Земля. Месяц плачущего неба. Люди и демоны

17 октября 2233 года по Галактическому исчислению

Дождь лил седьмой день подряд. Он начался еще в день великой битвы сперва редкими крупными каплями, затем хлещущими струями и уже к вечеру превратился в сплошную стену воды, сквозь которую почти незаметно проскальзывали рваные стрелы молний. Шум дождя гасил раскаты грома, заполняя все своим выматывающим душу шелестом…

Затем небесные воды поумерили ярость. Грохот и зарницы исчезли, капли сделались легче, но замедлить себя в полете не пожелали. Сплошная стена дождя, подавлявшая гневным напором, сделалась занудливо постоянной, повесив в воздухе серенькую мокрую занавеску. Дороги размокли. Трава, сперва гнувшаяся под тяжестью воды, привыкла и покорно улеглась, даже не пытаясь разогнуть стебли.

Работать в таких условиях было неимоверно трудно. Отряды людей аршакуни, по десятку-полтора каждый, облавным кольцом промчались по степи, вылавливая редких беглецов, уцелевших после великой битвы. Тот, кто сумел уйти, наверняка не ранен и крепок. Он необходим для переноски тяжелых тюков к кораблям Звездных, что приземлились двадцать дней тому близ главного стойбища Старшей Сестры и теперь стояли, раскрыв квадратные нижние пасти в ожидании корма.

Поселок за поселком открывал ворота перед всадниками аршакуни. Защищать изгороди было некому: мужчины, ушедшие на зов А-Видра, не вернулись и уже не вернутся, а не знающая сладости женской плоти мелочь была задорна и упряма, но воевать всерьез, разумеется, не могла. В первом же поселке, где из-за частокола в людей аршакуни полетели стрелы, пришедшие не оставили в живых ни единой души, кроме тех, кто ростом не достиг еще конского колена. Когда пришельцы покидали разрушенный до основания поселок, детвора брела за уходящими, пока хватало сил, с громким плачем умоляя взять с собой и уверяя, что может работать.

Дети говорили неправду. Они не были способны трудиться так, как необходимо было Звездным, чье время истекало; Звездные спешили сами и торопили других. Поэтому на бегущих вслед лошадям детей никто не обращал внимания. И они, устав бежать и плакать, понемногу отстали. Некоторые побрели обратно, к развалинам поселка, но большинство просто остались в мокрой степи, ожидая неведомо чего.

Разумная жестокость принесла плоды. Уже в следующем поселении жители его, прослышавшие о судьбе Барал-Лаона, не стали сопротивляться. Они впустили всадников и без разговоров выдали требуемое. Предметы, собранные в руинах, были старательно упакованы ими в надежные тюки из псиных шкур и приторочены к спинам тяжелоногих коней, приведенных с собою для этой цели людьми аршакуни.

Так женщины спасли жизнь себе и детям.

К исходу пятого дня после великой битвы все, что представляло интерес для Звездных, было свезено в ставку Старшей Сестры, раскинутую на юге, совсем недалеко от мелкого залива. Там вьюки распаковывали и предметы сортировали снова, выбрасывая ненужное. Что нужно, а что нет, указывал старший из Звездных, Тот, Кому Подчинялась Смерть; подчинялись ему и люди, все без исключения, даже люди аршакуни. Впрочем, до общения с живыми убитыми старший из Звездных и не снисходил. Тому или иному из людей аршакуни он подчас бросал короткое слово похвалы или недовольства, и в обоих случаях удостоенный цепенел и долго не мог заставить себя сделать хотя бы шаг. Охотно общался Тот, Кому Подчинялась Смерть, только со Старшей Сестрой, старавшейся держаться поближе к нему. Люди аршакуни сами не понимали, отчего так случилось, но после великой битвы им сделалось страшно глядеть в глаза Старшей, и Эльмира, кажется, чувствуя это, редко призывала пред очи свои кого-либо из своих людей.

