Бежать трудно по двум причинам.

Прежде всего — из-за этих дурацких домашних шлепанцев, которые то и дело норовят слететь с босых ног (порой им это удается, и тогда приходится терять время на то, чтобы вернуть их на место), и еще из-за тупой, ноющей боли в паху. М-да, давненько мне так славно не доставалось. По-моему, аж со школьных времен. Именно тогда, будучи вратарем футбольной команды, я познал то незабываемое ощущение, когда мяч, выстреленный противником с щедрого размаха, в упор поражает твою самую болезненную точку…

А еще мне мешают прохожие. Идиоты, они наивно верят воплям лжедевчонки о том, что я собираюсь искалечить ее ни за что ни про что! А я то и дело вынужден проявлять чудеса изворотливости, чтобы не попасться в чьи-нибудь распростертые объятия или не загреметь через чью-нибудь коварно подставленную ногу.

К счастью, еще один сдерживающий фактор в виде персонала детсада остался далеко позади. Когда наша Виктория увидела, как мимо нее один за другим пронеслись двое из ее воспитанников, она допустила ошибку. Вместо того чтобы сразу выслать в погоню нашего штатного охранника дядю Васю, который в это время наверняка снимал на кухне пробу со стряпни Клары Антоновны, воспитательница вначале сама пыталась догнать нас, а затем пустила в ход угрозы самых страшных кар. А потом уже и дядя Вася оказался бы бессилен помочь ей, потому что мы свернули за угол соседнего дома, проскочили через анфиладу проходных дворов, вынырнули из-под арки на узкую улочку и понеслись по тротуару…

Эх, жалко: нет ни возможности, ни времени, чтобы известить Астратова или хотя бы местных обезовцев. Значит, остается одно — нагнать во что бы то ни стало голубое платьице, мелькающее впереди, и не дать замаскированному под девчонку Дюпону вновь ускользнуть на тот свет. А он попытается это сделать. У него сейчас два выхода: убить либо меня, либо себя. Он без оружия. Поэтому первый вариант отпадает сам собой, а второй следует предотвратить любой ценой!

А бежит-то «Ирка» уверенно и без ненужных метаний. Словно маршрут этот давным-давно заложен в ее светловолосую голову. Наверное, Дюпон успел хорошо изучить окрестности детсада — не то что я…

Так. Впереди, кажется, — широкий проспект. Надо прибавить ходу. А то «Кеворкова» вздумает кинуться кому-нибудь под колеса.

«Ирка» оглядывается. Как ни странно, но на лице ее не видно ни страха, ни ненависти. Она даже улыбается мне и кричит нечто вроде «дразнилки».

Хитрый ход. Сейчас мы похожи на детей, затеявших бег наперегонки, и прохожие перестают обращать на нас внимание. Ну подумаешь, мальчик гонится за девочкой — что тут удивительного? Правда, оба бегут на пределе сил, задыхаясь и едва волоча ноги, но в их возрасте такие нагрузки полезны.

Ну все, сейчас я ее догоню. Осталось несколько метров, и…

Эй, куда же ты, гад?!.

«Кеворкова» сворачивает в сторону от асфальтированной дорожки между домами. Туда, где сходятся углами два здания.

Ну, это ты зря, бывшая подружка… Здесь — тупик.

Дома стоят почти впритык друг к другу, между ними есть лишь узкая щель (руки бы отбить строителям за такую работу — нельзя, что ли, было получше рассчитать?!), пролезть в которую, по-моему, нельзя даже кошке.

Однако вблизи обнаруживается, что ширина щели составляет около двадцати сантиметров и в нее может пролезть не только кошка, но и пятилетняя девочка. Особенно такая худенькая, как Ирка…

А мальчика — тоже пятилетнего, но более упитанного — щель отказывается пропускать наотрез.

Проклятье!

Между тем голубое платьице по ту сторону прохода между домами поворачивает влево и исчезает из поля зрения.

Ну что, самоуверенный болван, допрыгался?!.. О том, чтобы обежать дом по всему периметру, нечего и думать. Потеряешь напрасно время, а Дюпон уйдет. И, возможно, — вообще из этого города…

Стиснув зубы, скидываю с себя лишнюю одежду. А именно — штаны. С верхней части тела снимать нечего, кроме кожи.

