ЗАЛОЖНИКИ СТРАСТИ
Темнота и тишина…
Неподвижность…
Ни холодно, ни жарко, вообще никаких ощущений, и мысли текут вялые, бледные, рахитичные, не мысли, а призрачные тени…
Где я?..
Что со мной?..
В ответ все та же застывшая тишина и мрак, и глыбистая твердость со всех сторон, будто он замурован в каменном склепе глубоко под землей.
Но вот где-то скрипнула дверь – именно такой звук коснулся слуха, потом послышался тихий детский плач и вслед за ним успокаивающий женский голос…
«Мама, – подумал он безучастно, – меня успокаивает…»
Звук разбившейся об пол чашки, чей-то всхлип… Тишины больше нет, хотя он понимает, что все эти звуки живут лишь в его памяти, а не доносятся сквозь накинутое на голову толстое покрывало мрака.
Потом в этой абсолютной темноте загорелся огонек… свеча… приблизилась… стал виден абрис человеческого лица за ней… женщина несла свечу сквозь туман, и лицо ее расплывалось, будто видимое сквозь слезы…
Зеркало! Огромное зеркало во всю стену, свеча перед ним, а в глубине зеркала череда застывших фигур, внимательно разглядывающих человека перед зеркалом. Вот череда дрогнула, фигуры стали увеличиваться, приближаться, человеческие лица, мужские и женские, сначала молодые, потом все старше и старше, и вот уже не лица, а черепа смотрят из зеркала и улыбаются, растут, стремятся загипнотизировать, открывают безгубые рты…
Антон напрягся, хотел закричать: нет! – и в тот же миг мощная серая лапа зверя ударила по зеркалу, разбивая его на кривые кинжаловидные осколки. На мгновение перед Антоном мелькнула морда волка с умными горящими глазами, и он очнулся.
Он лежал абсолютно голый на огромной, как аэродром, роскошной кровати под балдахином. Тело казалось пропитанной водой губкой, и чтобы пошевелиться, требовалось сделать титаническое усилие. Антон с трудом повернул голову и с внутренним трепетом обнаружил, что кровать с балдахином расположена в сказочно красивой, сверкающей драгоценными камнями, хрусталем, золотом, серебром и фарфором комнате, озаренной пламенем четырехметровой высоты светилен в форме фаллоса.
Светильни распространяли тонкие ароматы цветущего луга, к которым примешивался незнакомый, сладковатый, дурманящий и будоражащий запах какой-то смолы. От него сами собой напрягались мышцы живота и хотелось ощущать под руками упругие округлости женского тела.
Антон попытался приподняться. Голова закружилась, свет в глазах померк, но ему все же удалось справиться с приступом слабости, сесть, а затем сползти на пол и встать на ноги. В голову пришла дикая мысль, что он находится в психлечебнице, что экспедиция на остров Войцы ему пригрезилась, а все предшествующие события существовали только в его воображении.
Он сделал шаг, другой, раздвинул кисейные занавеси балдахина и вышел на середину комнаты, разглядывая ее интерьер. Голова продолжала кружиться, но все же он заметил, что предметы спальни не появляются из ничего и не пропадают, стоят на месте незыблемо и твердо, до них можно дотронуться рукой, ощутить их неподатливую твердость, гладкие холодные поверхности, что указывало на реальность происходящего.
Антон осмотрел драпировки на темно-серых стенах без единого окна, ковры, огромное – во всю стену – зеркало в золотой окантовке в форме переплетенных змеиных тел, низкий пузатый шкаф на резных ножках в форме звериных лап, такой же столик в углу с набором бокалов и рюмок, кресло, несколько пуфов и деревянный пюпитр с раскрытой книгой. Пол комнаты представлял собой сплошной ковер, в котором ноги утопали по щиколотку, потолок же напоминал черное зеркало с узором серебристой паутины, завораживающей взор. Антон смотрел бы на него долго, если бы не раздавшийся за спиной насмешливый мужской голос:
– Эй, мечтатель, очнись!
