Глава 10
До больницы мы добираемся быстро, уместившись всей компанией в «восьмерку» Круглова. Движения на улицах почти нет, и Константин демонстрирует образец езды на сверхвысоких скоростях.
Снаружи здание выглядит так, будто в нем ничего не происходит.
Свет в больнице отсутствует, за исключением приемного отделения на первом этаже, да кое-где тускло светятся окна, выходящие на лестницу.
Всей гурьбой вваливаемся внутрь, потревожив уютно расположившуюся за,экраном маленького телевизора дежурную по приемному отделению.
Наше счастье, что в состав нашего «десанта» входит Ножин – иначе никакие наши аргументы на эту пожилую женщину в белом халате не возымели бы своего воздействия. Она твердо стоит на том, что никто из посторонних в больницу не проникал и что никаких ЧП случиться не могло. По-моему, ей вообще кажется, что мы перебрали лишнего и собираемся учинить в вверенном под ее ответственность учреждении хулиганский дебош.
Лишь когда в разговор вмешивается Ножин, дежурная с неохотой соглашается позвонить в невропатологическое отделение, чтобы окончательно удостовериться в том, что все в порядке.
Она долго держит трубку возле уха, потом на ее округлом лице вырисовывается недоумение.
– Никто не отвечает, – сообщает она. – Может, дежурная медсестра отлучилась куда-нибудь?
– Мы все-таки пройдем, Светлана Григорьевна, – настаивает психотерапевт. Дежурная колеблется.
– Ну, вы пройдите, Михаил Юрьевич, – наконец, говорит она, – а остальные пусть здесь подождут…
Но мы не собираемся следовать ее указанию и прорываемся вслед за Ножиным. Вслед нам летят растерянные окрики:
– Куда вы всей толпой ринулись?! Стойте! Вы же всех больных перебудите! Я сейчас милицию вызову!..
Но мы устремляемся вверх по лестнице и в неплохом темпе проскакиваем длинные переходы, ведущие к невропатологии.
Вот и заветная стеклянная дверь, сквозь которую виден тускло освещенный ночными лампами коридор и столик дежурной в нескольких метрах от входа. На ночь, видимо, его выдвигают из-за выступа стены так, чтобы дежурная могла видеть дверь. Девушка в белом халате сидит за столиком, ярко освещенным настольной лампой. Перед ней лежит раскрытая книга, но в данный момент дежурная не читает. Судя по ее позе, она крепко спит, уткнувшись лицом в прилежно сложенные на столике руки.
Михаил Юрьевич принимается барабанить по стеклу, призывая: «Лена! Ефимова! Открой дверь!» – но дежурная спит крепко. Слишком крепко.
Невольно покрываюсь холодным потом: неужели еще одна жертва Спячки? Может быть, эта странная напасть передается от человека к человеку подобно чуме?!
– Да тут открыто, Михаил Юрьевич, – удивленно говорит Нагорнов, толкая дверь, которая послушно распахивается перед нами.
На правах хозяина Ножин первый врывается внутрь и принимается трясти дежурную за плечо. Но его усилия приносят совсем не тот результат, на который он, видимо, подспудно надеялся.
Тело медсестры от толчков внезапно утрачивает жесткость и валится вбок. Ножин едва успевает предотвратить падение девушки на пол.
– Ну и порядочки тут у вас! – крутит головой Круглов. – Медсестры дрыхнут на дежурстве, как самые последние салаги-дневальные! У меня в батальоне за такой сон на посту нарядами вне очереди не отделались бы, я бы голубчиков сразу на «губу» упек!..
Психотерапевт оборачивает к нам бледное лицо.
– Она не спит, – глухо сообщает он. – Она мертва…
В голове моей словно что-то взрывается, и я в несколько прыжков оказываюсь возле двери той палаты, где покоятся Спящие.
Она оказывается закрытой на ключ.
С каких это пор палату, в которой содержатся пациенты в бессознательном состоянии, запирают на замок?