Нет, бесполезно… Ребра все равно упираются в шершавый грубый бетон, и даже попытка втянуть в себя живот оказывается напрасной.

Но другого выхода нет.

Успокоились. Глубокий вдох. Закрыть глаза, закусить губу — и вдавливаться в щель так, словно хочешь раздвинуть громады зданий своим маленьким слабым тельцем!..

Но учти: если ты тут окончательно застрянешь, то извлечь тебя из бетонного капкана будет непросто даже Службе Спасения со всей ее спецтехникой.

У-уф!.. Ну наконец-то!..

Сжалившись надо мной, щель, как лоно гигантской каменной роженицы, стремящейся дать жизнь своему чаду, пропускает меня через себя, но в качестве платы за это на неровных гранях бетонных плит остаются клочки моей кожи и кровяные полосы.

Бока жжет так, будто их облили керосином и подожгли, по ребрам течет кровь, но, стараясь не обращать внимания на боль, я впрыгиваю в штаны и возобновляю погоню.

— Что с тобой случилось, малыш? — сочувственно искажается лицо первой же попавшейся мне женщины. — Где это тебя так угораздило?.. Ты же весь в крови!.. Да остановись же!

— Тетенька, — говорю я, остановившись, но на всякий случай предпочитая соблюдать дистанцию между собой и этой доброхоткой, — вы не бойтесь, я в порядке… А вы не видели, тут девочка в синем платье не пробегала?

— А как же? Видела!

— И куда она побежала? — переведя дух, спрашиваю я.

Под ложечкой — словно кол вбит.

— Да вон в тот подъезд забежала! — Женщина показывает на металлические двери под навесиком на противоположной стороне двора. — Тоже неслась как угорелая… А что случилось-то у вас? Что вы сегодня бегаете, как будто за вами кто-то гонится? Ты далеко отсюда живешь? Пошли, я отведу тебя домой к матери, тебе надо срочно сделать повязку…

— Нет-нет. я сам дойду, — хрипло говорю я.

И, не давая женщине вновь раскрыть рот, прошу:

— Вы лучше вот что сделайте: позвоните, пожалуйста, в ОБЕЗ. И попросите их срочно выслать сюда группу захвата. Скажите, что звоните по поручению Сабурова… — На секунду задумываюсь. Вряд ли фамилия «Сабуров» что-то скажет местным обезовцам, еще подумают, что их разыгрывает какой-нибудь хулиганствующий шутник. Что же придумать? Может, вот это? — И еще скажите, что Дюпон — это Кеворкова из сто пятого детсада!.. Запомнили? Дюпон — это Кеворкова!..

И, оставив женщину стоять с открытым ртом, я устремляюсь к указанному подъезду.

Надеюсь, в дейском ОБЕЗе есть представители группы «эр», а им-то кодовое слово «Дюпон» скажет многое. Конечно, если они поверят в сообщение какой-то тетки. И если она не сочтет мою просьбу бредом перегревшегося на солнце ребенка..

Двери подъезда, к счастью, не заперты ни кодом, ни дактилосканером. Даже простейший домофон отсутствует.

Все правильно, по закону всемирной справедливости. Должно же мне хоть в чем-то повезти после того героического протискивания в щель, наподобие мышонка Джерри из диснеевского мультика?! Ну и куда теперь?..

По крайней мере, ясно одно: лифтом пользоваться нельзя. Дюпон мог притаиться между этажами. Значит, придется устроить себе тренировку в восхождении по лестнице на двадцатый или даже на двадцать пятый этаж — снаружи не успел оценить, какой высоты здание.