Антон обернулся. На него из проема не замеченной им двери смотрели двое: суровая старуха в фиолетово-черном одеянии и клобуке, накинутом на голову, с узкими, синевато-бледными губами, крючковатым носом и светящимися прозрачными глазами, и крупный, похожий на борца, широкий в плечах и в талии мужчина, чернобородый, с густой шевелюрой, одетый в черный костюм. Лишь две детали в его наряде были светлее остальной одежды: поясок на талии, обнимавший черную атласную рубаху навыпуск, и мерцающий желтыми искрами перстень на указательном пальце. И еще одну деталь отметило сознание Антона помимо его воли: на поясе чернобородого борца висели три чехла, из которых выглядывали рукояти ножей.
– Очухался, гостенёк? – тем же насмешливым тоном проговорил мужчина. – Сейчас тебя накормят, и все будет в ажуре. – Он повернул голову к старухе. – Неплохой экземпляр, Хозяйка, даже у меня слюнки текут.
– Дурак! – низким голосом, не повышая тона, ответила старуха, продолжая внимательно оценивать пленника.
Под ее взглядом Антон подошел к кровати, сорвал одну занавеску и обмотал вокруг чресел.
Чернобородый здоровяк засмеялся. Антон представил, как берет на прием весельчака, бьет ногой в горло, и смех тотчас же захлебнулся. Мужик в черном отшатнулся, прекратил смеяться, с изумлением схватился за горло.
– Ч-черт!..
Старуха усмехнулась.
– Витязь зубки показал… нехороший мальчик… постереги его, я сейчас.
Она исчезла.
Бородач исподлобья оглядел фигуру Антона, который постепенно набирал силы, помассировал горло и криво улыбнулся.
– Спасибо за предупреждение, Витязь. Буду знать, на что ты способен. Говорят, ты хороший боец, если выживешь – потанцуем в спарринге, проверим, на что ты годишься. А сейчас тебя ожидает баальшой сюрприз! – Он снова выдавил кривоватую улыбку. – Советую подзаправиться, так как скоро придется потратить много энергии.
В комнату неслышно вошла монашка в низко надвинутом платке, внесла поднос с какими-то горшочками и пузатыми плошками, поставила на столик в углу и шмыгнула обратно. А следом за ней в спальню вошла голая, если не считать кисейной накидки, девушка поразительной красоты, держащая в руках необычной формы сосуд – бутылку темно-зеленого стекла с двумя горлышками. Она была стройна и изящна, хотя ступала как-то странно, скованно и тяжело, и при каждом шаге высокая грудь с тугими сосками прыгала вверх-вниз, широкие и крутые бедра вздрагивали, а прозрачные глаза сияли и притягивали, звали, манили, обещая небывалое блаженство.
– Иди, сотник, – хрипловатым, каким-то шипящим голосом проговорила незнакомка, приближаясь к Антону. Поднесла ко рту бутылку и хлебнула из двух горлышек по очереди. Глаза ее стали огромными, абсолютно пустыми и прозрачными, затем стали расширяться зрачки, пока не заполнили собой чуть ли не все глаза, и протаяла в них вдруг такая откровенная звериная страсть, бешеное вожделение, что Антон невольно отступил, ощущая, как в него вливается чужая зовущая сила.
– Осторожнее, Хозяйка, – низко поклонился бородач, пятясь к двери. – Он кое-чем владеет в потенциале. На всякий случай я подожду в коридоре. – Он вышел.
– Иди ко мне, Витязь, – протянула руки к Антону красавица, облизнув ярко-алые губы; глаза ее помутнели, подернулись легким флером безумия. – Никто не узнает о нашей любви, даже если ты захочешь уйти. Но ты не захочешь. – Она сделала два глотка, протянула бутылку Антону. – Выпей и почувствуешь, что такое райское наслаждение…
Ее грудь уперлась в грудь Антона, губы призывно полуоткрылись, руки сомкнулись на талии, прижимая бедра к бедрам. Волна желания ударила в голову Антона, спазматически сократились мышцы живота, по жилам заструилась не кровь – жидкое пламя, но кто-то холодно-рассудительный внутри него окунул сердце в ледяную воду, создал в груди чуть ли не физически ощутимую пустоту и ударом презрения загнал в эту пустоту вожделение плоти.
Голова стала ясной и звонкой, будто он вдохнул нашатыря. Колдовское головокружение прекратилось, наваждение прошло, сознание преодолело водопад эмоций и обрело способность анализировать положение. Антон разжал руки колдуньи, развел в стороны и шагнул назад. Сказал, окончательно успокаиваясь:
– Прием почти безотказный, но работает не всегда. Я человек идеи и никогда не играл роль героя-любовника. – Антон подумал и добавил хладнокровно: – Да и заразиться боюсь… Хозяйка.
