической системе, как всегда, самым слабым звеном был человек, не свободный от эмоций, эгоизма, глупости и спеси.
– Сужение КГР – два на два, – доложил Умник, что в переводе на обычный человеческий язык означало: наблюдатели и разведка вычислили местонахождение управляющего инка противника с точностью до двух километров. Однако этого было недостаточно.
– Веер вариантов? – спросил Столбов.
– Всего два вектора с небольшим отклонением от оптимала. Оба реализуемы. – Умник высветил ему схемы предполагаемых действий десанта. – К атаке почти готов.
Столбов не ответил. Кроме докладов главного оперативного инка отдела, к нему поступали сведения и от других информаторов и компьютерных сетей, работавших в данный момент на операцию. Над громадным пространством суши двигались десятки аппаратов разного класса, и стоило появиться новому, как тут же Столбову поступали сведения: тип машины, скорость, трасса, количество пассажиров, имя пилота. Оценку возможного участия в дальнейших событиях компьютеры производили в течение долей секунды, и оператору поступала уже обработанная информация с рекомендациями возможных ответов.
Еще одна скоростная машина – десятиместный неф класса «стрепет» – вошла в контролируемое пространство над Чернобыльским лесом, и в это время галион самодеятельных освободителей Железовского, казалось бесцельно плывущий над Припятью, вдруг сорвался в вираж и начал стремительный разгон. За ней хищно метнулся «стрепет», а следом рванулся «пакмак» десанта, распадаясь на шесть единиц – пять кастов и управляющий драккар Столбова, – имеющих каждый собственную цель.
Один из десантных шлюпов перехватил неф, два других заблокировали замаскированные под урочища взлетные площадки в одичавшем лесу, а драккар и оставшиеся машины с интервалом в полсекунды выбросили десант – тридцать косматых белых чудищ. Комплекты аппаратуры смотрелись на их шкуре драгоценными камнями и металлическими бляхами и усами.
Столбов ворвался в открывшийся проход в подземную базу вслед за Ромашиным, покинувшим свой галион последним. Забава Боянова и Джума Хан уже скрылись в трехметровом зеве колодца, на сдвинутой крышке которого стояла башенка древнего контрольного поста. Ромашин услышал предупреждающий крик Столбова, но не остановился, чем сразу резко осложнил работу обоймы: профессионалы захвата не могли теперь свободно оперировать арсеналом защитных и парализующих средств, зная, что впереди где-то идут не предупрежденные товарищи.
Столбов дал сигнал «комар», и в силу вступил третий вариант развития событий – свободная охота. Обработку поступающих данных в этом случае вел не Умник, а инк-посредник, вмонтированный в «заскок» Столбова.
Их встретили киберы с электроразрядниками, которых пришлось уничтожить, а затем те самые «шмели»-убийцы, которые создавались на энергозаводе на Меркурии, и тут уж счет пошел на доли секунды. Столбов дал отбой варианту «комар» и ввел в бой киберов отдела, подготовленных к поиску и уничтожению «шмелей». Оперативники перегруппировались, и хотя потеряли темп, человеческих потерь не было. Лишь один из них попал под выстрел «шмеля» и оказался в нокдауне. Киберы общей помощи тут же вытащили его из лабиринта к пинассу реанимации.
Древняя система подземных ходов и пустот оказалась заброшенной лабораторией по изучению процессов в блоке поврежденного и спекшегося в единый слиток реактора. Строили ее лет двести назад, с тройным запасом прочности и радиационной защиты, поэтому четырехметровый бетонно-свинцовый каркас коридоров и помещений не позволял сверхчувствительной аппаратуре спутников разглядеть, что творится в толще земли Чернобыльской зоны. Почему лаборатория оказалась заброшенной, Столбов не знал, но факт оставался фактом: в сердце «черного социума», покинутого людьми, насекомыми и птицами, где изредка появлялись лишь экологи да биологи, исследователи искусственного ареала, расположился современный компьютерный комплекс, независимый от общей земной сети, а также химический центр по разработке ядов для зарядки «шмелей».
Киберы и спецустройства центра, первыми начавшие бой с проникшими десантниками, были нейтрализованы в течение нескольких минут, а потом в схватку вступили люди, защитники подземной «крепости», способной выдержать ядерный удар. Некоторые из них были одеты в «заскоки», большинство же – в кокосы фиолетового цвета с вызывающе красочными и аляповатыми эмблемами «клубов любителей риска». Рослые, хорошо развитые физически, в основном не моложе восемнадцати-двадцати лет, действовали они быстро, но против десантников безопасности выстоять не могли, и вскоре бой, если этот стремительный маневр «белых зверей» можно было назвать боем, закончился. Отряд охраны, вооруженный парализаторами и автоматическим оружием, бесполезным против скафандров, был усыплен, после чего «сверхлюдей» мирно погрузили в галионы и отправили в управление.
Боянову с двумя помощниками Столбову догнать не удалось, и нашел он их только через полчаса, когда они выносили на антиграв-носилках Железовского, неподвижного, бледного, но в сознании.
– Я вас недооценил, – сказал Столбов Забаве, откинув капюшон ЗСК, не обращая внимания на Джуму и Ромашина, хотя про себя отметил царапины на лице первого и кровоподтек за ухом у второго.
Боянова поняла инспектора, слабо улыбнулась и проследовала дальше, толкая впереди себя носилки. Железовский успел подмигнуть Столбову, на лице его было написано умиротворение.
– А вас попрошу задержаться, – негромко предупредил Столбов двух мужчин, направившихся было следом. – Один вопрос: кто предложил эту идею – вызволение Железовского собственными силами?
