ГЛАВА 3
… Когда же смрад злобы навеки погубленных душ достигает престола Твоего, Господи, и, решив всеконечно извести скверну, обнажишь Ты карающий меч, вспомни: и злые, и мерзостные — лишь человеки, не более того, и силой не изничтожить силу, но лишь большую жестокость посеешь, карая без пощады. А потому, Отче, милуя заблудших, не побрезгуй, и снизойди, и в снисхождении своем не испепели, но вразуми даже и наизакоренелых…
Рассказывает Эдуард Генрихович ВЫШКОВСКИЙ. Рантье. 48 лет. Лицо без гражданства
5 — 6 июля 2215 года по Галактическому исчислению
По средам и пятницам мои вечера принадлежат Розали.
Она приходит где-то около шести, прибирает квартирку, и мы выходим пройтись до ближайшего кафе. Затем возвращаемся и ложимся в постель. А ближе к полуночи, но никогда не позже, я отвожу ее домой. Терпеть не могу похрапывания рядом, когда засыпаю.
Розали — бабенка вполне достойная; конечно, не какая-нибудь Катрин Мак-Келли или еще кто из этих плакатных финтифлюшек, но все при всем, кое-что умеет, хозяйственна, а главное — все еще на что-то надеется и не прерывает традицию встреч дважды в неделю. Ну и отлично: мне, как нормальному мужчине, необходима женщина, а квартире моей — уборка. А что не красавица и при этом занудлива, так с этим приходится мириться: у маленького человека и радости маленькие.
Так что плакат с изображением Катрин Мак-Келли я повесил в сортире, вставив в рот глянцевой сучке пластмассовый пенис — чтоб не щерилась. Розали это пришлось по нраву: она смеется до упаду, сидя в удобствах и любуясь моей придумкой. Смех у нее визгливый, по правде сказать, и здорово меня бесит, поэтому, если конечно, Розали смеется не моей шутке, ее приходится бить. Но она терпит. И вообще, у нее много достоинств, не последнее из которых — приходить вовремя.
Именно благодаря ее своевременному приходу я сумел соблюсти минимум правил приличия и не указал на дверь легавому, который ворвался ко мне, понимаете ли, «побеседовать», даже без ордера. Представляете, ко мне, законопослушному налогоплательщику! Да еще и с идиотскими расспросами о бедных больных людях, которые и так уже достаточно наказаны…
Нет, я человек сдержанный и принял его вполне учтиво; вежливо и взвешенно разъяснил основные принципы деятельности клуба, членом правления которого имею честь являться. Но не больше. С какой, собственно, стати? Тем паче что я очень не люблю таких вот благополучненьких красавчиков, смугленьких, румяненьких, с мужественной проседью на, понимаешь, подбритых височках. Волк позорный! Пронюхал что-то, и роет, и роет… и очень хорошо, и чудненько — пусть себе копает, глядишь, и нарвется на неприятности.
Разумеется, ничего этого я ищейке не высказал.
Я даже попытался разъяснить ему некоторые постулаты нашего мировоззрения; я, как признано всеми, прекрасный агитатор, яркий и убедительный, но ведь ему было скучно — понимаете, я говорил, а ему было скучно! — и он вовсе не считал нужным это скрывать, хотя бы приличия ради. Постоянно перебивал меня дурацкими вопросами, шарил глазами по полкам с книгами, разглядывал оборудование…
Кому может понравиться такое поведение, особенно если гость незваный? Да еще в собственной квартире, арендная плата за которую вносится аккуратно и в срок?
Верно, никому! Вот я и обрадовался, когда позвонила Розали, поскольку мог с полным основанием пожать плечами: сами, мол, видите, инспектор, ко мне дама, так что… И настолько это было кстати, что настроение мое улучшилось, и я даже не стал высказывать Розали претензии за то, что она, невзирая на неоднократные предупреждения, снова надела зеленые трусики, хотя отлично знает, что они мне не нравятся и, более того, не возбуждают…
По чести говоря, подобное спускать на тормозах нельзя; к тому же и гуляш у нее на сей раз пригорел, и смех был как-то особенно скрипуч, но я человек мягкий, непритязательный, и со мной всегда можно поладить. Что Розали? Даже к Единому Галактическому Союзу у меня не было никаких претензий, пока мне не плюнули в лицо!..
