— Значит, вы решили уничтожить ни много ни мало, а все человечество? — спрашиваю я. — Так что ж вы тогда размениваетесь по мелочам? К чему все эти взрывы бомб, отравления газом в масштабах отдельного населенного пункта, снайперская стрельба по прохожим с крыш небоскребов? Не проще ли было бы взять и шарахнуть по Земле десятком ядерных ракет?

Дюпон с загадочным видом усмехается.

— Это не так просто, как вы думаете, сударь, — сообщает он. — Только в боевиках маньяки-безумцы одним движением руки устраивают Апокалипсис. А на практике реализовать эту задачу гораздо труднее, чем может показаться… Ракеты, например, были бы неэффективны по той причине, что подготовка к их запуску потребовала бы огромного количества специально обученного персонала и соответствующей техники, а чем больше людей задействовано в той или иной операции, тем больше вероятность преждевременной утечки информации… Поэтому приходится прибегать к другим способам и методам. Самый реальный способ уничтожить человечество — это заставить его самоуничтожиться. Именно этот способ применяли во все времена различные исторические личности. Взять хотя бы Карибский кризис. Наверняка за спиной Хрущева и Кеннеди стояли такие же, как я, представители Иного Мира, стремившиеся столкнуть две мировые державы в испепеляющем ядерном конфликте… Жаль, что тогда у них ничего не вышло. Потом, если помните, были Индия и Пакистан с их локальной ядерной войной — и кто-то, разжигавший эту локальную войну, наверняка прилагал все усилия, чтобы она переросла в мировую… Да, предшественников у меня было много. Но им не хватало того, что теперь есть у меня. — Он сжимает кулак и принимается поочередно загибать пальцы, ведя отсчет. — Во-первых, финансовых — а, следовательно, и материально-технических — средств. Во-вторых, наличия достаточно большого количества сторонников. И, в-третьих…

— Системного подхода, — подсказываю я.

— Вот именно. Любая задача требует прежде всего учета многих факторов, выделения среди них главных и второстепенных. И без анализа взаимодействия систем тут не обойтись…

— Значит, вам все-таки удалось решить эту задачу?

Осекшись на полуслове, он вперивает в меня немигающий взгляд.

— Разумеется, удалось.

— Так что же вы медлите?

— А куда спешить? — ухмыляется Дюпон. — Плюс-минус пять или десять лет ничего не решают… Особенность моего плана заключается в том, что его реализация займет достаточно долгое время. Конечно, человечество ничего не сможет противопоставить этому, но для стопроцентной надежности желательно, чтобы у него не осталось вообще никаких шансов на спасение. Шансов в виде ваших коллег по способности возвращать к жизни мертвецов… Да, в принципе, я не исключаю того, что в конечном счете на Земле выживут отдельные горстки людей. Но пройдет немало времени, прежде чем они сумеют размножиться вновь до критического количества. А вот с помощью таких, как вы, процесс может быть ускорен в тысячи раз… Помните, жил некогда в России такой псевдомыслитель по фамилии Федоров? Он наверняка знал о том, что Воскресители существуют. Потому-то и выдвинул свою безумную идею воскрешения всех людей, когда-либо живших на Земле… Кто-то из наших предшественников наверняка принял меры, чтобы вовремя заткнуть глотку этому душегубу. Впрочем, тогда его идеи казались людям бредом. А сейчас, если бы Воскресители легализовались и объединились, чтобы реализовать план Федорова на практике, это было бы вполне реальным… Во всяком случае, боюсь, что мой мир сильно пострадал бы в результате такой вакханалии…

Вот дьявол!.. Долго еще этот параноик будет ходить вокруг да около того, что меня интересует? Эх, жаль, что не я, а он сейчас хозяин положения! Будь он в подвале ОБЕЗа, где имеются специальные помещения для Допроса, он бы у нас со Слегиным заговорил как миленький!.. Даже если бы для этого пришлось вскрыть его череп и подключить к мозгу рецепторы электронных сканеров!.. Клянусь, я бы собственноручно сделал это — и пусть меня потом распнут на позорном столбе защитники прав человека! Бывают такие ситуации, когда наши представления о том, что можно и чего нельзя, не годятся.

Хотя странное дело: осознавая необходимость разузнать от этого подонка суть того, что он замыслил, я одновременно испытывал жгучее любопытство по поводу его рассказов о мире, куда, по словам Дюпона, переселялись души умерших. Вот уж поистине инвестигатор — не профессия, а диагноз!..