– Она не знала, что вы держите район под контролем, – помолчав, произнес Ромашин. – Как и я. Иначе мы не пошли бы на этот риск.
Джума Хан быстро взглянул на него, но промолчал.
– Но и вы, как я понял, использовали Боянову как интрасенса в качестве проводника, – хладнокровно продолжал Ромашин. – Не так ли? Нельзя было попросить ее помочь еще до операции?
– А вы разве не знаете, что просить помощи у интрасенса бесполезно? – так же спокойно сказал Столбов. – Если он сам не предложил помочь, значит, и не поможет. Забава – не исключение, хотя с ней говорила сестра. Как все происходило? Я имею в виду вызволение Железовского. Жертвы есть?
– Среди нас нет, – засмеялся Джума.
– Среди них тоже. – Ромашин достал из-под куртки «строевик». – Возьмите, не пригодился.
У Столбова расширились зрачки, хотя лицо не дрогнуло. Он подержал «строевик» на весу и сунул в захват на поясе. Джума Хан улыбнулся, протягивая ему свой «универсал».
– Есть еще «василиск», сдать?
Столбов невольно покачал головой, прищурился.
– Арсенал у вас приличный. Однако вряд ли вам удастся избежать вопросов комиссара.
– Мы можем идти? – вежливо спросил Ромашин, дотрагиваясь до синяка за ухом. – Черт, кто это меня так?
– Можете, – не менее вежливо ответил Столбов.
Эксперт откланялся, за ним прошагал прямой, уверенный в себе Джума, скрывавший хромоту: во время схватки в помещении, где содержался Железовский, ему досталось по коленной чашечке.
Столбов проводил их взглядом и вошел в помещение, дверь которого так и застыла валиком, не закрываясь.
Анфилада комнат, разделенных толстыми полупрозрачными перегородками. В первой какие-то металлические баки, мешанина труб и ажурных конструкций, стол и стулья; у перегородки – два тела в белых комбинезонах, мужчина и женщина, спят. Во второй комнате стационарный инк типа «Знаток», аппаратура видеосвязи, кокон-кресла персональных вычислительных плит с системой излучателей, антенн и специальных устройств. Видимо, здесь и содержали Железовского, проводя над ним какие-то эксперименты. Бокс был пробит в двух местах, входной его люк с тамбуром валялся в углу, смятый страшным ударом. В комнате никого не было, и вся ее электронная аппаратура была превращена в крошево.
Столбов покачал головой, вслушиваясь в рапорты подчиненных. Умник уже включился в работу, и постепенно вырисовывалась общая картина построения скрытого центра, который явно не тянул на роль общего Центра заговорщиков – «хирургов», а тем более на роль резиденции Ордена. Из сорока трех его работников и охранников семь человек были известны безопасникам, а двое из них принадлежали кругу, в котором вращался Казимир Ландсберг, председатель СЭКОНа.
Его заметили сразу, как только когг выполз из какой-то норы на краю тессеры Брига – алая искра на сером фоне с коричневым узором, напоминающим рябь на воде.
Наблюдатель дал в эфир «три девятки», и началась отработка императива «сеть», рассчитанного на данную конкретную ситуацию. Инку контроля понадобилось всего две десятых секунды, чтобы оценить поступившие данные и выдать рекомендации инкам погранфлота, после чего операция началась в полном соответствии с планом до участия в ней человека. Люди включились в работу лишь спустя минуту, когда спейсер «Шевалье» и «пакмаки» планетарного контроля уже мчались по траекториям, рассчитанным для каждого в соответствии с его ролью.
Шевчук с обоймой поддержки дежурил в это время в отсеке десанта спейсера «Ирокез», контролирующего пространство над «сферой Сабатини» в двух тысячах километрах от поверхности Меркурия. Получив сигнал о выходе «из подполья» когга Шаламова, он тут же связался с командором погранслужбы, зная, что пограничники могут затеять самостоятельную операцию захвата, и предупредил Умника о возможных контринтересах. Боянова уже получила вызов и через несколько минут должна была появиться на «Ирокезе», но и она не могла предугадать, чем закончится очередная попытка «сына сумерек» прорваться к «сфере Сабатини».
Сама «сфера» продолжала плавать над поверхностью Меркурия и превратила в озеро пыли, жидкой, как вода, и текучей, довольно приличный участок окраинной горной страны Моря Жары.
Когг Шаламова шел на большой скорости, прижимаясь ко всем неровностям рельефа, с волны на волну «стиральной доски» тессеры. Расчетные трассы перехвата надежно уложили его в окружность прицельного поля, Шевчук приготовился дать команду десанту, как вдруг из очередного трога – долины корытообразной формы – вырвался чей-то аппарат, судя по высвету локаторов – драккар типа «Великая стена». Он настиг когг Шаламова в два прыжка и… открыл огонь из лазерной каронады; такие «пушки» применялись для уничтожения астероидов массой до пяти тонн.
Дальнейшее действие уложилось в пять секунд: очередь импульсов драккара – зеленый световой пунктир – мгновенный пируэт шаламовской машины – бросок спейсера «Ирокез» – залп бортового гравиразрядника, сбившего неизвестный драккар вниз в момент его нового выхода на цель. Судя по всему, драккар вел инк, которому было выдано задание уничтожить когг с такими-то параметрами в таком-то квадрате.
Шаламов вырвался из сумеречной зоны, потонул на фоне косматого края Солнца, видимого сквозь светофильтры как огромный алый купол из расплавленного стекла с медленно шевелящимися «водорослями» протуберанцев. Инк спейсера переключил диапазоны видения, и когг Шаламова высветился пронзительным голубым огоньком на фоне ставшей темно-малиновой, почти черной, горы Солнца.