И за что?!
Сколько себя помню, я был ничем не хуже других, думается, даже и лучше: прилежно учился, не увиливал от поручений, уважал наставников и, более того, умел организовать и скоординировать работу коллектива. Не такое уж легкое дело, смею вас заверить, но мне это было дано от природы. Недаром же моя фотография с первого класса поселилась на Доске почета, а сразу после выпуска мне дали рекомендации в Административную Академию…
Чуть позже я понял, что умею не только руководить, но и подбирать кадры. Возможно, мои выдвиженцы и не хватали с неба звезды — но для чего? Ведь был я! Сбоев не случалось. Тщательно взвесив и продумав варианты, я вступил в Лигу Умеренных Демократов, без отрыва от основной работы окончил Высшую Школу Космофлота. И все это было правильно и разумно, поскольку темпы реализации моих планов вполне соответствовали уровню моей самодисциплины и природной одаренности…
Розали, однако, ухитрилась все же рассердить меня, дура! Видит же, что я погружен в размышления, так нет же — вместо того, чтобы вести себя тихо, принялась вздыхать, подмахивать задом и даже царапаться. Я приостановился, отвесил ей пощечину, затем спокойно кончил — и, не говоря ни слова, проводил до такси. Пусть поплачет, пусть хорошенько поразмыслит и в следующий раз знает свое место. В любом случае кафе сегодня не предполагалось, и ее следовало отправить домой до десяти, поскольку в одиннадцать в «Одеоне» открывался новый сезон, причем открывался суперхитом, и огромные афиши, расклеенные по всему городу, уже две недели вопили:
ВНИМАНИЕ!
АРКАДИЙ ТОПТУНОВ представляет ЛОНА САРДЖО!
ЮНЫЙ ВИРТУОЗ Дархая ПОКАЖЕТ Земле ЧУДЕСА
В СУПЕРПРОГРАММЕ «ДХЬОТХЪЯ ОБ ОГНЕННОМ ПРИНЦЕ»
1) Огненный Принц и Птица Токон;
2) Огненный Принц против самозваного Тигра;
3) Огненный Принц, пожирающий Ван-Туанов…
И так далее, если верить рекламе — двадцать два оригинальных номера.
За последние три года импресарио Топтунов впервые заявил о себе, и это само по себе интриговало. Билеты достать было, разумеется, невозможно. Но я человек предусмотрительный и регулярно возобновляю постоянный абонемент разумеется, не ради каждодневных низкопробных шоу, а именно для таких из ряда вон выходящих случаев.
Толпы ломились в театр за час до начала, десятки театралов, умильно улыбаясь, выклянчивали лишний билетик, и барышники у наглухо запертых касс трудились вовсю. Еще бы! Дархайский актер — это новинка, не то что, скажем, туристы с Дархая. Не стану скрывать, внешне они мне не очень импонируют курчавые, раскосенькие, в общем, обезьянки, да и только; но, с другой стороны, нельзя отрицать и позитивных моментов: дисциплинированны, аккуратны, скромны в поведении и одежде. А это свидетельствует о многом! Поверьте специалисту, человек становится выскочкой не тогда, когда позволяет себе критику в адрес вышестоящих, а когда впервые является в присутствие в ненадлежащем виде…
Мне лично всегда нравились строгие темно-серые костюмы-тройки и неброские галстуки, и хотя я никогда не был диктатором и самодуром, но за пять лет моей работы в управлении Космофлота никто из подчиненных не счел возможным пренебречь моими вкусами…
Проходя через фойе, я обратил внимание, что меня все еще узнают, хотя и немногие — еще бы, столько лет прошло! — но узнают и подчеркнуто морщатся. Даже отворачиваются, ублюдки. А когда-то, сразу после той гнусности, что со мной вытворили, после газетной шумихи на улицы вообще лучше было не выходить…
Я отвечал наглецам безразличием, но внутри все кипело, и, заняв место в ложе, я разрешил себе негромко выругаться.
