Книга: Последняя дверь последнего вагона
Назад: Глава 2. АДАПТАЦИЯ
Дальше: Глава 4. ПОХИЩЕНИЕ

Глава 3. МАМА

Вживание в образ ребенка у меня получается плохо — за обедом я то и дело ловлю на себе чересчур пристальный взгляд Виктории Анатольевны. Воспитательница, видимо, знает своих подопечных как собственных детей, и странности в поведении «Саши Королева» наверняка колют ей глаза.
После обеда дети отправляются на традиционный сончас, а я, как и было обещано, отконвоирован в комнату для игр и поставлен в угол. На тридцать минут, как пояснила воспитательница.
Роль моего надзирателя исполняет одна из нянь — кругленькая розовощекая старушка, которую зовут Анна-Жанна. Ничего странного в ее двойном имени нет: «Жанна» в детском обращении означает «Жановна».
Для борьбы со скукой Анна-Жанна вооружается, вопреки моим ожиданиям, не вязальными принадлежностями, а газетой и располагается в массивном кресле в Центре комнаты, то и дело сурово поглядывая на меня из-под старомодных очков с тонированными линзами.
В свою очередь, я не могу оторвать от нее глаз. Правда, меня интересует не сама старушка, а печатное издание, которое она листает, что-то бормоча себе под нос. К сожалению, даже зрения пятилетнего мальчика недостаточно, чтобы из угла разглядеть заголовки, и тогда я принимаюсь приближаться к заветному источнику информации крохотными шажками, надеясь, что мои маневры останутся незамеченными для цербера в юбке.
Однако моя уловка обречена на провал. Взглянув на меня в очередной раз, Анна-Жанна командует: «Назад!» тем же тоном, каким часовые предупреждают нарушителей границ охраняемой территории: «Стой, стрелять буду!».
— Ну, А-анна-Жа-анна, — плаксиво тяну я, всем своим видом изображая кротость и смирение, — ну, мо-ожно мне постоять возле вас, а не в углу, а? Ну, кака-ая разница, где я буду стоять: в углу или рядом с ва-ами?
Старушка всплескивает руками:
— Нет, вы поглядите на этого наглого мальчишку! — возмущается она, обращаясь к невидимой публике. — Сначала набедокурил, а теперь поблажек ищет!.. Нет уж, милый мой, — сурово подытоживает она. — Сумел провиниться — сумей и отвечать!.. А будешь ныть — вообще не выйдешь из угла до тех пор, пока твоя мать за тобой не придет!
Преодолевая соблазн нормальным, взрослым языком поставить нянюшку на место, я отворачиваюсь к стене.
Ладно, обойдемся и без твоей газетенки. Дома будем черпать информацию о происходящем в мире.
А выпавшую нам паузу используем для того, чтобы разобраться в произошедшем.
Итак, что же со мной приключилось?
Судя по всему, ничего особенного. Элементарная реинкарнация. Жизнь номер два — и, будем надеяться, не последняя. Сотни раз читал ты об этом и даже сам беседовал с людьми, утверждавшими, что пережили перевоплощение. Но упрямо не верил в это. В полном соответствии с поговоркой о том, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, а еше лучше — потрогать, попробовать на вкус и на запах…
А теперь это произошло с тобой, и никуда уже не денешься от непреложности этого факта. Остается лишь мучить мозги вопросами на тему, является ли это чудо исключительно единичным или представляет собой закономерность, уготованную каждому, кто пересек рубеж жизни и смерти…
Помнится, именно этими вопросами задавались Шепотин и компания на последнем служебном совещании, на котором я присутствовал. Кстати, интересно, чем закончилось — если закончилось вообще — расследование Конторы по делу «вундеркиндов»?
Хотя сейчас не это главное. Это потом, как-нибудь на досуге, можно будет, повинуясь пробудившимся инвестигаторским инстинктам, высасывать из пальца разные гипотезы. А в ближайшее время следует сосредоточиться на решении стратегических вопросов.
Однако вместо того, чтобы думать о стратегии и тактике своих действий, я почему-то вспоминаю изречение, которое частенько любил цитировать мой незабвенный шеф Игорь Всеволодович. «Умный человек, — назидательно подняв указательный палец, вещал он, поблескивая очками, — всегда найдет выход из самой безнадежной ситуации. — (Тут он делал многозначительную паузу.) — А мудрый человек в безнадежную ситуацию никогда не попадет»…
Как это ни неприятно констатировать, но, если верить этой сомнительной лемме, мудростью я никогда не отличался, потому что не раз имел дело с такими заднепроходными проблемами, от которых можно было избавиться лишь ценой немалых потерь. Что, собственно, я и делал. И последней такой проблемой стал дар воскрешения мертвецов. Это из-за него я влез с головой в борьбу со Слепыми Снайперами и в конечном итоге отправился на тот свет.
По крайней мере, один из плюсов моего перевоплощения в облике Саши заключается в том, что, похоже, вместе с прежней телесной оболочкой я утратил и Дар. Радует и то, что ввиду обстоятельств моей гибели Дар этот не должен был достаться никому. От человека, оказавшегося в эпицентре такого мощного взрыва, вряд ли должно было остаться что-то, кроме разрозненных атомов…
Опять-таки мне повезло, что оказался я в теле вполне здорового, нормального во всех отношениях пацана, а не какого-нибудь калеки или дауна. И уж самым большим подарком судьбы можно считать то, что мальчик этот — русский, а не араб или эскимос. Представляю, как пришлось бы изощряться, чтобы не вызвать подозрений относительно моей нормальности, окажись я в совершенно чужой стране, без знания языка и культурных реалий!.. Наверное, пришлось бы для начала симулировать внезапное превращение в глухонемого…
Та-ак, а какие еще выгоды можно извлечь из моего нового статуса, если не считать тех, которые уже приходили в голову насчет возможности продуктивно прожить предстоящую жизнь? Хм, а ведь больше ничего не видно…
Зато если говорить о недостатках — то их хоть отбавляй. Взять к примеру необходимость постоянно, до конца новой жизни носить в себе секрет своего перевоплощения. И не открывать его никому, даже самому близкому человеку, потому что в лучшем случае собеседники примут твои откровения за попытку дурацкого розыгрыша, а в худшем — светит тебе персональная койка в психлечебнице.