Игру с захватом и выходом на цель вели, конечно, не люди – инки, потому что счет шел на сотые доли секунды, и человек не успевал реагировать на изменения ситуации, но оператор тревоги, в данном случае Калина Лютый, специально тренированный для таких игросхем, мог вмешаться в любой момент, особенно в том случае, если инконика сталкивалась с непредвиденными обстоятельствами. До сих пор Лютый не вмешивался, с неизвестным драккаром инк «Ирокеза» справился сам, и к месту его падения уже мчался патрульный «пакмак» с обоймой поддержки.
Машина Шаламова продолжала наращивать скорость убийственным темпом, и уже ясно прочерчивалась ее траектория, выводящая шлюп прямо в середину «сферы Сабатини». «Пакмаки» заграждения начали сближаться, готовые выбросить вперед зонтик силового трала, способного остановить любой объект массой до сотни тонн, идущий на скорости до двух тысяч километров в секунду.
До встречи оставалось две-три минуты, когда в зале спейсера появилась Власта Боянова в сопровождении бородатого, флегматичного с виду Шевчука. Одета комиссар была в синий комби официала со знаками отличия, словно собиралась на совещание ВКС. Сухо кивнула, молча заняла кокон-кресло квалитета ответственности. Сердце Лютого екнуло, обычно во время стандартных операций создавать квалитет не было нужды. Неужто дело принимало столь серьезный оборот?
– Работайте, – обронила Боянова, словно прочитав мысли оператора.
Шаламов заметил движение отрядов захвата, когда поднялся над диким хаосом меркурианской поверхности и до встречи оставались каких-нибудь три сотни километров, но предпринять ничего не успел. Все-таки против него работали профессионалы и мощная вычислительная техника, справлявшаяся «в одиночку» и с более сложными задачами. Ни на один вызов и сигнал «сын сумерек» не ответил, будто не слышал, хотя передачи шли на всех диапазонах вплоть до светового, и не услышать их мог только глухой и слепой. Или псинеур, подумал Лютый.
Объемное изображение зонтика силового поля, выросшего на пути шаламовского когга, больше походило на кочан цветной капусты. «Кочан» сдавил шлюп, и когг, пройдя всего десять-двенадцать километров, резко потерял скорость, засветился – обшивка набрала несколько тысяч градусов – и застрял в невидимом не вооруженным глазом ничто. Один из коггов заграждения, ведомый пограничниками, направился к машине Шаламова, собираясь пристыковаться, и в это время в операцию вмешалась Боянова.
– Всем стоп! Шлюп держать визуально, поле снять, машинам захвата сдать назад.
В эфире поднялась легкая паника, и все стихло. Из этой изумленной тишины выплыл напряженный голос командора погранслужбы, контролирующего обстановку:
– Комиссар?! Что это значит?
– Отбой операции, – ответила Боянова. – Я пойду к нему сама, подготовьте коридор и сопровождение. И никаких действий, пока я не поговорю с ним и не вернусь. Даниил, вы слышите меня? Я комиссар безопасности Боянова и хочу поговорить с вами. Не предпринимайте ничего, я приду одна.
Инк передал последние слова Власты на всех волнах, но ответа не последовало. Шаламов молчал. Правда, и когг его не двигался, хотя и был уже свободен.
– Это беспрецедентно!.. Необходим квалитет, разрешенный Советом… в конце концов я отвечаю за исход операции!
– За исход операции отвечаем мы оба, но у меня еще есть право вето и нет времени на совещания. Ждите.
Боянова выпорхнула из кресла и скрылась в коридоре. Через минуту «Ирокез», идущий к точке остановки шлюпа, выстрелил карандаш драккара. Тишина в эфире установилась почти полная. Немой от изумления Лютый никак не мог прийти в себя после такого поворота событий, хотя эмоционально был на стороне комиссара. Он восхищался Бояновой и сочувствовал ей, имея точку зрения, что комиссар безопасности – не женская работа. И еще он был уверен, что она права.
Драккар приблизился к проштрафившемуся коггу, нашел кормовой люк, выплюнул стыковочный узел. Корабли замерли.
Внезапно по сети «спрута» скользнул сигнал внимания и следом сообщение Умника:
– Что-то происходит со «сферой Сабатини». Всем судам в тревожном районе покинуть район!
Лютый послал запрос, инк мгновенно развернул КПР-изображение «сферы», передаваемое камерами ближайших исследователей: одно – каким ее видел глаз, второе – через спецоптику. На первом «сферы Сабатини» почти не было видно: на обычный пустынно-лунный ландшафт сумеречной зоны Меркурия – кратеры, трещины, плато, тессеры – накладывалось «пятно дрожания», будто в этом месте струился нагретый до высоких температур воздух. Правда, площадь «пятна дрожания» увеличилась, и колебания пейзажа стали заметней. А на втором изображении, на котором «сфера» выглядела шаром из кипящего, белого, с сияющими пенными хлопьями тумана, было видно, как шар пульсирует – то раздувается до размеров в пять-шесть раз больше прежнего, то сжимается в километровый мячик, вспыхивая кипенно-белым облаком. Затем в какой-то миг он стал абсолютно прозрачным, и Лютому показалось, что он заглянул в бездонный колодец, наполненный таинственной жизнью. Из недр колодца выметнулся тонкий белый луч, уколол зрителей в глаза, проник глубоко в мозг, а следом что-то огромное вынеслось из «сферы» и врезалось в камеры… во всяком случае, так показалось Лютому, он даже отшатнулся!