Как бы то ни было, но дело свое старший из Звездных, именем Жанхар, знал. Когда, подойдя к очередной груде привезенных из поселка предметов, он присаживался на корточки и принимался за работу, лицо его делалось совсем не страшным, даже скорее привлекательным. Он перебирал вещи бережно, даже трепетно, поглаживая пальцами покрытые зеленью извивы и изгибы, счищая собственным рукавом пятнышки; он гневался и повышал голос, если что-то из доставленного оказывалось поврежденным, и гневу его воистину не было границ, если не в порядке был предмет, который он посчитал заслуживающим внимания.

Однажды он даже ударил одного из людей аршакуни, получив из рук несчастного сорванную с рамы тряпицу, разодранную пополам. Женщина, изображенная там, улыбалась загадочной полуулыбкой; другая половина холстины была туго повязана вокруг головы того, кто доставил груз. На бедняге не было никакой вины, напротив: именно он первым ворвался в проявивший строптивость Барал-Лаон, и бумеранг, брошенный отчаянным дикарем, выписав коварную дугу, сбросил его с коня, едва не проломив голову. Дикаренка покарали мгновенно, даже прежде чем это могло бы послужить уроком таким же непослушным, как он. А отважного перевязали, выбрав для этого самую маленькую и, следовательно, бесполезную из картинок; тем более там было много таких же, даже еще красочнее.

Но Жанхар, Которому Подчинялась Смерть, не внял доводам, извиняющим оплошность, если таковая была. Он грубо сорвал с головы раненого героя повязку и долго рассматривал ее, качая головой и пытаясь приставить одну половину улыбки к другой. Потом бережно сложил оба обрывка, туго замотал их в кожу, перевязал, подошел к растерянному храбрецу и наотмашь ударил его по щеке. Рука Того, Кому Подчинялась Смерть, была пухлой и легкой; удар вышел совсем не сильный, да и рана уже почти не болела, и повязка была не так уж необходима. Но всем окружающим, всем живым убитым и всем людям аршакуни, видевшим великую битву, было ясно, что означает удар Звездного, носящего имя Жанхар.

Поэтому наказанный смельчак отошел в сторону, лег на траву, обратив глаза к слезящемуся небу, скрестил на груди руки и запел песню прощания. А потом он умер, и ни друзья, и ни родной брат, ни даже живые убитые, как их ни секли бичами, вынуждая подчиниться, не осмелились подойти к телу, помеченному печатью проклятия демона.

Звездный же демон сидел в стороне и плакал, качая на коленях плотно зашнурованный сверток, и каждому, имеющему глаза, было ясно, что скорбит он, вовсе не оплакивая безвинно погибшего от его жестокости храброго человека аршакуни, а горюет по жалкому куску рваной ткани с изображением ухмыляющейся женщины, которая даже не обнажена…

В тот день вторично и в последний раз видели люди аршакуни слезы демона Жанхара. Впервые случилось это там, на поле великой битвы, когда еще не остыла кровь и пережитый ужас казался благословением небес, ибо именно этот ужас помог одержать победу. Демон бродил вдоль ряда раскрашенных досок, разбитых и расколотых Смертью, которую он и его подручные сами посылали в бой, и рыдал в голос, непристойно и жалко, словно девица, от которой отказался выбранный ею юноша. Он гладил обрывки деревяшек, ползал по мокрой траве, собирая чурочки, и сквозь слезы кричал на тех, кто осмеливался проходить рядом, требуя не мешать ему, Жанхару, заниматься бесполезным делом.

Впрочем, Тот, Кому Подчинялась Смерть, может позволить себе многое, не опасаясь насмешек…

В шестой день дождь устал. Небо еще истекало мутной влагой, но капли сделались совсем легкими; скорее даже не дождь, а мельчайшая сонная капель, вихрясь в порывах несильного ветерка, стремилась к земле, и хотя мокрое не сохло, а влажное делалось еще более тяжелым и скверно пахнущим, стало возможно собираться в путь.

Звездные были раздражены. Прочные, надежные и вместительные телеги оказались бесполезными; никакая упряжка лошадей, никакие людские усилия не смогли бы протолкнуть громоздкие повозки сквозь липкое, тяжко чавкающее болото, бывшее в дни тепла торной проезжей дорогой. Хвала Мечте — доставало и живых убитых; им предстояло перенести вьюки к кораблям Звездных. Конечно, они уже не были так покорны и напуганы, как в первый день после великой битвы, когда их, выживших чудом, связывали попарно и гнали к указанному Старшей Сестрой месту. Тогда они брели, втянув головы в плечи, и их даже не приходилось взбадривать бичами. Они шарахались от каждого окрика, они преклоняли колени перед самым последним из людей аршакуни и готовы были подчиниться любому повелению.