Но это пустяки по сравнению с тем, что ты постоянно будешь вынужден кривить душой и играть чужую роль. Судя по всему, у Саши Королева была… хотя почему была?., есть мама. А также папа, дедушка, бабушка, сестры, братья… Семья, одним словом. И этих, чужих для тебя людей ты отныне должен воспринимать как своих родственников. Обнимать их, целовать. И обязательно — любить.
И на такой гнусный обман тебе придется пойти, если ты решишь навсегда остаться Александром Батьковичем Королевым…
Я не успеваю как следует обсудить с самим собой все плюсы и минусы своего нового положения. За моей спиной что-то с шелестом падает на пол, и тут же раздаются не очень приличные звуки, которые можно было бы классифицировать как безмятежный храп богатыря, вдоволь намахавшегося палицей в боях с многочисленными басурманами и змеями горынычами.
Я осторожно оглядываюсь.
Так и есть: как и для многих людей, газета после сытного обеда оказалась для Анны-Жанны самым действенным снотворным. Голова старушки неестественно откинута на спинку кресла, а газета простирается на ковре рядом с креслом.
Ну вот и еще одно доказательство простой житейской истины. Не следует ломиться в закрытую дверь, потому что, рано или поздно, она откроется сама.
На цыпочках подкрадываюсь к импровизированному ложу своей надзирательницы, осторожно поднимаю газету и возвращаюсь в угол. Конечно, можно было бы воспользоваться свободой по максимуму и сесть, например, на диванчик, вместо того чтобы нагружать ноги, но мы не будем наглеть, нет, мы не жадные на подарки судьбы, нам и одного пока хватит…
Медленно переворачивая страницы, чтобы не шуршать, впиваюсь взглядом в разноцветные заголовки.
Газета оказывается хорошо знакомым мне по прошлой жизни «Рупором Евро-Наций», он же, на простонародном, «Матюгальник». Тот еще орган печати, с ежедневными сенсационными разоблачениями происков властей против простых граждан, со статьями на вечнозеленые темы звериного облика международной преступности, с заметками о скандальной жизни поп— и кинозвезд, с псевдоучеными обзорами высосанных из пальца проблем типа «Грозит ли всеобщее внедрение идентификационных чипов всеобщим зомбированием человечества?», а также с многочисленными кулинарными рецептами, рекламными объявлениями, кроссвордами, анекдотами и программами телепередач…
Но сейчас я готов простить этому образчику желтой прессы все его былые прегрешения перед читателями, если он просветит меня, что творится в мире и какой, собственно, граждане, век на дворе…
Много времени для этого не требуется.
Слава богу, под названием газеты исправно напечатана дата выпуска, и, если Анна-Жанна не имеет обыкновения штудировать газеты за позапрошлый год, именно эта дата и соответствует сегодняшнему дню.
Эх, вспомнить бы еще, какое число было в тот день, когда наша мирная беседа с хозяином мирного на вид сухогруза внезапно перешла в демонстрацию мощи вакуумного оружия!.. Хотя не будем мелочиться. Достаточно того, что мне известен месяц и год своей «гибели».
Так-так, три пишем, два в уме… Итого: искомая временная разница составляет примерно пять лет. Что ж, могло быть и хуже…
Уже не заботясь об осторожности, я принимаюсь листать газету, пробегая взглядом пестрые страницы по диагонали. Прежде всего меня интересует, разумеется, политика и деятельность международных террористов. Однако, к моему великому изумлению, в «Матюгальнике» нет ни единой строчки ни о Слепых Снайперах, ни о «Спирали», ни даже о подвигах Раскрутки в борьбе с врагами человечества.
Когда я добираюсь до заключительных страниц с кроссвордами и рецептами, мне вдруг чудится, что на меня кто-то внимательно смотрит. Старое, памятное по тайным миссиям ощущение.
Я резко поднимаю голову и вижу, что инвестигаторское чутье не подвело меня и на этот раз. В дверном проеме, мелькнув, исчезает из поля зрения нечто похожее на небольшое животное.
Вскочив, устремляюсь к двери (о, эти проклятые коротенькие ножки — им требуется сделать множество шагов, чтобы преодолеть несчастных пять метров!) и уже близок к тому, чтобы выглянуть в коридор, но за моей спиной мелодия храпа внезапно обрывается, сменившись хриплым со сна голосом нянечки:
— Куда это ты собрался, негодник? А ну, назад!
— Я… мне выйти надо, — лепечу я, но Анна-Жанна оказывается непреклонной по отношению к отбывающим наказание.
— Никаких туалетов! — рявкает она. — Десять минут осталось — так что потерпишь!..
В результате в коридор я все-таки выглядываю, но время бездарно потеряно, и никого там уже нет.
* * *
— Саша! Королев, ты слышишь меня?.. Господи, ну что с тобой сегодня происходит? Вон твоя мама идет! Беги быстрее ее встречать!..
До меня не сразу доходит, что Виктория обращается именно ко мне. Во-первых, я еще не привык к своему новому имени. А во-вторых, именно в этот момент я очень занят тем. что разнимаю двух забияк, которые никак не поделят между собой робота, исполняющего в детском саду функции массовика-затейника (все-таки научно-технический прогресс не стоит на месте — еще пять лет назад обыкновенный детсад не мог позволить себе роскошь приобрести «умные игрушки». Между прочим, после сончаса выяснилось, что именно эта полуразумная железяка наблюдала за мной исподтишка, пока я изучал свежую прессу). И один из драчунов — тот самый Борька, который обещает в отдаленном будущем стать кандидатом либо в звездные десантники, либо в неоднократно судимые рецидивисты. Агрессии в его генах — хоть отбавляй!..
Мне пришлось взять на себя роль миротворца и вступиться за тщедушного Колю Прибытова, когда Борька потянулся за пластмассовой лопаткой — которую, по-моему, носил в качестве именно оружия, а не орудия для копания в песке, — чтобы использовать ее как решающий аргумент в конфликте из-за робота.
Правда, вмешательство мое едва не кончилось плачевно для меня самого. Я еще не приспособился к несоответствию своего тела тому его образу, который хранится в моем мозгу, и малая саперная лопатка опустилась не на Колину спину, а на мою.
К счастью, именно в этот момент ко мне обращается воспитательница.
Бросив красноречивый взгляд на Борьку (мол, ты у меня еще увидишь небо в алмазах!), я распрямляюсь, машинально потирая набухающий синяк между лопатками, и вижу, как по аллее от входной калитки к игровой площадке идут две женщины.
Как в сказке: «Ваша мама пришла, молочка принесла…»
Только… которая из них — моя мама?