Умник педантично отметил выброс из «сферы» неопознанного объекта, добавить он больше ничего не мог, потому что объект вылетел во все стороны сразу и исчез.
«Сфера» успокоилась.
Волна «спрута» донесла вскрики, говор, возгласы, команды и шепот автоматов. Тысячи исследователей были поражены событием и теперь приходили в себя, делясь впечатлениями.
Лютый опомнился, переключил внимание на соединенные пуповиной перехода шлюпы Бояновой и Шаламова. Анализ происшествия со «сферой Сабатини» не входил в его обязанности оператора, но неопознанный объект и луч из центра «сферы», пронзивший голову, запомнились надолго.
– Ничего не слышно? – спросил Лютый, имея в виду Боянову.
– Ничего, – ответил инк.
– А внутрь заглянуть нельзя?
– Больно велико расстояние. Разрешите подойти поближе?
– Нет.
– Что там происходит? – раздался вдруг в голове Лютого тихий голос, просочившийся сквозь фильтры пси-связи «спрута». Кто-то смотрел в спину оператора, большой, сдержанно ждущий, уверенный и невероятно сильный.
Лютый развернул кресло, чтобы глянуть за спину: сзади стоял объект поиска Столбова и его криминальной дружины Клим Мальгин и разглядывал Лютого черными бездонными глазами, в которых сквозь немоту всепонимания проглядывала мудрая печаль.
ГЛАВА 8
Трансгалактический корабль Кузьмы мало напоминал земные спейсеры, подчиняясь законам иной геометрии и гармонии, по сути, это был «динозавролет» маатан, выращенный заводом-маткой для нужд неизвестных существ. Рубки управления эта удивительная машина пространств, очертаниями напоминавшая тушу быка с гигантскими рогами, не имела. Кузьма мог управлять ею из любой точки, вырастив из дырчатых стен нечто вроде крыльев летучих мышей и закутав в эти крылья всего себя или любое из своих тел. Излучая волну дружелюбия, сдобренную чувством сожаления, вины и сострадания, он вырастил Мальгину подобие кресла. Полость, в которую он усадил хирурга, походила на каверну от ракушки в толще известняка, стены ее были желто-серыми, шершавыми, холодными и мокрыми на вид. Но стоило Кузьме включиться в сеть управления, как стены Климовой ячейки заискрились огоньками, приобрели глубину, словно были сделаны из толстого зеленовато-желтого стекла. Перед Мальгиным в стене протаяло черное пятно, потом другое, третье, десятое, все они соединились, и Клим оказался с редкими инфракрасными источниками и всего одной золотистой звездочкой, светящейся на грани видимости. Мальгин задержал на ней взгляд. Таинственность этого прямого света в эпоху погасших галактик дошла и до него. Однако спрашивать, что это такое, Клим пока не стал, его ждала встреча с Землей такого далекого будущего, что не снилось даже Герберту Уэллсу с его «машиной времени».
Гигантская холодная тень накрыла Мальгина, так что он невольно посмотрел над собой, вошла в голову и вышла через пальцы рук и ног. Тело обрело вес. И Мальгин вдруг осознал, что корабль Кузьмы уже стоит на поверхности планеты, потерявшей атмосферу, но продолжавшей излучать остатки тепла. Сердце сжалось от нахлынувшего волнения, даже слезы навернулись на глаза, и пришлось приложить недюжинное усилие, чтобы справиться с собой.
Кузьма включил осветители, использовав участок спектра, соответствующий человеческому зрению, перед глазами Мальгина предстала поверхность Земли, пережившей множество самых разных цивилизаций. Следы последней еще не совсем стерло время, хотя прошло уже немало миллионов лет после ее исчезновения.
– Крокодилы… – пробормотал Мальгин, вспомнив реплику Кузьмы о том, что последняя волна разума на Земле проявилась у пресмыкающихся.
– Нет, не крокодилы, – отозвался понявший его Кузьма на пси-волне внутренней связи; он неплохо знал земную историю, – лягушки, вернее, псевдолягушки, потомки мутировавшей ветви лягушек. Но какой фактор послужил возбудителем их прогресса до стадии мышления, я не знаю.
Он еще что-то говорил, сгорая от вполне человеческого сочувствия к землянину, реликту, вынырнувшему из глубин веков, но Мальгин его не слышал. Перед ним простиралась растресканная, как такыр, с редкими пологими холмами, отблескивающая зеркальным металлом равнина, усеянная мелкими и крупными валунами, кристаллическими глыбами не то камня, не то стекла и серо-белыми пористыми кочками, похожими на подушки мха. Вершины холмов венчали странные конструкции, то ли стволы высохших деревьев, то ли скелеты каких-то существ, вызывающие мрачные ассоциации. Ближайшая из них походила на скелет древней ракеты, а чуть поодаль красовался скелет танка… если представить, что под броней у него (под «кожей и мышечным каркасом») прячется самый настоящий скелет из костей, вплоть до гусениц и пушки!
– Танкозавр? – пробормотал пересохшими губами Клим. – Ракетоящер… Игра случая? Или это и есть останки разумных лягушек?
– Не ищите аналогий, – посоветовал Кузьма. – Эти останки могут быть чем угодно, от искусственных сооружений до растительных антенн и скелетов некогда живших существ. Но не лягушек. В моей видеотеке есть изображение землянина третьей волны, я покажу, если захотите.
– Эта равнина… плато? Я имею в виду – суша или дно моря?
– Воды на Земле не стало уже спустя миллион лет после человека. Кстати, не это ли подтолкнуло пресмыкающихся к жизни на суше вообще и к появлению разума в частности? Но потом в результате новых химических процессов вода снова появилась, хотя с первичной водой ее сравнивать нельзя.