Только вряд ли стоит надеяться, что таким образом мне удастся загнать своего противника в угол. Во-первых, он может улизнуть на лифте, который стоит где-то наверху. Во-вторых, неизвестно, почему Дюпон избрал именно этот подъезд — что, если именно тут живет Ира Кеворкова? Или кто-нибудь из ее родственников — бабушка, тетя, крестная, просто мамина знакомая?.. Не звонить же во все квартиры подряд: «Скажите, а Ира Кеворкова — у вас? Видите ли, она нужна мне, чтобы ответить на пару вопросов о конце света…»

И, наконец, в-третьих…

Меня словно жаром обдает, и я ускоряю шаг, хотя бег по лестнице дается мне все труднее: пять лет — еще не тот возраст, когда можно скакать через несколько ступенек, особенно вверх.

Представь себя на месте Дюпона. Успешное бегство от меня ничего, в сущности, ему не даст. Стоит мне сообщить Раскрутке — и поисковая машина закрутится на полных оборотах. А уж найти человека, если известны его приметы и имя, не составит особого труда. Тем более если этот человек — пятилетняя девочка. Даже за то время, которое остается до «дня икс»…

Значит, сейчас Дюпону остается лишь покончить с собой. И он избрал самый надежный способ — прыжок с крыши. Наезд машины не гарантирует стопроцентной гибели: либо водитель успеет среагировать, либо травмы окажутся не смертельными… Зато при падении вниз головой с высоты почти пятидесяти метров да на голый асфальт или на бетонный козырек подъезда уход в пресловутый Иной Мир обеспечен…

Мысленно представляя себе, как в эту самую секунду девочка в синем платье заносит ногу над двадцатиэтажной пропастью, я из последних сил добираюсь до самой верхней лестничной площадки и с облегчением убеждаюсь, что интуиция меня не подвела: дверь, ведущая на крышу, приоткрыта.

Наверное, Дюпон заранее продумал возможные пути отхода. Специально проводил «рекогносцировку местности», как говорят военные. И этот подъезд, где выход на крышу никогда не закрывается, наверняка числился у него в резерве. На самый крайний случай…

Задыхаясь и скрипя зубами от боли в ободранной груди и окровавленных боках, я выскакиваю на плоский прямоугольник крыши — и резко останавливаюсь.

Дюпон действительно тут.

Но он не стоит на карнизе за чисто символическим ограждением в виде ржавой, давно не крашенной решетки.

Он сидит на обломке строительной балки, неизвестно как попавшей на крышу, и, беззаботно подрыгивая одной ногой, треплется с кем-то по своему псевдоигрушечному коммуникатору.

Увидев меня, он не меняет позу. Только заканчивает разговор с невидимым собеседником. Он даже улыбается мне — так же, как улыбался еще недавно, когда мы шагали с Иркой в одном строю, держась за руки.

Улыбка ангелочка в детском обличье, не ведающего, что такое ложь и притворство, и совсем не умеющего ненавидеть.

Что-то здесь не так. Надо быть готовым к любым сюрпризам.

Осторожно, словно ожидая, что бетонная плита под моими ногами в любую минуту может провалиться, я приближаюсь к «девчонке».

— Черт бы вас побрал, Сабуров, — грустно произносит Дюпон. — Из-за вашей привычки совать нос куда не следует полетела ко всем чертям такая изящная комбинация!.. А знаете, если вы не слишком торопитесь, то могу кое-что поведать вам на прощание. Надо же хоть как-то компенсировать вам затраченные усилия… тем более что вы проявили достойное похвалы упорство в достижении своей цели. Вон, даже живота своего, как говорится, не пожалели… — Он показывает своим тонким девчоночьим пальчиком на мой окровавленный торс. — Только будьте умным мальчиком и не пытайтесь подойти ко мне вплотную. Иначе наш задушевный разговор не состоится!..

Приходится остановиться в двух метрах от «Кеворковой».

Что же задумал этот коварный тип?

Что бы там ни было, я бессилен помешать ему. Например, если он вскочит и бросится к краю крыши, то вряд ли я сумею его остановить. Даже невзирая на разницу в весе. Помнится, в детстве — в своем «настоящем» детстве — мне приходилось вступать в единоборство с девчонками. Воспоминания не самые приятные. Обманчиво хрупкие девчоночьи тела обладают поистине кошачьей изворотливостью, и их не так-то просто скрутить и зафиксировать. Плюс острые зубы и длинные ногти, от которых постоянно приходится уворачиваться. Плюс бешеная, полузвериная ярость, если довести соперницу до белого каления…

— Почему же — на прощание? — нахожу в себе силы усмехнуться, хотя сердце мое готово выпрыгнуть" сквозь кровоточащие ребра. — По-моему, мы с вами никогда не расстанемся.