Терпения и послушания, однако, хватило ненадолго.

Уже на третий день плена некоторые замыслили бунт и побег. Разумеется, зачинщиками выступали не дикари; дикари, напротив, не заслуживали нареканий. Несколько людей башен, из тех, что пережили первую атаку, вспомнили о своей гордыне и позволили себе решить, что люди аршакуни недостаточно бдительны. И когда ночью, под покровом тьмы и дождя, они приступили к исполнению задуманного, они убили часового, тем самым многократно усугубив свою вину, выползли из кольца охраны и были взяты при попытке подобраться к коновязи. Хозяев подвели кони; они откликнулись на тихое поскуливание беглецов, похожее на свист ночного сверчка, но откликнулись радостно и звонко. Люди башен были смелы, но ума им не хватало; они не сумели предвидеть, что боевой конь, соскучившись по хозяину, может не выдержать и забыть о многомесячном обучении, учуяв родные запахи.

Наказание было заслуженным и страшным.

Именно в то утро люди аршакуни и не узнали впервые Старшую Сестру. Обычно холодно-жестокая к виновным безусловно и снисходительная к тем, чья вина допускала смягчение, она на этот раз не была похожа сама на себя. Даже демон Жанхар не сумел превозмочь ужаса и отвращения и удалился в свою палатку, когда Эльмира вынесла приговор.

Обычаи башен не зря были известны людям аршакуни.

Тем, кто пытался бежать, среброволосая женщина предложила выбор: каждый желающий умереть легко, сказала она, получит тонкую деревянную рейку и ею да перережет себе горло в течение того времени, пока она, Эльмира, не опустошит чресла самого юного из людей аршакуни. И свидетели суда побледнели, не стыдясь малодушия, ибо знали, что дождь и туман скроют его. Невероятно короткий положила срок казни Старшая Сестра и добавила: каждый, кто не пожелает умереть быстро и от своей руки, а равно и всякий, кто не успеет сделать это к установленному времени, тот да будет опетушен и отпущен.

Люди башен выслушали приговор и потребовали рейки.

Они успели — все, как один. Точно в назначенный срок.

Лишь один из них, бывший до того, как стать живым убитым, прославленным Коляном Глухим, сумел все же изменить судьбу. Он согласился стать петухом, но в тот миг, когда наказание начиналось, чудовищным усилием вырвался из крепко удерживающих его рук, выхватил меч из-за пояса ошеломленного стража, рассек его от плеча до паха — и рухнул в траву, раскинув руки, испещренные синими знаками доблести.

В одно мгновение он сделался похож на ежа и уже не видел, с какой гордостью, граничащей с преклонением, глядят на него товарищи по неудаче.

Козырные перепилили себе горло, не издав ни стона.

В тот миг они заслужили право не называться живыми убитыми. Остальные, увидев и уразумев, смирились окончательно. И никто больше не задумывал побег.

Утомление небесных плакальщиц означало выступление в дорогу. В тот же день, задолго до вечера, Старшая Сестра и демоны, как называли уже всех Звездных, разумеется, за глаза, люди аршакуни, покинули лагерь.

Разумно. Путь к кораблям неблизок: полтора пеших дневных перехода, если тропы сухи, и не менее трех, когда они залеплены вязкой глинистой грязью. Посреди мокрой степи не заночуешь. Значит, кому-то следует выехать вперед, найти в развалинах подходящее место, выкурить подвальных, ежели они там найдутся, и подготовить все для тех, кто приедет, сопровождая поклажу. Нельзя забывать и о предметах: демон Жанхар гневен, что они мокнут, и требует накручивать на свертки все новые и новые слои шкур, вовсе не считая нужным помнить о том, как излишек мокрой шкуры утомляет носильщиков.

Которых и без того мало.