– А горы сохранились?
– Увы, нет. Рельеф полностью переработан, вся планета, по сути, окружена искусственной оболочкой, и все ее ресурсы выработаны вплоть до ядра. – Кузьма помолчал и тихо добавил: – Той Земли, какую вы помните, мастер, нет. Даже если бы вы побывали в момент расцвета человеческой расы, скажем, всего на пару тысяч лет вперед, вы все равно не узнали бы родных мест. А тут прошел не один миллион лет и не одна цивилизация.
Мальгина вдруг пробрала холодная дрожь: он впервые ощутил бездну, не бездну пространства – бездну времени, отделявшую его от родной эпохи. Изменилось все, и даже само время изменилось, перестав быть стрелой, превратившись в безмерный океан…
– Везде… так? Городов у этих ляг… землян-два… или три не было?
– Вся Земля при них была одним городом, если их своеобразную архитектонику можно назвать городом. Мир Тэнгли – вот что такое представляла собой Земля в их эпоху. Помните термин?
Значение термина Клим помнил смутно. В двадцатом веке существовал какой-то изобретатель по имени Тэнгли, который прославился сотворением живущих по своим законам механизмов. В двадцать первом веке его идеи подхватили потомки Тэнгли, а в двадцать втором большинство заводов-автоматов на Земле представляло собой замкнутые системы Тэнгли. Правда, первый Тэнгли строил своих монстров для развлечения, превратив свой труд в какой-то мере в искусство. Неужели лягушки использовали его идеи? Или открыли их заново? И что это значит – превратит Землю в мир Тэнгли?
– Их техника жила сама по себе, а они сами по себе, – ответил Кузьма, терпеливо ожидая конца экскурсии. Вежливость его, как и эрудиция, не знала пределов. – И вся она была живой. В космос они проникли дальше вас, первых землян, только благодаря тому, что посылали интеллект-автоматы, оставаясь на планете и занимаясь непонятными делами. Мне непонятными, – подчеркнул Кузьма корректно. – Я почти не интересовался историей заповедных зон, так что извините, мастер.
Мальгин откашлялся.
– Перенесите меня куда-нибудь в другое место. – Он хотел сказать «на Европейский материк», но Кузьма вряд ли знал, что это такое, а тем более не знал, где его искать.
Равнина смазалась, превратилась в туманную плоскость и снова проявилась твердой массой, хотя пейзаж стал иным. Теперь она была похожа на коралловый слой толщиной в километр с порами, выемками, кавернами и трещинами, в которые вполне мог влезть слон. Те же цвета – серый и белый, те же зеркальные блики, проблески металла и перламутра и мертвое спокойствие. Руины какого-то гигантского преобразователя энергии? Кладбище отходов? Мертвый лес? Кто знает…
Что-то сверкнуло в глубине «кораллового» поля, как алая звездочка, погасло и вспыхнуло вновь. Кузьма, видимо, тоже заметил огонек, включил осветители. Из упавшей темноты, как из ямы, звездочка засияла сильней.
– Что это? – спросил Мальгин, затаив дыхание.
– Маяк, – сказал Кузьма после некоторого молчания. – Вернее, эталон местного стандарта покоя. Природные условия в заповедной зоне вплоть до физических констант поддерживаются с его помощью на одном уровне все последние тысячелетия.
Мальгин уловил в пси-голосе Кузьмы нотки нетерпения и заставил себя сбросить покрывало меланхолии. Этой Земле он был чужим. Впрочем, он был чужим всем и каждому в этом времени, в том числе и Кузьме-негуману, обладавшему невероятной любознательностью и чувствовавшему себя своим в любой эпохе. Кузьма знал много, очень много, невероятно много, по мнению человека, но и он не мог ответить на глобальные вопросы Мальгина, хотя собеседником был прекрасным. Впрочем, ответы на некоторые вопросы он должен знать, подумал Мальгин.
Организму потребовался воздух, и Кузьма по просьбе гостя наполнил его каюту смесью азота и кислорода. Надышавшись всласть, хирург хотел поблагодарить хозяина и откланяться, но вспомнил о «сфере Сабатини».
– Кажется, я догадываюсь, о чем речь, – заявил Кузьма. – В земной истории существовала легенда, я помню ее не точно, о титане по имени Микульо Сельониновитч, который много веков носил в своей суме «тягу земную». Никто не мог эту суму поднять, даже знаменитые по тем временам богатыри Ильо Муромитц, Дон Кихот и Святогор. На самом же деле то была не «тяга земная», а реликтовая «сверхструна», упакованная законами иной вселенной и способная храниться только в суме – специальном боксе с определенными условиями. В один из дней к Микульо Сельониновитчу заглянул Вершитель в образе некоего Агента Ро-машинного и в споре с ним выдернул «струну» из сумы, в результате чего произошла мгновенная разгерметизация «струны» и превращение ее в Провал – узел пересечения метавселенных с разными свойствами. Этот Провал существует до сих пор, и я знаю, что он каким-то образом связывает не только домены, но и времена в нашей вселенной. Вершители пользуются им, хотя принципов я не знаю.
Агент Ро-машинный… Мальгин улыбнулся, вызывая в памяти образ Игната Ромашина. М-да! Войти в легенду наравне с былинными богатырями может далеко не каждый.
– Посмотреть на «сферу»… э-э… Провал можно?