— Ошибаетесь, господин сыщик, — спокойно говорит «Ирка», но от этого недетского спокойствия становится не по себе. — Вот эта игрушка, — «девчонка» показывает мне кулачок, в котором зажат коммуникатор, — содержит тонкий слой пластида и мини-взрыватель, который сработает при нажатии определенной кнопочки. Конечно, заряда будет маловато, чтобы разнести всю эту башню, но вполне достаточно, сударь, чтобы от нас с вами осталось лишь мокрое место…

— Вы опять блефуете, Дюпон, — с укором говорю я. — А иначе почему вы не нажали эту кнопочку раньше, когда бежали от меня, как мышь от кошки?

— Представьте себе: старался продлить наслаждение от игры в казаки-разбойники. Мы же — дети, не правда ли? А детям не хочется заканчивать игру на самом интересном месте…

— А если я вам не поверю?

— Что ж, это ваше право. Может быть, вам повезет и вы останетесь в живых. Правда, калекой на всю оставшуюся жизнь — но ведь это несущественно, правда? А может, удача вообще повернется к вам не лицом, а задом… Хотите проверить?

Он демонстративно кладет палец на кнопку, которая в обычных коммуникаторах предназначается для включения режима громкой связи.

— Предпочитаю оставить это удовольствие на десерт, — откликаюсь я ему в тон, хотя мне сейчас не до шуточек в духе боевиков. — Слушайте, давайте лучше поговорим о чем-нибудь более интересном, а? Например, о вашем «завещании» миру…

— Ах, вот почему вы так за мной гнались! А я-то думал, что вы соскучились по лекциям о системном подходе. Помнится, в прошлый раз мы с вами не закончили одну интересную беседу…

— Не обольщайтесь, Артур. Дурацкие гипотезы, которыми вы меня потчевали на вашем корыте, никогда меня не интересовали. Вы меня тогда даже поразили своей нездоровой склонностью к ничем не обоснованным домыслам. Как же так, Феклист? Вы же были ученым… ну, или почти ученым… А несли какую-то чушь насчет миров в виде этаких сообщающихся сосудов!

Он склоняет голову набок, внимательно изучая меня. Лицо «девочки» внезапно становится серьезным.

— А с чего вы взяли, сударь, что я вам излагал гипотезу?

— Да никакого Иного Мира, о котором вы так распинались, не существует!.. Неужели даже теперь, после того, как нас реинкарнировали, вы будете утверждать, что души покойников переселяются на так называемый «тот свет»?

— Буду. А что вы имеете против этого? Изложите ваши аргументы, сударь!..

— Не знаю, как вы, а со мной ничего сверхъестественного после смерти не произошло. Обычное небытие. Никаких путешествий по туннелю, никаких встреч с ранее умершими знакомыми и родственниками. Ни-че-го!.. Ноль. Пустота. Несуществование в полном смысле этого слова.

— А вы не допускаете мысли о том, что при возвращении в свой мир вы теряете память о своих посмертных переживаниях? Возьмите, к примеру, обычный сон… Вам ведь наверняка приходилось, встав утром, не помнить о том, что вам снилось ночью? А, между прочим, наукой давно доказано, что снов без сновидений не бывает. Каждый человек видит ночью сны, каждый! Но вспомнить их не всегда удается… Примерно то же самое происходит и с пребыванием в Ином Мире. В вашей голове не осталось ни бита информации о вашем существовании в ином качестве. И прежде всего из-за того, что вы были там младенцем… так сказать, дрыгали ножками в люльке… а в столь раннем возрасте память еще не сформирована. Однако некоторым людям — и ваш покорный слуга относится к их числу — удалось кое-что запомнить, и это были вовсе не галлюцинации и не следствие остаточной активности умирающего мозга, как твердят эти болваны в академических треуголках… Ну, что вы на это скажете?