Чистюли. Скоты. Кривят, понимаешь, рожи. А с какой, собственно, стати?
Согласен, та история была совершенно дурацкой. Но даже если я был не вполне прав, то ведь можно было и поправить, в конце концов, я ведь готов был согласиться и с выговором!
Но так поступать с проверенными кадрами — верх безответственности. Судите сами: приближается юбилей, двухсотсорокалетие выхода человека в космос, и как раз в это время Главный Диспетчер уходит на пенсию. Вопрос этот был уже согласован, и оставалось неясным только, кто конкретно станет его преемником. Собственно, кроме меня, реальных претендентов и не было; меня уже вызывали наверх и обстоятельно беседовали. Ну а Главный Диспетчер Космофлота — это уже номенклатура, оттуда рукой подать до Директора, а следовательно, и до министерского кресла.
Надо ли объяснять, как важно мне было показать, что я — именно тот кандидат, который необходим на столь ответственном посту? Рутинная работа шла как должно, но хотелось ошеломить тех, от кого зависело назначение, чем-нибудь эдаким. Тем более что имелось мнение, и мне об этом стало известно, что Директор неравнодушен к разного рода сюрпризам. Вот тут-то и подвернулся этот поганый «пассажир», космолет-развалюха «Адмирал Истомин». Он вез детей, отдыхавших в нашем ведомственном лагере в поясе Цереры, и по графику должен был прибыть в порт назначения четырнадцатого апреля. Но подумайте: какая радость для космолетчиков встретить своих детишек именно двенадцатого, в день профессионального праздника!
Разве я рассудил не здраво?
Как исполняющий обязанности Главного, я связался с «Адмиралом» и приказал капитану поднажать. Директива, разумеется, была устной. В оскорбительных выражениях капитан отказался подчиниться приказу, ссылаясь на якобы дряхлый двигатель. Представляете — прямое неподчинение руководству! Пришлось его отстранить, тем более что первым помощником был человек надежный и исполнительный, мой личный выдвиженец и, помимо всего, вероятнейший претендент на место моего будущего первого зама.
Не могу спорить, прав оказался не я, а капитан; рывок, правда, прошел удачно, но, уже тормозя на орбите Ормузда-2, корабль взорвался. Не выдержали двигатели. Вместе с крошевом на планету полетели радиоактивные осадки, а я… полетел с работы. И ведь все бы могло обойтись, даже после того проклятого репортажа мерзавца Сан-Каро, но проклятый «Ксеркс» добил меня. На месте следственной комиссии я бы вначале разобрался, что делал патрульный рейдер ДКГ в непосредственной близости от границ внутреннего пространства Союза, прежде чем принимать к сведению заведомо клеветнические измышления конфедератов по поводу якобы перехваченных ими устных директив…
Так я на заключительном заседании комиссии и заявил, слово в слово, но никто даже не пожелал вникнуть. Ясное дело, этих козлов интересовала не истина, а судьба их сопливых внучат!
… Тем временем музыка грянула туш, снопы света загуляли по залу, отвлекая от ненужных воспоминаний. Уже увертюра к программе положительно радовала, подтверждая репутацию импресарио Топтунова. Он, безусловно, умеет подать своих протеже и сделать сюрприз истинным ценителям. Конечно, многие находки его довольно вульгарны, как, скажем, пресловутая Ози Гутелли, хотя и она не лишена определенного шарма, но вместе с тем старик Аркадий принадлежит к традиционной школе затейников, к вымирающему поколению, исповедовавшему давние, классические принципы отбора.
Напевная негромкая музыка, курящийся над кадильницами благовонный дымок, монументальные декорации и нежный перезвон бубенцов…
Это впечатляло.
Актер, совсем мальчишка, типичнейший горный лунг — то есть, по сути, та же макака — прекрасно подал свой выход. Изящные движения, образцовое владение оружием, летящая вязь иероглифов на одеянии. Я, так уж вышло, немного знаком с обычаями Дархая, и пусть не без труда, но сумел прочитать: «В единстве силы и послушания — благо!»