– К сожалению, нет. Когда-то он был привязан к поверхности одной из планет системы, потом планета упала на центральную звезду – Солнце, и теперь «сфера» находится где-то в толще остывающей звезды, изредка взламывая ее кору вследствие каких-то процессов. Еще во времена вторых землян – кошачьих, после вас вторых, Вершители поставили возле звезды широкошумящий маяк, такие обычно ставятся в районах бедствия, и он продолжает работать до сих пор. Правда, сейчас он светится только в длинноволновом диапазоне, но и лет с момента установки прошло более трехсот миллионов.
На черном фоне «слева» по фронту обзора Мальгина вспыхнуло и ритмично запульсировало оранжевое колечко.
– Только машины Вершителей способны работать так долго, – добавил Кузьма с ноткой восхищении. – Мой корабль – тоже их работа.
Мальгин нашел глазами еще один светящийся объект – единственный на весь здешний космос. Звезда была невероятно далека, объемное дальновидение Мальгина не брало ее, не позволяло оценить ни количественно, ни качественно, да и спектр ее был какой-то странный, линейный, в очень узком диапазоне, будто горела стеариновая свеча, но свечой этот объект быть не мог. Вершители… Не их ли «фонарь» светится?..
– Я пробовал лететь в том направлении, – сознался Кузьма, – но дойти не смог. По мнению некоторых моих коллег, это одна из реализаций Абсолюта – абсолютной непознаваемости, например, хотя, по-моему, это конец одной из «сверхструн», уходящей в никуда, в бесконечность или, на худой конец, во Вселенную Вершителей. Проверить идею пытались многие, не удалось никому.
– Может быть, это на самом деле сооружение Вершителей?
– Почему бы и нет? – легко согласился Кузьма. – Некоторые из их сооружений мне встречались, масштаб поразительный, но цели в большинстве случаев остались неясными.
– А что именно вы встречали?
– Например, объемную пространственную решетку псевдорегулярной структуры поперечником в миллиард световых лет, собранную из погасших звезд. Концы решетки размыты и светятся в широком диапазоне от инфракрасного до жесткого гамма. Коллеги утверждают, что это машина поворота времен, но едва ли они сами понимают смысл утверждения. Или еще пример: ансамбли «черных дыр», не сливающихся в одну, что само по себе уже чудо. Энергонасыщенность этих областей чудовищна, обмен информацией в таких системах возможен только потоками гравитации. Ходят слухи, что это «преобразователи топологии», а также ограничители расширения вселенной, узлы перехода топологически связанных вселенных-доменов, но опять же это только слухи, точных данных нет. По рассказам предшественников, якобы видевших Вершителей, те экспериментируют с вакуумом. Нравится?
Мальгин вздохнул. Эмоциональная оценка деятельности Вершителей не нужна была ни ему, ни Кузьме. Бог на то и Бог, чтобы вершить грандиозные дела. Хотя, с другой стороны, восхищаться есть чем. Кто же они такие – Вершители? Как выглядят?
– Доставьте меня обратно… на Спутник.
Через минуту Кузьма выполнил просьбу и отбыл в неизвестном направлении, пожелав Мальгину удивительных встреч и счастливого возвращения домой. Его корабль сгинул, как привидение: вот он был, торчал рядом со Спутником ощутимо массивной глыбой, а вот его уже и нет. Ни взрыва, ни вспышки, ни звука. «Динозавролеты» маатан, вернее Вершителей, ходили бесшумно.
Мальгин проверил время: по его расчетам, прошло двадцать часов с минутами, скоро должен был появиться таинственный Живущий-за-Пределами, и снова волнение охватило хирурга. Запас терпения подошел к концу, хотелось наконец определиться и узнать свою судьбу. Интуиция подсказывала, что встреча будет необычной и главной, остальные встречи не шли ни в какое сравнение с ней, потому что Живущий-за-Пределами мог быть только Вершителем или существом, равным ему по возможностям.
Оставшиеся до назначенного срока полтора часа хирург потратил на обследование Спутника, окончательно убедившись, что существа, его строившие, были двоякодышащими: они жили в воде, но могли недолгое время дышать воздухом. Точный их облик восстановить не удалось, прошло слишком много времени с момента постройки Спутника, и блоки памяти его полностью разрушились, но по конфигурации сохранившихся кресел, рабочих модулей, помещений отдыха и бытовых мелочей Мальгину удалось построить изображение землянина-три, «псевдолягушки», и он с невольным облегчением (хотя это не имело никакого значения) признал, что землянин-три на обычную лягушку походил мало. У этого существа были мощные, как пружины, кузнечикообразные ноги с ластоподобными ступнями, туловище в чешуйчатом панцире, конусовидная голова и вполне человеческие руки с пятью длинными пальцами, между которыми росли перепонки. Мальгин вздохнул. Rana сапиенс ему понравилась. Волнение, вызванное приближением рандеву, увеличивалось, но, честно сказать, Мальгин не делал особых попыток успокоиться: на этой встрече он хотел быть человеком со всеми его слабостями и болями, силой и гордостью. Несколько раз он начинал рисовать в уме облик Живущего-за-Пределами, но фантазии не хватало, а футур-память так и не заработала, хотя в маатанском «блоке» памяти сведения о Вершителях, пусть отрывочные и противоречивые, но хранились.
– Встречаюсь с ним, но не знаю, кто он, – пробормотал Мальгин, удобно расположившись в центре пологого икосаэдра – здесь когда-то был центр управления Спутником. – Говорю с ним, но не знаю его имени. Жаль, что никто не научил меня законам теургии.