Именно этим любопытством и был продиктован мой следующий вопрос:

— Скажите, Артур, чем же так хорош мир, ради которого вы готовы покончить с человечеством? Там что — царит тот самый рай, о котором говорилось в библейских легендах? И каким образом все, кто туда попадает, превращаются в ангелов, даже если в земной жизни они были законченными негодяями? И в каком виде люди существуют там1 Как некие бестелесные абстракции? Но тогда какие у них могут быть цели и смысл существования?

Дюпон неожиданно хохочет.

Что ж, подождем, когда его припадок пройдет сам собой. Самый лучший способ обращения с психами — дождаться, когда они сами успокоятся.

— Подумать только! — наконец изрекает главарь Спирали, утирая выступившие от смеха слезы. — И вы туда же, многоуважаемый!.. Ну почему, когда речь заходит о так называемом «том свете», у людей возникают такие жалкие представления? Почему вы пытаетесь обязательно найти для потустороннего бытия аналоги из этого мира? Ангелы, райский сад, белокурые гурии, призрачные бесплотные существа… Как же убога ваша фантазия, смертные!

— Ну хорошо, вот и просветите меня, — прошу кротко я. — Если сможете…

Но он отрицательно качает головой: — А зачем? Вряд ли то, что я вам расскажу, вызовет вас слепую веру в то, что так оно и есть… К сожалению, люди по своей натуре — скептики. Пока сами не пощупают и не попробуют на зуб, они не поверят. «Не верь глазам своим»… «Чувства обманчивы»… «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» — вот ваш принцип. Пусть же так и будет. У вас еще все впереди, Сабуров…

— По-вашему, выходит, что любой, кому посчастливилось заглянуть на тот свет, должен навсегда стать его ярым приверженцем. Однако мне известна масса примеров, когда воскрешенные просто-напросто ничего не помнят, как после крутой попойки… Как вы это объясняете? — Очень просто, — с готовностью отзывается Дюпон. — Одно из положений системологии касается адаптации системы как процесса ее взаимодействия с иными системами. В этом процессе неизбежны отклонения в ту или иную сторону, пока система не достигает оптимального уровня развития. Иными словами, это можно выразить и с помощью известного постулата: «не бывает правил без исключений».

— Какие же исключения? — возражаю я. — Статистика показывает, что среди «возвращенцев» как раз таки больше тех, кто ничего не помнит, чем таких, как вы и ваши боевики. В свое время доктор Моуди явно передергивал карты, утверждая обратное…

— Статистика ваша — дерьмо, сударь, — отмахивается Дюпон. — Дело в том, что она учитывает лишь общеизвестные случаи воскрешения. А сколько было таких, о которых никто никогда не узнал? Не все же «возвращенцы», если пользоваться вашей терминологией, оказывались наивными идиотами, чтобы пытаться убедить оголтелых скептиков!..

В ответ на это можно только пожать плечами. Что я и делаю. Потом оглядываюсь, но в поле зрения ничего интересного не наблюдается. Унылая водная гладь на все четыре стороны. Ни кораблей, ни даже паршивого островка для разнообразия. За время пребывания на корабле у меня все больше складывается впечатление, что мы находимся на какой-то другой планете, целиком покрытой водой.

Теперь понятно, почему спецслужбам ОБЕЗа не удавалось напасть на след главы «Спирали». Просто он постоянно перемещался по Мировому океану. Причем не на яхте, которая сразу привлекла бы к себе внимание, а на судне, замаскированном под сухогруз. А трюмы наверняка забиты не досками или зерном, а всякими смертоносными штучками.

Команды на судне немного — или людям просто-напросто запрещено показываться мне на глаза.

Тем не менее сегодня наша беседа с Дюпоном проходит в более непринужденной обстановке, чем в первый день. Мы сидим на кормовой палубе, где под плотным чехлом скрывается личный аэр мультимиллиардера. С неба светит яркое солнце, из чего следует, что океан, воды которого мы бесцельно утюжим, по крайней мере, — не Северный Ледовитый. И еще с уверенностью можно сказать, что мы находимся в северном полушарии. На ночь меня запирали в каюте с наглухо задраенным снаружи иллюминатором, так что определить свое местонахождение хотя бы по звездам было невозможно. Да и что толку, если б я даже знал точные координаты корабля? Телепат из меня никудышный, а бросать бутылку с запиской за борт, даже если бы у меня была такая возможность, принято только в приключенческих романах.