Я пожимаю плечами:

— Только одно: либо вы — сумасшедший, принимающий свои выдумки за реальность, либо злой сказочник… Потому что ваша гипотеза — всего лишь красивая сказка, выдуманная вами, чтобы дурить голову тем несчастным, которые были возвращены к жизни

Воскресителями… Но теперь, когда реинкарнация стала возможной, от вашей дурацкой теории камня на камне не остается… Да, душа покойного действительно вселяется в тело ребенка, появившегося на свет в этот день. Но не в вашем мифическом Ином Мире, а здесь, у нас!.. А иначе реинкарнация оказалась бы невозможной!

— Ну почему же?.. — растягивает в усмешке щербатый рот «Кеворкова». — Наука, как известно, умеет множество гитик, а природа — еще больше… Никто не знает, как устроен механизм, осуществляющий функцию связи наших миров. Может быть, его вообще нельзя изучить рациональными средствами познания… Я только знаю, что там, у нас, бывали случаи, когда новорожденные внезапно впадали в очень странную кому. Представьте: тело малыша продолжает нормально функционировать, но он не мыслит, ничего не осознает и не чувствует… Вот, кстати, еще одно преступление вашего порочного мира. Открыв реинкарнацию и взяв ее на вооружение, вы принялись губить наших детей уже не в малых количествах, как это было раньше, а сотнями, тысячами!.. Да за это вам НАДО было бы устроить массовую казнь!..

Надо же, я его все-таки вывел из себя. Даже сомнения возникают: такая искренняя боль звучит в голосе этого палача цивилизации. Наверное, именно так и проявляется скрытая мания: одной рукой убивать, а другой — гладить по головке несчастных детишек… Однако пора оставить в покое мистику и перейти к более насущным делам. В частности, надо во что бы то ни стало выудить из него нужную информацию. Если даже он не врет насчет заминированного коммуникатора и жить мне осталось считанные минуты, то лишнее знание никогда не повредит.

— Кстати, о казни, гражданин Мостовой, — небрежно продолжаю я. — Она не состоится.

— Почему же? — прищуривается эта отвратная особа, чувствующая себя хозяйкой положения.

— Палач запил, веревка прогнила, топор затупился, а вдобавок ко всему тот, кто правит нашим миром, объявил всеобщее помилование, — скороговоркой откликаюсь я.

«Девчонка» хмурится:

— А если серьезно, без этих натужных экзерсисов в юморе?

— Несколько дней назад ОБЕЗу, на который я работаю… то есть работал до недавнего времени… удалось найти и обезвредить штуковины, которые вы заготовили перед смертью. Так что все ваши усилия оказались напрасными… сударь. Вы проиграли, и проиграли по-крупному!..

Однако реакция Дюпона на мое заявление оказывается неожиданной. Не выпуская из рук черной пластмассовой коробочки, он откидывается всем телом назад и заливисто, от души хохочет.

Смейся, смейся, придурок… Как известно, особенно хорошо смеется тот, кто смеется последний раз в жизни.

— Напрасно смеетесь, — говорю я. — Знаете, почему я отсутствовал столько времени? Меня использовали «раскрутчики», чтобы я помог опознать вас в новом облике… А когда они нашли способ обезвредить вашу угрозу, необходимость в этом отпала. Иначе, по-вашему, почему я вернулся в этот город? Кто бы меня отпустил до решения проблемы?

Однако «девчонка», сидящая перед мной, продолжает хохотать.

— Не… не… могу!.. — с трудом выговаривает «она». — Ну и шутник же вы, сударь!.. Решили выдать шестерку за туза, чтобы выведать мои карты?.. Поверьте, вам тоже было бы смешно, если бы вы знали всю правду!..

— Да? — делаю кислую гримасу я. — Что ж, выкладывайте свою правду, и посмеемся вместе…

— А правда заключается в том, — говорит, внезапно оборвав смех, Дюпон, — что никаких взрывных устройств, никаких мощных ядерных зарядов и прочих штучек, способных уничтожить ваш мир, я не устанавливал… Да это и не входило в мои планы — уничтожать ваш мир. Хотя, признаться, такое искушение имело место, и не раз…

Словно беззвучный гром раскалывает небо надо мной, и я на секунду перестаю слышать своего собеседника.

