Глава третья
БЕТТИХЕР

Император Вильгельм II не испытывает потребности в сотрудниках, которые имеют собственные взгляды и могли бы по соответствующему вопросу противоречить ему, опираясь на авторитет своих знаний и опыта. Слово «опыт» в моих устах раздражало его и однажды вызвало у него восклицание: «Опыт? Да, его у меня во всяком случае нет!» Чтобы давать своим министрам компетентные указания, он приближал к себе их подчиненных, получая от них или от частных лиц информацию, на основании которой он мог проявить инициативу по отношению к министрам соответствующих ведомств. Против меня, кроме Гинцпетера и других, можно было прежде всего использовать с этой целью господина фон Беттихера.

Я знавал его отца: в 1851 г. мы сотрудничали с ним во Франкфурте в Союзном сейме. Сын его понравился мне своей приятной внешностью. Он одареннее своего отца, но уступает ему в стойкости характера и в честности. Благодаря своему влиянию у императора Вильгельма I, я содействовал довольно быстрой карьере сына; по моему представлению и только благодаря мне он был назначен обер-президентом в Шлезвиге, статс-секретарем и министром. Однако в качестве министра он всегда был лишь моим помощником aide или adjoint, как говорят в Петербурге. По воле императора он должен был представлять мою политику в государственном министерстве и в Союзном совете в тех случаях, когда я не мог сам присутствовать. Он не имел никаких других обязанностей, кроме задачи помогать мне. Это была должность, которую по моему предложению сначала занимал министр Дельбрюк и которая была создана его величеством исключительно для того, чтобы заменять меня и облегчить мне работу. Дельбрюк был начальником канцелярии союзного, а затем имперского канцлера; таким образом, с точки зрения государственного права он был высшим министерским чиновником при имперском канцлере с правом личного доклада; затем он был назначен министром, чтобы в государственном министерстве поддерживать имперского канцлера и замещать последнего в его отсутствии. Дельбрюк добросовестно защищал мои взгляды даже в тех случаях, когда по определенным вопросам его мнение расходилось с моим. Он подал в отставку, когда это представительство оказалось в столь резком противоречии с его убеждениями, что он не считал возможным с ним мириться. По собственной рекомендации Дельбрюка его сменил бывший гессенский министр фон Гофман, который считался человеком покладистым и не должен был оберегать свое политическое прошлое. Попутно он взял на себя руководство ведомством, которое было выделено под именем «министерства торговли» при значительном ограничении объема работы. Он полагал, что помимо попечения о германской торговле он в области законодательства имеет еще особые обязанности и права в отношении к прусской торговле. Он злоупотреблял независимостью, которую предоставляла ему эта должность, полученная им по его собственной просьбе, и без моего ведома подготовлял по имперским вопросам законопроекты, которые не встречали моего одобрения. В частности это были законопроекты, от которых я не ожидаю в дальнейшем благоприятных результатов; они выходили за пределы охраны труда и вводили принуждение к труду в форме ограничения личной независимости и авторитета рабочего и главы семьи. Так как мои многократные замечания об этих противоречащих моим взглядам законопроектах, являющихся результатом усилий старательных и более сведущих в этой области, чем министр, советников министерства торговли, оставались без последствий, то я побудил фельдмаршала фон Мантейфеля взять господина фон Гофмана к себе в качестве министра в имперской провинции.