Не более трех сотен мужчин, способных трудиться, пощадила великая битва. Было больше. Но кто бы стал думать о раненых дикарях? Их оставили умирать там, где они упали, и лишь самые мягкосердные из людей аршакуни побродили какое-то время по грудам тел, избавляя от лишних мучений тех, чьи лица казались им достойными милости…

Возглавить караван Старшая Сестра поручила Яане, и хотя люди аршакуни не поняли смысла назначения, но им стало радостно оттого, что Старшая Сестра, которой они теперь боялись, хоть какое-то время не будет с ними.

А на рассвете, когда дождь, на счастье носильщиков, уже почти иссяк, златовласая приказала каравану выступать немедленно после утреннего приема пищи.

Сама же, взяв с собой малый отряд сопровождения, помчалась вперед, минуя тракт. И влажная трава, хоть и умаляла конскую прыть, все же стала меньшей обузой для всадников, нежели липкая глина торной дороги…

Спустя четверть дня, когда из нежданного разрыва в истончившихся облаках робко выглянуло солнце, Яана и те, кто сопровождал ее, медленно брели по неубранному полю великой битвы, отгремевшей всего только семь… целых семь!.. дней тому.

Здесь это было.

Здесь.

… Вон там стояли они, дикари Фальшивого, выстроившись плотными шеренгами и выставив на флангах конницу шакалов, обитающих в башнях. Твердо стояли они. И не шли вперед, хотя воевать не умели, и можно было ждать глупой, на одной ярости неумелых начатой атаки. Это было бы хорошо. Именно этого и хотел старший из Звездных, Жанхар, о котором тогда еще не знали люди аршакуни, что он демон, Которому Подчиняется Смерть. Именно этого хотела и Старшая Сестра, потому что удар дикарей пришелся бы в пустоту, а конница смогла бы рассечь толпу. И все люди аршакуни хотели, чтобы вышло так.

Но не дождались.

Фальшивый был искусен в деле войны. Он воспретил своим трогаться с места. И он был прав. Не дикари пришли к людям аршакуни, а люди аршакуни вторглись в пределы дикарей. Не дикарей подгонял сделать дело поскорее Звездный Жанхар, которому не хватало времени. Поэтому воины Фальшивого могли стоять хоть до ночи, а потом — еще день, и еще. Им подвозили пищу сородичи из поселков, а люди аршакуни не могли даже надеяться перехватить повозки с едой, поскольку с завтрашнего дня караваны пойдут под охраной людей из башен, в конном бою не менее, если не более искусных, нежели люди аршакуни.

Свои же припасы иссякали.

И если бы не безумие опьяненного терьяком Глухого Коляна, Старшей Сестре пришлось бы изрядно поломать голову, размышляя: как же выманить дикарей в поле?

Думать не пришлось. Простенький прием: люди аршакуни пошли в наступление, встретились с тучей стрел, выпущенных дикарями, попробовали, как злобны предательски бывшие бумеранги, и откатились, изображая паническое бегство. Это мог бы сообразить и ребенок. И уж конечно, это прекрасно понял Фальшивый, потому что тотчас же над его станом взревели трубы, повелевая дикарям стоять на месте. И они подчинились бы приказу, если бы не люди башен.

«Аййяяйяаа!» — завизжал Колян Глухой, с места посылая коня в галоп. Клич подхватили всадники на левом и на правом флангах. Они еще не привыкли к тому, что отныне их вожак — Фальшивый; они знали своего пахана, и только его, и для них не был приказом, который нельзя нарушить, воспрещающий грохот труб.

Они рванулись вперед двумя черными неостановимыми потоками. Они нагнали отступающих людей аршакуни, и отступление превратилось в повальное бегство, потому что конные люди, на фене хаз именуемые «кодло», не знали, что такое пощада. И тогда, увлеченные видом убиваемого врага и не умеющие обуздывать жажду вражеской крови, дикари перестали слышать приказы труб. Качнувшись на месте, словно в нерешительности, они вдруг разом склонили пики и мерным шагом двинулись вперед, вслед коннице Коляна, севшей на плечи людям аршакуни. И это было ошибкой. Но еще не гибелью. Они потеряли бы немало своих и взяли бы немало чужих жизней, но никто не знает, чем кончился бы день, будь это обычный бой.