Остается, конечно, слабая надежда на то, что, рано или поздно, Дюпон и вся его компания настолько расслабятся, что дадут мне шанс завладеть оружием и перестрелять их всех к чертовой матери. Или хотя бы получить доступ к средствам связи, чтобы передать в эфир открытым текстом сообщение для Слегина…

Но пока что мои похитители расслабляться не собираются. Как и в первый день, ноги и руки мои надежно скованы наручниками, позволяющими делать лишь самые минимальные движения. А кроме того, у меня — постоянная персональная охрана в лице по-военному дисциплинированных молодых людей, вооруженных короткоствольными пистолетами-пулеметами.

Вот и сейчас метрах в пяти от нашего столика по палубе прогуливается вооруженный Снайпер, не сводя с меня глаз.

Его лицо мне смутно знакомо, но я никак не мог вспомнить, где и когда встречал его.

Лишь сейчас, когда наши взгляды вновь встречаются, я вздрагиваю, узнав этого парня.

Это было еще в Инске, где мы работали год назад со Слегиным. Именно там я обрел свой проклятый Дар. И именно там я в первый (и думая, что в последний) раз вернул к жизни продавца, погибшего от рук грабителей во время налета на его магазинчик. Кажется, его звали не то Виктор, не то Виталий…

Я пожалел тогда не его самого, а его беременную жену и малолетнюю дочку, которые совершенно некстати появились в магазинчике.

А теперь он сторожит меня, держа палец на спусковом крючке, и по лицу его видно, что он, не задумываясь, нажмет на курок, если в том возникнет необходимость.

Что же могло произойти всего за год? Каким образом судьба привела его на службу к безумцу, планирующему погубить все живое на Земле? И что сталось с его женой и дочерью, раз они не смогли удержать его от вступления в банду «воскрешенных»?

Или Дюпон все-таки говорил мне правду? Неужели действительно все обстоит именно так, как он мне поведал? Конечно, даже в этом случае я не собираюсь оправдывать те преступления, которые он и его подручные совершили и собираются совершить. Я могу только понять те мотивы, которыми они руководствовались.

Но в данном случае понять — не значит простить, хотя известное изречение утверждает обратное.

Предположим, что наш мир — действительно лишь придаток другого, более совершенного мира. Причем сыгравший свою историческую роль и теперь превратившийся в тормоз для дальнейшего развития цивилизации по экспоненциальной кривой. Наверное, с точки зрения тех, кто оказался в Ином Мире, единственным решением остается уничтожение нас, жалких смертных. Ан масс.

Но что делать всем нам — и тем, кто не ведает, что является камнем на шее для более совершенных существ, и тем, кто, подобно мне, осведомлен об этом? Покорно согласиться с приговором и, не сопротивляясь, дать палачам казнить всех нас до единого? Попытаться вступить в переговоры с теми, кто вынес нам страшный приговор, и с теми, кто взял на себя миссию по приведению его в исполнение? Устроить этакий торг по принципу: а давайте мы пообещаем вам, что не будем больше рожать детей, лечить больных и отказываться от самоубийственных факторов типа войн, наркотиков и загрязнения окружающей среды, а вы взамен оставите нас в покое? Глядишь, через несколько столетий проблема решится сама собой, потому что мы к тому времени успешно выродимся сами…

— Помните, как вы упрекали меня в человеконенавистничестве? — нарушает молчание Дюпон, словно читая мои мысли. — Конечно, у вас были на то все основания, потому что тогда вы еще не проникли в суть проблемы… Но поверьте, я — да и большинство моих ребят тоже — далек от того, чтобы ненавидеть людей. Мы ведь не дикари какие-нибудь, а цивилизованные, воспитанные люди… Просто обстоятельства складываются так, что приходится выбирать, кто будет жить: мы или вы. Вы же не испытываете ненависти к силам природы, хотя ежегодно в мире от тайфунов, наводнений и землетрясений гибнут тысячи людей, верно? Так за что же вы так ненавидите нас, сударь? Ведь мы — всего лишь функции, посредством которых система мироздания корректирует самое себя, добиваясь оптимальной адаптации к окружающей среде. И, кстати говоря, всякая функция — бессмертна…

Я откидываюсь на спинку белоснежного кресла.