Самые худшие подозрения начинают роиться в моем мозгу.
Неужели мы опоздали? Что там, внутри, – скопище монстров, в которых превратились Спящие? Или кровавое месиво разрубленных трупов?
Мне на помощь приходят Круглов и Нагорнов. Капитан быстрым движением выхватывает из-за пояса пистолет и передергивает затвор, а Константин, недолго думая и совсем не примеряясь, с коротким хеканьем бьет с разворота каблуком в непосредственной близости от дверной ручки, снося дверь вместе с петлями.
Внутри темно. Кромешная тьма.
Но почему? Ведь даже при выключенном свете в палате должны были бы светиться огоньки приборов, поддерживающих жизнь в телах Спящих!..
ПРОКЛЯТИЕ!
Торопливо нащупываю выключатель и щелкаю им, невольно зажмуриваясь.
Я уже знаю, что здесь произошло, но боюсь воочию убедиться в этом.
Однако, вопреки моим мрачным прогнозам, никаких видимых изменений в палате не произошло.
По-прежнему – пять кроватей в ряд, и на них неподвижные тела, до подбородка укрытые простынями с серыми больничными штампами.
Но экранчики приборов, стоящих в изголовье каждой кровати, зияют слепыми глазницами.
ПРИБОРЫ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ОТКЛЮЧЕНЫ!
А это значит, что…
Все. Это конец. То, о чем меня предупреждал шеф, свершилось. И во всем виновато мое легкомыслие. Нельзя было оставлять Спящих без присмотра, нельзя!.. Вместо того чтобы изображать из себя сыщика-любителя, надо было просто-напросто исполнять функции нештатной сиделки, и тогда все было бы по-другому…
– Ну, что там? – слышится позади меня голос Круглова. – Все нормально?
У меня нет сил ответить ему. Всегда нелегко сообщать человеку о том, что его сын скончался – особенно если знаешь, что в этой гибели есть и твоя доля вины.
Остается лишь скрипнуть зубами и вдарить что есть сил кулаком по бетонной стене, словно это поможет оживить неподвижные тела.
Кто-то отодвигает меня плечом, чтобы войти в палату. Это Ножин.
Ни слова не говоря, он бросается к койкам и принимается делать то, что делал бы на его месте любой мало-мальски квалифицированный врач, даже не являющийся специалистом в области невропатологии. Щупать пульс и проверять зрачки – задача, которая вполне по силам даже не врачу. Наверное, в соответствии с «легендой», именно так я и должен был поступить в первую очередь, едва зажег свет в палате.
Но теперь мне наплевать на свою «легенду». Все рухнуло в одночасье, и нет нужды продолжать игры в конспирацию.
– Ничего не понимаю! – вдруг восклицает психотерапевт. – Интересно, сколько времени они пробыли без кислорода?.. Нет, это просто феноменально! Если бы мне кто-нибудь раньше сказал, что такое возможно, я бы ни за что в это не поверил!
– А что случилось, Михаил Юрьевич? – нетерпеливо интересуется Нагорнов, пряча пистолет за пояс. Ножин медленно распрямляется.
– Кто-то отключил систему жизнеобеспечения в этой палате, – сообщает он. – Это значит, что последние минут двадцать эти люди не получали ни кислорода, ни стимуляторов, ни прочих необходимых для организма веществ.
– И что?! – угрожающе говорит Круглов, надвигаясь на психотерапевта. – Что дальше-то?! Ножин криво усмехается.
– А ничего, – говорит он. – По всем медицинским канонам, все Спящие должны были умереть – если не от остановки сердца, вызванной закупоркой сосудов, то хотя бы от удушья. А теперь смотрите, какой фокус я вам продемонстрирую…
Он подходит к настенному пульту управления приборами, щелкает переключателями, нажимает разноцветные кнопки, и экранчики у каждой койки оживают.
На них прыгает стандартная кривая, свидетельствующая о том, что сердце и мозг Спящих функционируют как ни в чем не бывало.