Затем я просил императора назначить преемником Гофмана господина фон Беттихера; от этого опытного в сношениях с парламентами чиновника я надеялся получить поддержку, для которой только и был создан этот поет министра без портфеля, являющегося помощником канцлера и министра-президента. На имперской службе господин фон Беттихер был моим подчиненным в качестве статс-секретаря по внутренним делам, а на прусской службе он был моим официальным помощником, призванным поддерживать мои взгляды, а не самостоятельно выдвигать собственные. В течение ряда лет он охотно и искусно выполнял эту задачу. Собственные взгляды он отстаивал передо мной лишь с большой сдержанностью и, как я полагаю, только под воздействием парламентских и других кругов. Для того чтобы получить его окончательное одобрение и содействие, всегда было достаточно решительно выразить мое мнение. Фон Беттихер обладает большими способностями для роли помощника статс-секретаря, превосходно руководит парламентскими дебатами, искусно ведет переговоры. Он обладает способностью разменивать высокие духовные ценности на мелкую ходячую монету и, благодаря присущей ему манере добродушного простака, добиваться влияния. То, что он никогда не отличался достаточной стойкостью взглядов, чтобы настойчиво отстаивать их перед рейхстагом, не говоря уже об императоре, — не было чрезмерным недостатком для порученной ему работы. А если у него была болезненная слабость к чинам и орденам, при обманутых ожиданиях доводившая его до слез, то я с успехом старался считаться с нею и ее удовлетворять. Мое доверие к нему было так велико, что после отставки Путткамера я рекомендовал его в качестве преемника последнего на посту вице-президента прусского государственного министерства. На этой должности он также оставался моим заместителем, как министра-президента. В руководстве министерством не может быть дуализма. Я привык смотреть на Беттихера как на личного друга, полагая, что он с своей стороны вполне удовлетворен нашими отношениями. Я был тем менее подготовлен испытать здесь разочарование, что смог оказать существенную помощь семейным интересам Беттихера, которым угрожала серьезная опасность в связи с долгами и проступками его тестя, директора банка в Штральзунде.

Я не могу точно определить момент, когда он впервые поддался искушениям со стороны императора установить с ним без моего ведома более тесный контакт, чем со мной. Я был так далек от мысли, что он может вести себя неискренно по отношению ко мне, что впервые подумал об этом лишь в 1890 г., когда на заседании Коронного совета, в министерстве и на службе он открыто выступил против меня; он защищал предложения императора, хотя ему были известны мои принципиально противоположные взгляды. Сведения, полученные мною впоследствии, и ретроспективный взгляд на события, которым я в то время уделял мало внимания, убедили меня задним числом в том, что господин Беттихер уже давно использовал свои личные сношения с императором при исполнении обязанностей моего заместителя, а также свои связи с баденским посланником — господином фон Маршалл ем, а через посредство тестя последнего, Геммингена, и с великим герцогом Баденским для того, чтобы за мой счет установить более тесную связь с его величеством и пролезть в щели, которые образовались между воззрениями молодого императора и старческой осторожностью его канцлера. Искушение, во власти которого оказался господин фон Беттихер, — использовать во вред занимаемому мною положению ту прелесть новизны, которую император находил в своих задачах монарха, и мое полное доверие, вызванное усталостью от дел, — это искушение еще более возросло, как я слышал, вследствие женской страсти к чинам, а в Бадене — в результате возникшей от скуки потребности пользоваться влиянием. Статьи официозного характера, которые я приписываю хорошо осведомленному перу моих прежних сотрудников, подчеркивали право Беттихера претендовать на мою благодарность ввиду того, что в январе и феврале 1890 г. он будто бы старался быть посредником между мною и императором и привлечь меня на сторону взглядов императора. В этом, как я думаю, инспирированном изложении заключается полное признание ненормальности положения. Служебный долг господина фон Беттихера заключался не в том, чтобы добиваться подчинения опытного канцлера воле юного императора, а в том, чтобы поддержать канцлера в его ответственной задаче перед императором. Если бы Беттихер придерживался этого своего служебного долга, он остался бы в пределах своих природных способностей, которые послужили основанием для назначения его на эту должность. За время моего отсутствия его отношения с императором стали более близкими, чем мои, и он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы, опираясь на высокую поддержку, не выполнять моих, — т. е. своего начальника, — служебных и письменных предписаний.

Он добивался не только милости императора, но и устранения меня с тем, чтобы стать моим преемником на посту министра-президента. Этот вывод я делаю из ряда обстоятельств, некоторые из которых стали известны мне лишь позднее. В январе 1890 г. он говорил императору и в доме барона фон Боденгаузена, что я все равно твердо решил уйти в отставку. В то же время он говорил мне, что император уже ведет переговоры с моим преемником.

