Глава 1

За девять лет непрерывного семейного стажа Ставров научился угадывать настроение жены уже по одному тому, как она открывала ему дверь. Впрочем, для этого и не надо было быть каким-то экстрасенсом. Когда по ту сторону двери с торопливым грохотом летит вниз непослушная цепочка, и вместе с запахом чего-то умопомрачительно-вкусного на тебя, усталого, голодного и замерзшего, а самое главное — соскучившегося, потоком обрушивается домашнее тепло, и родное улыбающееся лицо оказывается совсем рядом, а в живот твой, мешая супружеским объятиям, тычется пушистая головка дочурки, и Ольга бормочет что-то несвязное-ласковое насчет того, что тебя уже заждались к ужину, — сразу становится ясно, что тебя ждали в хорошем настроении и что жизнь вообще прекрасна и замечательна… Бывает, правда, и по-другому (когда ты по каким-либо причинам возвращаешься раньше, чем обычно): и тогда, едва успев открыть тебе дверь и чмокнув в губы, Ольга убегает на кухню и начинает греметь там посудой, притворно охая и проклиная свою нерасторопность — но все равно видно, что настроение у нее не испорчено. Еще не испорчено — до тех пор, пока не ляпнешь или не так сделаешь что-нибудь, и тогда идиллия летит к чертовой матери, и по тебе немедленно бьет кумулятивный снаряд женского гнева, и никакой брони не бывает достаточно, чтобы защитить твое сердце от обиды… Но самое скверное бывает тогда, когда ты подходишь к двери, заранее провинившись перед своими «женщинами» и зная, что виноват, хоть и не так уж тяжко, как это им видится. И тогда приходится долго топтаться на лестничной площадке, ожидая, пока жена удосужится подойти к двери, и небрежно сброшенная цепочка лязгает злобно, как взводимый курок старинного дуэльного пистолета, и, не успеешь ты перешагнуть порог, как Ольга мрачно роняет нечто вроде: «Ноги вытирать надо за порогом, а не тащить грязь в дом!» — и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, величественно, как какая-нибудь боярыня Морозова, уплывает — не в кухню, нет, — а в комнату, чтобы продолжить там обреченное на скорое забвение вязание под аккомпанемент бесконечной «Санты Барбары». Самое скверное заключалось в том, что в таких случаях Капка неизменно вставала на сторону матери, словно заражаясь от нее ледяной надменностью, и тогда бесполезно было пытаться подкупить ее батончиком «Баунти» или даже упаковкой ее любимых «Раффаэлло» — дочь отворачивалась, поджимала губки и, подражая Ольге, упрекала: «Ты еще позже не мог заявиться?»…

Сегодня видимой вины за Ставровым не числилось (пришел домой вовремя, «ни в одном глазу», днем звонил домой без задержки и даже батон на сей раз не забыл купить в киоске у метро), но настроение у Ольги все равно оказалось отвратительным. Хотя она и поцеловала Ставрова, но сегодня этот ритуал был отнюдь не проявлением любви, а, скорее, тестом на наличие запаха спиртного изо рта мужа…

— Ты что, Оль? — спросил, на всякий случай тщательно вытирая ноги о коврик, Ставров.

— Ничего, — сказала она через плечо с холодным удивлением, направляясь на кухню.

— Жрать надо готовить, вот что!.. Ты хлеб купил?

Он протянул ей молча батон. По опыту знал — в таких ситуациях лучше помалкивать, дабы не будить зверя, бдительно дремлющего в женской душе.

— Господи! — воскликнула Ольга так, словно подтвердились ее самые худшие подозрения. — Опять ты черствый взял!.. Да еще целый батон!.. Ну, сколько раз тебе твердить, чтобы ты столько не покупал, если хлеб несвежий?! Нам и половинки-то на два дня хватило бы!..

— Откуда я знал, что он несвежий? — попытался огрызнуться Георгий, и это было его ошибкой.

В следующие пять минут он был награжден самыми разными званиями — отнюдь не воинскими, не научными и уж тем более не почетными. Когда жена впадала в гнев, то выражений она не выбирала, и тогда самым приличным из всех эпитетов было «придурок». Что же касается логики, то про эту науку в споре с Ольгой лучше было забыть сразу и навсегда.

Лучше всего — и это тоже было квинтэссенцией девятилетнего супружеского опыта — в такие моменты было, подобно известному шекспировскому принцу, мученически-стойко сносить удары судьбы и уповать на то, что своим образцовым поведением заслужишь прощения, кое выразится в том, что прощения будут просить у тебя, обнимая тебя и причитая: «Какая же я у тебя нехорошая дура! Какая же я у тебя злючка, да?»…

Поэтому Георгий, не ввязываясь во встречный бой, прошел в комнату, где Капка делала уроки.