Похвальный обычай, нужно отметить: украшать государственным девизом спецодежду…
Во втором отделении исполнитель скинул ярко-красный национальный лвати, оставшись только в широких белых ти и белой же ти-куанг. По снежной яркости материи ползли, извиваясь, сапфироглазые крылатые змеи, и желтые пятна, символы Солнца, правильными восьмиугольниками выстраивались над бахромистым подолом. Потоки синего и алого света рассекали арену. Юный дархаец плавным жестом оправил волосы, и в разрезе, обнажающем грудь, блеснул амулет — именно тот, о явлении которого так долго мечтали мы в тиши заседаний клуба…
Я не люблю доверяться эмоциям. Поэтому я не сразу поверил своим глазам, даже протер их — но амулет действительно был! А гастролер раскинул руки в особой, лишь посвященным знакомой стойке, — и под куполом прозвучало гортанно, словно бы даже по-птичьи клекочуще:
— Л-ла джонг’гра тьяхъ’йа каччиал-л ла!
И даже профессиональный знаток дархи, переводчик или лингвист, навряд ли понял бы его, разве что разобрал бы несколько знакомых созвучий. Потому что под земным небом впервые прозвучали звуки благородного древнего къа-дархи, языка, на котором Хото-Арджанг объяснялся в любви прекраснолонной Кесао-Лату…
ПЛОД ЛА СОЗРЕЛ! — означал этот клич-зов, обращенный к тем, кто посвящен. И я возблагодарил судьбу и Бога, в которого, разумеется, не верю, за то, что регулярно возобновлял абонемент в «Одеон»…
С трудом дождавшись окончания, я приобрел недорогой букет и прошел за кулисы. Я знал уже, какие слова скажу носителю амулета, и знал, что слова эти убедят его; в конце концов, он всего лишь мальчишка и ничего не понимает в наших делах, несмотря на все свои полномочия. А еще я твердо знал, что вомну в линолеум любого, кто посмеет пытаться не пропустить меня к актеру.
Вминать, к счастью, никого не пришлось. Мальчишка отдыхал после утомительного представления, но сказанная вполголоса через дверь фраза: «Л-ла нгенгте ицъкльи а-токон» — мгновенно открыла мне дорогу в актерскую уборную. И он выслушал меня, и я был краток в доводах, но убедителен; лишь несколько точных и емких вопросов задал обладающий амулетом, и я ответил на каждый, подчеркнув, что наш, земной, Старший Брат достоин во всех отношениях, но, увы, слишком обременен годами. И наконец он кивнул, открыл футляр с набором длинных игл и жестом приказал мне лечь на спину.
Когда я покидал театр, грудь невыносимо болела, будто обожженная кислотой, но это была радостная боль, боль долгожданного торжества…
Вернувшись домой, я выпил рюмку коньяку и безотлагательно связался с господином Ришаром. Терпеть не могу этого надутого индюка, позволяющего себе глядеть на меня вполприщура, но порой личные пристрастия надлежит похерить. На сей раз ситуация именно такова. Нам надлежит действовать вместе, во всяком случае, на основном этапе, и если коммодору не очень по нраву считаться со мной, я могу ему только посочувствовать…
Мы коротко побеседовали. Господин Ришар (по-моему, даже родная мать, если жива, не рискует называть его просто Огюстом) настоящий профессионал, причем высокого класса. Он выслушал и безоговорочно подтвердил готовность своей организации к совместным действиям в рамках договоренностей. После чего сообщил, что честь имеет. А я прилег было, потом встал и выпил еще полторы рюмки, но успокоиться вполне все равно не смог.
Проклятые нервы! И до шести, до времени общего сбора, еще два часа…
Занялся гимнастикой.
«ДОРОГУ ОСИЛИТ ИДУЩИЙ!»
Вверх-вниз. Гантели, штанга, брусья.
«СИЛА ПИТАЕТ ЕДИНСТВО!»
Стойка «токон»: руки — крыльями, грудь — вперед; и резкий прыжок на третьем выдохе.