Но этот бой не был обычным.

Сперва об этом не знал никто. Даже люди аршакуни.

Но лотом мерный шум сотен топочущих ног и звонкий лязг конной битвы внезапно утонули в ровном, удивительно громком треске, и ряды наступающих начали валиться один за другим, словно снопы в пору жатвы.

А спустя несколько мгновений люди аршакуни, потрясенные не менее врагов, сообразили, что трещавшая смерть не причиняет им никакого вреда. И тогда многие сопоставили стук и кровавые брызги в затоптавшихся на месте рядах дикарей с теми неподъемно тяжелыми металлическими штуковинами, за которыми залегли на флангах незадолго до начала сражения Жанхар и его помощники, младшие Звездные…

Дикари не побежали сразу. Они оказались удивительно стойкими. Они продолжали рваться вперед, затянув протяжные боевые кличи. Но едва ли они слышали собственные голоса — руки невидимой Смерти нещадно косили их ряды, раздирая тела на части. Они не прошли и четверти того расстояния, которое нужно было одолеть, чтобы вступить с врагом в рукопашную схватку. Исполосованная смертоносными бичами, растерзанная, уже разметалась по полю конница Коляна, исчезнув в дыму, пламени и пыли. И все пешие дикари продолжали, спотыкаясь, утратив строй, бежать вперед…

И тогда пошел дождь, словно сама Земля разрыдалась, не в силах смотреть на происходящее.

Слезы небес рухнули на поле битвы, пытаясь погасить гибельный огонь в руках Того, Кому Подчинилась Смерть. Тщетно. Ничто уже не могло спасти дикарей, и в самой середине поля громадный, невероятно широкоплечий воин, задыхаясь и напрягая мускулы шеи и спины, пытался привстать, опираясь на единственную руку; ноги его были оборваны выше колен, и он протяжным голосом, перекрывающим даже смертоносный перестук, призывал Фальшивого, умоляя его прийти и спасти.

Трещала смерть и гремела, торжествуя легкую победу, и вдали, под лебединым стягом, не спасенные расстоянием, разлетались в труху и щепки разрисованные доски, и в рассеченных струями дождя ранних сумерках, подсвеченных кривыми извивами молний, мигали и лопались, столкнувшись с плевками невидимой Смерти, невнятные сгустки воздуха, меняющие цвет с черного на белый и наоборот.

И никому не известно, в какое из мгновений один из стучащих укусов встретился лицом к лицу с Фальшивым. Но в тот миг, когда это случилось, дикари — то, что осталось от дикарей! — дрогнули наконец и в панике побежали. А вслед за ними рванулась ведомая Старшей Сестрой конница людей аршакуни, рубя бегущих или превращая их в живых убитых…

Вот так это было. Так.

Здесь. Всего лишь семь дней назад.

А сейчас Яана и ее спутники медленно обходили так никем и не убранное поле. Сотни щуплых тел в пятнистых куртках лежали там, где их настигла смерть, и под непрерывным шестидневным дождем уже несколько дней как начали разлагаться. Над иными уже успели потрудиться набежавшие из дальних руин крысы, а в более открытых местах оставались одни скелеты, слегка прикрытые тканью, мясо склевали не боящиеся ливня вороны. Когда приближались люди, черные птицы нехотя отлетали в сторону и оттуда злобно каркали на проходящих.

Много спустя полудня наконец-то отыскалось то, ради чего они ушли, опередив караван.

Фальшивый лежал на взгорке лицом вниз. Грудь его была изорвана в клочья, спина напоминала сплошное месиво; одеяние, почти такое же, как и у Жанхара, вздулось, туго стягивая распухшую плоть, и правая рука, крепко сжимающая слегка искривленную катану, валялась невдалеке от тела, отсеченная прямым попаданием огненного плевка.

Андрэ, на шаг опередив приостановившуюся златовласую, ногой перевернул застывший труп. Некоторые из людей аршакуни отшатнулись, и в глотках у них хрипело и булькало.