— Жаль, что вы не усвоили основы системологии, — продолжает тем временем Дюпон. — Иначе давно бы додумались, что любая система не может существовать без подсистемы, которая выполняет ее запросы. Конечно, можно начхать на системологию и рубануть сплеча по тому, что вам не нравится… как это, кстати, вы неоднократно и делали… Взять хотя бы ваш проект по использованию северных рек для орошения южных пустынь… Или массовое истребление, по вашему мнению, опасных хищников… Или стремление любой ценой добиться улучшения климата… Так и в нашем случае: если бы я уничтожил вас всех, то наш мир испытал бы так называемый «демографический взрыв». Двадцать миллиардов новых душ, родившихся в один день, — представляете, какие будут последствия?.. А потом — ни одного нового ребенка! Навсегда… Не-ет, Сабуров, гибель вашего мира была бы настоящей катастрофой и для нашего…

— Но тогда какого черта вы устроили это шоу с посмертным завещанием? Вы же не могли предвидеть, что вас реинкарнируют и тогда вы сможете упиваться нашим отчаянием и страхом!

— А разве не достаточно знать, что твои противники сходят с ума, пытаясь найти спасение от несуществующей опасности? Своего рода моральная вендетта… Ну и, разумеется, с экономической точки зрения такая комбинация могла принести жирные дивиденды. Если бы ваши коллеги не пытались скрыть правду от населения, то в мире давно воцарился бы хаос. В частности, резко обесценились бы деньги, золото, прочие ценности. Если вовремя подсуетиться, то потом, когда бардак закончится, можно стать самым богатым человеком на Земле… Поймите, сударь, само по себе богатство меня не интересует. Оно мне необходимо лишь как вспомогательный инструмент для выполнения главной задачи… Кстати, реинкарнация мне тоже пойдет на пользу. Кто же заподозрит ребенка, да еще и девочку, если, например, ее детсад взлетит на воздух? Или если в компот детишкам кто-то подсыплет цианистого калия?

Вот почему погибли рыбки в аквариуме! Спасибо тебе, хулиган Борька, иначе вместо рыбок корчился бы в предсмертных судорогах я. И Саша Королев — тоже…

— И вы хотите, чтобы я считал вас борцом за светлые идеалы? — интересуюсь я. — После того, как вы отправили на тот свет миллионы японцев — и не только их?!. После того, как по вашему приказу Слепые Снайперы безжалостно взрывали и расстреливали мирных людей — женщин, детей, стариков?!. Да вы просто подонок!.. И вы ответите за это! Обещаю!..

Вдали над крышами домов возникает какая-то блестящая точка, которая стремительно вырастает в размерах. Шестиместный джампер. С яркими буквами на борту и на брюхе: ОБЕЗ.

Он закладывает крутой вираж, а потом почти бесшумно опускается на крышу в десятке метров от нас.

М-да. Очень изящная операция. Как удар колуном по фарфоровому сервизу… Неужели обезовцы в Дейске ни сном ни духом не ведают ни о реинкарнации, ни о Дюпоне? Небось решили, что надо всего-навсего снять с крыши двух пятилетних оболтусов, покате не свалились…

Я напружиниваюсь, готовясь прыгнуть на Дюпона, если он попытается выкинуть какой-нибудь фортель, но, к своему удивлению, вижу, что «Ирка» остается безмятежно спокойной. Даже некое подобие интереса возникает на ее некрасивом личике. Словно мы присутствуем на съемках очередного эпизода супербоевика.

Дверца джампера со стороны пилота распахивается, и на крышу спрыгивает не кто иной, как Гульченко. Мой «второй папа», как он сам себя окрестил однажды. Рука его завершает начатое еще в кабине движение, извлекая из-за спины какой-то продолговатый темный предмет…

Откуда здесь взялся Гульченко? Неужели Астратов поручил ему следить за мной? Но тогда почему он прозевал мою погоню за Дюпоном?