«ВСЕ — ВОЖДЬ, ВОЖДЬ — ВСЕ!»
Время еще есть.
«ЗНАЮЩИЙ — ВЕРИТ, ВЕРЯЩИЙ — ДЕЛАЕТ!»
Некуда спешить. Свершилось. Посланец пришел.
Сосредоточился. Открыл наугад «Великий Путь». Поразился в очередной раз глубине мудрых афоризмов; почитал их вслух, нараспев, как заповедано, еще и еще раз недоумевая: как, черт возьми, в обезьяньих дархайских мозгах могло родиться нечто подобное?..
Возбуждение ушло. Тело — тверже камня. Дрожи нет.
Есть гнев. Один только гнев. Гнев великий и прекрасный.
Великий и праведный, как Путь!
Кукушка выпрыгнула из окошка в часах и прокуковала пять раз…
Пора!
Распахнув дверь Приюта Уединений, окидываю взглядом дымящуюся красноватую полумглу. Что должно взять с собой? Стопка «Откровений» — пусть лежат на алтаре, они и так запечатлены в сердце. Еще? Извлечь из ларца длинный, с волнистым лезвием крис; я люблю его — он неуклюжий, да, но он способен исторгнуть кишки — все разом, что не под силу чистюле-катане.
Да, и конечно же! — скорее, скорее сорвать с себя растленные земные тряпки! Одну за другой! Все долой, все!..
О, как нежно облегает тело суровая ти-куанг! Как струятся складки просторного лвати! Все, как должно, все, как предначертано Хото-Арджангом, чье слово несомненно!
Теперь — последнее.
Глаза в глаза, зрачки в зрачки — я и портрет над алтарем. И никого вокруг, кроме нас двоих, и мой отточенный крис свидетель тому…
Я и Он. Он — и Я…
О! Словно поток расплавленного свинца, густая и тяжелая сила Справедливости вливается в жилы мои, о Вождь!
Ничто не забыто. Значит, прочь из опостылевших стен, пропахших дешевеньким одеколоном и приторным запахом этой… как ее?.. Розали!
Улица. Пустынно и гулко. В такт шагам — воспоминания.
Память не спит и не прощает. Мысли бьют в виски, и отзвуки их полновесны, словно грохот немыслимо огромного бубенца…
Гниль! Они выгнали меня. Меня — выгнали! Уволили, доверившись грязным сплетням завистников! Ублюдки! Старый Бушмакер прилюдно назвал меня негодяем. Меня, Эдуарда Вышковского! Мразь! Маразматик! «В аппарате таким не место!» — Он сказал так, и вся свора дружно подгавкивала ему. За что? За сотню-другую визжащих мозгляков — меня, и.о. Главного?! Ведь были же объективные причины!..
Ненавижу! Ненавижу вас всех, позорные, возомнившие о себе козлы. Вы хотели откупиться от меня пенсионом? Не выйдет! Пенсия — мое законное право, но никакая пенсия, даже персональная, не спасет вас от мести. Слава Богу, Демократическая Конфедерация умеет ценить специалистов…
Улица сужается, словно стилет.
Тени пляшут вокруг тусклых, захарканных моросью фонариков.
Как же — умеет!
Прогнившие конфедераты не пустили меня даже на порог. Меня, Вышковского, допрашивали прямо в космопорту, не дав шагу сделать за зеленую линию! А их газетенки плевались ядом, и куда бы я ни ткнул взгляд, везде, везде маячили статейки наглого щенка Сан-Каро; ублюдок требовал предать меня суду за детоубийство. С какой, спрашивается, стати? Эти детишки не имели к Конфедерации никакого отношения…
Справедливости ради не могу не отметить: за документацию Космофлота, изъятую из сейфа перед сдачей дел, конфедераты неплохо заплатили. Но что с того? Расплачиваясь, они смотрели на меня, словно на мокрицу. Хуже того — как на предателя. Они, сытые и довольные собой, не могли, да и не хотели понять, что мне, пенсионеру, просто необходимо было позаботиться о дополнительном источнике пропитания.