– Так, значит, они живы? – осведомляется Круг-лов. – И Олег тоже? – Ножин лишь рассеянно кивает, недоверчиво оглядывая палату. – Ну, слава богу!.. А то ведь так и инфаркт можно запросто заработать!
Ноги мои подкашиваются, и я сажусь на первый попавшийся стул, чтобы не упасть.
Никаких мыслей пока нет, вместо них – чувство невыразимого облегчения, словно я сам был на волоске от смерти.
Круглов собирается подойти к кровати сына, но Нагорнов удерживает его за локоть.
– Пока что, – говорит капитан, – я бы посоветовал вам ничего здесь не трогать. Сейчас вызову дежурную группу…
– Зачем? – не понимает Ножин.
– Насколько я понимаю, Михаил Юрьевич, сама собой вся эта электроника, – Нагорнов кивает на экраны приборов, – отключиться не могла, верно?.. А раз так, то кто-то должен был ее отключить. И хотя едва ли он оставил следы, однако снять отпечатки пальцев не помешает. К тому же имеется труп, не забыли?.. Вы знали эту… Лену, Михаил Юрьевич?
– Конечно, – говорит Ножин. – Она недавно замуж вышла, и почти все наше отделение было у нее на свадьбе!
– Она страдала какой-нибудь болезнью? На сердце не жаловалась?
– Ну что вы, Евгений! – возмущается психотерапевт. – Обычная молодая здоровая девушка… то есть женщина… была…
– А между прочим, – медленно говорит Нагорнов, – на ее теле никаких признаков насилия не видно. Во всяком случае, при поверхностном осмотре. (Интересно, мелькает у меня мысль, когда это он успел произвести этот самый осмотр?) Конечно, эксперты разберутся, но похоже, она умерла от инфаркта. Или от мгновенного кровоизлияния в мозг…
Как Анна Павловна Круглова, приходит мне на ум мгновенная аналогия.
В коридоре слышится хлопанье дверей, потом раздаются чьи-то голоса и шарканье шлепанцев. Наверное, больные, разбуженные грохотом выбитой двери, стремятся уяснить, что происходит.
Нагорнов окончательно берет бразды правления в свои руки. Ножину он командует выйти в коридор, чтобы успокоить больных и заставить их вернуться на свои места, Круглова отправляет караулить подступы к столику дежурной, чтобы любопытные не нарушили «целостность места происшествия», по выражению капитана. Меня он оставляет в палате Спящих, а сам устремляется звонить коллегам.
Оставшись один, я бегло диагностирую тела Спящих с помощью «мобила» и убеждаюсь, что Ножин был прав. Никаких пагубных последствий для здоровья моих подопечных отключение приборов не повлекло. Все живы, здоровы, дышат и активно мыслят во сне.
Но именно в этом-то и заключается пугающая аномалия.
Если Нагорнов прав, то кто-то хотел убить Спящих. Самым простым и не вызывающим особых подозрений способом. Вначале этот кто-то устранил дежурную медсестру, да так, чтобы смерть ее выглядела вполне естественной. Надо будет подсказать Нагорнову, чтобы проверили все окна и двери в больнице: ведь убийца мог проникнуть в больницу извне.
Пока что все свидетельствует в пользу версии о причастности спецслужб. Если феномен Спящих явился следствием их преступных экспериментов, то теперь соответствующие ведомства любым способом будут стараться замести следы, чтобы не допустить утечки информации. В том числе – и таким кардинальным…
Значит, и меня намереваются отправить на тот свет, потому что я путаюсь кое у кого под ногами.
Правда, некоторые вещи не укладываются ни в какие рамки.
Например, почему эксперимент решили ставить не в закрытых лабораторных условиях, где ситуация от начала до конца оставалась бы под контролем, а в масштабах целого города? Или неведомому воздействию подвержена лишь очень малая часть населения, и экспериментаторы хотели осуществить первоначальный отбор опытных образцов из большой массы человеческого материала?