Эти вопросы проносятся в моей голове за доли секунды, и ответ на них не заставляет себя долго ждать.

Парализатор в руке «раскрутчика» издает характерный сухой треск, похожий на звук сломавшейся ветки, и двухдюймовая игла с черным оперением вонзается в мою ногу. Ту самую, которая ноет к непогоде от старого пулевого ранения. Уже падая на нагретый солнцем бетон, я слышу, как Дюпон негромко говорит обезовцу: — Спасибо, сударь, что прервали нашу беседу… Если б вы знали, как этот осел надоел мне своими суконными истинами!

Доза, которая содержалась в игле, видимо, была рассчитана на взрослого, потому что на неопределенное время я теряю сознание.

А когда прихожу в себя, то выясняется, что все мое тело представляет собой нечто вроде замороженного зуба, который собираются рвать с корнем. Я даже говорить не могу. Стопроцентная иммобилизация.

С одной стороны, это даже неплохо: боль от падения пластом на бетонные плиты не так чувствуется. Но вообще-то состояние полной беспомощности вряд ли кому-то понравится…

Судя по всему, отключка моя длилась недолго. Гульченко и Дюпон все еще проводят деловое совещание, на повестке дня которого стоит один-единственный вопрос: каким способом лучше избавиться от меня?

«Кеворкова» полагает, что разумнее всего сбросить меня с крыши, имитируя несчастный случай. .Мол, неосторожный малыш вылез на крышу, потом вздумал прогуляться по карнизу, но не удержался и сорвался вниз.

Однако обезовцу такой вариант невыгоден, потому что он шит белыми нитками. Наверняка кто-нибудь видел, что сначала прилетел джампер, а уж потом упал ребенок. К тому же в данный момент за нами могут наблюдать жители верхних этажей соседних домов. Да и экспертиза покажет, что малыш не мог гулять по крыше, потому что находился под действием парализанта. Гульченко настаивает на том, чтобы погрузить меня в джампер, отвезти за город и там без лишних свидетелей выкинуть из кабины. «Кстати, его потом и опознать будет труднее, — деловито говорит он. — Стометровой высоты хватит, чтобы от него мокрое место осталось…»

Расчетливо мыслит, гад.

Правда, я сам тоже хорош! Давно пора было догадаться: первое, что сделает Дюпон, оказавшись на крыше, — пошлет своему пособнику-обезовцу зов о помощи… Хотя — что толку? Кто ж мог предположить, что этим человеком окажется Гульченко?!.

Значит, мне не на что надеяться. Даже если та женщина выполнила мою просьбу и позвонила в местный ОБЕЗ, то ее сообщение могли переадресовать Гульченко, а тот наверняка заверил коллег из Дейска: не дергайтесь, ребята, это по моей части, и я сам разберусь, что к чему, только дайте мне дежурный джампер… С его чрезвычайными полномочиями это было бы нетрудно…

Одно утешение остается: верить, что Дюпон действительно сказал мне правду и миру нашему ничего не угрожает. По крайней мере, в ближайшее время. В будущем-то он опять возьмется за старое, и тогда будет «Спираль» номер два, и снова будут греметь на планете взрывы чудовищной силы, и опять будут гибнуть люди, много людей.

Потому что миру более высокого уровня требуется постоянная подпитка. Он, этот чужой прекрасный мир, — как древний бог Молох, которому нужны регулярные жертвы. И, чтобы равновесие мироздания сохранялось, мы должны умирать и гибнуть.

Система. Несправедливая и жестокая, по нашим меркам, и в то же время — объективно существующая, которую надо принимать как должное, потому что Вселенная устроена именно так и никак иначе…

Такая же извечная гнусная система, как диалектическая связь между жизнью и смертью. Невозможно одно без другого — а как хотелось бы, чтобы всегда было только первое, а второго не было вовсе! И мы стараемся… Совершенствуем медицину. Одолеваем скопища болезней. Открываем всевозможные секреты долголетия. Учимся создавать жизнь искусственным путем и отодвигать риск преждевременной смерти как можно дальше. Мы и не подозреваем, что эта наша борьба за вечную жизнь вызывает реакцию со стороны

Системы Миров. И чем безопаснее и дольше мы будем жить, тем все больше будут возникать такие опасные противодействия в лице этого спасителя иных миров и его приспешников.