Сворачиваю в переулок.
Прохожих нет. Вместе со мной, рядом со мной, рука об руку со мной — моя святая, моя праведная ненависть.
Никого не прощу.
И ни о чем не забуду.
… Полночь. Я стою в зале Клуба Гимнастов-Антикваров. В медных настенных кольцах — факелы. В сизом воздухе — благовонный дым. Вокруг — борцы; братья мои рады мне, рады искренне, от души, как и я им. Это — моя семья, уже много лет, и я люблю всех их, всех до единого. А Старшего Брата не просто люблю, но и почитаю всем сердцем.
Приветствую тебя, братец. И тебя, братец. И тебя, почтеннейший дядюшка…
Мы строимся. Каждый знает свое место, определенное сроком пребывания в клубе и заслугами. На невысокий амвон медленно восходит Старший Брат — изящный и могучий, как и подобает истому дархайцу.
Он протягивает руки к портрету.
Мы, сделавшись единым телом, глубоко вздыхаем.
ДАЙ!
Мечи вылетают из ножен!
ДАН!!
Единство сметает гниль!!
ДАО!!!
Нет преграды для Истины!!!
ДУ!!!!
И время не хочет ждать!!!!
Словно крылья птицы токон, взметнулись над возвышением белые края лвати.
В абсолютной тишине Старший Брат обращается к нам:
— Борцы! Верные факелы света идей квэхва! Дочери и сыны бестрепетного А Ладжока! Шли дни тьмы и скорби, и не станет их отныне. Настал день радости: восходит в небеса солнце Справедливости — и верх сделается низом, а низ верхом. Мы, изведавшие мрак неблагодарности людской, ждали рассвета. Рассвет занимается! Посланец явился на Землю, и сладка его весть: близится час отрубить голову дряхлой гидре. Сегодня на сотнях планет тысячи братьев наших внимают слову, посланному с Дархая. Возрадуйтесь же! Нам помогут те, без кого мы всего лишь ничто, ибо светоносный Вождь А помнит о вас, озаренных немеркнущим сиянием идей квэхва. Л-ла джонг’гра тьяхъ’йа каччиал-л ла!
— Плод Ла созрел! — слаженно вторим мы.
Рев. Рев! Рев!!!
Но стены Клуба толсты — не услышит никто. Пока еще не время. Но время придет. Оно уже на пороге…
— Здесь, на Земле, — уже почти визжит Старший Брат, — вас поведу к победе я, ибо уже завтра, нет, сегодня я предстану пред посланцем и приму из его рук благословение Вождя А!
Он ошибается, бедный глупец, но пока еще не знает об этом. В ошибках нет блага, учит Вождь. Пора поправить заблудшего. На коленях ползу к кафедре, и голос мой тих и смиренен, как должно…
— Не позволит ли видевший воочию сияние Вождя обеспокоить незначительным словом единство братьев?..
— Дозволяю, Пятый Средний Брат… — Он, кажется, удивлен.
И я, раздирая ти-куанг, встаю над залом, над блеском мечей и секир, над чадящим багрянцем факелов — наравне с портретом Любимого и Родного.
Оглушительная тишина. Замершие лица.
И яростный размах крыльев птицы токон в клетке из иероглифов къа-дархи; она хочет взлететь, ей тесно на моей исколотой накануне, воспаленной, горящей и ноющей от сладкой боли груди!
Свершилось! Согбенны покорные спины. Лежит ничком Старший Брат — он дархаец, он понял все сразу, и за это смирение я, возможно, прощу ему даже всегдашнее пренебрежение мною. Все они склонились передо мной, перед Лучом Ока Единства на Планете-для-Всех…
Сладостный миг, оплаченный молчаливыми годами ожидания и терпения; неповторимый миг, когда недоумки, мнившие себя равными тебе — МНЕ!!! — впервые падают ниц!
Отныне надо мной — только Вождь.
Но… он далеко. И он — всего лишь дархаец…
Плод ла созрел!
Я запахиваю ти-куанг и в прыгающем огне вижу спины, затылки, города, планеты, державы…
Гниль!!!