– Как ты смеешь?! Ты… отказываешься?! – Изумлению девицы не было границ. – Ты… смеешь… насмехаться надо мной?!
– Боже упаси! – вытянул вперед ладони Антон. – Просто не люблю оборотней. Как вы это делаете? Я имею в виду метаморфозы с телом. Ведь это вы только что оставили нас вдвоем с этим вашим сотником?
Глаза красавицы метнули молнии, волосы ее вздыбились, распушились одуванчиком вокруг головы, спина выгнулась, пальцы растопырились, вместо ногтей выросли когти, соски на груди налились багровым свечением.
– Пей, дурак! – прошипела она, снова протягивая Антону бутылку с двумя горлышками. – Это эликсир бессмертия. Не отказывайся от своего счастья!
Антон почувствовал давление на виски, сознание начало мутиться, в груди снова шевельнулась змея желания. Он попытался волевым усилием прояснить сознание, не смог и отступил к стене.
– Предлагаю успокоиться, одеться и сесть за стол переговоров, как цивилизованные люди. Душ с холодной водой у вас есть?
Колдунья, зашипев, прыгнула на него, попыталась вцепиться в волосы, но Антон увернулся, и когти девицы прочертили четыре параллельные царапины на плече. Она снова кинулась, стремительная и гибкая, как пантера, ухватила Антона за руку и с нечеловеческой силой рванула на себя, повалила на пол, придавила всем телом, внезапно увеличившим вес, так что Антон не мог пошевелиться, впилась губами в его губы. Черты лица ее исказились, поплыли, сквозь прекрасную маску с чувственными губами проглянул лик старой ведьмы, и это отрезвило Антона, заставило сопротивляться, хотя силы убывали с каждым мгновением, сознание меркло, а возбужденное страстным напором тело начинало жить самостоятельно, отдельно от сознания, принимать ласки и отвечать на них.
С трудом увернувшись от губ колдуньи, Антон заставил руки оторваться от ее груди, ужом вывернулся из объятий, стряхнул девицу и перекатился под стену, почти не осознавая, что делает. Ведьма, визжа, бросилась на него снова, уже не обращая внимания на метаморфозы лица, он отбил ее ударом ноги, потом еще раз и еще, пока не собрал силы и не бросил колдунью через всю комнату, так что она врезалась в пузатый комод и разнесла его в щепки.
В комнату ворвался чернобородый сотник, окинул ее взглядом, поднял дубинку, направляя острие на сидевшего на корточках Антона, но хозяйка спальни, превратившись окончательно в высохшую костлявую старуху, остановила его. Не стесняясь своего вида, подняла бутылку с двумя горлышками, сделала несколько глотков, проливая зеленоватую жидкость на тощую грудь, вытянула вперед руку ладонью вверх, подождала, пока на ней соберется дымный шарик, и метнула в Антона.
Шарик на лету превратился в зеркальную плоскость, которая ударила в сидящего человека, подняла его в воздух и буквально прилепила к стене с ковром.
– Подержи его на стеночке, – бросила старуха, подавая бутылку сотнику, и вышла из комнаты.
Бородач с опаской принял бутылку, вытянул ее по направлению к Антону, с сочувствием разглядывая содрогавшееся тело: неизвестная сила продолжала держать пленника за горло и за руки в положении распятого, – и вполголоса проговорил, качая головой:
– Ну ты и кретин, Витязь! Что тебе стоило ублажить Хозяйку? Глядишь, и уцелел бы. А теперь жди экзекуции. Жаль, что мы уже не встретимся.
В спальню вошла старуха, одетая в прежний монашеский наряд, повела рукой.
– Иди, сотник, больше ты мне не нужен.
Бородач кинул на Антона еще один сочувственный взгляд и вышел. Старуха подошла ближе, смерила пленника взглядом, усмехнулась.
– Может, передумаешь, соколик? Жить-то небось хочется? Или ты надеешься на помощь волхва? Не надейся, никто тебе не поможет, ни Евстигней, ни друзья твои, да и баба твоя у нас. Ею сейчас сотник займется, он большой любитель женского полу. Не хочешь ли спасти ее? Одно твое слово, и она на свободе.