И вдруг что-то изменилось вовне. У Мальгина возникло впечатление, что пространство вокруг стало твердым, словно гранитная толща, а он вмурован в гранит, как древний трилобит в известняковую породу. Ощущение быстро прошло, но тут же возникло новое: внутри Мальгина, точнее в его желудке, пророс чей-то глаз и стал осматриваться вокруг, без особого удивления, озабоченно и деловито. Клим увеличил плотность нервного поля, охватывая «глаз», и тот стянулся в точку, исчез. В следующее мгновение на голову хирурга обрушился оглушающий удар мощного пси-поля, так что несколько секунд он барахтался в этом кипящем океане, полуослепший, почти потерявший сознание, но яростно сопротивляющийся неведомой силе. Кто-то заглянул в него, одним взглядом охватил всю память, прочитал прошлое и высчитал будущее, и отпустил его, машущего кулаками во все стороны. Напряжение схлынуло, поток пси-излучения ослаб.
– Прошу прощения, – проговорил кто-то внутри Мальгина, выписав эту фразу огненными буквами на струящемся фоне мысленного контакта.
Мальгин собрался с силами и отгородился от чужого «пси-прожектора» тонкой «фанерой» блока. Голова прояснилась, вернулась способность видеть и чувствовать пространство.
Ничего в его положении не изменилось: он по-прежнему висел в центре полости. Спутник все так же плыл по орбите вокруг пра-Земли, пустой и почти мертвый, никого не было рядом с ним, никто не появился внутри него.
Но сгусток пси-поля продолжал пульсировать где-то рядом, Мальгин ощущал эхо его излучений, чувствовал колоссальную мощь исполина, сдерживаемую волей, некоторое время пытался определить местоположение пришельца, пока с благоговейным ужасом и восторгом не понял, что источником поля… является он сам!
Живущий-за-Пределами не прибыл на встречу сам как личность, он просто послал по «струне» психоматрицу, завладев мозгом (и телом) собеседника, но оставив нетронутой его биологическую структуру.
– Не совсем так, – тотчас же откликнулся гость. – Я – постличность Живущего и вернусь, когда он захочет. Я его продолжение, и только, хотя мою сущность нельзя передать словами и символами людей.
– Бог того, чего не может быть в принципе, – вырвалось у Мальгина.
Ответом был понимающий смешок.
– Нечто вроде этого… если бы вы сами понимали смысл формулы. Я понимаю ваши чувства, но пусть смысл Живущего-за-Пределами – имя, которое весьма точно дал мне ваш друг Кузьма, – останется непроявленным, не возражаете? Чтобы понять его, нужен совершенно иной аппарат мышления и восприятия, а вы всего лишь человек, хотя и с некоторыми задатками существа Границы.
– Но и вы не Вершитель, – буркнул Мальгин.
– О, конечно нет, – не обиделся Живущий-за-Пределами. – Вершитель – это недостижимый идеал и для нас, живущих за пределами обитаемых миров. Вершитель – это Великий Предок и одновременно не менее великий потомок всех мыслящих, достигший абсолюта, имя которому смысл жизни! Нам же, равно как и вам, людям, предстоит долгий и мучительный подъем к этому абсолюту, и я уверен, что мы дойдем.
– А мы-то уж точно не дойдем.
– Кто знает, – философски заметил Живущий.
– То есть?! – удивился Мальгин. – Вы хотите сказать… но ведь человеческая цивилизация умерла!
– Когда-нибудь вы тоже дойдете до тезиса: нельзя со всей определенностью утверждать, что смерть есть противник жизни. С одной стороны – Вселенной не нужен разум, чья эволюция основана на агрессии, насилии и лжи. С другой – человек есть одна из бесчисленных попыток Природы познать самое себя, и поэтому упрекать человека во всех грехах не стоит.
– А разве возможна эволюция, основанная не на агрессивной или хотя бы не на конкурентной реакции на мир?
– Возможна, – грустно сказал гость. – Для Вершителей, например, эволюция есть вопрос личных усилий, для нас эволюция – игра с меняющимися правилами, в которой не меняется лишь одно – ценность жизни в любых ее проявлениях.
– И все же человек в основе своей добр, – упрямо гнул свое Мальгин. – Вряд ли он вымер сам, без помощи извне.
Живущий-за-Пределами огорчился, эмоциональный фон его пси-речи стал грустным.
– Но самым опасным врагом, которого ты встретишь, будешь всегда ты сам, – процитировал он. – Ты сам подстерегаешь себя в пещерах и лесах.
Он мог бы не продолжать, Мальгин и без него помнил дальнейший текст изречения, но Живущий все так же грустно закончил:
– Ты будешь сам для себя и еретиком, и колдуном, и прорицателем, и безумцем, и скептиком, и нечестивцем, и злодеем. – Помолчав немного, добавил: – Только немногие из вас, людей, способны на отдачу души, не прося ничего взамен, а главное, все вы, как гребцы в лодке, сидите спиной к будущему.
– Сидели…
– Сидите, – возразил Живущий. – Если вас нет здесь и сейчас, то для Вселенной вы есть, где-то там и вчера, но есть. К тому же существует такая нехитрая штука, называемая ветвлением Вселенной.
– Я знаю. Где-то существует Метавселенная с точно такими же параметрами, где есть Солнце и Земля, и друзья мои… (и я и Купава, – добавил Клим уже для себя).
– Вы знаете лишь половину истины, – вторая половина заключается в существовании ансамбля миров. Это означает, что каждая Метавселенная ветвится не как дерево – вне ствола, сама в себе. То есть каждая величина данной вселенной есть слагаемое всех величин каждой из ансамбля вселенных.