Ведь сейчас я должен, как всякий нормальный ребенок, броситься с радостным воплем навстречу своей родной и любимой и зарыться лицом в ее подол.
А я торчу, как дурак, потому что не знаю, к кому бежать. К той, что слева, — красивой, с белокурыми, спадающими почти до талии волосами, в элегантном кожаном костюмчике, облегающем фигуру, словно вторая кожа? Или к другой, одетой гораздо проще, с каким-то неразборчиво-обыденным лицом и отнюдь не артистическим беспорядком на голове?
Я растерянно оглядываюсь на воспитательницу. Виктория взирает на меня почти со страхом. По-моему, она начинает подозревать, что мое странное поведение — симптом неведомой, но опасной болезни. И тогда я бегу. С заранее распростертыми объятиями и оглушительным воплем: «Ма-а-ма!»
Расчет мой оказывается верным.
А вот надежда заиметь в качестве матери красавицу-блондинку не сбывается. Потому что ускоряет шаг и с нелепо-широкой улыбкой распахивает руки, готовясь поймать меня в свои объятия, другая женщина. Не очень-то симпатичная. От нее и пахнет не как от женщины: потом и пивом. И еще чем-то смутно знакомым. Не то металлом, не то машинной смазкой…
Но делать нечего. Стертая до дыр истина: родителей не выбирают.
И я с разбегу врезаюсь в колени, обтянутые грязноватыми джинсами, обхватываю их своими ручонками и задираю лицо, щурясь от яркого солнца, кренящегося к горизонту.
Мама…
И тут меня накрывает яркое воспоминание из далекого детства. И я явственно вижу перед собой другое лицо — более нежное, более фотогеничное, с неповторимыми серыми глазами и смешными ямочками на щеках. Лицо моей настоящей мамы. Она была совсем другой. Но когда она обнимала меня, выражение лица у нее было таким же, как у этой незнакомой женщины…
И мне на миг представляется, что не только я переселился в тело пятилетнего малыша, но и она, моя настоящая мама, тоже каким-то чудом ожила в чужом облике.
Глаза мои сами собой начинают моргать чаще, и я поспешно отворачиваюсь.
Я совсем забыл, что теперь мне плакать не стыдно
* * *
Я лежу и пялюсь в темноту.
Мне не спится, хотя любой нормальный ребенок на моем месте давно бы «дрых без задних ног», как выразилась моя так называемая «новая мама». Слишком много впечатлений и информации нахлынуло — и слишком много энергии потрачено за этот день. Первый день моей второй жизни. Сколько таких дней еще будет впереди? Мало или много? Во всяком случае, времени в запасе у меня теперь много. Намного больше, чем в бытность Леном Сабуровым. Если, конечно, мне хоть на этот раз суждено умереть нормальной смертью, а не быть отправленным на тот свет рукой какого-нибудь подонка.
Странное дело: если вдуматься, в этом тельце ростом метр с небольшим нет ни одной клетки меня бывшего. И мозг, в котором вертятся эти мысли, — не мой, а того несмышленыша, место которого под солнцем я занял. Так почему же я осознаю себя бывшим инвестигатором, перешагнувшим полувековой юбилей? Откуда берется память о моей прошлой жизни? Неужели, вопреки утверждениям ученых мужей, душа все же существует и является этаким архивным файлом личности?
Я тяжко вздыхаю и переворачиваюсь на другой бок.
В соседней комнате тихо. «Родители» давно уснули. Светящееся табло электронных часов на стене показывает половину второго ночи. Совсем не детское время. А сон ко мне все не идет…
Я включаю ночник и вновь оглядываю комнату, которая отныне принадлежит мне.
…Когда мать Саши — уже потом я узнал, что ее зовут Татьяной, — привела меня из детского сада, помогла раздеться и, подтолкнув в спину, сказала: «Ну, иди в свою комнату, а я пока соображу что-нибудь на ужин», — я словно приклеился к полу. Дело происходило в просторной прихожей, куда выходило несколько дверей, и я понятия не имел, какая из них ведет в детскую. «Ты чего, сынок? — испугалась Татьяна. — Неужели не соскучился по своим игрушкам?»
«Соскучился, — поспешно ответил я. И, лихорадочно соображая, как бы выпутаться из дурацкой ситуации, машинально брякнул: — А может, вам что-нибудь помочь?»
Тоже мне, джентльменствовать вздумал, по прежним шаблонам.
Даже при свете слабой лампочки, горевшей в прихожей, было видно, как женщина побледнела. Потом резко присела на корточки и пытливо уставилась мне в глаза.
«Сашут — с болью в голосе сказала она, — что с тобой сегодня? — (Я молча отвернулся, не в силах выдержать взгляд карих глаз, которые смотрели на меня в упор с такой искренней тревогой и любовью, что становилось не по себе.) — Вот и Виктория Анатольевна говорит, что с тобой творится что-то странное… „Эр“ стал вдруг выговаривать. Ты случайно не заболел? — Она потрогала своей мозолистой, шершавой рукой мой лоб. — Как ты себя чувствуешь?»
«Хорошо», — соврал я, хотя чувствовал я себя в тот момент действительно скверно. Как вор в чужой квартире, который вдруг слышит, как кто-то отпирает ключом входную дверь.
«А ты случайно головкой сегодня не ударялся? — продолжала допытываться „мама“. — Виктория Анатольевна сказала, что ты сегодня с Борей Савельевым подрался… Он тебя не бил по голове?»
Я молча помотал головой. Я опасался, что опять ляпну что-нибудь не в струю или выдам себя неверной интонацией.
Татьяна вдруг всхлипнула — чего я никак не ожидал от нее, такой не женственной, — и порывисто обняла меня.
«Господи, Сашут, — произнесла она дрогнувшим голосом. — Ты меня пугаешь… Давай завтра к врачу сходим?»
«Нет!!! — закричал я. — Не надо врача… мама!»
Вполне естественная реакция для ребенка. Все дети боятся людей в белых халатах, потому что они, изверги, рады причинить боль маленькому беззащитному существу, попавшему к ним в лапы.
Женщина вздохнула и, отстранив меня, выпрямилась.
«Ну ладно, — сказала она, толкая рукой самую ближнюю от прихожей дверь, — вот придет папа — и решим, что с тобой делать… А пока иди, поиграй немножко».
Значит, папа у меня имеется. Будем надеяться, что он окажется благоразумнее своей супруги, потому что идея стать объектом исследования для специалистов по детской амнезии мне совсем не нравится.