— Привет! — сказал он с неестественным оживлением. — Ну, как дела в школе?

— Ой, да отстань ты! — сурово, не поднимая голову от своих старательных каракулей в тетрадке, ответствовала дочь. Ставров уж собрался было прочитать нотацию о недопустимости грубого обращения к старшим вообще и к родителям в частности, но Капка после паузы с пафосом добавила: — У меня появились прыщи!

Только тут Ставров сообразил, что Капка, по своему обыкновению, употребила незакавыченную цитату из рекламного ролика, восхвалявшего якобы супернадежное средство от подростковых прыщей. Что поделаешь — дитя эпохи!.. Это раньше дети подражали героям любимых книжек, фильмов, на худой конец — мультфильмов. Теперь они с младенческих лет обрабатываются рекламой, и неудивительно, что та же Капка еще к шести годам знала наизусть все образчики этого навязчивого жанра, которые порой вызывали у ее родителей самые настоящие приступы морской болезни. «До блевоты», как любит говаривать с присущей ей натуралистической образностью Ольга…

— Что ж, прыщи — это неплохо… Раз «дочь-невеста вся в прыщах — дозрела, значит», — ответил он, употребив пришедшую в голову строку из песни Высоцкого.

— Что-что-о? — протянула Капка, отрываясь от своей писанины. — Это из какой рекламы?

— Что ты к ребенку пристал, придурок? — донеслось из кухни, где посуда гремела так ожесточенно, будто пыталась протестовать против грубого обращения с ней. Как в знаменитой сказочке о Федоре, Ольга обычно круто расправлялась с мятежными кастрюлями и тарелками. — Не мешай ей уроки делать! Лучше бы картошку почистил!..

Ставров показал Капке язык (эта маленькая мартышка, разумеется, не преминула ответить ему тем же, да еще присовокупила к этому одну из своих самых отвратительных гримасок) и с тяжким вздохом двинулся к чуланчику, где хранился картофель…

Причина плохого настроения жены выяснилась лишь тогда, когда они сидели за кухонным столом, потребляя суп, сварганенный Ольгой на скорую руку на основе сухого концентрата типа «Noodles» из пенопластового стаканчика.

— Что там у вас насчет зарплаты слышно? — как бы невзначай осведомилась Ольга.

Ну, всё понятно, подумал Георгий. Как гласит чье-то изречение, «к деньгам надо относиться свысока, но никогда не терять их из виду».

— Да ничего, — пожал он плечами. — В смысле — ничего страшного… Обещают скоро выдать всё, что полагается…

— «Обеща-ают»! — мрачно передразнила Ставрова жена. — По-моему, они еще в прошлом месяце обещали вам всё выплатить, разве нет?

Это было верно. Трехмесячную задолженность «бюджетникам» по зарплате и президент, и премьер публично пообещали выплатить еще в январе, но на деле никаких выплат не грянуло. Впрочем, народ не очень-то обижался на власть имущих — просто-напросто никто уже давно не верил в судорожные обещания сверху «погасить задолженность в самое ближайшее время, понимаешь»: к понедельнику, к первому числу следующего месяца и к Новому году, разумеется. Единственным средством выживания для подавляющего большинства трудоспособных граждан теперь являлись побочные приработки… «халтура», по выражению Ольги. Кто что может и даже то, что не может…

Некоторое время Ставровы обсуждали мутные перспективы получения «своих кровных».

Не первый раз уже… Как всегда, жена упрекала Георгия в пассивности («Вот вы молчите — и вас так и будут кормить пустыми обещаниями!»), а он отбрыкивался стандартным: «А что я могу сделать, что? Объявить забастовку? Или голодовку на рабочем месте?». Ольга понимала, конечно, что муж, по существу, прав, но проклятый женский инстинкт упрекать мужчину в том, что он не обеспечивает семью, брал верх…

Наконец, Ставрову эта вялая перепалка надоела, и он прямо спросил:

— Оль, ну что ты хочешь? У тебя есть какие-то предложения? Так давай обсудим наши проблемы по-деловому!..

И они обсудили это за жареными куриными окорочками с отварной картошкой на гарнир. Оказалось, что завтра надо сдать пятнадцать тысяч на нужды школы (поборы такого рода с родителей осуществлялись ежемесячно), а в понедельник намечается экскурсия всего класса в театр, это еще по десять тысяч только на одни билеты, и плюс еще по двадцать тысяч с носа на заказанный в какой-то фирме автобус, а там не за горами праздники, которые грех не отметить: масленица и Восьмое марта — и по этому случаю в школе устраивают утренник с чаепитием, концертом приглашенных артистов и подарками за счет родительского комитета… Всего же выходило только по школьной статье семейных расходов около сотни тысяч, да надо было подкупить к празднику продуктов, да жене нужны были к весне сапожки, «иначе совсем не в чем будет ходить», а Капке стала мала куртка на синтепоне, и надо срочно ехать на вещевой рынок, да и самому Георгию следовало подумать, в чем он собирается ходить летом- ведь его серые туфли давно пора выкинуть на помойку!..