— Держи, Яана! — Андрэ разогнул спину и протянул девушке черно-красную металлическую каплю на тонкой цепочке. Мать запретила искать тело и снимать амулет. Она сказала: побывав в руках Фальшивого, знак власти утратил силу. Возможно, она была права, а возможно, и нет. Это решать не ей. Это решать людям аршакуни,

— Отрежьте ему голову! — приказала Яана.

Спутники отшатнулись, и ни один из них не поспешил исполнить приказ. Даже Андрэ бросило в пот, несмотря на то, что вокруг было сыро и прохладно.

— Отрежь ему голову, — повторила Яана, глядя в глаза Андрэ, и черно-красный амулет колыхнулся на высокой груди.

— Яана… — пробормотал юноша.

Его светло-карие глаза, сощурившись, превратились в щелочки; он не шелохнулся, хотя более всего ему хотелось выполнить приказ и заслужить прощение златовласой. Он очень хотел ее, с каждым днем все сильнее, а она не позволяла ему приходить, отсылая к матери. Но чары Старшей Сестры развеивались, стоило ей оказаться не рядом, а Яана, что ни ночь, являлась ему в горячих, исступленно-бесстыдных снах.

И он попытался было сделать то, что ему велели, но рука отказалась повиноваться, словно токи, исходящие от напоенной кровью земли сковали ее непонятной вялостью.

Яана наконец поняла, что ничего не добьется. Даже от этого трижды скверного предателя, к которому так хочется прижаться всем телом. Что ж. Есть вещи, которые женщине приходится делать собственноручно.

Вдохнув побольше воздуха, она склонилась над полуразложившимся телом. Кривым кинжалом быстро сделала надрез вокруг синей распухшей шеи, затем резким ударом рассекла шейные позвонки и перерезала сухожилия.

— Я не хотела тебя, — сказала она и посадила голову на услужливо подставленную Андрэ пику. И тогда совсем рядом послышалось:

— Прекратите это безобразие!

Почти вплотную, подойдя совсем незаметно, стояли окруженные охраной те, кого здесь не должно было быть, — Жанхар и Эльмира. На смуглом лице Того, Кому Подчинилась Смерть, отчетливо читалось брезгливое негодование, а Старшая Сестра не отрывала взгляда от груди дочери, украшенной амулетом, и зрачки ее медленно сужались и расширялись, словно у разъяренной дикой дворовой кошки.

Юные спутники Яаны отшатнулись, пряча глаза, словно детишки, пойманные на запретном. Выскользнув из руки Андрэ, пика глухо шлепнулась на туго раздутые тела, и голова, соскочив с острия, подкатилась под ноги Жанхару.

И полковник политического надзора, личный секретарь сеньора пожизненного Президента Демократического Гедеона, доктор искусствоведения Джанкарло эль-Шарафи почувствовал, что еще немного, еще совсем чуть-чуть — и его стошнит.

Голова майора Нечитайло, нарушившего присягу и получившего свое, лежала у его ног. Вернее, большая часть головы, почти три четверти ее, а остальное было оторвано прямым попаданием пули, выпушенной из тяжелого стационарного пулемета, и зияющее отверстие истекало бело-сизой жижей. Но и этого обрубка головы вполне хватало, чтобы опознать убитого: резко вылепленный подбородок, четкие очертания скул, римский нос под высоким, чуть скошенным лбом; как ни странно, тление почти не коснулось лица, хотя лежащие вокруг были уже неузнаваемы. Голова ухмылялась, скаля крупные белоснежные зубы, а веко единственного глаза чуть приоткрывало глазное яблоко, отчего лицо казалось лукавым, словно бы даже подмигивающим.

— Госпожа Минуллина, — официальным тоном произнес эль-Шарафи, чуть развернувшись к туземной королеве, — позвольте заметить, что этот человек являлся офицером вооруженных сил Демократического Гедеона и никакие особые обстоятельства не могут оправдать глумление над его телом…

Он был уверен, что поступает правильно. В конце концов, он целых шесть дней размышлял над тем, как поступить с прахом дезертира. Майор Нечитайло, несомненно, был сумасшедшим, и трибунал скорее всего учел бы этот факт как смягчающий вину. Он мертв, а мертвых, тем более умалишенных, не карают. И наконец, сбежав к дикарям, майор Нечитайло, известный в аэромобильных частях под прозвищем Ниндзя, сам выбрал свою судьбу. И вот как дикари отплатили ему…

Следовательно, решение забрать останки с собой для достойного захоронения на родине было вполне обоснованным. Тем паче негоже всякой нечисти издеваться над телами павших землян.