Я шагнул в комнату и аккуратно закрыл за собой дверь. Не хотелось, чтобы Татьяна стала свидетельницей очередных аномальных поступков своего «сынишки».
Комнатка была небольшой, и мне сразу бросилось в глаза, что в ней наличествовала всего одна детская кроватка. Следовательно, у меня нет ни сестренки, ни братишки. Уже легче. Хоть дома буду отдыхать от общения с малолетними.
Да-а-а… Уж на что я никогда не отличался педантичностью, но гражданин Саша Королев, видимо, испытывал прямо-таки врожденное отвращение к порядку. Игрушки разбросаны по всей комнате так. словно тут буйствовал небольшой смерч. Кровать, конечно же, не заправлена, а предметы детской одежды валяются в самых неожиданных местах. Татьяна тоже хороша: наверное, балует своего единственного и ненаглядного сыночка, не приучая к порядку. Что ж, задача-минимум ясна: надо привести этот бедлам в состояние, мало-мальски пригодное для обитания.
И я взялся за дело.
Когда спустя полчаса Татьяна заглянула ко мне в комнату, чтобы сообщить, что папа вернулся с работы, то лицо ее вытянулось от удивления. Наверное, никогда раньше ей не приходилось лицезреть своего Сашута таким примерным мальчиком, который сам, без угроз и задабривания, наводит почти казарменный порядок в своей комнате да еще и, вместо того чтобы упражняться в метании игрушек, сидит в уголке дивана с книжкой «Сказки Пушкина»…
Ужин и остаток вечера прошел под знаком совместного дознания Королевых-старших на предмет выяснения причин странной метаморфозы, приключившейся в одночасье с их пятилетним отпрыском. Сам отпрыск, однако, свет на эту загадку не проливал, с любительским следствием сотрудничать всячески отказывался, вследствие чего понес заслуженное наказание в виде лишения просмотра вечерней детской передачи (встревоженные «родители» сошлись во мнении, что в последнее время Саша смотрел слишком много телепередач, что могло негативно сказаться на его незрелой психике)…
Отец Саши оказался мужчиной не интеллигентным и не очень симпатичным. Быстро выяснилось, что работал он водителем-дальнорейсовиком, доставляя промышленные грузы в разные уголки Сообщества. За время общения с ним мне удалось установить, что зовут его Виктором, что любит он смотреть футбол, ездить по выходным с друзьями на рыбалку и пить крепкий чай по образцу чифира; что курит он всегда и везде, причем самые «дешевые и сердитые» сигареты; что из всех методов воспитания детей он предпочитает самый радикальный — в виде профилактической и карательной порки ремнем; что в отношениях с женой он стремится утвердить свою главенствующую роль с помощью повышенных тонов. Правда, Татьяна придерживалась принципа: «Ты мне слово, я тебе — десять; ты повышаешь тон — и я ору», поэтому разговоры между Мужем и женой велись на такой громкости, словно их Разделяло расстояние в сотни метров. Однако (вопреки моим предположениям, что общение в подобном стиле Непременно должно завершаться рукоприкладством и битьем посуды и мебели), достигнув своего пика, перебранка внезапно обрывалась, и спустя несколько секунд один из супругов как ни в чем не бывало спокойным голосом просил другого передать ему соль или перец.
Сама Татьяна работала крановщицей на бетонном заводе — вот почему от нее пахло сталью и машинным маслом.
Словом, это была обычная рабочая семья, и жила она так же, как жили во все времена низы общества — просто и незатейливо. В этом доме книги занимали лишь маленькую книжную полку. Учебники по автоделу, книги по шитью и кулинарии, стопочка детективных «покетов» с красотками и суперменами на обложках. Зато телевизоров (да-да, именно телевизоров, хотя три четверти населения уже перешли на имиджайзеры) здесь было аж четыре — по одному на каждую комнату, включая кухню. Телевизоры эксплуатировались в этой квартире нещадно, особенно кухонный. Шумовой эффект был потрясающим — в том смысле, что стены сотрясались, — но пока меня это устраивало с учетом потребности в информации…
Самым трудным было выведать, в каком городе проживает семья Королевых. Наверное, надо было прямо спросить «мать» или «отца», учитывая, что дети задают странные вопросы по сотне раз на день. Однако я решил не пробуждать ненужных подозрений у «родителей». Оставалось либо ждать, пока это не выяснится естественным путем, либо предпринять поиск данной информации по другим источникам.
Самым надежным источником могли бы стать какие-нибудь документы: квитанции, магазинные чеки, но лучше всего для этого подошел бы личный кард. Или хотя бы паспорт. Однако, обойдя все комнаты, я убедился, что нигде не видно плохо лежащих бумаг и удостоверений, а учинять обыск было чревато. Как известно, родители не любят, когда дети роются в их вещах, а тем более — в документах…
Вечер пролетел незаметно, и, наконец, меня отправили мыться и ложиться спать. И тут я был ввергнут в неимоверное смущение, потому что оказалось, что ко всему прочему Саша был мальчиком крайне несамостоятельным, который принимал душ с маминой помощью. А если учесть, что я воспринимал Татьяну как малознакомую женщину, то можете представить, как я себя чувствовал, когда стоял перед ней во весь рост нагишом, а она терла меня с ног до головы жесткой мочалкой. Правда, я пытался избежать этого позора, заявив, что и сам справлюсь с гигиеническими процедурами, но мой робкий бунт был властно подавлен и оставлен без внимания.
Больше всего я боялся, что непроизвольно выдам свое несоответствие физиологии ребенка. Чтобы не намочить, Татьяна сняла с себя лишнюю одежду, и оказалось, что, в отличие от лица, ее фигура вполне может сойти за торс какой-нибудь музейной Венеры. А поскольку я давненько не был так близок от полуобнаженных женщин, мое мужское начало могло дать о себе знать самым неподходящим образом.
К моему облегчению, то ли душа к подобным плотским порокам не имеет никакого отношения, то ли тело ребенка не реагировало на импульсы взрослого мозга, но, к счастью, никаких отклонений от нормы в моей внешности за время принятия водных процедур не произошло…
И вот теперь я лежу, тщетно пытаясь разглядеть во тьме комнаты ответ на вопрос: что же со мной случилось? И как выкарабкаться из тупика, в котором я оказался?
Но в голову лезут совсем другие мысли.