— Ладно, — сказал мужественным тоном Ставров. — Боевой приказ мы уяснили…

Основные силы выдвигаются на исходный рубеж, дабы штурмовать неприятеля, а подразделения тылового обеспечения наводят порядок и ложатся спать, не дожидаясь исхода сражения и, соответственно, возвращения основных сил с победой!..

— А ты куда, пап? — осведомилась Капка — и тут же была оборвана Ольгой: «Ловить кобылу из пруда, понятно?!.. Никогда не кудыкай под руку!». Был у жены странный предрассудок: она считала, что слово «куда» способно приносить неудачу в дом и что его следует всячески избегать. Вето на это вопросительное словечко иногда доводило до абсурда, и, например, абсолютно невинный, с точки зрения Георгия, вопрос: «Куда ты смотришь?» звучал в устах жены очень забавно: «Далеко ли ты смотришь?»…

— Придется мне переквалифицироваться в извозчики, — невесело сказал Ставров. На сегодняшний вечер отменялась перспектива изучения накопившихся за несколько дней газет, увлекательного блуждания по сети «Интернет» и, наконец, просмотра из положения «лежа в постели» захватывающего голливудского триллера «Скорость», который все никак не удавалось посмотреть раньше…

Ольга вдруг положила свою ладонь на его руку.

— Гера, — сказала она дрогнувшим голосом, — а может, не надо?.. Ну, что мы, не перебьемся, что ли? Я же у Лидии Петровны из восемнадцатой квартиры могу занять, у них всегда деньги водятся… А то я буду за тебя переживать!

— А зачем за меня переживать? — удивился Ставров. — Не первый раз ведь выезжаю… Да и что может со мной случиться, а? — Он повел плечами, словно приглашая полюбоваться на его мышцы и убедиться, что ему ничего не грозит.

— Ничего, солнышко, не переживай, мы же и не такое видали!..

На мгновение он вновь увидел то, что ему пришлось повидать всего каких-то пару лет назад, и криво усмехнулся. Да, странно все-таки устроен человек. Если бы кто-то десять лет назад сказал новоиспеченному командиру взвода внутренних войск лейтенанту Ставрову, что он будет с опаской относиться к перемещению по вечерней Москве — и даже не пешком, а на личном автотранспорте — Георгий ни за что бы этому не поверил. Однако, бравады бравадами, а сейчас так оно и выходило…

Потому что неизвестно, где было страшнее — на войне, где тебя в любой момент мог наповал укокошить спрятавшийся в здании через дорогу снайпер, или здесь, в мирной столице, когда любой человек, попросивший подвезти его, может накинуть тебе на горло гитарную струну или ткнуть в бок самодельной заточкой или стальной спицей. Просто так, ни за что, и если даже выяснится потом, что был он наркоманом, маньяком или просто пьяным хулиганом, — разве твоим осиротевшим близким от этого будет легче?..

Вот почему, всякий раз, собираясь на «халтуру», Ставров чувствовал себя так, словно действительно отправлялся на выполнение боевой задачи. Тем более, что со стороны Ольги и Капки на него так и сыпались ЦУ. Лишние документы с собой не брать!.. Проверить экипировку и боекомплект в виде свертка с бутербродами и баллончика со слезоточивым газом с просроченной датой годности! Через каждый час докладывать обстановку по телефону-автомату! Не задерживаться допоздна. А самое главное — вернуться домой живым и, желательно, невредимым. Не говоря уж о том, чтобы — трезвым… Тут Ольга смахнула с глаз отнюдь не притворную слезу, крепко обняла и поцеловала Ставрова в губы. А ревнивая Капка с нарочитой обидой протянула:

— Ну вот, опять целуетесь! Как меня — так никто не обнимает, а как маму — всегда пожалуйста!..

— Что за дела, дочь? — укоризненно одернула ее Ольга. — Что ж, по-твоему, папа не имеет право обнять и поцеловать свою любимую женщину?

— А я, значит, для него — не любимая?! — картинно подбоченилась Капка.

— Но ты же не женщина!

Подавить начинающуюся перепалку между «женщинами» в самом зародыше можно было лишь многократно испытанным способом: уйти поскорее с глаз долой…

— Ну, пока, галчата! — махнул рукой на прощание Ставров и шагнул в кабину лифта, услужливо распахнувшую перед ним исписанные несмываемой аэрозольной краской двери.

Самое интересное, что потом, много-много лет спустя, заново переживая тот вечер, Георгий Ставров никак не мог вспомнить, было ли у него тогда хоть какое-нибудь предчувствие или нет?