— Госпожа Минуллина! Я требую…

Эльмира не слышала. Вернее, не слушала. Впившись в точку над переносицей Яаны, она пыталась заставить дочь опустить глаза, но безуспешно.

Сила, никогда не подводившая ее, дала сбой. А Яана глядела в лицо матери спокойно и насмешливо.

— Отдай! — Указательным пальцем Эльмира ткнула в амулет. — Или выбрось…

— Нет! — негромко отозвалась Яана, и тон ее очень походил на материнский.

— Отдай!

— Нет! — повторила Яана и усмехнулась. — А если тебе очень хочется приказывать возьми меч и докажи свое право.

— Что ты, доченька!

Эльмира отшатнулась, закрыв лицо руками.

А когда мгновение спустя руки опустились, юноши из отряда Яаны, да и Звездные замерли: за этот краткий миг Старшая Сестра превратилась в призрак.

Лицо ее стало сухим, и кожа обтянула его, словно между нею и костью черепа не было ничего живого; чувственные губы истончились, глаза запали и выцвели.

Но где-то там, в голубоватой мути, где уже не было ни капли серо-синего цвета, полыхал отблеск безумия.

— Ты сказала. Защищайся!

Меч, шурша, пополз из заспинных ножен, и Яана, не отступив, обнажила ятаган.

— Ну!

Железо не скрестилось. Звонкая молнийка мелькнула во влажном туманце и, точно угадав по клинку Старшей Сестры, отшибла его с такой силой, что Эльмира едва не выпустила рукоять.

— Не трогай Яану, старуха!

Андрэ стоял чуть обочь, слегка напружинив ноги и едва заметно покачиваясь всем телом; в изготовленной для взмаха ладони замерла россыпь металлических звезд, и стражники Старшей, рванувшиеся вперед, замерли.

Им нужно было всего три мгновения, но мгновений не было.

Ничто не может остановить полег сюрикэна…

— Андрэ! — с восторгом вскрикнула златоволосая.

Эльмира старела на глазах, и полковник эль-Шарафи, учтиво, с несколько отсутствующим видом смотрящий подчеркнуто в сторону, мельком заметив это, пожалел пожилую женщину.

— Яан-на!..

Жестом приказав спутникам возвращаться к вздрагивающим у края поля лошадям, Яана неторопливо сняла с шеи амулет и протянула матери:

— Возьми. Тебе он нужнее…

Скрывая улыбку, с нарочитым недовольством покосилась на Андрэ:

— Ты тоже уходи. После поговорим…

И когда окрыленный юноша заторопился вслед за товарищами, голос златоволосой сделался чуть мягче:

— Я не знаю, что произошло, мама, но я уже не такая, какой была. Чувствую, но не могу объяснить. И ты тоже — не такая. Я люблю тебя, но больше не верю в твою мечту. Ты учила нас всех — чему? Мы думали, что может ошибаться любой, кроме тебя. Но пришел Звездный, и ты поверила ему. Ты отдала ему и меня, и даже знак власти. И где же он, твой Звездный, мать? Он оказался Фальшивым. Сейчас ты веришь другим, похожим на него. А вдруг они тоже Фальшивые? Это демоны, мама, так говорят люди аршакуни! Скажи: разве те, кого мы ждали столько лет, сделали бы такое?..

Тряхнув слипшимися кудрями, девушка обвела рукой промозглое мертвое поле.

— Неужели же там, куда зовет нас твоя мечта, тоже так?!

Голос сорвался. Горько усмехнувшись, синеглазая дева резко развернулась и пошла к тракту, скользя, балансируя и спотыкаясь о вздувшиеся трупы. Потемневшие от влаги волосы уродливыми комьями свисали до самого пояса.

Она не оглянулась. Ни разу.

И седая женщина, прижимающая к груди твердый кулак с черно-красной железякой на тоненькой цепке, ссутулившись, бесцветными глазами глядела ей вслед…