Но тогда почему, вместо того чтобы эвакуировать выявленные объекты экспериментов (уж для этого у спецведомств полномочий и возможностей – хоть отбавляй!) из Мапряльска, авторы опыта пришли к выводу о необходимости их ликвидации?
Не получили санкции свыше на продолжение экспериментов? Или просто-напросто посчитали, что ситуация выходит из-под их контроля?
Может быть, воздействие на человеческую психику, которое они предприняли, превратило обычных людей в этаких мутантов-перерожденцев и наделило их экстраординарными способностями?
С учетом факта чудесного выживания людей, лежащих в этой палате, фантастикой это уже не кажется.
Что, если их теперь вообще невозможно ликвидировать – во всяком случае, обычными средствами? И что, если, несмотря на видимую беззащитность, они все-таки способны защищаться и даже убивать? Не их ли рук (или какого-нибудь вновь приобретенного органа психокинетического воздействия) дело – внешне обыденные смерти Анны Кругловой и этой девушки Лены?
Неужели я вообще иду по неверному пути, и дело совсем в другом?
Может быть, я зря виню во всем отечественные органы безопасности? Не имеет ли феномен Спячки иное, и совсем даже не земное происхождение? И может быть, те, кого я принимаю за невинных и беспомощных жертв преступных экспериментов, на самом деле – зародыш гигантской опасности для всей планеты?
Кто знает, какими они станут и что предпримут, когда очнутся от сна?
А пока они спят. Мирно спят, спокойно… Только кто может поручиться, что их сон – не мина замедленного действия, подложенная неведомыми пришельцами под всю нашу цивилизацию?
Мне невольно становится страшно.
Но не необычных пациентов, неподвижно распростертых передо мной, я сейчас опасаюсь.
Себя, своих мыслей я боюсь гораздо больше.
Потому что если я сумею уверить себя в том, что Спящие – это марионетки, слепые орудия в руках противников Земли, то я сумею убедить себя и в том, что все средства и способы хороши, чтобы устранить угрозу безопасности людей. Даже если для этого придется убить спящего человека. Даже – ребенка…
* * *
Расследование трагедии в больнице завершается поздно ночью. К этому времени я успеваю настолько отупеть под влиянием впечатлений сегодняшнего дня, что в памяти откладываются лишь некоторые фрагменты этой безумной ночи.
…Как уносят в морг на носилках накрытое простыней тело медсестры Елены Ефимовой, и так и не заснувшие больше больные молча расступаются, уступая дорогу санитарам…
…Как Нагорнов вместе со своими коллегами в милицейской форме и в штатском снует по отделению, тщетно стремясь обнаружить хоть какие-нибудь следы, оставленные неизвестным злоумышленником…
…Как Ножин сбивчиво, размахивая руками, что-то объясняет милиционерам и вызванному из дома Шагивалееву…
…Как Константин Круглов бурно реагирует на просьбу одного из оперативников очистить помещение, дабы не мешать проведению дознания, и лишь вовремя подоспевший Евгений спасает своего товарища по работе от боксерского нокдауна…
Полностью в себя я прихожу лишь тогда, когда оперативники заканчивают работу на месте происшествия и наша прежняя компания оказывается за пределами больницы.
Свежий ветерок овевает мое лицо, пытаясь не дать мне заснуть, но его усилий хватает ненадолго. Голова, словно налитая ртутью, то и дело норовит склониться на грудь, и приходится усилием воли удерживать ее в вертикальном положении.