– Сука! – обозначил слово Антон онемелыми губами.
– Как знаешь. – Старуха замахнулась второй рукой с перстнем в виде змеи, глазки-камни которой вспыхнули фиолетово-зеленым светом, раздался свист, и Антон почувствовал удар плети, образовавший багровый рубец на груди. С трудом удержался от крика.
Старуха еще раз махнула рукой. Свистнула невидимая плеть, удар потряс тело Громова, на животе вспух еще один рубец. Жгучая боль ударила в голову, пресекла дыхание.
– Не надумал, Витязь? Какой-то ты вялый, недотемканный, али не научил дед, как сопротивляться черной магии?
– Отпусти… Валерию… ведьма! – прохрипел Антон.
– Это уж мне решать, соколик. Я вас сюда не звала, вы на моей территории, тут моя власть, мои законы. Будешь выпендриваться, скормлю зверям. А пока запомни, что перечить мне не след.
Свист – удар – рубец, свист – удар – рубец, невидимая плеть била сильно и точно, боль огненными всплесками входила в тело, отзывалась судорогами мышц и провалами сознания, и на восьмом ударе Антон окончательно ушел в спасительную темноту беспамятства, уже не видя, как в спальню вошел сотник, и старуха прекратила порку.
– В чем дело, сотник?! Я что тебе велела?!
– К нам гость.
Пелагея опустила руку, тело Громова сорвалось со стены и рухнуло на пол безжизненной массой.
– Кто?
– Здорово ты его разукрасила, Хозяйка. Он готов? Куда его, в озеро?
– В молельню. Очухается – сто раз подумает, стоит ли погибать за идею. Кого еще черт принес?
– Меня, – появился в спальне громадный, как шкаф, гость, в котором Пелагея с изумлением узнала Клементьева. – Славно вы тут развлекаетесь, господа. – Виктор Иванович бросил взгляд на окровавленное тело Громова. – Прямо образцово-показательные выступления святой инквизиции.
– Этот человек…
– Знаю, – махнул мощной дланью Клементьев. – Где мы можем побеседовать?
– Как ты прошел в храм, гость нежданный? И почему без предупреждения? Я этого не люблю!
Клементьев тяжело посмотрел на сотника, тот поспешно поднял тело Громова и вынес из спальни.
– Я имел встречу с Господином…
Старуха нахмурилась, пожевала губами, но продолжать в том же духе не стала, с кислым видом повела гостя в соседнюю комнату, отличавшуюся от спальни только отсутствием кровати.
– Чему обязана столь неожиданным визитом?
– Господин устал и хочет домой. – Клементьев щелкнул пальцами, одно из мягких низких кресел с пушистой обивкой скользнуло к нему, он сел. – Но главное не в этом. Собор волхвов, кажется, успел – таки создать один из божественных эгрегоров. Надо срочно решать, чем мы можем ответить.
Верховная жрица медленно повернулась к эмиссару, не дойдя до своего «царского» кресла. Тот криво усмехнулся.
– Кончай свои забавы, Хозяйка, пора заниматься делом. Если мы провалимся, Господин нам не простит.
– Да придет Тот, чье имя будет произнесено! – глухо проговорила Пелагея, сжимая крест на груди обеими руками.
Валерия очнулась в небольшой комнате с каменными стенами и окошком под потолком, забранным решеткой с толстыми прутьями. Она лежала в углу комнаты на охапке несвежей соломы. В другом углу стоял светильник из темно-желтого металла, форма которого привела Валерию в содрогание. Она поднялась, ощупывая гудящую голову, не понимая, почему и как оказалась в этой низкой каменной темнице, похожей на тюремную камеру. В памяти всплыла прогулка по лесу с Анжеликой, спуск в подземелье с фонарем в руке, нарастающее ощущение тревоги, смех подруги, уверявшей, что у нее приступ клаустрофобии, и… полный мрак! Больше ничего Валерия не помнила.
– Анжела! – позвала она автоматически.
Звук голоса застрял в стенах, практически не давая эха, словно женщина оказалась глубоко в недрах горы под километровой толщей земли и скал.