Сказать, что Мальгин был ошеломлен, – значит ничего не сказать. С минуту он оцепенело переваривал услышанное, но так как к дискуссии такого масштаба он готов не был, то и не стал продолжать тему. На протяжении многих дней спустя ему предстояло анализировать слова (мысли) Живущего-за-Пределами и дивиться их реальной силе. Единственное, что он сказал в ответ, было:
– Поистине Вселенная – шедевр Сатаны!
Живущий-за-Пределами улыбнулся – так расшифровал его реакцию Мальгин, – но промолчал. Кипение мыслей хирурга, борьбу идей, попытки анализа он, вероятно, видел, однако отвечал только на хорошо сформулированные или перенасыщенные эмоциями вопросы.
– И все же я не понял высказывание Держателя Пути, – не удержался Мальгин в финале своих размышлений. – Он сказал, что у человечества есть шанс… а оно вымерло, несмотря на этот шанс.
– Вы все-таки ограниченны, как и всякий человек, – снова погрустнел Живущий. – В отличие от других интрасенсов, вы больше землянин, чем они, и все еще находитесь на полпути к истинной свободе. То, что для вас – реальность, для вселенной – сценарий того, что может быть. И факт одновременно. Это трудно воспринимается, так что примите как данность, как один из законов этого мира, который вы еще не открыли.
Мальгин некоторое время боролся с собой, пытаясь найти в памяти нужные сведения, свои и маатанские, но вынужден был отступить.
– А вы можете забросить меня еще дальше в будущее?
– Могу, но тогда ваш шанс вернуться домой будет сведен к нулю.
– Почему?
– С течением времени начинает сказываться правило возрастания принципиальной невосстановимости событий, следствие закона природы этой вселенной: не существует полностью обратимых процессов.
Мальгин помолчал.
– А что ожидает этот космос в будущем? Я имею в виду достаточно отдаленное будущее.
– Через двести триллионов лет стэгспансия – фаза застойного расширения – закончится и начнется… – Живущий-за-Пределами замялся: – Простите за неточность. Фаза расширения сменится сжатием по очень простой причине: из-за экспериментов Вершителей.
– Что это за эксперименты?
– О, Вершители экспериментируют только в глобальных масштабах, вряд ли их дела можно оценить воображением. Они изучают тезис о неустойчивости материальной структуры этого мира к варьированию фундаментальных физических констант, исследуют границы законов конфайнмента, жонглируют сотнями уровней реальности, поворачивают стрелу времени… что им в конце концов и удалось.
– Зачем?!
Живущий-за-Пределами молчал минуты две.
– Они не всесильны. И пытаются привлечь внимание того, кто может все! И ждут его. И пытаются постичь смысл слова «всемогущ». Но я не уверен, постижимо ли это в принципе.
Мальгин снова был ошеломлен и одновременно разочарован. Прошло немало времени, прежде чем он пришел в себя.
– Но вы только что говорили… Вершитель – Великий Предок… и потомок… Разве он не?.. Значит, существует кто-то еще более великий?
– Не знаю, – опечалился Живущий.
– Не знаете?!
– А чем я лучше Вершителя? Я всего лишь одна из его реализаций, как Свидетели, Строители Пути, Хранители, Искатели, Ограничители, Кладовые Памяти и тому подобное. Я всего-навсего Живущий-за-Пределами Знаний, и тайн на мою жизнь хватит. Да и едва ли в Большой Вселенной есть кто-то, кто знает все! В том числе и тот, кого ждут Вершители. А теперь прощайте, непроснувшийся, может быть, мы и встретимся еще когда-нибудь, тем более что мы связаны нитью кармы.
– Постойте, – быстро сказал Мальгин, – есть два вопроса…
– Если бы два, – заметил Живущий с улыбкой. – А то ведь сто двадцать два, верно? И зачем Вершителям маатане, и куда они везли груз информации и энергии, и существуют ли еще реликтовые «сверхструны», и где те Пределы, за которыми я живу, и где искать друзей… а?
Мальгин глубоко вздохнул, расслабляясь, улыбнулся в ответ.
– Да, вы правы. Но хоть бы на один вопрос вы ответите? Что значит «мы связаны нитью кармы»?
– Это значит, о непроснувшийся брат мой, что мы – я, вы, Паломник, и Кузьма-негуман, и Держатель Пути – суть воплощения Вершителя и связаны его дыханием. Всеми, кто тебя услышал, был ты сам. Просыпайся, колдун!
Мальгину показалось, что он раздвоился: половина его – человеческое тело – осталась в недрах Спутника, а вторая рванулась в космос, причем сразу во все стороны, и тут же пси-прожектор Чужого в голове погас. Огромный, невероятно огромный мир, распахнувшийся было в сознании, сжался до пределов черепной коробки, гулкий медный удар сердца потряс организм, открывшаяся внизу бездна, не бездна пространства – бездна времени, затянула, увлекла, и грохот падения, длившегося одну пульсацию сердца, был слышен, наверное, во всей Вселенной… Бездна сжалась в туннель, в трубу, в копье, в струну… – брызнул в глаза свет – гигантская сфера Солнца вывернулась сбоку, мелькнула под ногами каменистая, отмеченная оспинами кратеров планета, потом обзор закрыли металлические стены, и движение остановилось! Он стоял в кабине метро спейсера «Ирокез», висевшего над Меркурием. Он был дома!
Вершитель вернул его, мелькнула мысль. И вслед за ней другая: он сам вернул себя. И на долгое время остались от встречи впечатление величия, возвышенности и вместе с тем простоты происходящего, ощущение присутствия при событиях вселенского масштаба и, наконец, чувство глубины, влекущей бездны. Это последнее переживание было беспредельно, неизмеримо и не выразимо никакими словами.