Подушка тут слишком мягкая, не люблю я такие. Голова постоянно проваливается в пух, и подушку то и Дело нужно взбивать, чтобы она оправдывала свое предназначение…
Спеть себе колыбельную, что ли? Пожалуй, вот эта песенка будет подходящей по содержанию:
Жил-был я — стоит ли об этом?
(В порт плыл флот).
Молод был и мил.
Жил-был я с выигрышным билетом.
Жил-был я… Помнится, что — жил.
А помнится-то плохо. Прошлое будто пеленой тумана скрыто. Пятьдесят лет. Всего пятьдесят… Или — целых пятьдесят?
И какой там, к чертям, выигрышный билет, если не везло мне в той жизни слишком часто?!.. Далеко за примером ходить не надо: счастливчики не отбывают на тот свет преждевременно. А уж что касается того, что я был кому-то мил, так это и вовсе клевета. Кому было хорошо оттого, что я отбыл эти пятьдесят лет на белом свете, как вшивый зэк в тюремной камере? Разве заплакал кто-нибудь, узнав о преждевременной гибели инвестигатора Сабурова? Стало ли кому-нибудь горько от мысли о том, что этот апологет одиночества уже никогда не увидит этот мир, а мир, соответственно, не увидит его?
Сомневаюсь. Особенно в отношении Шепотина. Может, кто-то из старых гвардейцев, с которыми я когда-то начинал работать в Инвестигации, и проронил, глядя на мою фотографию в траурной рамке, выставленную, по традиции, в вестибюле Конторы: «Жалко Лена — хороший мужик был». А остальные девяносто девять процентов?
Примут к сведению, не более того. И не потому, что слуги Ее Высочества Истины — черствые и циничные типы. Ты и сам, бывало, изображал на лице фальшивое сожаление, узнав о кончине кого-нибудь из коллег, так что ж теперь требовать от других чистосердечной скорби по тебе самому?
Так сложилось, что все мы — прагматики до мозга костей. Замшелые рационалисты, ставящие превыше всего интересы дела. На протяжении многих лет работы в Конторе мы старательно убивали в себе душу, считая, что это нематериальное естество наше мешает работать. «У инвестигатора всегда должна быть трезвая голова, — поучал меня один из предшественников Шепотина, когда я проходил первый инструктаж. — Забудь о том, что у тебя есть сердце, парень. Кстати, ты никогда не задумывался, почему инфаркты случаются чаше у мужиков, чем у женщин? Причина — в том, что мы не умеем быть эгоистами, как прекрасный пол. Кажется, что они переживают больше нашего, да? А ведь переживают они, как правило, лишь за самих себя да за своих детей. Нам же обязательно надо радеть за все человечество. Естественно, никакое сердце не может вынести этой тяжести. Поэтому до преклонных лет у нас доживают лишь пофигисты и сволочи, а правильные парни, каким ты хочешь быть, не дотягивают даже до пенсии…»
Этот мой первый шеф, как обычно бывает, проповедовал то, чего сам не исповедовал, и умер в пятьдесят семь — и именно от инфаркта. Хотя перевоспитать меня подобными нотациями уже тогда было невозможно, но временами я убеждался, что, по большому счету, в этих словах крылась нехитрая житейская мудрость.
Не надо тешить себя надеждой, что мир без тебя осиротеет. Он даже слезу по тебе не пустит. И не потому, что тебя окружают одни сволочи и подонки. Просто живым нужны живые. И не сами по себе, а в виде их полезных дел, открытий, теорий…
Вот ты вернулся с того света, но, думаешь, кого-то это обрадует? Кому ты пригодишься в теле пятилетнего карапуза? Не считая, конечно, разных экспериментаторов и исследователей — о, им-то ты будешь нужен позарез! В качестве морской свинки…
Так что — значит, плюнем на прошлое и будем играть второй дубль, не оглядываясь назад? Забудем о Владлене Сабурове и сыграем роль кандидата в гении?
Конечно, заманчивая перспектива. С теми знаниями, что накопились за пятьдесят лет в башке, можно многое натворить в жизни номер два. Например, если посвятить себя науке, то, глядишь, и до нобелевского лауреата докатишься.
Но сначала требуется преодолеть два препятствия, которые вырисовываются на предстоящем жизненном пути. Прежде всего ты должен напрячь свои актерские способности и старательно косить под обычного пятилетнего мальчика. Будет подозрительно, если Саша Ковалев в одночасье поумнеет до уровня сотрудника солидного научного учреждения. Чудо надо дозировать, чтобы в него поверили. Это главный принцип всех чудотворцев.
Да, это будет противно: сюсюкать с родителями, тратить время на глупости вроде игр и бесцельной беготни со сверстниками, есть манную размазню и установить для себя вето на некоторые вещи: например, на бутылку пива в жаркий летний день. Или на спасительную затяжку сигаретой в моменты стресса…
В общем, придется вжиться в образ, как говорят актеры. Не забывать ни на секунду о том, какой ты еще маленький.
Но есть и еще кое-что гораздо труднее. Надо будет делать вид, что ты искренне любишь своих родителей: и воспитателя подрастающего поколения с помощью ремня, и грубоватую крановщицу. Людей простых, не очень-то приятных и абсолютно незнакомых.
Их надо будет любить лишь за то, что они любят тебя. Вернее, того, кого они видят в твоем облике. Их сыночка. Единственную радость и единственную надежду.
И ты будешь притворяться. Ты будешь обнимать их и лезть ласкаться к ним, как кутенок. Ты будешь покорно прощать им несправедливость и жестокость. Ты должен слушаться их, даже если они будут пороть откровенную чушь.
Сможешь ли ты пройти через это, не выдав свою тайну?
Тело уже горит от частых переворачиваний с боку на бок.
Я встаю и шлепаю босыми ногами к большому настенному зеркалу.
Сегодня, когда мы вернулись в детский сад с прогулки из парка, я тоже первым делом бросился к зеркалу, чтобы увидеть себя. Ощущение было странным. Словно не отражение было передо мной, а реальный незнакомый малыш с растрепанными кудряшками, тонкой шеей и выпирающими даже сквозь ткань футболки ключицами…
Вот и сейчас, пока я всматриваюсь в смутный детский силуэт в зеркале, до меня доходит одна простая и страшная вещь.
Этот мальчик уже не существует. Его не стало в тот самый момент, когда в его теле ожил я, отобрав у него возможность прожить жизнь по-своему.
Он мог бы стать великим ученым или рядовым шофером — как его отец. Он мог стать артистом или футбольным фанатом. Он мог стать стражем закона или бандитом-рецидивистом.