В первые дни названного месяца он в последний раз посетил меня в Фридрихсруэ для обсуждения деловых вопросов. Как я позднее узнал, он еще до того прибегал к инсинуации перед императором, что я будто бы стал неработоспособным в результате чрезмерного употребления морфия. Я не мог установить, был ли этот намек сделан императору непосредственно Беттихером или через великого герцога Баденского. Во всяком случае его величество спрашивал об этом моего сына Герберта; последний предложил запросить профессора Швенингера, от которого император узнал, что этот намек является выдумкой. К сожалению, живой нрав профессора помешал продолжить беседу до полного выяснения происхождения этой клеветы. Повод для этого запроса мог дать императору только господин фон Беттихер по возвращении из Фридрихсруэ, так как меня в то время никто не навещал.

Уже при этом посещении в январе он рекомендовал мне уступки, которые с соответствующими изменениями составили впоследствии содержание императорских указов от 4 февраля.

Я возражал против них прежде всего потому, что не считал полезным в законодательном порядке запрещать рабочему распоряжаться своей рабочей силой и рабочей силой членов своей семьи в определенное время и при определенных обстоятельствах. Затем я опасался обременять промышленность новыми тяготами, отражающимися на будущем положении рабочих и работодателей до тех пор, пока не будет большей, чем до сих пор, ясности относительно практических последствий этих мероприятий. Кроме того, после событий забастовки горнорабочих 1889 г. мне казалось, что прежде всего необходимо вступить не на путь уступок, а на соответствующий путь защиты от социал-демократических эксцессов. Я намеревался до рождественских каникул и после них принять участие в обсуждении закона о социалистах и отстаивать то положение, что в настоящее время военная опасность угрожает монархии и государству в большей степени со стороны социал-демократии, чем извне, и что государство должно рассматривать вопрос о социал-демократии как внутренний вопрос войны и силы, а не как правовой вопрос. Эта моя точка зрения была известна господину Беттихеру, а через него, несомненно, и императору. В этой осведомленности о положении вещей я вижу причину того, что его величество считал нежелательным мое присутствие в Берлине и неоднократно доводил об этом до моего сведения как прямо, так и косвенно в такой форме, которая имела для меня характер высочайшего повеления. Если бы я, как канцлер, публично занял более резкую позицию, то это затруднило бы императору уступчивость по отношению к социал- демократии, к которой его уже тогда склонили великий герцог Баденский, Беттихер, Гинцпетер, Берлепш, Гейден и Дуглас и которая нашла свое выражение в зачитанной на Коронном совете 24 января господином фон Беттихером декларации, изумившей меня и других министров. Если бы осуществился план императора, в пользу которого он был настроен в феврале, но от которого через несколько дней снова отказался, по-видимому, под влиянием Бадена, — план, состоявший в том, что, освобождаясь от всех своих прусских должностей, я оставался имперским канцлером, то господин фон Беттихер мог бы надеяться стать прусским министром-президентом, так как в качестве вице-президента он уже был в курсе дел. Тем самым господин фон Беттихер и его супруга достигли бы первой ступени в табели о рангах — так называемого фельдмаршальского класса. Конечно, я бы не рекомендовал его на этот пост. Я опасался, что в результате событий 1889 г. и возбужденного настроения императора могут последовать беспорядки. Принимая во внимание либеральные симпатии министров внутренних дел и военного (полиция и армия) и апатию министра юстиции (прокуратура), я рекомендовал по крайней мере пост министра-президента передать в руки военного.

Когда я вновь принял участие в министерских дискуссиях, Беттихер выступал против меня в присутствии его величества и в государственном министерстве в качестве представителя воли императора по всем вопросам, по которым ему было известно мое расхождение с императором, — причем о взглядах последнего он был осведомлен раньше меня. Для моей политической, или, я сказал бы, исторической, концепции этот факт был отрадным симптомом той силы, которую вновь обрела королевская власть после 1862 г. Министр, по моей же личной просьбе назначенный мне в помощь, принял на себя руководство оппозицией в министерстве против меня, как только мог полагать, что таким путем закрепит за собой милость императора. Против моих деловых соображений он выдвигал единственный аргумент, что мы должны исполнять пожелания императора, должны делать все, что может удовлетворить его величество.