— Ах, функции? — переспрашиваю я. — То есть как бы стихийные бедствия, да?.. Вы забываете, Артур, что, в отличие от цунами и лесных пожаров, вы наделены способностью мыслить и принимать решения. А также сопереживать и жалеть… Даже некоторые животные способны проявлять терпимость к слабым сородичам. А вы скатились на самый низший уровень, где царствует первобытный принцип: убивай, или убьют тебя! И все ваши умные рассуждения о системах и адаптации служат лишь в качестве снотворного для совести!.. Я не знаю, какие чувства вы питаете к нам, вашим потенциальным жертвам, но лично я не собираюсь возлюбить и простить вас!.. И не надейтесь, я никогда не стану вашим сообщником!..

Лицо Дюпона на глазах каменеет. Рука его непроизвольно дергается к карману шикарного белоснежного пиджака, оттянутому тяжестью «люгера», но, помедлив, возвращается на место. — Что ж, — с притворным сожалением вздыхает Дюпон. — Мне искренне жаль, что вы оказались упрямым слепым, не желающим прозреть. Ладно, пусть ваши убеждения остаются при вас… В конце концов, я не предвыборный агитатор и не миссионер, обращающий туземцев в святую веру. С этого момента… Коммуникатор, лежащий перед моим собеседником на столике, вдруг издает отчаянное, какое-то заячье верещание. — Слушаю, — говорит Дюпон, поднеся аппарат к уху. И внезапно меняется в лице.

Вскакивает на ноги. Так, что легкое плетеное кресло переворачивается и отлетает к ограждению борта.

— Виталий! — кричит он охраннику. — Уходим в трюм! Помоги этому иисусику, да побыстрее!..

Что-то явно случилось. Неужели Слегину все-таки удалось напасть на мой след?

Парень с автоматом, не церемонясь, вытаскивает меня за шиворот из кресла и волочет в направлении трапа, ведущего в недра судна.

Теперь или никогда!..

Изловчившись, я бодаю своего конвоира затылком в нос и одновременно наношу ему удар каблуком — насколько мне позволяют ножные кандалы — в кость голени. Хватка Виталия ощутимо ослабевает, и я успеваю еще двинуть ему локтем под ребра, но Дюпон не дает мне развить успех. Он бьет меня рукояткой пистолета в челюсть, и я не успеваю увернуться от удара. В голове моей словно взрывается белый шар боли, и, потеряв равновесие, я рушусь навзничь на палубу.

— Вставай, — хрипло приказывает мне Дюпон, передергивая затвор. — Вставай, если не хочешь навек расстаться со своим миром…

Но я не тороплюсь выполнить его приказание. Над головой Дюпона я вижу почти отвесно пикирующий на судно джампер без опознавательных знаков, но явно не мирного назначения.

Булат все-таки нашел нас!

Эта мысль наполняет меня удовлетворением.

— Нет, — говорю я своему врагу, превозмогая боль в голове. — Не встану… Ты все равно опоздал, гад!

Дюпон в отчаянии оглядывается, и по его лицу проносится тень от джампера, замедляющего скорость падения, чтобы повиснуть над палубой.

В его открытом люке копошатся фигуры в боевых комбинезонах, готовясь к высадке, и тут с неба звучит громовой голос:

— Всем оставаться на местах! Работает Раскрутка! Не двигаться!.. Повторяю: всем бросить оружие и лечь лицом вниз, руки за голову!

Голос принадлежит Слегину, и я с облегчением вздыхаю. Мне даже кажется, что боль в голове утихла.

Кто-то совсем рядом открывает по джамперу огонь длинными очередями, и я не сразу догадываюсь, что это стреляет Виталий.

Напрасно ты это делаешь, парень, ох напрасно. Да будет тебе известно: Слегин почему-то не любит, когда в него стреляют.

Я оказываюсь прав: стрельба рядом со мной вдруг прекращается, и через секунду на палубу грохается что-то тяжелое. Поворачиваю голову: парень застыл в неудобной скорченной позе, и его грудь, как подушечка для иголок, утыкана капсулами парализатора.

Ну вот, видишь, я же тебя предупреждал…

В небе раздается высокий свист, похожий на звук авиатурбины на высоких оборотах, и, откуда ни возьмись, еще несколько джамперов берут судно в кольцо.

Внезапно я вижу, как Дюпон подносит к губам коммуникатор и что-то отрывисто произносит. Лицо его абсолютно ничего не выражает, но каким-то шестым чувством я догадываюсь, какой приказ он отдает своим бандитам.

Перекатываюсь по накаленной солнцем палубе, чтобы попытаться сбить Дюпона с ног, хотя осознаю, что уже поздно, и в этот момент непонятная исполинская сила отрывает меня от палубы и стремительно бросает в безоблачное, внезапно ставшее огненно-раскаленным небо.