Валерия оправила одежду, обнаружив, что ее куртка и кофта на груди расстегнуты, подошла к деревянной двери, создающей впечатление монолита, забарабанила по ней кулачками.
– Эй, кто-нибудь, откройте, выпустите меня!
Никто не ответил, не раздалось ни скрипа, ни шороха, ни звука шагов. Подождав немного, она снова заколотила по двери кулаком, потом ногами, но результат был тот же. Тогда Валерия подошла к стене с окном, привстала на цыпочки и стала кричать, звать на помощь. Сорвав голос, вернулась к двери, некоторое время лупила по ней пятками, а когда поняла, что никто не придет, заставила себя успокоиться, села на солому и сосредоточилась на восприятии действительности.
Когда через час за ней пришли, она уже представляла, где находится, способности ведуньи, которыми она владела в зачаточном состоянии, все же позволили ей определиться.
Она действительно находилась под землей, но не глубоко, примерно на глубине десяти метров. Рядом располагался ряд таких же камер, что и у нее, ниже просматривались еще какие-то помещения, подземные этажи, коридоры, вверху над головой шла анфилада комнат размером побольше, а еще выше располагался большой зал, отгороженный от надземного мира многослойными стенами.
Валерия поняла, что находится в храме Морока. Ужас темной волной поднялся в глубине души, и она едва не закричала, когда дверь камеры распахнулась без звука и на пороге выросла черная фигура в монашеском одеянии с капюшоном на голове. В руках она держала деревянную доску, выполняющую роль подноса, на которой стояли кувшин и обыкновенный стакан.
Неслышно ступая, гостья приблизилась к сидящей с широко раскрытыми глазами Валерии, протянула поднос.
– Выпей, голубушка, сил прибавится.
Голос был женский, мягкий, и Валерия приободрилась.
– Где я?
– В храме Господнем, голубушка, а больше мне ничего не велено говорить. Выпей водички, полегчает.
– Не хочу.
– Как знаешь. – Гостья, не открывая лица, поставила поднос на пол и неслышно удалилась. На вопрос Валерии: как я здесь оказалась? – она не ответила.
Снова тишина завладела камерой, превращая ее в омут равнодушия и обреченности, затягивающий в свои бездонные глубины душу пленницы. Валерия зябко передернула плечами, начала заниматься гимнастикой, слегка разогрелась и почувствовала жажду. Бросила взгляд на кувшин, однако заставила себя отвлечься от желаний, села подальше от соблазна, спиной к подносу, и принялась медитировать. Но долго не продержалась.
Жажда с каждой минутой увеличивалась, горло и губы пересохли, лицо горело, будто под лучами солнца в пустыне, стало жарко и душно, и в конце концов Валерия уговорила себя просто смочить лоб и губы, не отдавая отчета, что ее жажда может иметь внешние причины.
Кувшин до половины был наполнен прозрачной жидкостью, не отличимой от обыкновенной колодезной воды, она и пахла, как вода, и на вкус казалась водой. Валерия смочила губы, лоб, щеки, потом не удержалась и сделала глоток, чувствуя невыразимое облегчение. Подождав немного и не ощутив отрицательных реакций организма, допила воду в стакане и села на солому, решив с достоинством ждать своей участи. Попытка в состоянии медитации связаться с Антоном через пси-поле не удалась, Громов не откликнулся, хотя почему-то у Валерии сложилось впечатление, что ему плохо.
Сколько она просидела в таком положении, подогнув ноги под себя, Валерия не помнила. Очнулась от звука голоса, подняла голову и вздрогнула, обнаружив посреди камеры великана в черной одежде. Он стоял, бородатый, громадный, расставив ноги и засунув пальцы рук за поясок, и с усмешкой рассматривал пленницу, раздевая ее глазами.
– Поднимайся, красавица, – сказал он густым басовитым голосом. – Пришла наша очередь веселиться.
Валерия хотела ответить отказом, но вместо этого покорно встала, с удивлением сознавая, что мужчина в черном вовсе не такой уж великан. От его сверкающего взгляда ей стало холодно и жарко одновременно, захотелось опереться на чью-нибудь сильную руку. Голова закружилась, сердце в груди забилось часто и сильно. Понимая, что ее гипнотизируют, Валерия попыталась сопротивляться, но организм отказывался бороться, сломленный какой-то силой, и она с ужасом подумала, что вода все-таки была не простая.