Они — это тоже функция. Бороться же с функцией так же заведомо глупо и бессмысленно, как читать проповеди рыбам. Потому что функция — особенно сущностная — бессмертна.

Так что же делать нам всем, столкнувшись с ЭТИМ? И что делать лично мне? Смириться и признать свое поражение? Впасть в отчаяние и опустить руки, ссылаясь на то, что нам не дано одержать верх над законами мироздания? Стоически принять смерть от рук этих двух подонков и тем самым благословить их на дальнейшие «подвиги»?

А вот шиш вам! Не выйдет! И пусть системология будет тысячу раз права, но я сделаю все, чтобы не дать вам добиться ваших объективно целесообразных целей!

Потому что это — моя функция! И она тоже бессмертна!..

Тем временем Гульченко удалось уломать Дюпона. Сильные руки обезовца легко, как кутенка, поднимают меня с бетонной плиты, и открытая дверца джампера толчками наплывает на меня. Будто кто-то демонстрирует мне серию стоп-кадров, снятых с разной степенью приближения.

— Добро пожаловать на эшафот, приятель, — высокопарно изрекает предатель, явно позаимствовав эту фразу из какого-то исторического фильма. — Наш поезд отправляется, пассажиров просят занять места согласно купленным билетам и пристегнуть ремни…

Очень смешно.

Дюпона не видно — наверное, его ножонки едва поспевают за саженными шагами своего сообщника.

Только слышится сзади ехидный голосок «девчонки»:

— До встречи в следующей жизни, сударь!

Ничего, сейчас я вам покажу, что вы рано радуетесь, сволочи!

Так. Что я могу сделать?

Лишь одно — добиться, чтобы джампер либо вообще не взлетел, либо рухнул в полете.

А ну, память, напрягись и выдай мне все сведения об этом летающем «поезде». И прежде всего меня интересует система управления.

Что я должен вывести из строя, чтобы машина мгновенно уподобилась взбесившемуся мустангу? Отключить двигатель? Вряд ли мне это позволят сделать. Перекрыть подачу горючей смеси в турбину? Нет, соответствующий краник находится в таком дальнем углу панели управления, что до него не дотянуться.

Пожалуй, вот что… За сиденьем пилота имеется малозаметная кнопочка, которая предназначена для подачи в кабину воздуха под давлением в случае разгерметизации салона при полете на большой высоте. О ней мало кто помнит, потому что случаи ее использования можно по пальцам пересчитать. Зато если ее нажать, то мощные воздушные струи ударят в кабину со всех сторон. Реальный вред пилоту они вряд ли нанесут, но на несколько секунд дезориентировать его вполне способны. И если это произойдет в полете на малой высоте, да еще над городом…

Остановившись перед джампером, Гульченко предлагает Дюпону:

— Полезайте первым, Артур… Забирайтесь на заднее сиденье, там вам будет удобнее..

Однако подножка под дверцей расположена слишком высоко для пятилетнего ребенка, и «Ирке» никак не удается взобраться на нее, действуя одной рукой — вторая по-прежнему сжимает коммуникатор-бомбу. Не очень-то церемонясь, Гульченко опускает меня на бетон с явным намерением помочь девчонке, но вместо того, чтобы подсадить ее, делает быстрое движение правой рукой, и до меня доносится знакомый треск парализатора.

С иглой, торчащей между лопаток, «девчонка» валится назад, но Гульченко вовремя подхватывает ее тщедушное тельце и. как пушинку, закидывает его в кабину. Прячет оружие в кобуру под мышкой, зачем-то захлопывает дверцу, по-рабочему отряхивает руки, поворачивается ко мне — и застывает, как будто в него тоже вкатили заряд парализанта.

На крыше раздается топот бегущих ног, и чей-то знакомый голос удивленно спрашивает:

— Что здесь происходит, Володя?