Мог…
Теперь уже — не сможет.
Его нет, и вряд ли он когда-нибудь вернется в это тело.
Наверняка и реинкарнация ему недоступна: веды он перестал существовать не так, как все, и смерть его была не физической. Погибло его сознание, его маленькая, еще не обретшая четкого контура душа…
Я возвращаюсь в постель и кутаюсь в одеяло, хотя в комнате душновато. Меня бьет крупная дрожь, как будто из зеркала повеяло могильным холодом.
Имею ли я право жить за этого маленького мальчика? Кто я такой, чтобы бессовестно пользоваться его телом? Да будь я хоть трижды гением или спасителем человечества, все равно это слишком тяжкая ноша — жить, зная, что ты в неоплатном долгу у ребенка, погибшего в результате твоего второго рождения…
И живу я на земле доброй за себя и за того парня… И вновь ворочаюсь, и душу мою переполняет боль и тоска, потому что ясно мне: какой вариант ни выберу — ничего уже не изменить…
В какой-то момент, устав терзать мозг бесплодными размышлениями, я вырубаюсь и, как мне кажется, тут же просыпаюсь. Однако в мгновенном забытье, больше похожем на горячку бреда, чем на крепкий сон, ко мне приходит озарение, и я поражаюсь, каким идиотом был сегодня…
Думал о чем угодно — только не о том, какое отношение к моей реинкарнации имеют те двое, которые обнаружились рядом со мной в парке! А ведь они действовали вполне целенаправленно, в этом не может быть сомнений. Они были ничуть не удивлены тем, что я назвался инвестигатором. И у них была какая-то штука, похожая на фонарь, с помощью которой они ввели меня на непродолжительное время в подобие гипнотического транса. Не исключено, что таким образом они и вызвали из глубин подсознания Саши Королева мою дремавшую до поры до времени личность. И причем тайно, явно не желая, чтобы кто-нибудь застукал их рядом со мной. Когда меня стала звать Виктория, они быстренько собрали свое барахлишко и смылись.
Вывод напрашивается сам собой. Реинкарнация, которая произошла со мной, не была спонтанной. Она была искусственно инициирована этой парочкой.
Но зачем? Если вспомнить, что те типы настойчиво интересовались моей фамилией, а потом пытались сверить ее с какими-то списками, то можно предположить, что они искали кого-то. И были весьма разочарованы, когда убедились, что я — не тот, кто им нужен…
Кто же они? И каким образом им удалось инициировать в пятилетнем мальчике мою заблудшую во мраке небытия душу? На медиков они не похожи — да и какие медики занимаются тем, что пересаживают души мертвецов в тела детей? Они представились сотрудниками ОБЕЗа, и документ, который мне предъявили, был в полном порядке. Но где гарантия, что это были действительно представители спецслужбы? И зачем ОБЕЗу действовать, как гангстерам, подпольно? Может, это действительно были гангстеры, каким-то образом заполучившие в свои руки изобретение, позволяющее оживлять души мертвецов?
Ну да, конечно!.. Для полного комплекта остается приплести сюда вездесущих инопланетян и успокоиться, потому что инопланетяне есть инопланетяне, цели их присутствия на нашей планете нам неведомы, а бороться с ними бессмысленно ввиду того, что у нас с ними разные весовые категории…
Но кто бы они ни были, все равно непонятно, почему бросили меня на произвол судьбы. Даже если реинкарнация за время моего отсутствия в этом мире стала обыденной практикой, разве так поступают с воскрешенными личностями истинные гуманисты? Будто бросили в воду не умеющего плавать: барахтайся сам, мол. выплывешь — молодец, а не выплывешь — значит, такова воля господа…
Нет, что-то здесь нечисто.
И самый лучший способ узнать правду — сообщить об этих подлецах в соответствующие органы. По велению долга добропорядочного гражданина, так сказать…
Действовать надо, Лен, а не медитировать на морально-нравственные темы. Под лежачий камень вода не течет, как гласит народная мудрость. Ох уж эти пресловутые «мудрости»! Ну на хрена, спрашивается, камню нужна эта вода? Тем более что другой народный постулат предупреждает: лежачего не бьют. Ну, хватит искать отговорки. Вставай, лежебока. Тем более что встать придется — хотя бы для того, чтобы посетить туалет.
Осторожно выхожу в темный коридор. Дверь в колонату «родителей» плотно прикрыта, но я все равно стараюсь двигаться бесшумно. Хорошо, что еще вечером я постарался запомнить расположение всех вещей в квартире, иначе столкновений с предметами сейчас было бы не избежать, а включать свет нельзя.
Коммуникатор у Королевых располагается в углу прихожей. Как и телевизоры, это старенький аппарат, подключающийся к линии связи с помощью провода, слишком короткого, чтобы коммуникатор можно было перенести в мою комнату.
Сердце мое бьется так, словно я вприпрыжку поднялся на вершину Эльбруса.
Знать бы, что меня ожидает впереди!.. А если за прошедшие пять лет мир стал совсем другим? Хотя, если судить по телепередачам, особых изменений не произошло, но кто знает?..
Подношу к уху холодную пластмассовую трубку. Ну, и что теперь? Кого осчастливить сообщением о моем воскрешении?
Первым в списке людей, достойных доверия, идет Слегин. Естественно, будем звонить ему на личный коммуникатор.
При первом же нажатии на кнопки я покрываюсь крупными каплями пота: оказывается, клавиши аппарата издают предательское пикание. Косясь на дверь «родительской» спальни, торопливо заканчиваю набор девятизначного номера и вдавливаю трубку в ухо, словно пытаясь приглушить длинные гудки вызова. Ну же, ну, давай быстрее!..
Однако вместо знакомого, чуть хрипловатого голоса я слышу совсем другой — женский, равнодушно-вежливый, и не живой, а явно смодулированный автоматом-ответчиком: «Абонент, номер которого вы набрали, в настоящее время недоступен».
С каких это пор Булат стал отключать свой коммуникатор? Он же по должности обязан быть всегда доступен — если не подчиненным, то хотя бы руководству…
Ладно. Попробуем другие номера… Для начала надо выяснить, где он сейчас: дома или на службе. Проще всего позвонить оперативному дежурному по Раскрутке…
Выуживаю из глубин памяти номер интервильской штаб-квартиры. На цифры у меня память почему-то всегда была лучше, чем на имена и фамилии.