Так получается, что Круглов уезжает с Ножиным, а мы с Нагорновым садимся в расхристанный милицейский «уазик», в котором, несмотря на тряску, мне становится совсем скверно. Временами я проваливаюсь в черную яму забытья, из которой меня выдергивают лишь особо громкие восклицания Нагорнова, который ведет светскую беседу. Причем не с водителем «уазика», а со мной…
Немудрено, что мое несчастное, измученное за этот проклятый день сознание воспринимает лишь отдельные отрывки из монолога капитана:
– …бур-бур-бур… Ключ от палаты так и не нашелся, хоть мы перевернули там все вверх дном!.. Бур-бур-бур… входная дверь вообще-то по инструкции должна была запираться на ночь дежурной по отделению, но сделала ли она это – вопрос… Бур-бур-бур… отпечатков, сволочи, даже не оставили… бур-бур… Что ты думаешь, Лен, о… бур-бур?..
– А? – рывком вскидываю я голову, выныривая на поверхность дремоты. – Ты о чем, Женя?
– Спишь, что ли? – с легким неудовольствием осведомляется Нагорнов, на секунду оборачиваясь ко мне. Потом с иронией добавляет: – Тоже мне, нашел время!..
Я глубоко вдыхаю ночной воздух, который вливается в приоткрытую форточку дверцы «уазика». Сонное оцепенение немного отпускает меня.
– Извини, – примирительно говорю я. – Подустал я сегодня… О чем ты только что говорил?
– Да так, –с обидой буркает Нагорнов, не глядя на меня, – размышлял вслух, что называется…
– Впервые вижу легавого, который имеет привычку размышлять, – сообщаю я. – Уже один этот факт заслуживает того, чтобы выслушать результаты твоего мыслительного процесса…
Нагорнов в ответ опять неразборчиво бурчит, и машина останавливается.
– Ну вот, прибыли к твоему отелю, – сообщает он, обернувшись ко мне. – Вы свободны, гражданин Сабуров… до особых распоряжений…
– Есть, сэр, – откликаюсь я. – Только я ведь теперь не усну, буду мучиться, что же ты все-таки надумал…
– Не задерживай машину, Лен, – советует капитан. – Завтра мы с тобой встретимся и все обговорим. На свежую голову…
Видя, что из него сейчас ничего не выжмешь, я послушно выбираюсь из «уазика» и только теперь обнаруживаю, что мне опять предстоит подниматься к гостинице по этой проклятой лестнице!
Это в моем-то измочаленном состоянии!..
Однако не успеваю я отойти от машины и на два шага, как дверца кабины распахивается, и Нагорнов говорит мне в спину:
– А чтобы ты больше не уснул до утра, подумай вот над чем… Почему с самого начала нашей возни со Спящими мы имеем столько трупов?
Я ошарашенно оборачиваюсь, но «уазик», взревев натруженным мотором, уже удаляется прочь.
С досадой сплевываю на пыльный, усыпанный выбоинами асфальт.
Тоже мне, Шерлок Холмс нашелся!..
Гостиница спит, и двери заперты изнутри на засов вопреки вчерашним заверениям дежурной администраторши.
Мне приходится долго стучать, чтобы милиционер, распростертый на диване в вестибюле, проснулся и впустил меня внутрь. Он взирает на меня с такой открытой неприязнью, что сразу становится ясно, какого он мнения о моем моральном облике.
Администраторши за стойкой не видно – видимо, она расположилась в более удобном месте, чем охранник. Посему мне приходится извлекать информацию из сержанта, открывшего мне дверь.
Не то спросонья, не то из прирожденной вредности он долго не может уяснить, что именно меня интересует и зачем мне это нужно, но в результате изощренных дипломатических маневров мне все-таки удается узнать, что никто из постояльцев за последние два часа из гостиницы не выходил и соответственно обратно не возвращался. А поскольку меня интересует совершенно определенный человек по фамилии Лугин, то он, сержант, такого вообще знать не знает и не хочет знать…
– Такой высокий, в кожаной куртке? Нет, не помню. В том смысле, что не мелькал он тут сегодня вечером – это точно, а все остальное – не по моей части… (И вообще, читается на лице сержанта, что вы ко мне пристаете с дурацкими вопросами в третьем часу ночи?! Идите спать, гражданин, дабы не мешать спать другим!)
И я послушно следую его телепатическому совету.