– Почем дрожь продаешь? – улыбнулся гость. – Не бойся, ничего я с тобой не сделаю, побалуюсь только. Ты ведь не девственница, отбоялась свое. А я покажу тебе такое, чего никто из твоих мужиков не покажет, тебе понравится. Пошли.
– Не трогайте меня… – прошептала Валерия, дыша тяжело и часто, и… как во сне протянула ему руку.
Бородач заглянул в ее глаза, удовлетворенно кивнул, взял за руку и повел из камеры.
– Порядок. Бабка Феофания знает толк в зельях.
Они вышли в коридор, повернули налево, миновали несколько дверей из потемневшего от времени дерева, спустились по узкой каменной лестнице вниз и вошли в более высокую и просторную комнату, освещенную четырьмя светильнями знакомой фаллической формы. Половину комнаты занимала огромная низкая кровать, сияющая белизной простынь, возле нее стоял столик с фруктами и напитками, стены комнаты были увешаны коврами, а пол представлял собой один большой ковер темно-бордового цвета.
Бородач закрыл за собой дверь, подтолкнул Валерию вперед, стал раздеваться, разглядывая застывшую женщину маслеными глазами.
– Что стоишь? Раздевайся. У меня мало времени.
Валерия, чувствуя в груди нарастающее противоестественное томление и волнение, борясь с волной желания, прикусила до боли губу, отступила к двери. Ее колотила дрожь, борьба воли и внешнего воздействия почти ослепила, вспышки противоречивых желаний бросали ее то в жар, то в холод, хотелось вонзить нож в сердце насильнику и одновременно броситься к нему в объятия. Руки сами начали расстегивать пуговицы на куртке, потом на кофте, слезы лились из глаз, она ненавидела себя и хотела раздеться, беззвучно молила о помощи и жаждала отдаться, и не могла окончательно сбросить с себя путы чужой воли…
Затем что-то изменилось вокруг: перестали приходить токи обессиливающего психического воздействия. В душе созрел и лопнул нарыв гнева и ярости. Валерия выхватила из кармана джинсов нож, приставила к сердцу и крикнула, ничего не видя перед собой:
– Не подходите!
Кто-то сильно ударил ее по руке, нож вонзился в тело над грудью, боль иглой просверлила сердце, ужалила мозг, и Валерия потеряла сознание, мягко оседая на пол.
– Вот дура! – пробормотал сотник, держа в руке нож и прислушиваясь к звукам, долетавшим в келью через окно под потолком. Еще до того, как Валерия сделала отчаянную попытку сопротивления, он явственно услышал чье-то угрожающее рычание, а теперь чувствовал и взгляд. Впечатление было такое, будто за окном, представлявшим собой люк вентиляционной шахты, прятался в темноте какой-то огромный зверь, готовый броситься на хозяина кельи в любой момент.
Полураздетый сотник взял в углу суковатую дубинку, направил одним концом на решетку окна и произнес слово. В келье резко похолодало. Из отверстия донеслось удаляющееся ворчание, стихло. Сотник некоторое время прислушивался к наступившей тишине, потом стал одеваться. Перенес лежащую без сознания женщину на кровать, бегло оглядел ее рану и движением руки остановил кровотечение. Проворчал:
– Мы с тобой еще не закончили знакомство, красавица. Мне нравятся такие несговорчивые. Но хотелось бы знать, кто тебе помогает. Не могут же, в самом деле, по храму бродить волки.
В дверь кельи постучали.
Сотник оглянулся, дверь открылась сама собой, на пороге выросла дюжая фигура монаха-адъютанта.
– Вас зовет к себе Хозяйка, господин.
– Иду, – бросил сотник, с сожалением разглядывая груди женщины. – Чего ей еще понадобилось?
Он не удержался, сорвал с Валерии бюстгальтер, погладил грудь, лизнул соски, секунду раздумывал, не плюнуть ли на «добровольную» любовь и не взять ли красавицу, пока она в беспамятстве, но все-таки решил не лишать себя удовольствия борьбы и победы не только над телом, но и над духом и волей красивой женщины.
– До вечера, красавица. – Он вышел из кельи. – Стереги ее. Никому ни слова, что она здесь.
– Слушаюсь, господин, – низко склонился угрюмый монах.