Голос в трубке возникает после первого же гудка:
— Оперативный дежурный особого подразделения Общественной Безопасности Николай Юданов, слушаю вас…
— Как я могу связаться с господином Слегиным? — спрашиваю, прижав к губам микрофон. — У меня к нему очень важное и срочное дело…
Долгое молчание. Потом дежурный осведомляется:
— Мальчик, ты хоть знаешь, куда звонишь?
О господи!.. Начинается… Но, как говорится, взялся за гуж — не говори, что не дюж.
— Я звоню в Раскрутку, дяденька, — не удерживаюсь от иронии я. — И мне срочно нужен ваш начальник, которого зовут Булат… э-э… — (Тут я обнаруживаю, что не помню отчества Слегина — как-то в ходе нашего общения обходился без него.) — …в общем, Слегин… Скажите только, где его можно найти — и все!..
В принципе, дежурный должен был пуститься расспрашивать не в меру любознательного мальчугана, откуда ему известны имя и фамилия руководителя Раскрутки (ни в одном справочнике эти данные никогда не фигурировали), а потом осведомиться, что у меня за важное дело среди ночи.
Однако Юданов не оправдывает моих ожиданий. Смущенно кашлянув, он произносит изменившимся голосом:
— Дело в том, малыш, что начальником Раскрутки сейчас является другой человек. А Слегин, про которого ты спрашиваешь… он погиб, мальчик.
От неожиданности я лишаюсь дара речи. Машинально интересуюсь:
— Давно это случилось?
— Примерно пять лет назад. А зачем…
Я не дослушиваю дежурного. Нажав клавишу отбоя, застываю с трубкой в руке, уставившись на светящееся табло коммуникатора.
Значит, взрыв был таким мощным, что погибли все: и я, и Дюпон, и те «раскрутчики», которые штурмовали с воздуха плавучую базу главаря «Спирали». И Слегин тоже погиб, унеся с собой на тот свет информацию, которой обладал он один…
Значит, обращаться в ОБЕЗ нет смысла. Только Слегин мог бы поверить, что я — это я, а не пятилетний любитель розыгрышей, откуда-то узнавший про «Спираль», Слепых Снайперов и прочих персонажей давнего дела.
У меня есть единственный выход. Не очень приятный, но что поделаешь? Ради восстановления справедливости придется забыть о своих личных симпатиях и антипатиях.
И я решительно набираю другой номер, который запечатлен в моей памяти не хуже таблицы умножения.
На этот раз ждать приходится долго — видимо, человек, которому я звоню, дрых мертвецким сном и вдобавок спросонья туго соображал, что за трезвон его вернул к гнусной реальности.
Наконец в трубке слышится недовольный голос:
— Алло? Говорите же, я слушаю!
Осознав, что уже почти минуту я не дышу, я с облегчением выдыхаю воздух из легких. Голос мне знаком, и, как бы там ни было, его обладатель может помочь мне.
— Здравствуйте, Игорь Всеволодович, — бормочу скороговоркой я. — Ради бога, извините, что разбудил вас среди ночи, но, поверьте, мне срочно нужна ваша помощь!..
Шепотин пытается что-то сказать или спросить, но я перебиваю его:
— Вы, конечно же, можете мне не поверить и наверняка меня не узнаете, но я хочу вам сообщить сногсшибательную новость…
На секунду умолкаю. Мне показалось, что где-то в квартире скрипнула дверь. Но вокруг по-прежнему тихо, и я продолжаю:
— Это Лен Сабуров… Помните такого?
— Сабуров? — переспрашивает Шепотин и надолго замолкает.
Наконец я слышу:
— Вообще-то, я не имею обыкновения разговаривать с дезертирами, тем более — среди ночи. Но, полагаю, у вас случилось нечто серьезное, раз вы вспомнили обо мне после стольких лет молчания…
— Правильно полагаете, Игорь Всеволодович. Серьезнее не бывает. Сплошной форсмажор. И только вы можете мне помочь..
— Что это у вас с голосом? — перебивает меня он. — Простуда? Или искажения на линии?
— Нет-нет, связь здесь ни при чем. Послушайте, Игорь Всеволодович, наверняка то, что я сейчас скажу, покажется вам глупой шуткой или бредом сумасшедшего, но я хотел бы, чтобы вы выслушали меня…
Он лишь скептически хмыкает, и я торопливо продолжаю:
— Дело в том, что пять лет назад я погиб. Не буду вдаваться в подробности, как и где это произошло, сейчас не в этом дело. А теперь я вернулся, Игорь Всеволодович. Произошла реинкарнация, и теперь я живу в теле пятилетнего мальчика Саши Королева. Кстати, звоню я вам из квартиры его родителей. Город, по-моему, называется Дейск. Улица Озерная, дом пять, квартира сорок семь…
Зная своего шефа, я готов поклясться, что мне придется выдержать долгий допрос с пристрастием и привести массу доказательств в пользу того чуда, которое со мной произошло. Однако Шепотин проявляет невозмутимость, достойную настоящего инвестигатора.
Ничуть не удивившись моему заявлению, он задает всего один вопрос:
— И вы можете это доказать?
— Спрашивайте что угодно, — предлагаю я. — Но учтите, что я не могу долго говорить…
К счастью, мой бывший начальник еще не утратил навыка мгновенно врубаться в любую ситуацию, даже если его подняли с постели посреди ночи.
— Всего два вопроса. Кто у нас вел «дело вундеркиндов» и что такое «инфодрог»?
Ответы слетают с моего языка с той же быстротой, с какой мощный компьютер выдает любознательному пользователю информацию, хранящуюся в его базе данных.
— Примо: инвестигатор Бойдин Константин Андреевич, он же — Костя-Референт, — бодро рапортую я. — Секундо: понятие «инфодрог» вошло в обиход Инвестигации после мапряльских событий и обозначает оно все возрастающую потребность гомо сапиенс в информации. В переводе на нормальный русский язык это — «информация-наркотик». — Не удерживаюсь от шпильки в адрес собеседника: — Могли бы придумать что-нибудь потруднее, Игорь Всеволодович… К примеру, я постоянно забываю номер вашего кабинета: не то двадцать — сорок пять, не то двадцать — пятьдесят четыре. В любом случае находится он на двадцатом этаже Конторы… [Во-первых (лат.). Во-вторых (лат.). ]
— Ну-ну, — ворчит Шепотин. — Не юродствуйте, пожалуйста, Владлен Алексеевич. Я уже понял, что это действительно вы… В общем, так. Родители у этого Саши имеются?
Полный комплект. Между прочим, обычная среднестатистическая семья…
— Они знают, что вы?..
— Ну что вы, Игорь Всеволодович! Я же — старый шпион…
— Это хорошо. Меньше проблем будет… Ладно. Какие у вас планы на ближайшее время?
— А какие у меня могут быть планы? — усмехаюсь я. — Овсянка на завтрак, возня с игрушками и посещение детского сада. Родители-то мои работают, а оставить дома меня одного они не пожелают…
— Хорошо, мы подумаем, как вас эвакуировать… Но от вас тоже кое-что требуется, Владлен Алексеевич. Никому ни слова о том, что с вами произошло. И не вздумайте качать права перед взрослыми! Это усложнит нашу задачу. Надеюсь, вы еще не забыли основной принцип нашей работы?
— Конечно, нет! «Сенсации нам не нужны»…
— Вот именно.
— А у меня к вам тоже есть просьба, Игорь Всеволодович, — неожиданно для себя говорю я.
— Слушаю вас, — откликается он.
Я задумываюсь, пытаясь получше сформулировать свои пожелания.
Как ему объяснить, что я не хочу быть подопытным кроликом? Тем более — для своих бывших коллег… А он, наверное, уже прикидывает, кого бы послать за мной, кто будет ответственным за психологическую «обработку объекта» и так далее.
— Не поручайте это дело никому из наших, — говорю я. — Приезжайте за мной сами, Игорь Всеволодович, хорошо?
Однако ответ Шепотина услышать мне не суждено. В прихожей вдруг вспыхивает, ослепив меня, яркий свет, и я невольно зажмуриваюсь.
Одновременно звучит сердитый женский голос:
— Сашут! Что ты тут делаешь? Ты зачем с коммуникатором балуешься? И почему ты до сих пор не спишь?
Разлепив веки, вижу перед собой заспанную Татьяну в одной ночной рубашке, босиком, с разлохмаченной головой.
Не дожидаясь от меня ответа, она решительно вырывает из моих рук трубку и швыряет ее на рычаг. Потом гневно шипит:
— Ну, завтра ты у меня получишь, негодный мальчишка! А сейчас — марш в кровать!
Я плетусь в свою комнату, не говоря ни слова. А в спину мне летят обидные своим несоответствием моему действительному статусу фразы:
— Ишь, чего удумал, безобразник ты этакий! Скажи еще спасибо, что отец тебя не застукал у коммуникатора — он бы тебе всю задницу ремнем исполосовал!.. Мне что — к кровати тебя на ночь веревками привязывать? Завтра привяжу, не сомневайся!..
Мелькает мысль дать вздорной бабе достойный отпор, но я вовремя сдерживаюсь.
Когда, как камень, мелочный упрек
тебе в лицо несправедливо брошен,
не опустись до сдачи тем же грошем
обидчику; поверь: настанет срок,
и тот, кто был безжалостен и строг,
отравлен будет злобы тяжкой ношей!..
Молча добираюсь до кровати и ложусь, укрывшись с головой.
Татьяна умолкает, присаживается на краешек моего ложа и совсем другим тоном спрашивает:
— Сашут, ну что с тобой, сыночек? Кому ты собирался звонить? С кем хотел поговорить?
Я стоически храню молчание, и тогда она всхлипывает:
— Горюшко мое луковое, если б ты знал, как ты меня пугаешь своими выходками!.. Неужели тебе меня не жалко, а? Я же тебя с таким трудом выпросила у господа бога! Часами в церкви перед иконами на коленях стояла, поклоны била, чтоб господь послал мне дитятко! Я ж тебя так ждала, глупыш мой маленький, а ты…
Она продолжает говорить бессвязно и горячо, и, отвернувшись, я крепко закусываю палец, потому что каждое ее слово, как раскаленная игла, впивается в мое сердце.
…Она очень хотела ребенка, но судьба запретила ей эту радость. Врачи сказали, что беременность теоретически возможна, но потребуется сложнейшая операция. Татьяна согласилась не раздумывая. Операция прошла успешно, но через некоторое время возникли непредвиденные осложнения. И опять — больничная койка, долгое сражение с невыносимыми болями и страшными мыслями о том, что ничего из ее затеи не выйдет. Виктор уговаривал: «Не надо нам, Танюш, никакого ребенка, ты лучше себя пожалей…» Но она себя не жалела. Собрав в кулак всю свою волю, выкарабкалась из пропасти, куда ее спихивала старуха с косой. Более того — восстановила здоровье так, что все вокруг ахали…
Роды были трудными. Врачам пришлось помучиться, чтобы спасти хотя бы новорожденного. О жизни матери речь уже не шла — все считали ее покойницей. Но и на этот раз Татьяна одержала верх над смертью. Не потому, что была такая здоровая. Ее вытащило из комы сознание того, что ребенку обязательно нужна мать…
Когда Саше исполнилось полтора годика, очередные анализы показали: внешне здоровый и нормальный ребенок на самом деле тяжко болен. Спасти его может только срочное переливание крови. Всей, до последней капли… И основным донором стала опять Татьяна: группы крови у нее и у мальчика совпадали. Врачи предлагали воспользоваться имевшимися запасами кровезаменителя, но Татьяна настояла, чтобы мальчику досталась именно ее кровь. Так что она с полным правом могла его называть: «Кровиночка моя…»
— Ты уже спишь, сынок? — спрашивает Татьяна, прерывая свое повествование, явно не рассчитанное на понимание ее «кровиночки».
Я не отвечаю ей. Боюсь, что дрожащий голос выдаст меня. Ребенок не может воспринимать близко к сердцу рассказы взрослых о жизненных невзгодах. И не потому, что дети изначально черствы и жестоки по своей натуре. Просто они живут одним настоящим, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Этакие прелестные мыслящие одуванчики…
— Ну, спи, роднуля, — вздыхает Татьяна.
Наклоняется, чтобы чмокнуть меня в щеку, и мою макушку щекочет прядь ее душистых волос. Потом она заботливо подтыкает под мои бока одеяло.
Черт возьми, приятно, когда за тобой так ухаживают. Сразу становится так уютно, что тянет в сон… Если бы еще не эта навязчивая мысль, которая гонит прочь дремоту!
Не опрометчиво ли я поступил, позвонив Шепотину?
Назад: Глава 2. АДАПТАЦИЯ
Дальше: Глава 4. ПОХИЩЕНИЕ